Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

– Ты не поняла! – Чарская снова потянулась к бренди. – Я имела дело конкретно с этой вещью! Фермуар у нее запаян! Присмотрись.

Я послушно поднесла змейку к глазам, принялась изо всей дури пялиться на нее и спустя какое-то время заметила тонкий, почти филигранный след припая.

– Убедилась? В большом камне тоже есть дефект. Пятнышко. В самой сердцевине.

В наличии имелось и пятнышко, и мне ничего не оставалось, как заткнуться.

– Я все понимаю, – продолжила свои рассуждения Чарская. – Можно сделать копию с оригинала. И даже запаять застежку, если уж добиваешься стопроцентного сходства. Но это……… гребаное пятно в камне! Подделать его невозможно!!!

Невозможно.

Тут кинодива права. Камни так же индивидуальны, как и отпечатки пальцев. В этом мы с Монтесумой-Чоколатль уже имели возможность убедиться после посещения таллинского полицейского департамента.

Эта мысль так взволновала меня, что я тоже решила освежиться бренди.

– С прошлого года этот недоношенный смычок пугал меня кассетой и грозился объявить воровкой драгоценностей. А я всего-навсего……… попалась на фальшивке!

– Действительно, странно. – Я попыталась было по-дружески чокнуться с Полинькой, но она вдруг не ко времени вспомнила свое унижение в строительной люльке.

– А ведь и ты тоже, коза драная…! Ты ведь тоже пыталась меня шантажировать!

– Не знала… была не в курсе, – как и положено драной козе, мекнула я. – Но теперь у меня никаких претензий.

– Зато у меня к вашей Чухляндии их куча!

– Правда?

– Святая! У меня интервью послезавтра. Уж я вас так распишу, хари эстонские, мало не покажется. Жаль, что этот… слоняра хвост откинул, ему бы первому досталось!

– По-моему, это мелко…

Чарская наконец-то отвлеклась от своих проблем и снова уставилась на меня. И снова глаза ее загорелись недобрым огнем.

– Значит, мелко? А приходить ко мне на съемочную площадку, драть с меня три шкуры да еще пытаться шантажировать – это не мелко?

Периферийным зрением я прикинула расстояние до спасительного кресла. Оно было явно больше, чем расстояние до подсвечника с тремя медными грациями (и как только Чарская не воспользовалась им до сих пор – уму непостижимо!)… Если в ход пойдут грации, то мне сильно не поздоровится.

Она ограничилась тем, что плеснула бренди мне в лицо. Точно так же несколько дней назад поступила и я сама, но тогда вместо бренди фигурировал кофе.

– Квиты, – Чарская самодовольно улыбнулась. – А теперь рассказывай, зачем тебе понадобилось меня шантажировать?

– Разве я тебя шантажировала? Ты сама все придумала. А я просто хотела узнать о драгоценностях, – слукавила я.

– Да?

– Мне наплевать, что ты там вынула из сейфа… Ты меня вообще не интересуешь.

– Да? – Чарская недоверчиво хмыкнула. – А ты сука. Но это даже хорошо. Я сама сука. Причем такая, что ты по сравнению со мной просто девочка-припевочка. Скажешь, нет?

– Не скажу.

– Вот видишь. Ну, давай накатим. За наше сучье племя…

– А как оно к тебе попало? Колье? – осторожно спросила я, вытирая остатки бренди с подбородка.

– Я же говорила тебе. Художник по реквизиту. В следующей… дебильной серии я как раз должна искать… цацки. Ну и параллельно до дури трахаться с каким-то скачком-самородком, который эти цацки пасет. И сегодня этот бивень, наш реквизитор…, приносит… футляр. Он, видите ли, его в антикварном купил, чтобы, так сказать, украсить… эту картину, это «мыло» гнилое. И придать достоверность событиям.

– И за сколько купил?

– За сто пятьдесят баксов! За сто пятьдесят!.. душу в гроба мать! Лучше бы я всего этого не знала!

– А в каком антикварном?..

Чарская порылась в своем саквояже и достала изрядно помятую квитанцию, справку о продаже и товарный чек.

– Вот, взяла на память. Приеду в Москву – сортир ими украшу… Нет, – она наморщила безмятежно-киношный лоб. – Сначала размножу на ксероксе, а потом уже украшу. До потолка обклею. Чтобы всегда помнить о собственной… глупости!

Я уже не слушала, что говорит мне Чарская. Я изучала квитанцию. Гарнитур из трех предметов (колье, серьги, кольцо; горный хрусталь, серебро с золотым напылением) был продан за 4200 (четыре тысячи двести) рублей антикварным салоном «Бирюза».

Я знала этот трупного вида салон. Он подвизался при городском ломбарде и специализировался на отъеме ценностей у малоимущих реликтовых старух. Но самым удивительным было то, что вышеуказанный гарнитур был принят на комиссию от гр. ШАМНЕ И. И.

«И.И.» – не иначе «Илларион Илларионович», – машинально подумала я.

И тут же комната вместе с бесшабашной красоткой Полиной Чарской поплыла у меня перед глазами.

И.И. ШАМНЕ.

Илларион Илларионович Шамне, подпольный ювелир, специалист по камешкам, очкастый хитрован, связанный с Олевом Киви, – владелец такого же, только с другим именем салона «АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА». Но почему И.И. Шамне снес безделушки в другой магазин, а не выставил у себя?! Самолично бил ноженьки, самолично сдавал на комиссию…

В этом не было никакой логики. Никакой.

И никакого смысла. Разве что еще раз подтверждалась сомнительная связь ювелира и виолончелиста. Больших виртуозов своего дела, приходится признать!

– Что с тобой? – Чарская пощелкала пальцами перед моим носом.

– Ничего… Слушай, ты бы не могла отдать мне эту квитанцию?

– Зачем?

– Меня накололи так же, как и тебя, – я решила сыграть с Полинькой Чарской в игру «Суки, объединяйтесь в профсоюз!». – И мне нужна эта бумажка.

Чарская задумалась. Очевидно, мысль о том, что ее московский сортир осиротеет без документального подтверждения ее же… глупости, не очень вдохновляла.

– А я выясню все про кассету, – выкатила я на позиции последний аргумент. – Кассету еще никто не отменял. И на ней ты все еще лезешь в сейф.

Это подействовало.

– Ты полагаешь? – она нахмурилась.

– Я просто в этом уверена.

– Хорошо. Бери.

Когда заветный клочок бумаги был получен, я принялась размышлять о том, как бы мне отблагодарить Чарскую.

– Если хочешь, я могу помочь тебе убраться.

– Еще чего, – фыркнула она. – Что за рабская психология? Пусть этим занимаются те, кто должен заниматься. Они за это деньги получают. А я в горничные не нанималась.

– Но… – Я обвела глазами номер, больше похожий на полигон после ядерных испытаний. – Мы здесь на приличную сумму накуролесили.

– Группа заплатит, – беспечно отмахнулась Чарская. – С паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Думаешь, заплатит?

– Куда денется!.. Везде, где я работаю, в смету статью закладывают. Называется «Непредвиденные расходы и форс-мажорные обстоятельства». Если такой статьи нет, я даже переговоров не веду.

– Лихо! – восхитилась я.

– Ну! Такие актрисы на дороге не валяются. Меня же все режиссеры ненавидят! Рыдают, проклинают, волосы рвут на заднице, а сделать ничего не могут. Потому как вот они у меня где… коньки бздиловатые! – Чарская сжала маленький склочный кулак.

– Лихо… Может, еще за топливом сбегать? – Я выразительно посмотрела на опустевшую бутылку бренди. – Здесь один молдаванин есть…

Воспоминание о недавно покинутом Аурэле Чорбу накрыло меня с головой. Но Эта Сука не дала мне пойти на дно.

– Знаю я этого молдаванина. Фуфлыжник. Гнойный чернозем. Кроме своего пойла поганого, ничего не признает. Будь его воля, он бы всех в нем утопил. А потом душонки бы инспектировал – на персональном Страшном Суде. И вообще… много на себя берет. А я таких… колхозников ненавижу.

В ее голосе сквозила самая обыкновенная зависть. В борьбе за умы и сердца безропотного человеческого стада Аурэл Чорбу и Полина Чарская были непримиримыми конкурентами. Но не это занимало меня сейчас: Полина, прожившая в гостинице довольно длительное время, могла бы пролить свет на каждого постояльца. А чужая точка зрения всегда важна, даже если это точка зрения отпетой суки.

– Весело здесь у вас. – Я начала издалека, чтобы не вспугнуть пребывавшую в самом благодушном настроении Чарскую.

– Ага. Весело. Как в доме еврейской бедноты. Одного в расход пустили… Ну почему не я это сделала?!. – Она снова отвлеклась от темы.

– Говорят, его пресс-секретарь до сих пор здесь…

– Правда?

– Я его в баре видела. Сегодня ночью. Что за тип?

– Такой же слизняк, как и его покойный хозяин… Я и встречалась-то с ним несколько раз.

– А разве… в Вене его не было?

Упоминание о Вене, романе с Олевом и неудавшейся краже неудавшихся драгоценностей было рискованным шагом, но Чарская отнеслась к этому шагу достаточно спокойно.

– Лично я его не видела, – бросила она. – Но я там вообще мало что видела. Кроме койки, разумеется. Дурой была.

– И еще актер, – я быстренько закрыла тему с Калью Куллемяэ и подсунула Чарской очередную фигуру. – Илья Слепцов.

– Слепцов? Да нет такого актера Ильи Слепцова! Впервые слышу.

– Вообще-то меня интересует один иностранец. Тео Лермитт, искусствовед. Он останавливался здесь.

– Тео Лермитт? – Чарская задумалась. – Немец?

– Он из Швейцарии.

– Шваба я знаю, живет рядом с крестьянином. Бизнес-крыса… А искусствовед… Нет. Мне он не попадался.

Что ж, неуловимый Тео Лермитт по-прежнему остается неуловимым! Пора идти за бренди.

– Так как насчет выпивки?

– Легко. Сейчас закажем, – Чарская оглянулась в поисках телефона и сразу же обнаружила его изуродованное тельце на полу. И запоздало покаялась: – Черт, с телефоном я, кажется, погорячилась…

– Я схожу.

– Да ладно тебе… Пусть ходят те, кому за это деньги платят. А мы сейчас грохнем что-нибудь тяжеленькое, сразу прибегут…

Из «тяжеленького» в номере оставались только три медные подсвечные грации, телевизор с видеомагнитофоном и зеркало в тяжелом багете, обрамленное Венерой и Амуром. Крошку Амура мне было особенно жалко.

– Я быстро. Ты будешь бренди?

– Нет, – Чарская закусила губу. – Бренди у них хреновый. Но если уж пойдешь, закажи мне «устрицу пустыни»

– ???

– Виски с джином.

Я кивнула. Эту сомнительного качества смесь всегда любила Кайе…

Кстати, о Кайе. Автограф кинозвезды еще никто не отменял.

– Послушай… Пока мы в относительной трезвости… Ты бы не могла дать мне автограф?

Чарская расплылась в самодовольной улыбке.

– Вот видишь! А говорила, что я тебя не интересую! Ну-ка, давай ее сюда!..

И прежде чем я успела что-либо сообразить (куррат!!), Полина вынула у меня из пальцев злополучную квитанцию из «Бирюзы» и перевернула ее на обратную сторону. А потом хищно клацнула ручкой, извлеченной из саквояжа.

– Что писать?

Я с тоской посмотрела на единственную улику против И.И. Шамне, но не вырывать же ее из непредсказуемых актерских лап, в самом деле!

– Так что? – поторопила меня Чарская.

– Значит, так, – я закатила глаза. – «Кайе с самыми лучшими пожеланиями». Ну и подпись, разумеется.

От старания Чарская даже высунула язык. А написание четырех жалких слов и предлога заняло гораздо больше времени, чем я предполагала. Наконец Чарская завершила послание и протянула квитанцию мне.

– Ну, как? Сойдет?

«Ты кайфовая баба, Кайе. Хоть одно нормальное рыло в этом богом забытом городишке. Круто мы с тобой потусовались. Чухляндия – дерьмо, Рашэн – помойка. Да здравствует остров Пасхи! Суки, объединяйтесь в профсоюз! Полина Чарская».

– Оригинально, – только и смогла выговорить я. – А при чем здесь остров Пасхи?

– А там народу мало. И вони соответственно. Я тебе еще там мой мобильный приписала. Надумаешь в Москоу – звони. Заезжай. Если я, конечно, буду в хорошем настроении…

– А если в плохом?

– Спущу тебя с лестницы.

Что-что, а телефон Чарской мне не пригодится никогда. Даже если я когда-нибудь освобожусь от пут федерального розыска, еще не факт, что Чарская меня вспомнит. И еще не факт, что я вспомню ее…

– Ну, ладно. – Я поднялась и спрятала квитанцию в карман. – Пошла за «устрицей в пустыне»…

* * *

В баре по-прежнему никого не было, кроме самого бармена (очевидно, это и был бессменный Андрон Чулаки, тип из досье Сергуни Синенко).

И полуспящего Калью Куллемяэ. Калью сидел в той же позе, в которой мы с Аурэлом его оставили.

Бармен читал книгу. С таким увлечением, что не сразу обнаружил новую посетительницу. И только когда я призывно постучала костяшками пальцев по стойке, уставился на меня.

Я заказала Андрону «устрицу в пустыне» (для Чарской) и стакан минеральной (для себя). И сразу же воспользовалась этим, чтобы завязать с носатым обрусевшим греком разговор.

– Что-то немного у вас народу…

– Тухлячок, это верно, – скучающий бармен с радостью пошел на контакт. – Почаще бы народ отстреливали, вообще бы одни столы остались. А вы из съемочной группы этой ненормальной?

– Ну да, – я не стала разочаровывать Андрона Чулаки. – Привезла ее со смены. А как вы догадались?

Он потряс бутылку «Johnnie Walker Black Label» перед самым моим носом.

– Виски с джином, ее любимый напиток. Сейчас наквасится и начнет имущество ломать. Которое не доломала.

– И здесь тоже?

– А как же! Святое дело… Сами должны знать, если с ней работаете.

– А что у вас за история здесь произошла? С убийством? – Я понизила голос до обывательского шепота. – Вроде какая-то женщина…

– Не верю я в это, – отрезал бармен, протирая бокал.

И сразу показался мне симпатичным. Даже рулевидный нос теперь не портил его.

– Но ведь в газетах было…

– А вы меньше читайте. Их ведь здесь всех допрашивали, постояльцев. Прямо на моих глазах… Вон за тем столиком, за которым сейчас парень спит. Между прочим, помощник покойного… Так вот, все они не лучшим образом выглядели.

– Кто?

– Да соседи его по номерам! Актриска истерику устроила, тряслась вся, даже в обморок хлопнулась. Вот что снимать надо, так вашему режиссеру и передайте!.. Этот хмырь, – бармен сделал выразительный жест в сторону Калью, – все время на своем эстонском лопотал. По-русски говорил только три слова: «Девка его убила». И все. Раз тридцать это повторил, хотя и с первого раза все было понятно… Один деятель вообще вечером съехал. А до этого лепил горбатого, что покойника никогда в глаза не видел…

Только один человек выехал из гостиницы после смерти Олева Киви – Тео Лермитт. Я насторожилась:

– Врал, думаете?

– Врал, конечно! И не думаю, а знаю. Они ведь все здесь не по первому разу останавливаются. Гостиница маленькая. В прошлом году зимой эти двое даже выпивали вместе. Покойник и который съехал. Вот и посудите, зачем ему было врать, что они незнакомы?

– Может, не хотел неприятностей? Лишних разбирательств?… – внутри меня заныла и задергалась какая-то струна.

– Ха! – Андрон Чулаки перегнулся через стойку и приблизил ко мне проницательный нос. – Какие лишние разбирательства? Их всех допрашивали формально. Их никто ни в чем не подозревал! Подозревали-то девчонку, которая переспала с музыкантом и смылась! И все улики были против нее. А если тебя ни в чем не подозревают, если тебе нечего скрывать – то зачем же бояться? Я прав?

– Наверное. А вы детектив? – Я решила поощрить бармена в его изысканиях.

– Вообще-то я детективы люблю. Но тут и семи пядей во лбу иметь не надо, чтобы понять, что все они что-то знают. Про себя или про него. Но никто не хочет раскалываться.

– А вы сообщили об этом?

Бармен ехидно рассмеялся.

– Еще чего! Буду я всяким ищейкам помогать!

– Вы сказали – «все»?

– Ну, это я преувеличил… Есть здесь еще немец. Три года останавливается. Только я его редко вижу, поскольку девок он не водит и спиртное не употребляет. Дрянь человек. Его и вызывать не стали. Он в холле скандал устроил, даже здесь было слышно. Я, мол, уважаемый гражданин уважаемой Германии и не потерплю допросов. Тоже непонятно, какого черта взбеленился.

Я с уважением посмотрела на рыцаря шейкеров и коктейлей Андрона Чулаки. Вот кого нужно было нанимать в частные детективы. Его, а не сквалыгу Рейно!

– Один молдаванин молодец, – прервал поток моих мыслей бармен. – Никаких проколов. Спокойно все объяснил. Что они-де в эту ночь выпивали здесь с некоторыми.

– Выпивали?

– Ну, не здесь. У кого-то, наверное. Сигали по холлу, как ненормальные. Групповое алиби.

– Думаете?

– Я думаю, что, если у тебя есть алиби, ты не должен волноваться. А если ты все-таки волнуешься, значит, твое алиби гроша ломаного не стоит. Просто нужно знать, как его развалить. Только и всего.

Только и всего.

Андрон протянул мне большой стакан с «устрицей пустыни».

– Держите. Для вашей ненормальной. Что-то тихо сегодня… Заснула она, что ли?

– Спасибо…

– Вы приходите сюда. Когда эта змея актерская на боковую отойдет. Поболтаем… Здесь тоска по ночам, а я компании люблю… Чтобы музыка, девочки у шеста, хари потешные… Приходите. Я вам еще что-нибудь интересненькое расскажу…

Я не знала, к кому именно отнес меня Андрон Чулаки – то ли к потешным харям, то ли к девочкам у шеста, но пообещала зайти еще. Если удастся.

Стараясь не пролить «устрицу», я двинулась к выходу и обернулась напоследок: чтобы бросить еще один благодарный взгляд на Андрона. Но тот уже снова углубился в книгу.

Агата Кристи. «Убийство в Восточном экспрессе». Эта книга была покруче, чем мои «Детективные загадки…». Но теперь, во всяком случае, понятно, откуда скучающий бармен черпает вдохновение.

– Я не хотел… Не хотел… – Тихий, едва внятный эстонский Калью Куллемяэ заставил меня вздрогнуть.

Пока я заседала у стойки Андрона, Калью успел прийти в себя.

Он покинул столик и на нетвердых ногах поплелся за мной. Я даже прижалась к стене, чтобы пропустить его. Терять «устрицу пустыни» из-за какого-то пьяного придурка мне не хотелось. Но у Калью, судя по всему, были совсем другие планы.

– Moldaavlane[36]36
  Молдаванка (эст.).


[Закрыть]. – Он ткнул в меня пальцем и хихикнул.

Я хотела было ответить ему на чистокровном эстонском с вкраплениями ненормативного русского, но вовремя сдержалась. Пусть пьянчужка думает, что защищен хотя бы своим нетерпимым, маленьким и гордым язычишкой.

Калью хотел сказать еще что-то, но махнул рукой и побрел к выходу. Я двинулась следом.

Но наша лестница слишком затянулась. Он останавливался на каждой ступеньке, бормотал себе под нос более чем скромные эстонские ругательства и обреченно посмеивался.

Но, дойдя до второго этажа, он не свернул к себе, как этого можно было ожидать, а поплелся на третий. Я поставила стакан с «устрицей» на площадке, против мясистой пальмы, и отправилась следом за Калью.

Все последующее напомнило мне мелодраматические сопли, которыми время от времени исходил мой любимый журнал «Дамский вечерок». Калью остановился против номера своего покойного патрона и, не прекращая шмыгать носом, достал из кармана ключ. Но на то, чтобы открыть дверь, ему понадобилось несколько минут. Я даже порывалась выйти из своего временного укрытия (напольной вазы с лилиями, остро и сладко пахнущими лежалой мертвечиной), чтобы помочь бедолаге.

Наконец Калью справился с замком и завалился в номер. Выждав контрольные три минуты, я двинулась за ним. И снова нырнула под своды недавнего преступления.

В номере было темно; даже свет от окна не проникал. Очевидно, что его плотно зашторили: запах убийства и память о нем не должны никого тревожить.

Глаза никак не хотели привыкать к темноте, она плавала вокруг меня, как туман, забиралась в ноздри и покалывала затылок. Я вдруг вспомнила о слепой жене красавчика Филиппа: вот кто ориентировался бы здесь как рыба в воде, вот для кого не было бы никаких тайн в бархатистом черном. Уж она бы сразу определила месторасположение Калью.

А я…

Потерянная, я стояла посреди темноты, боясь сделать хотя бы шаг: еще неизвестно, что последует за этим шагом и кто меня будет за ним ожидать. Черт, черт, черт, что за детские страхи! Здесь нет и не может быть никого, кроме налакавшегося вусмерть эстонца.

Нет и не может быть.

Не опоздавший же на поезд убийца здесь прячется, в самом деле!

А если Калью и есть убийца? Ведь убийц всегда тянет на место преступления, об этом я сама читала в журнале «Дамский вечерок», в интервью с одной популярной писательницей, имя которой никак не могла запомнить…

А если Калью и есть убийца?

Если он узнал меня еще тогда, в баре? Если он просто ждал меня, как ждет змея зазевавшегося тушканчика? Если он специально заманил меня сюда и…

Плохо соображая, что делаю, я нашарила рукой стену и стала искать выключатель. Поиски заняли вечность, но в конце этой вечности меня ждал свет, заливший номер. Тот самый номер, в котором произошло убийство Олева Киви.

Убийство, которое я проспала.

…Номер казался не просто убранным – вылизанным. Подготовленным для долгой стерильной смерти, как какой-нибудь склеп сразу после похорон. Родственники покойного дают себе и друг другу слово навещать его, зная, что не придут никогда. Интересно, как долго номер будет стоять пустым?.. Совсем потеряв осторожность, я прошлась по нему и даже посидела в кресле – том самом кресле, в котором выслушивала россказни Олева Киви о его покойной жене. Возможно, в нем сидел и сам убийца, перед тем как направить нож в грудь Олева. Он видел все то, что вижу сейчас я: зашторенные окна, видеодвойку, стеклянный журнальный столик, ковер на полу, абстрактную картину на стене, керамическую лампу в латиноамериканском стиле – точно такую же, какую разбила Чарская…

И он видел меня.

Меня.

И я осталась жива только потому, что не проснулась. А если бы проснулась?.. А если он и сейчас в городе? Если он и сейчас в гостинице – и решит, что я просто притворялась. Что не спала?..

Мурашки поползли у меня по телу, а потом я услышала тонкий застенчивый храп. И двинулась на него.

Так и есть.

На кровати, где еще совсем недавно почивали мы с Олевом Киви, раскинув руки, спал Калью. Эта картинка была такой невинной, что я даже рассмеялась. И все стало на свои места. Вдрызг напившийся Калью Куллемяэ просто перепутал этажи. Как я могла забыть – ведь на плане Сергуни Синенко его номер находился прямо под номером Олева Киви! Он просто перепутал номера. А поскольку их планировка вряд ли отличается особыми архитектурными новациями, то совершенно нормально, что он завалился на кровать.

Я осторожно прикрыла дверь спальни и вышла из номера.

Никакой загадки. Ну почему эстонцы не преподносят никаких загадок?..

Спустившись на второй этаж, я нагнулась было за оставленным стаканом «устрицы пустыни» – и с удивлением обнаружила, что он пуст. Нет, стакан стоял на том же самом месте, на котором я оставила его, вот только ни джина, ни виски в нем уже не было.

Интересно, кто мог так пошутить?

Сама Чарская вряд ли вышла бы из номера («пусть это делают те, которым деньги платят»), Калью на моих глазах оккупировал номер Киви, бармен Андрон Чулаки привязан к своей стойке и к «Убийству в Восточном экспрессе». Немец Гюнтер Кноблох, если верить тому же Андрону, не пьет ничего крепче воды… Глава алкогольной империи Аурэл Чорбу вряд ли будет менять свои вина и свой коньяк на какое-то сомнительное пойло… Разве что Илья Слепцов с кордебалетом. Или охранники. Наверняка охранники поднимаются на этажи…

Да и черт с ней, с этой «устрицей в пустыне», вот только перед Чарской неудобно.

Вспомнив об актрисе, я вздохнула и направилась к ее номеру. Дверь была приоткрыта, а Чарская…

Полина Чарская тоже спала.

Свернувшись клубком на кресле, среди изувеченных вещей, осколков стекла и пластиковых воспоминаний о телефонном корпусе. Она спала так, как спят маленькие дети: подложив ладонь под щеку и надув губы.

Очень мило.

Наверное, это и есть лучшая ее роль…

Я осторожно прикрыла дверь в номер, развернулась на пятках и… уткнулась в жесткую грудь Аурэла Чорбу.

– Вот ты где! – Он как ни в чем не бывало улыбнулся мне. – Почему ты сбежала?

– Я не сбежала… Просто вышла в коридор и встретила свою старую знакомую.

– Эту маленькую дрянь? – Судя по всему, Чарская и Чорбу ненавидели друг друга взаимно.

– Эту Суку, – поправила Аурэла я. – Все называют ее Эта Сука.

– Значит, встретила старую знакомую…

– Пришлось немного поболтать.

– Я слышал, – Аурэл ощетинил усы. – Вы очень громко разговаривали. И, по-моему, даже прибегали к помощи… э-э… некоторых предметов.

Я развела руками: что же тут поделаешь, вулканический темперамент.

– А ведь я заглядывал к ней, – помолчав, добавил он. – Тебя там не было.

– Я спускалась в бар. Хотела заказать что-нибудь выпить…

Чорбу укоризненно посмотрел на меня.

– Для Полины. Не для себя… После ваших фантастических коньяков я вряд ли скоро отойду…

– Может быть, еще по чуть-чуть пропустим?

Я умоляюще поднесла руки к груди.

– Думаю, на сегодня достаточно…

– Как знаешь. Так где ты была?

В голосе Чорбу вдруг послышались стальные нотки. И эти нотки заставили меня насторожиться.

– В баре. Я говорила вам.

– Я только что из бара. Ты ушла оттуда чуть раньше…

– Я не думала, что вы будете волноваться.

– Разве? Ведь это я тебя пригласил… Признавайся!

– В чем?

Молдаванин молчал, а я так и не смогла найти подсказки в его глазах. Как ни пыталась.

– Ты ведь была наверху. Возле номера покойного, – он наконец-то сжалился надо мной. – Правда?

Я опустила голову и уперлась взглядом в мягкие кошачьи постолы: в такой обуви легко следовать тенью за кем угодно.

– Правда, – вздохнула я. – Я ведь журналистка… Очень хотелось посмотреть…

– На что?

– На место преступления. – Слава богу, хоть в этом мои позиции выглядят незыблемо: профессиональный долг плюс простое человеческое любопытство.

– Обнаружила что-нибудь интересное?

– Ничего, – я нисколько не лукавила. – Самое интересное, что есть в этой гостинице, – это вы.

– Тогда пойдем? – Он ухватил меня за руку. – Только дай мне слово, что больше не сбежишь…

Но возвращаться в номер Аурэла мне не хотелось. Именно потому, что он был таким чертовски привлекательным мужиком. Привлекательным и опасным. И я могла бы не устоять…

– А если мы посидим в баре?

– Отродясь там не бывал…. Но если ты настаиваешь…

– Настаиваю.

– Тогда пошли.

…Андрон Чулаки по-прежнему читал об ужасах железнодорожных путешествий в большой компании. Но теперь он был уже не так одинок: за ближним к стойке столом восседала полусонная двойня. Двойня пялилась в беззвучно работающий телевизор и синхронно потягивала томатный сок. Обоих персонажей я видела всего лишь мельком, но и они были запротоколированы в досье у Сергуни Синенко.

Вотяков и Лисовских.

Официант, привезший ужин нам с Олевом (потенциальный отравитель), и портье (потенциальный сообщник отравителя).

На наше появление в дверях бара они никак не отреагировали, и я успокоилась окончательно: как бы то ни было, с моей внешностью произошли кардинальные изменения, и судить обо мне могут теперь только правоохранительные органы. И только по отпечаткам пальцев.

Я мысленно поблагодарила вновь преставившегося Стасевича: ведь это именно ему принадлежала идея максимально приблизить меня к Алле Кодриной. Да, черт возьми, убийца-потаскушка, выползшая из номера с трупом, гораздо больше походила на Аллу Кодрину, чем на меня нынешнюю – с экстремальной стрижкой и неожиданно открывшейся, почти нимфоманской страстью размышлять. В любом месте и по любому поводу.

Я не преследовала никаких целей, когда усадила себя и Аурэла за столик, который совсем недавно занимал Калью Куллемяэ. Здесь до сих пор стояли его стакан и недопитая бутылка коньяка. И валялись скорлупки от фисташек. Должно быть, увлеченный Агатой Кристи бармен напрочь забыл о своих обязанностях и даже не удосужился убрать за посетителем.

Аурэл чинно расположился напротив меня, положил на стол смуглые, увязшие в венах руки и склонил голову.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Двадцать шесть.

– Давно занимаешься журналистикой?

– Не очень. Это что, допрос?

– Почти. Журналистика тебе не идет. И эта стрижка тоже.

– Да? – Я сделала вид, что обиделась. – А мне говорили, что у меня очень хорошая форма головы…

– Голова хорошая, а стрижка не очень. Хочешь поехать со мной в Кишинев?

– В качестве кого?

– В качестве моей сотрудницы. Я же говорил, у тебя отменный нюх. Поднатаскаю тебя, будешь дегустатором. Сама сможешь составлять винные букеты. Ты как?

– Не знаю…

– Соглашайся, девочка. Виноградники – лучшее место на земле… «Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили стеречь виноградники…» – нараспев прочитал он. – Песнь Песней…

Песнь Песней. Кажется, это из Библии… Или я ошибаюсь?.. Если бы я была Монтесумой, то нашлась бы что ответить. И даже поддержать поэтические излияния Аурэла Чорбу. Но Монтесумой я не была и потому спросила:

– А дальше что?

– Что?

– После того, как меня поставили стеречь виноградники?

Аурэл загнал улыбку в усы.

– Поймала. Изволь: «Моего собственного виноградника я не стерегла»…

Намек был более чем прозрачный. И я укоризненно сказала молдаванину:

– Вот видите!

– Ну, ты не Суламифь, а я не Соломон. Так что остается только виноград. Без всякой задней мысли.

– Можно я подумаю?

– Через три дня я уезжаю. Начинай думать прямо сейчас.

И я принялась думать: на глазах у моего неожиданного друга и покровителя Аурэла Чорбу. И чем больше я думала, тем более захватывающей казалась мне его идея. Захватывающей и безнадежной. Во-первых, журналисткой Риммой Карпуховой я не была. Во-вторых, у меня не было никаких документов. В-третьих, на выездах из города меня ждали сотрудники линейных отделений милиции с моим родным фотороботом в руках. И, наконец, в-четвертых: я до сих пор не знала, кто же такой на самом деле Аурэл Чорбу – хитрый молдаванин, цыганский барон и один из нескольких кандидатов на роль убийцы. Если это так, если окровавленная грудь Олева Киви его рук дело, то плохи мои дела. Он не мог не видеть меня в постели с маэстро. И тогда понятно, почему он выделил меня из толпы в «Каса Марэ». И привез сюда. И теперь играет, как кошка с мышкой…

– Почему вы так на меня смотрите? – дрожащим голосом спросила я.

– Жду ответа.

– Я не могу так сразу.

– В двадцать шесть лет нужно решать сразу… Я в двадцать шесть лет бросил аспирантуру и уехал в село. И до сих пор там живу. И до сих пор счастлив. И хочу сделать счастливой тебя.

– А может, я уже счастлива. Откуда вы знаете?

– Не думаю, чтобы ты была особенно счастлива, – он приподнял мой подбородок.

Я дернулась, вырываясь из-под опеки его пальцев, и задела локтем пустой стакан Калью. Он сорвался вниз, но, вопреки моим ожиданиям, даже не подумал разбиться. Я полезла за ним и задержалась под столом. На несколько лишних секунд.

И все из-за маленького разноцветного клочка бумаги, валявшегося под столом рядом со стаканом и фисташковыми скорлупками. Машинально, сама не понимая зачем, я ухватилась за бумажку и сунула ее себе в карман. Если так будет продолжаться и дальше, то в скором времени карманы моих штанов разбухнут и превратятся в филиал городской свалки…

Прихватив стакан, я вылезла из-под стола и снова уставилась на Аурэла.

– А я уже успел соскучиться, – промурлыкал он. – Что-то ты долго… Нашла что-нибудь интересное?

– Ничего интересного… – проницательность Чорбу стала не на шутку волновать меня. – На чем мы остановились?