Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

– Смело! – восхитилась я.

– Еще бы! Так что подкатить к этому искусствоведу не составит труда. Вытащу из-под земли, напрошусь на консультацию и все такое. Теперь Стас. Мы как-то выпустили его из виду. Где, ты говоришь, он жил?

– На Суворовском.

– Хорошее местечко. Родственники у него есть?

Монтесума прекрасно знала, что в родственниках покойного Стасевича числится только попугай Старый Тоомас и две финиковые пальмы, но решила подстраховаться.

– Нет. Родственников у него нет, – подыграла Монтесуме я.

– Естественно. Такого ублюдка не могла родить женщина. Куплю-ка я, пожалуй, его гнездышко.

– Ты?! – опешили мы с Кайе.

– А что? Если на хату никто не претендует, она будет выставлена на торги. У меня концы и в Комитете по имуществу, и в агентствах по недвижимости. Тем более что я уже давно хотела улучшить жилищные условия.

– Ты видишь, Кайе, какая у нас крутая подруга? – Я хихикнула и высосала из бутылки остатки «Сотерна».

– И ее мебель стоит на даче у губернатора, – поддержала меня Кайе.

– Плюю на ваш стеб. Вы что, не понимаете, что можно совместить приятное с полезным? Я буду там тусоваться, как потенциальная покупательница, и заодно все разнюхаю. Ты говоришь, что у тебя билеты на презентацию к черноземному молдаванину?

– На два лица. На меня и журналиста Синенко.

– Членоподобное пинком под зад. – Монтесума явно начала путать наш скромный девичник и свое мебельное производство. – Вместо него пойду я. Так будет надежнее.

– Нет, – впервые за вечер я проявила твердость. – Нет. Ты там не появишься. Пригласительные не мои, а Сергунины, он этого может не понять. Это первое. И второе, это не то магистральное направление, на которое мы должны бросать лучшие силы.

Каринэ Суреновна Арзуманян, как и любой восточный человек, была падка на мелкую лесть и потому смягчила позицию.

– Допустим… Но ведь никто еще не исключил молдаванина из числа подозреваемых. А если это и есть убийца…

– Вот-вот, – внесла свою лепту Кайе. – Молдаване – коварные люди. Коварные и кровожадные. Они и Дракулу придумали.

– Дракулу придумали румыны, – поправила я Кайе.

– Дракулу придумал Брэм Стокер, – поправила меня Монтесума.

– Это дела не меняет. А если, как ты утверждаешь, Монти, винодел и есть убийца – тогда тем более глупо светиться в этой галерее. Презентация-то для прессы! Сергуня попадает туда на законных основаниях, я – на более или менее законных, как подружка журналиста… А что там будет делать мебельная королева?

– Сдаюсь, – Монтесума подняла руки. – Занимайся им сама. Но все это, конечно, сплошное дилетантство. Мы даже не знаем, кому была выгодна его дурацкая смерть. У этого виолончелиста наверняка остались наследнички, которым отойдут все бриллианты. Может, они его и порешили… А мы должны гоняться теперь за какими-то молдавскими буддистами…

– Наследницей была жена, – тихо сказала Кайе. – Во всяком случае, так было указано в завещании.

– А ты откуда знаешь? – удивилась я.

– Юри пока еще занимается этим делом.

– Тогда ты должна знать еще и то, что его жену убили в прошлом году.

– Веселенькая семейка, – присвистнула Монтесума. – Покойников.

– Три года назад Киви попал в больницу, – Кайе решила добить нас своей осведомленностью. – В Швейцарии. Какой-то город… Шафхаузен… Да, Шафхаузен. У него были большие проблемы с почками, он едва не умер. Он тогда написал завещание на жену. Все состояние завещал ей…

Шафхаузен, Шафхаузен… Кажется, где-то я уже слышала название. Ну, конечно, «помповое ружье, подарок Общества охотников швейцарского кантона Шафхаузен». Сведения из репортерского блокнота Сергуни Синенко…

– Надо же, какой меценат, – Монтесума никогда не верила мужчинам, это было ее жизненным кредо. Единственное существо мужского пола, которому она доверяла, был памятник Барклаю де Толли у Казанского собора. – А потом жену нашли мертвой.

– Монти, нельзя же так! – не выдержала я. – Если бы ему расхотелось делиться ценностями с женой, он мог бы просто переписать завещание…

– Но теперь это неважно, – перебила меня Кайе. – Другого завещания нет. Завтра должен приехать адвокат Киви.

– Зачем? – удивилась я. – Зачем адвокат, если все его богатство за бугром?

– Я не знаю. Но могу спросить у Юри…

– Сделай одолжение.

– Подвожу итог, – Монтесума снова взяла командование на себя. – Мы с Варварой пошерстим остатки дружной гостиничной команды.

– Там была еще и обслуга. Пять человек… – напомнила я.

– Не перебивай… Мелочовка потом. А Кайе будет снабжать нас информацией. По мере поступления. Ты как, Кайе?

– Jah![29]29
  Хорошо (эст.).


[Закрыть] – Величие жертвы было столь очевидно, что Кайе даже покраснела и на глазах прибавила несколько сантиметров в росте.

И приступила к своим обязанностям немедленно. Она вынула из сумочки сложенный листок и протянула его мне.

– Что это? – Развернуть листок я не успела: Монтесума ястребом налетела на бумажку.

– Это адрес ювелира. Подпольного, – скромно объяснила Кайе.

– Умница! Снимаю шляпу, – сказала Монтесума, которая всегда носила только платки. – Твой будущий отпрыск будет тобой гордиться. А мы завтра же навестим старичка…

– Если у тебя будет еще одна возможность, Вари, – Кайе умоляюще сложила руки на животе. – Ты достанешь мне автограф Полины Чарской?

– Обязательно, – сказала я. Что еще мне оставалось?..

* * *

Монтесума, которую я никогда раньше не видела в таком возбужденном состоянии, вызвалась развезти нас. Сначала мы забросили Кайе на ее забытый богом проспект Обуховской Обороны. Причем Кайе запретила шикарному, украшенному тонированными стеклами монтесумовскому «БМВ» приближаться к ее хибаре ближе чем на два квартала. Я сидела на заднем сиденье и вполуха слушала их ленивую перебранку.

– Мне бы не хотелось, чтобы возникли ненужные разговоры, Монти…

– Тогда пригласи меня к себе, детка. Представишь меня как близкую подругу.

– Ну что ты! – не на шутку перепугалась Кайе. – Откуда у меня подруги с такими тачками? Юри не поймет…

– Прости. Совсем забыла, что ты у нас скромная дочь механика, который всю жизнь впахивал в парке аттракционов. И все твои подруги если на чем-то и катаются, то исключительно на «чертовом колесе»… – Тут Монтесума не выдержала и стукнула кулаком по рулю. – Черт возьми, Кайе, что с тобой происходит?!! Но что дурного в том, если беременную женщину подвезли домой? Даже если он увидит…

– Юри не увидит… Он на работе.

– Тем более не понимаю.

– Но могут увидеть соседи. Я бы не хотела давать повод…

– Пошла вон из машины, дура набитая!

Кайе просияла, обняла за плечи Монти, чмокнула в щеку меня, открыла дверцу и осторожно спустила ноги на землю. Мы еще немного постояли, наблюдая за тем, как Кайе бредет по улице – с огромным животом, победоносным животом, Животом Начала Мира.

Монтесума открыла бардачок, вытащила оттуда устрашающего вида сигару, срезала ее кончик маленькой блестящей гильотинкой и закурила.

– Н-да, – сказала она, пуская дым через тонкие, как будто выписанные китайской тушью, ноздри. – Сама мудачка, муж – круглый идиот, район – дыра, дом – дерьмо, комната – клоака, соседи – недоноски… Может быть, это и есть счастье, ты как думаешь, Варвара?..

…Промахнув город из конца в конец, мы тормознулись сразу за тоннелем, на маленькой площади. Монтесума припарковала свой «БМВ» у сетки с табличкой «ЦЕНТРАЛЬНАЯ СТАНЦИЯ АЭРАЦИИ» и вышла из машины. Я последовала ее примеру. Некоторое время мы пялились на свинцовые воды залива, а потом Монтесума сказала:

– Значит, ты отказываешься ехать ко мне?

– Прости, Монти… Я не хочу тебя подставлять. А если к тебе ввалятся жлобы из ментовки? К тебе или в «Бронепоезд»?..

– Уже, – Монтесума задумчиво почесала бровь. – Дивное здесь место, Варька. Могла бы умереть и не узнать.

– Что – уже? – перепугалась я.

– Уже вваливались. Не забывай, что мои пальчики хватались за те же места, что и твои…

– И что?!

– А ничего. Я уважаемая бизнес-леди, подданная Швеции…

– И твоя мебель стоит на даче у губернатора… Я помню.

– Не только у губернатора. В общем, я устроила хипеж, сказала, что последний раз видела тебя шесть лет назад в Таллинском ботаническом саду, прикрылась кое-какими именами… Так что здесь все в порядке. И у меня ты будешь в безопасности.

– Нет. – Я обхватила Монтесуму за шею и прижалась к ее железобетонному узкому плечу. – Нет.

– Как знаешь… План на завтра следующий. Приезжаешь ко мне в «Бронепоезд». С утра. Лучше к десяти. И не вздумай проспать. Приводим себя в порядок и двигаем к ювелиру. Ясно?

Я приставила руку к голове и улыбнулась.

– Есть!

– Тогда пошла к чертовой матери, дура набитая!..

…Когда я вломилась в квартиру Сергуни, мой специальный корреспондент уже спал: прямо в одежде, свернувшись калачиком и спрятав руки под мышками. Та часть лица, которую я могла разглядеть, была исполнена немой укоризны. Я тихонько согнала Идисюда, пристроившего свой хвост на Сергуниной макушке, прикрыла самого Сергуню пледом и на цыпочках вышла на кухню.

На кухне, прямо посередине стола, стояла записка, подпертая бутылкой из-под текилы: «ЖДАЛ ДО 01 ч. 33 мин. СУКА!»

Вытащив из сумки футляр с ножом и бумажку с именами подозреваемых, я вычеркнула из списка Полину Чарскую, поставила два вопросительных знака против Аурэла Чорбу, три – против Тео Лермитта и один – против Гюнтера Кноблоха. Еще в «Бронепоезде», когда снова всплыло онемеченное название швейцарского кантона «Шафхаузен», я вспомнила, что коммерческие интересы Кноблоха распространялись не только на Германию и Россию, но и на Швейцарию.

Нужно обязательно узнать, пересекались ли дорожки Олева Киви и Гюнтера Кноблоха, и если да, то… То что тогда?

Тогда количество людей, знавших виолончелиста и живших с ним в одной гостинице, снова возрастет. И будет ли это случайностью? Покончив со списком, я предалась еще одной своей ночной забаве – рассматриванию фотографий, которые получила от Рейно. И не столько фотографий, сколько фотографии: той самой, на которой был запечатлен Филипп Кодрин. Я изучила эту чертову фотографию вдоль и поперек, я точно знала количество персонажей на ней, я пронумеровала эти персонажи и смогла бы описать их с закрытыми глазами.

1. Филипп Кодрин с набриолиненным пробором (верхний левый угол снимка).

2. Декольтированная бабенка рядом с Филиппом, которую я приняла за его жену (верхний левый угол снимка).

3. Злодей-вегетарианец, он же – объект охоты (центр снимка).

4. Коротышка в «бабочке», беседующий со злодеем-вегетарианцем (правый центр снимка).

5. Хмырь с рок-хвостом, снятый со спины (левый центр снимка).

6. Срезанная часть женского плеча (правый край снимка).

7. Срезанная часть женской головы (правый нижний угол снимка).

Рано или поздно Филипп Кодрин развяжет язык, и я узнаю, почему он так испугался героя фоторепортажа. Рано или поздно…

Засунув Злодея между бумажками, я успокоилась. Но ненадолго: нож, спрятанный в футляре, по-прежнему манил меня. Я даже почувствовала странное ноющее тепло в пальцах, которые еще помнили тяжесть рукоятки. И – последствия этой тяжести.

Нет. Я не открою футляр. По крайней мере, сейчас.

Перед тем как бросить футляр обратно в сумку, я провела ревизию лежащих в ней вещичек и извлекла кусок газеты. Я даже не сразу сообразила, откуда у меня этот дурацкий, абсолютно бессмысленный кусок, и только потом вспомнила: шофер Гена.

Шофер Гена, везший меня на Крестовский и с Крестовского и наспех записавший свой телефон на клочке газеты. Этот телефон был нужен мне, как лысому расческа, и я, напрочь проигнорировав его, машинально начала изучать ошметки платных объявлений.

«куплю шлем водолазный, советскую каску об ца 1936 г. с гребешком на макушке и звезд на лбу. тел…»

«куплю шар стеклянный с фигурк жидкостью и искусственным сн внутри. Игорь, Лариса. тел….»

«куплю меч японский, сабл кинжалы «SS», «PZM»,

эксперт. тел…»

«куплю статуэтки жинского, Жуко

Дорого.т..»

«куплю зна тное т..»

На этом кусок обрывался. Читать больше было нечего, а «Дамский вечерок» разъяренная Монтесума порвала на моей несчастной стриженой голове. Я уже готова была смять бумажку, когда меня неожиданно посетила мысль о японском мече, кинжалах, эксперте и непонятной «сабл», означающей, должно быть, «саблю». Эксперт, почему бы и нет? Раз я не могу показать нож Филиппу Кодрину, то пусть его хотя бы посмотрит разбирающийся человек.

Это была совсем неплохая идея. Идея, которая сама упала мне в руки. Я перенесла ее на завтра и спрятала обрывок газеты в задний карман джинсов. А потом перевернула Сергунину записку, быстро написала на обратной стороне: «ВЕРНУЛАСЬ В 02 ч. 07 мин. ТВОЯ СУКА», – и снова водрузила ее на столе.

Все. Можно отправляться спать…

* * *

К Монтесуме я, конечно же, опоздала и приехала в «Бронепоезд» к одиннадцати.

Но никаких санкций, к моему удивлению, не последовало. Монтесума, с кем-то говорившая по телефону, кивнула на диван, на котором уже лежало дивное, роскошное, умопомрачительное платье (о, где ты, мой любимый платяной шкаф, набитый подобными вещичками под завязку; где ты, моя родная ванная с пеной, гелем, шампунем-кондиционером и ополаскивателем? Где ты, моя неповторимая квартирка на улице Верности?!. Где вы, мои Ленусик, Светик и Наденька?!. Неужели остаток жизни я буду вынуждена скитаться в джинсах и футболке, под присмотром Сергуниных кухонных тараканов?)…

Пока я лицезрела вполне благополучную тряпку, так напомнившую мне мою – вполне благополучную – прошлую жизнь, Монтесума наконец-то закончила тренировку командного бизнес-голоса, положила трубку на рычаг и повернулась ко мне:

– Переодевайся.

– А что, в этой прозодежде я тебя не устраиваю? – для вида поломалась я: уж слишком хорошо было платье, с мольбой протягивающее ко мне узкие совершенные рукава.

– В этой прозодежде ты можешь устроить только редакцию газеты «На дне». А мы едем к солидному человеку с солидной просьбой.

– Ты выяснила, кто он такой, этот ювелир?

– Кое-что есть. Питер-то город небольшой… И один из дружков Акопа сплавлял ему кое-какие цацки, как оказалось.

– Из ризницы католикоса всех армян?

– Что-то в этом роде. Слава богу, его посадили.

– Католикоса? – несказанно удивилась я.

– Дружка Акопа. Но мы вполне можем прикрыться его именем… Переодевайся, у нас не так много времени. К тому же он уже ждет. Я буду в зале…

Оставшись одна, я быстро переоделась и решила испытать платье в действии. Для этого пришлось присесть на диван и принять несколько отработанных до автоматизма поз: нога заброшена за ногу – руки поддерживают колено; ноги сплетены в косичку – руки свободно лежат на спинке дивана; нога заброшена за ногу – мизинец поглаживает губы… Я с легким недоумением поняла, что мое тело, которое никогда не подводило меня раньше, отказывается слушаться. Оно протестует, оно требует защиты своих прав и больше не намерено мириться с унижающей его достоинство профессией.

– Бунт? – спросила я саму себя и с тоской посмотрела на джинсы и футболку, в которых приперлась к Монтесуме.

«Бунт», – подтвердили мои колени, прижавшиеся друг к другу, как дети-сироты в грозу.

«Бунт», – подтвердили мои пальцы, прилепившиеся друг к другу, как архиерей к архимандриту.

«Бунт», – подтвердили мои губы, если что и готовые отныне целовать, так только икону Казанской Божьей Матери.

Приехали. Не хватает только четок, монашеского клобука и вериг на ноги. И марш в келью – искупать грехи.

Я поднялась с дивана, одернула платье, как какая-нибудь заведующая районным библиотечным коллектором, – и подошла к телефону. Монтесума не обидится, если я воспользуюсь ее аппаратом, чтобы позвонить эксперту по японским мечам, кинжалам «PZM», «сабл» и прочим холодно-оружейным радостям.

Трубку снял мужчина.

– Слушаю вас, – пророкотал он. С таким голосом, отдаленно напоминающим иерихонскую трубу, можно ходить по электричкам и нести в массы блатной фольклор.

– Вы покупаете японские мечи? – пискнула я.

– Да.

– И проводите экспертизу?

– Вы хотите продать меч?

– Не совсем. Я бы хотела проконсультироваться…

Через минуту мы уже договорились о встрече. Я должна была подъехать в магазин «Легион», где, очевидно, и работал эксперт по японским мечам, представившийся мне как Дементий. Название магазина не слишком понравилось мне, так же как и устрашающий голос Дементия. И вообще – что за блажь назначать встречи в магазинах?..

Перед тем как мы загрузились в машину, Монтесума критически осмотрела меня и вынесла приговор:

– Не монтируется.

– Что – «не монтируется»?

– Да платье с твоей кислой рожей. Не думала, что ты так изменишься за какие-нибудь несколько дней.

Посмотрела бы я на тебя, Монти, если в твоей «Сукхавати – спальня в индийском стиле», на соседних койках лежали бы два трупа… Но ничего подобного вслух я не высказала. Я была благодарна Монтесуме уже за то, что она, преуспевающая деловая женщина, добровольно пришпилила себя к статье Уголовного кодекса – как сообщница убийцы.

…Подпольный ювелир, как и полагается подпольному ювелиру, жил в недавно отстроенном фешенебельном домишке на набережной Робеспьера. Этот сверкающий стеклопакетами приют для богатеньких Буратин находился прямо напротив Крестов – только реку переплыть. Мы с Монтесумой припарковали «БМВ» на набережной и несколько минут задумчиво созерцали всю круговую панораму – от знаменитой питерской тюрьмы до искомого приюта.

– Н-да, – философски изрекла Монтесума. – На этом берегу рай земной, а на том – юдоль скорби. Сечешь причинно-следственную связь?

– От тюрьмы и от сумы не зарекайся, – сморозила я первую пришедшую в голову глупость.

– Вот-вот. Я бы еще и мост построила, чтобы в объезд «воронки» не гонять.

– Кровожадная ты женщина, Монти. Только не забывай, что пока что первый кандидат в Кресты – это я.

Мое замечание несколько охладило обличительный пыл Монтесумы, и мы направились к дому, где под сенью скромной, очевидно, недавно появившейся вывески «АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА» и обитался наш ювелир.

Стоило нам войти в магазинчик, как Монтесума тотчас же начала прицениваться к двум старинным канделябрам (я предположила, что канделябры нужны ей исключительно для того, чтобы в минуты душевного подъема швырять их в головы стриптизерам).

– Монти, – я дернула Монтесуму за рукав. – Мы здесь совсем не для этого… Разве ты забыла?

Но Монтесума никогда и ничего не забывала. Выбив чек на канделябры, она попросила проводить нас к хозяину заведения («господин Шамне предупрежден о нашем визите»). Просьба была с почтением выполнена, и спустя минуту мы оказались в небольшом, но добротном кабинете, украшенном кожаной мебелью и большими напольными часами. Макушку часов венчала скульптура какого-то толстомясого мужика, опутанного змеиными головами. Мужик хватался за головы в тщетной надежде освободиться. Я отнеслась к несчастному с сочувствием, поскольку он чем-то напомнил мне меня саму.

– Симпатичный мужичок, – шепнула я Монтесуме.

– У тебя одно на уме, – она укоризненно посмотрела на меня. – Нимфоманка. Тоже, нашла мужичка. Это же Геракл. Геракл и лернейская гидра.

– И кто кого? – спросила я.

– У гидры нет никаких шансов. – В голосе Монтесумы послышалась затаенная грусть по поводу несправедливости мира, где мужское начало всегда одерживает победу над женским.

Такой расклад меня устраивал, но порадоваться победе Геракла я не успела: в кабинет вполз гладко выбритый хлыщ лет тридцати пяти в гимназических очочках и с гимназическим же хохолком на темени.

– Господин Шамне? – светски спросила Монтесума.

– Илларион Илларионович, – подтвердил господин Шамне и с почтительным ожиданием воззрился на Монтесуму.

– Я звонила вам. Каринэ от Грачика.

Илларион Илларионович сделал приглашающий жест, и мы с Монти устроились в креслах напротив его стола.

– Слушаю вас.

Монтесума достала из сумочки небольшую шкатулку, раскрыла ее и протянула хозяину «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКИ».

– Мне бы хотелось, чтобы вы оценили этот камень.

– Вы хотите его продать? – Шамне достал из ящика стола нехитрый ювелирно-экспертный скарб.

– Нет, я просто хочу его оценить. Это подарок одного моего друга.

Сняв очочки, Илларион Илларионович воткнул в глаз лупу и принялся изучать камень. А Монтесума вернулась к домашним заготовкам.

– Подарок друга, – продолжила она с трагическим надрывом в голосе. – Покойного. Ужасная история. И совсем недавняя. Его убили несколько дней назад.

– Сочувствую, – пробубнил Шамне, включив настольную электрическую лампу.

Некоторое время мы почтительно наблюдали за Шамне, исследующим камень с той же тщательностью, с какой врач исследует больного. Закончив диагностику, Илларион Илларионович с одобрением взглянул на Монтесуму.

– Что ж, вполне приличный александрит, моя дорогая. Реверс достаточно высок, правда, минеральных включений многовато… Но в общем состояние хорошее.

– Реверс?

– Реверс – способность камня менять цвет. Я бы оценил его в две семьсот – две девятьсот за карат. Здесь два карата, так что считайте сами.

– Значит, две девятьсот за карат? – Монтесума подняла коварную армянскую бровь.

– Американских долларов, разумеется. Итого около шести тысяч. Ваш покойный друг был щедрым человеком.

– Да. Олев умел делать широкие жесты.

Я и предположить не могла, что Илларион Илларионович Шамне окажется таким слабонервным. Это совсем не вязалось с традиционным образом барыги-подпольщика. Но тем не менее Шамне уронил свою лупу и тотчас же юркнул под стол в ее поисках.

– Может быть, вы слышали, – не унималась Монтесума. – Олев Киви… Известный виолончелист…

– Я не слежу за музыкальной жизнью, – полузадушенным голосом отозвался из-под стола ювелир. – У меня совершенно другие интересы.

Монтесума подпихнула меня локтем: попался, сукин сын!

Когда Илларион Илларионович наконец-то выполз на поверхность, на него было жалко смотреть: теперь уже топорщился не только хохолок на темени – все остальные пепельно-серые собратья хохолка встали дыбом.

– Что-нибудь случилось? – участливо спросила Монтесума.

– Все в порядке. Просто лупа упала.

– У Олева была шикарная коллекция камней. – Глаза Монти затуманились слезой. – Как это все печально, как печально…

Илларион Илларионович затравленно молчал.

– А ведь он говорил мне о вас, Илларион Илларионович…

– Кто?!

– Олев.

Даже я не ожидала такой прыти от Монтесумы. И мне эта прыть не понравилась. Очевидно, Монти пыталась взять ювелира на понт, она просто спутала этого линючего стареющего гимназистика со своими мальчиками из кордебалета. Она привыкла к тому, что вместо мозгов в черепной коробке мальчиков бугрится еще одна мышца. Но ювелир-то другое дело!..

– Не понимаю, о чем вы говорите? – Шамне уже взял себя в руки.

– Киви. Олев Киви, – продолжала настаивать Монтесума.

Почесав переносицу, ювелир неожиданно улыбнулся.

– Да-да… Что-то припоминаю. Ну, конечно же… Бирманский рубин. Пять карат. Редкая вещь. Для любого ювелира счастье подержать такой камень в руках… Он просил, чтобы я оценил его. Теперь я вспомнил. Да. Вы говорите, он умер?

– Его убили.

– Надеюсь, не из-за рубина. Очень, очень редкая вещь.

Монтесума скрипнула зубами – то ли из-за бирманского рубина, находящегося вне зоны досягаемости, то ли из-за скользкого, как угорь, ювелира. Что ж, Илларион Илларионович выбрал самую верную тактику – он не отпирается, он говорит все как есть. Вот только все ли?..

Мы еще некоторое время поговорили о пустяках, хотя было ясно, что визит пора сворачивать. Но Монтесума не хотела сдаваться. Она решила подойти с другого конца и спросила у ювелира, продает ли тот камни.

Конечно, лучезарно улыбаясь, ответствовал господин Шамне, в нашем магазине есть специальный отдел, разве дамы не ознакомились? Дамы улыбнулись господину Шамне еще лучезарнее: конечно же, мы обязательно заглянем…

Чем больше я слушала обо всех этих изумрудах, синих сапфирах, черных опалах, благородных жадеитах, тем крепче сжимала свою сумку, на дне которой лежал футляр с ножом, приготовленный для эксперта по японским мечам. Я хорошо помнила снежно-белую, сверкающую поверхность камня и свои срамные мысли по поводу его распилки на более мелкие части.

– Простите, Илларион Илларионович… Вы занимаетесь огранкой? – неожиданно спросила я.

И снова волосики Шамне встали дыбом.

– В каком смысле – огранкой?

– Ну, если бы вам принесли камень и попросили распилить его на несколько камней…

– Что вы! Для подобной работы с камнями нужна лицензия, нужно специальное производство… Огранка – это математическая формула, это искусство, в конце концов. Я могу оценить камень, могу…

«Могу купить и продать краденую драгоценность», – прочитала я в глазах Монтесумы.

– …могу порекомендовать, что с ним сделать… Но, как вы сами понимаете, я имею дело с ювелирными украшениями. Кольца, броши, браслеты, серьги… Камни в их чистом виде – не более чем хобби. Вот, например, ваш александрит, Каринэ, больше годится для броши, чем для кольца.

Я представила неистовую Монтесуму с брошкой на груди и улыбнулась. Так, улыбаясь и получив приглашение заходить еще, мы расстались с Шамне и вышли на улицу.

– Что скажешь? – осторожно спросила я у Монтесумы.

– Тухлятина, – Монти была недовольна мной, недовольна Шамне, недовольна александритом. – Две девятьсот за карат! Смешно слушать! Как минимум три пятьсот, я ведь его уже оценивала. Опустил меня на шестьсот долларов, гад!..

– Ты же не собираешься его продавать!

– Не в этом дело. Этот горе-ювелир – лишняя фигура во всей истории. Ты понимаешь?

– Нет.

– Тупица! Что говорила нам Кайе? Что у виолончелиста – крупная коллекция драгоценностей. Известная в Европе. Наверняка этот Киви отоваривался где-нибудь у Буччелатти[30]30
  «Буччелатти» – ювелирная фирма.


[Закрыть] в Нью-Йорке на Пятой авеню… Или у «Блэка, Старра и Фроста»[31]31
  «Блэк, Старр и Фрост» – ювелирная фирма.


[Закрыть]. Ну зачем ему, скажи на милость, этот салун? Кататься в Питер, чтобы оценивать камни у какого-то козла, который тут же тебя и опустит? У скупщика краденого?

– А может, господин Шамне сбывал ему это самое краденое, а? Краденое всегда стоит дешевле…

– А за границу как переправлять? Заносить сомнительные безделушки в таможенную декларацию? А вдруг они в розыске? Вдруг, перед тем как попасть к Шамне, они были вырваны из чьего-то уха? Или сняты с чьего-то пальца?

Я задумалась.

– Но ведь ты тоже собираешься переправить меня в Швецию. Нелегально. Вот и он – нелегально… Используя свои каналы…

– Он же не дипломат. С дипломатической почтой это не уйдет.

– А если у него концы в каком-нибудь консульстве? – убитым голосом сказала я. – Если здесь орудует целая шайка? Под прикрытием одного-единственного виртуоза смычка?

Такая перспектива Монтесуму явно не устраивала.

– Придется подключать Акопку.

– В каком смысле – подключать?

– В прямом. Пусть возьмет пару мальчиков с загривками посолиднее. Они надавят на эту мокрицу в очках…

Я представила иссиня-бритого красавца Акопа, его добродушную улыбку серийного убийцы и подбородок педофила-растлителя.

– Ну, да, да! – сплюнула Монтесума, привыкшая понимать меня с полувзгляда. – Это, конечно, не лучший вариант… У Акопа мозгов как у утконоса на выданье. Но ничего другого я не вижу. Куда ты уставилась?

Конечно же, мне показалось. Этого просто не могло быть. Не могло быть, потому что «Королева Реджина» давным-давно покинула не только Питер, но и российские территориальные воды. И все же, все же… Мне показалось, что в широком окне фитнес-центра, расположенного рядом с «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКОЙ», мелькнуло лицо Рейно…

Я тряхнула головой – и наваждение сразу же исчезло. Кроме призывно раскорячившегося тренажера, за стеклом ничего не было. Нервишки у меня и вправду ни к черту, Монтесума права.

– Да что с тобой? – начала терять терпение Монти.

– Нет, ничего. Показалось. Поехали отсюда.

…Мы покатили в центр.

Чтобы спустя каких-нибудь пять минут застрять в пробке. Стоя между поганенькой «Нивой» и поганеньким джипом «Судзуки», мы продолжили дискуссию о достоинствах и недостатках Иллариона Илларионовича Шамне. И о достоинствах и недостатках нашего к нему визита. Последних было явно больше, но я старалась не акцентировать на них внимание, дабы не наносить лишней травмы Монтесуме. А потом и вовсе замолчала.

Приходится признать, что беседа с ювелиром провалилась. Или почти провалилась. Она выглядела просто опереточной: две ряженые шантажистки и один ряженый очкарик. И вообще – почему мы так доверились Кайе? С чего она взяла, что Шамне – подпольный ювелир? И салон у него легальный, и канделябры настоящие, и цены приемлемые. Только одно оказалось правдой – Шамне действительно знал Киви. Но не слишком торопился афишировать это. И было что-то еще, какой-то момент в беседе, когда оперетта едва не превратилась в оперу с добротными декорациями и богатым реквизитом. Оперы я ненавидела, но было что-то еще, – и Шамне по-настоящему испугался. Не упоминание о смерти Киви, нет. Совсем другое, гораздо более невинное, – но он испугался. Мне нужно остаться одной и все хорошенько обдумать…

– Я еду на Суворовский, – неожиданно сказала Монтесума. – Все равно день пропал, так хотя бы наведу справки о квартире…

…Когда я хлопнула дверцей Монтесуминой тачки и едва не попала под колеса следующего за «БМВ» поганенького джипа «Судзуки», я вспомнила!

Я вспомнила, что так взволновало Иллариона Илларионовича Шамне: мой вопрос об огранке камней.

* * *

Магазин «Легион» ютился на задворках Василеостровского рынка. Несколько минут я с упоением созерцала два его окна, забранные решетками. Сквозь решетки – с таким же упоением – на меня смотрели неряшливое чучело медведя-панды и такое же неряшливое чучело охотника в индийской колониальной форме. Очевидно, для того, чтобы два этих типа не подохли от скуки, руководство «Легиона» развесило вокруг них немудреный ассортимент: ружья, ножи, термосы, камуфляж и два спиннинга в придачу. Но зачем панде спиннинг, равно как и винтовка «Сайгак», – мне было совершенно непонятно.

«Легион» был самым обыкновенным охотничьим магазином с большим количеством чучел поменьше панды: я признала волка обыкновенного, зайца-русака, выпь, тетерева, уточку-мандаринку и даже белоголового сипа, занесенного в Красную книгу.

«Гринписа» на вас нет», – подумала я и решительно направилась к прилавку, за которым стоял плотный молодой человек с модными блондинистыми баками в полщеки и курчавым подшерстком на висках. В отсутствие покупателей молодой человек гонял моль, выпорхнувшую, очевидно, из волка обыкновенного.

Несколько секунд я рассматривала газовые пистолеты, выставленные на витрине, а потом подняла глаза на продавца.

– Мне нужен Дементий, – понизив голос до конспиративного шепота, сказала я.

– Слушаю вас. – Ну, конечно же, я сразу узнала этот низкий трубный глас, которым (на любой охоте) можно без труда заменить английский рожок.

– Я звонила вам. По поводу консультации.

Белобрысый Дементий оглядел меня с ног до головы и, не говоря ни слова, отправился на другой конец прилавка, ко второму продавцу, и что-то шепнул ему. А потом снова вернулся ко мне.