Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

– На том, что ты не особенно счастлива.

– Слушайте, Аурэл, – только что поднятая бумажка жгла мне карман. – Я не совсем понимаю… Почему вас это так сильно заботит?

– Потому что ты мне нравишься. Потому что я хочу заполучить этот нос, – он снова потянулся к моему лицу.

Теперь я была начеку и вовремя уклонилась. И еще этот чертов клочок бумаги… Интересно, когда я смогу достать его и спокойно рассмотреть?..

* * *

Ночь в гостинице, казавшаяся мне бесконечной, все-таки кончилась.

Аурэл проводил меня до Каменноостровского проспекта, передал с рук на руки первому попавшемуся частнику на подержанном «Фольксвагене» и всучил на прощание бутылку коньяка «Белый аист».

В экспортном варианте.

Я пообещала Чорбу, что позвоню вечером в «Каса Марэ», и даже умудрилась поцеловать его в подпаленные трубкой усы.

И забыла о нем тотчас же, как только за мной захлопнулась дверца машины.

Эту ночь можно считать удавшейся. Те разрозненные сведения, которые мне удалось добыть, ожидали своего часа. Так же как и квитанция из антикварного салона «Бирюза». И лишь одно не терпело отлагательств – бумажка, которую я нашла под столом Калью Куллемяэ.

Я сунула руку в карман джинсов, вытащила ее и расправила. И даже присвистнула от удивления.

Бумажка не была бумажкой в общепринятом смысле этого слова. Я держала в руках банкноту в двадцать австрийских шиллингов. Должно быть, ее долго таскали в кармане: банкнота почти до дыр протерлась на сгибах и имела весьма плачевный вид. Прямо посередине экзотической денежки шла странная надпись: «5101968».

И все. И больше никаких намеков. Ни на что.

Но я знала только одно: эту банкноту выронил Калью. Он был единственным, кто сидел за столом. Кто вообще находился в баре. Он грыз фисташки и пил коньяк. И вряд ли вся эта помойка сохранялась с утра. Статус VIP-гостиницы исключал всякую возможность невытертых столов. Да и невытертый стол Калью тоже оказался случайностью: если бы книгочей Андрон Чулаки не увлекся так «Убийством в Восточном экспрессе», я никогда бы не обнаружила эти двадцать шиллингов.

Интересно, что на них можно купить? Классную помаду или чашку кофе? И что означает этот достаточно произвольный набор цифр?

Больше всего это походило на телефон. Вот только чей это телефон? Должно быть, Калью знал чей и не стал утруждать себя дополнительными записями.

А если эта банкнота принадлежала не Калью, а самому Олеву? Не стоит забывать, что бумажка была австрийской, а Киви постоянно проживал в Вене…

В любом случае имеет смысл позвонить по этому телефону. Завтра же утром.

Закрыв тему с банкнотой и номером телефона на ней, я переключилась на Андрона Чулаки и его не лишенные рационального зерна выкладки. Почти все прореагировали на известие о смерти Олева Киви неадекватно, почти всем было что скрывать, – именно к этому сводился пафос обличительной речи бармена.

Следствию даже в голову не пришло заподозрить кого-либо из постояльцев – убийца (то есть – я) был налицо. Но все они страшно переполошились. И принялись хлопаться в обморок. И врать. С Чарской все более или менее понятно: она истерила из-за таинственной видеокассеты и возможного обвинения в краже драгоценностей. Но почему Тео Лермитт скрыл знакомство с Олевом? Ведь у него-то – в отличие от Чарской – было железное алиби. Он и еще несколько энтузиастов квасили коньяк у Аурэла, а потом бегали накалывать камеры слежения.

Именно в ночь убийства и именно в следующем составе:

1. Сам Аурэл.

2. Калью.

3. Слепцов с соской – знатоком электрических цепей.

4. Немец Гюнтер Кноблох, который, по утверждению Чулаки, спиртного в рот не берет (?).

5. Неуловимый Тео.

Когда я подсчитала общее количество людей, участвующих в групповом алиби, то даже скрипнула зубами от досады: их было пятеро! Пятеро из семи! Не охваченными этим чертовым алиби оставались лишь Чарская и сам покойный Киви.

Но Чарская не могла убить виолончелиста – мертвый, он был для нее опаснее, чем живой… Кажется, я уже приходила к этой скорбной мысли…

Но кто тогда остается?

Официант? Портье? Бармен, который пытается замазать всех черной краской только для того, чтобы отвести подозрения от своей собственной персоны?..

Или я сама?

Я сама – вот идеальная мишень. Я сама под руководством Ножа. Я уже знала, как воздействует Нож на мою психику… А вдруг я страдаю лунатизмом? Я убила Киви, чтобы тотчас же благополучно забыть об этом…

Но тогда…

Будь я проклята, если знаю, что делать тогда!.. А единственное, за что я могу ручаться, – так это за то, что не я убила Стаса Дремова.

– Приехали, девушка, – напомнил о себе водитель. – Канонерский…

* * *

Ну, конечно же, «опелек» Рейно уже стоял на исходной позиции. Интересно, сколько на этот раз он заплатил себе самому, чтобы, как собака, ждать меня здесь?

Я отпустила машину и направилась прямиком к «опельку».

– Поздновато возвращаетесь, – мягко пожурил меня Рейно.

– Разве? А по-моему, в самый раз.

Рейно не стал вступать в дискуссии, а протянул мне лист, испещренный цифрами.

– Что это? – спросила я. – Черт… Фаршированный шницель из мяса косули… Капуста по-богемски… карлсбадский рулет… Кнедлики в салфетке… Что за фигню вы мне подсовываете? Что это за, мать их, кнедлики в салфетке?!

– Это счет из ресторана…

– Совсем оборзели! – Только теперь до меня стал доходить страшный смысл бумажной цифири. – Он что, в баксах?

– Естественно… Объект наблюдения обедает в хороших ресторанах.

– А вы? Какого черта вы… там делаете?! – Я поймала себя на мысли, что готова повторить матерные подвиги Полины Чарской, но вовремя сдержалась. – Здесь же трехзначная цифра! Не могли ограничиться кофе?!

– Только кофе в дорогом ресторане? – Рейно прищурил глаза, в которых все еще нагло болтался фаршированный шницель из мяса косули. – Это дурной тон…

– А не дурной тон опускать меня таким образом?! Я сама никогда… А теперь должна еще и оплачивать ваше набитое брюхо?!

– Мы заключили с вами договор, Варя, – все так же мягко напомнил мне Рейно. – Там есть этот пункт…

– Нет там никакого пункта… Транспортные расходы – это я признаю. Но кнедлики в салфетке – это, простите, – из своего кармана!.. Гад! – не удержавшись, добавила я. – Madu!!![37]37
  Гад (эст.).


[Закрыть]

– Форс-мажорные обстоятельства, – попытался оправдаться подонок Рейно. – Если бы он предпочел блинную или рюмочную… Или какую-нибудь sookla[38]38
  Столовка (эст.).


[Закрыть]… Я бы с удовольствием его туда сопроводил.

– Кого?

– Тео. Тео Лермитта.

– Так вы нашли его?!

– Ну, конечно, – Рейно позволил себе улыбнуться. – Вот фотографии.

Он протянул мне пакет с фотографиями и выпирающим бочонком негативов.

– Последние несколько дней он находился в Ломоносове. Консультировал реставраторов Китайского дворца. Теперь вернулся в Петербург, на научно-практическую конференцию. Конференция будет проходить в Доме ученых. С завтрашнего дня. У Тео Лермитта большой доклад: «Мифы в декоративно-прикладном искусстве народов Юго-Восточной Азии». Я раздобыл копию доклада…

Мне в руки полетела черная папка, которая почти примирила меня с безобразным ресторанным счетом.

– Хорошо, Рейно. Отличная работа.

– Что вы собираетесь делать?

– Я? Для начала почитаю доклад. А потом видно будет.

– Моя помощь нужна?

– Еще не знаю. Думаю, что вы еще понадобитесь. Ладно, я пошла.

Я уже готова была выбраться из «опелька», когда Рейно перехватил меня за рукав.

– Мне хотелось бы, чтобы вы все мне рассказали, Варя. Все – значит все. Я работаю на вас и хотел бы знать, как обстоят дела на самом деле…

– Дела на самом деле обстоят хреново, – честно призналась я. – Но за слезоточивую жилетку я вам не доплачивала. Так что не будем о грустном.

– Мне кажется, вы меня недооцениваете, – барабаня пальцами по рулю и глядя прямо перед собой, сказал Рейно. – И ситуацию тоже.

– Я подумаю над вашими словами…

– Мне продолжать наблюдение за объектом?

– Если вас не затруднит.

– Если вас не затруднит выплачивать мне деньги вовремя, – ввернул Рейно.

И все испортил.

– Меня не затруднит, – сжав зубы, сказала я.

– Тогда договоримся о связи. Это очень… ebaratsionaalne[39]39
  Нерационально (эст.).


[Закрыть]… нерационально – все время ловить вас в этой кишке.

Я улыбнулась. «Ebaratsionaalne» – любимое эстонское словечко Монтесумы с ударением на его первую часть. «Ebaratsionaalne» – увесистая дубинка для особо наглых клиентов из прошлой жизни. Достойный ответ на истерики Стаса Дремова, теряющего лакомый процент. Как она там, отважная Монтесума-Чоколатль?.. Сегодня же нужно будет заехать в «Севан»…

– Что будем делать со связью? – повторил Рейно.

– Я в бегах. Вы знаете. Телефона у меня нет…

– А здесь? В том доме, где вы живете?

– Это исключено.

Рейно остервенело почесал затылок.

– А этот ваш черный приятель из кафе? Вы ведь там бываете?

– Да.

– В определенное время?

– Да. – Скрывать очевидное было бессмысленно.

– Очень хорошо. Вы будете там сегодня?

– Надеюсь.

– Если случится что-нибудь неординарное, я подъеду.

Я выскочила из машины и направилась в сторону Сергуниного подъезда.

…Квартира «тяпа-осеменителя» встретила меня яростным стуком пишущей машинки. Я аккуратно прикрыла дверь и на цыпочках двинулась в комнату. И остановилась на пороге, перед канатом, перегораживающим комнату. На канате болталась картонка: «НЕ МЕШАТЬ!»

А в самом импровизированном магическом кругу в одних веселенькой расцветки семейных трусах восседал Сергуня. Его позвоночный столб сотрясала дрожь, а голова дергалась в такт каждому удару по клавише. Восхитительная картина, ничего не скажешь. Жаль только, что не я явилась причиной такого острого приступа вдохновения. Подтянув к себе телефон, стоящий на полу, я отправилась на кухню.

510-19-68.

Мне даже не нужно было вынимать банкноту из кармана.

Чувствуя пустоту в желудке, я набрала заветные семь цифр.

– Средняя школа № 113, – ответил мне чей-то хорошо поставленный математический (или физический, или химический, или начальных классов) голос.

Твою мать, что это еще за школа № 113?!

Я бросила трубку и, подумав секунду, все-таки вынула двадцать потертых шиллингов. Нет, ошибки быть не могло: «5101968».

Что ж, попробуем. Еще раз. И я снова набрала номер, тщательно контролируя каждую из цифр.

– Средняя школа № 113, – ответил мне тот же голос.

Я в нерешительности замолчала. И мое молчание было истолковано самым удивительным образом.

– Если ты, подонок, скажешь, что школа заминирована, я тебя из-под земли достану!!! И голым в Африку пущу. И твои родители-алкаши всю жизнь будут бабки отхаркивать… Обнаглели совсем, ученички! Третий раз за неделю!!!

– Со школой все в порядке, – пискнула я и снова бросила трубку.

Черт возьми, непруха за непрухой!

И с чего я вообще взяла, что это питерский телефон? С таким же успехом он может быть московским. Или гонконгским. Или венским. И тогда у меня нет никаких шансов. Единственный способ узнать, что это за телефон, – потрясти Калью.

И еще не факт, что он расколется. Фактом является другое: людям, связанным с этим номером на банкноте, в средней школе № 113 делать нечего.

Чтобы окончательно не впасть в пессимизм, я вытащила свой баул и решила произвести его ревизию. В конце концов, не так уж мало фактов я собрала. Не так уж мало фактов и не так уж мало улик.

Через несколько минут все они были разложены на столе:

1. Нож-ваджра.

2. Фотография Аллы Кодриной.

3. Квитанция из антикварного салона «Бирюза» с упоминанием об И.И. Шамне.

4. Фотографии Тео Лермитта (старые, 3 шт.).

5. Фотографии Тео Лермитта (новые, 5 шт.).

6. Австрийская банкнота с номером 510-19-68.

7. Перстень Аллы Кодриной.

8. Приглашение в винную галерею «Каса Марэ» (им теперь можно вытереть задницу).

9. Якобы анонимное письмо Тео Лермитта Олеву Киви, переданное мне Рейно.

10. Книга «ARM AND RITUAL», украденная у продавца Дементия.

Все.

Кажется, все.

Чтобы не терять времени, я начала с фотографии Аллы Кодриной: «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Эту фотографию я видела бессчетное количество раз, так же как и непритязательную физиономию Аллы, так же как и непритязательную розу в ее руках. Но теперь меня интересовала не она сама и не цветок.

Фон.

Фон может многое рассказать мне. Если я, конечно, сумею его выслушать.

Я уже знала, что в загаженном тараканами ящике Сергуниного кухонного стола валяется лупа. Такая же загаженная, с мутным, уставшим от времени глазом. Должно быть, эта лупа была спутницей Сергуниного детства с марками, значками и этикетками от спичечных коробков.

Лупа оказалась на месте, и я еще добрых пятнадцать минут вымывала ее под краном – от омерзительного кухонного налета, скопившегося на стекле за долгие годы бездеятельности. Приведя в порядок немудреную подпорку начинающего филателиста, я поднесла лупу к фотографии и принялась изучать ее.

Но ничего хорошего из этого не вышло: детали не только не приблизились, но и странным образом расплылись (эх, Варвара, Варвара! Меньше нужно дешевых фильмов смотреть!).

Алла Кодрина была сфотографирована с достаточно близкого расстояния, так что в снимок влезла только часть какого-то книжного шкафа. Да окно позади покойницы. В его темном провале виднелись четыре светящиеся буквы: одна под другой. Буквы были не в фокусе, но вполне читабельны: «ПОГР». Очевидно, это была часть какой-то вывески на доме. Но что могли означать эти буквы: «погром»? «погремушка»? «пограничник»?.. «по гроб жизни не забуду эту хреновую историю»?..

Но, даже не дойдя до конца воображаемого списка, я воспрянула духом. Во-первых, теперь я знала, что родина этих четырех букв – Кронштадт. А Кронштадт – слишком небольшой городок, чтобы не найти в нем одну-единственную вывеску. А потом прикинуть – хотя бы приблизительно – дом напротив. В этом доме напротив обязательно должны знать Аллу Кодрину. Хоть кто-то, но должен.

Я откинулась на стуле: решено. Сегодня же, после встречи с Акопом в «Севане», я отправлюсь в Кронштадт. И найду эту чертову вывеску. И найду дом, в котором, в окружении мартовских теней, была сфотографирована Алла…

Отлично.

Мне будет чем заняться, потому что вторым номером в программе числится квитанция из антикварного салона «Бирюза» с господином Шамне под руку. Его тоже не мешает припереть к стене, гимназиста очкастого!..

…Именно с такими мыслями я приехала в «Севан» в половине второго дня.

Акоп, ничуть не удивившийся моему появлению, молча встал из-за стола, собрал нарды и ухватил меня за руку.

– Едем, – бросил он сквозь плотно сжатые губы.

– Куда?

– На встречу. Здесь недалеко есть сауна…

– Предлагаешь потереть мне спинку?

– Я бы с удовольствием, – хмыкнул Акоп, выразительно глядя на меня. – Но думаю, что спинку тереть не придется…

– Холку будут намыливать?

– Увидишь…

* * *

…Сауна тоже была армянской и тоже оглашалась неистовым «Танцем с саблями». В скромном закутке перед дубовой дверью я была передана с рук на руки толстому курчавому банщику. Банщик не сказал мне ни слова, а ограничился лишь вручением пакета с резиновыми шлепанцами и махровым полотенцем. А затем приоткрыл дверь и втолкнул меня в клубы пара.

Я ощупью пробралась в комнатушку, заставленную диваном, двумя кожаными креслами и низким столиком, на котором стояла бутылка коньяка и блюдо с виноградом.

Шардонне.

Ну, конечно же, шардонне, любимый сорт Монтесумы-Чоколатль.

– Монти! – крикнула я. – Монти, ты где?!

В ответ раздался тихий плеск воды: очевидно, Монтесума нежилась в бассейне. Я быстренько разделась, натянула на ноги шлепанцы и двинулась на плеск. И сразу же увидела по-змеиному изящную голову Монтесумы, покачивающуюся на поверхности.

Монти помахала мне рукой: прыгай!

Разбежавшись, я прыгнула в бассейн и оказалась рядом с отчаянно-прекрасной и прекрасно-отчаянной Монти. Монтесума ухватилась за мой коротко стриженный череп и макнула его в воду.

– Жива и на свободе? – поприветствовала меня она. – Здорово!

– Относительно жива… Спасибо за деньги… Я отработаю… Как только кончится весь этот кошмар…

– Не валяй дурака. Ты ничего мне не должна. Ничего…

Разговаривать с Монтесумой на темы финансов было бесполезно. Во всяком случае – сейчас. И я переключилась на Лемешонка:

– А как ты? Как твой фээсбэшный «хвост»?

– Отрубила, – коротко бросила она.

– Интересно, каким образом?

– Пожаловалась кое-кому на не в меру ретивых работников органов. Его вызвали на ковер, вот я и улизнула… Подонок! Дрянь! Гиена! Членоподобное чертово! Вешать надо таких подлецов за бейцалы!

Даже для мужененавистницы Монтесумы это было чересчур круто. Но она и не думала останавливаться: после поношения несчастного Лемешонка на ненормативном русском она перешла на ненормативный эстонский, потом на ненормативный армянский и закончила тираду словом «наглая спецзадница» на ненормативном шведском.

– Ты меня только за этим вызвала? – Я терпеливо дождалась конца извержения вулкана по имени Каринэ Суреновна Арзуманян.

– Не только… Пошли погреемся. Все тебе расскажу.

Мы вылезли из бассейна и направились в сауну. Монтесума растянулась на полотенце и повернула голову в мою сторону.

– Тебе привет от Кайе, – сказала она.

– Ей тоже привет. Передай, что я достала автограф Чарской…

– О господи! – Монти закатила глаза.

– Вручу его при первой же возможности…

– Она тоже для тебя кое-что достала… Вернее, для нас для всех. В Питер заявился венский адвокат Киви. Его поверенный в делах.

Я тотчас же вспомнила, что Кайе уже упоминала о венском адвокате. И о том, что у Олева Киви было оформлено единственное завещание – на покойную жену Аллу Кодрину.

– Ну, и?

– Вот здесь-то и начинается самое интересное, – Монтесума вытерла пот под носом. – Олев Киви благополучно загнулся. Его жена загнулась еще раньше. Но завещание-то он не переписал! Ни на кого! Целый год неизвестно чем занимался, а когда гигнулся, знаешь, кто оказался единственными наследниками?

– Кто?

– Брат покойной Аллы Филипп Донатович Кодрин. Ну, и его жена… Каково, а? Вот адвокат и приехал на предварительные переговоры. Сумма наследства…

Монтесума замялась.

– Ну? – поощрила я ее. – И какова сумма наследства?

– Даже не хочу об этом говорить… Квартира в Вене, загородный дом в Эстонии, пара автомобилей… Счет в банке… И коллекция драгоценностей.

– Скажи хотя бы, сколько нолей?

– Больше шести. – Монтесуму скрючило, как от боли в пояснице.

Я даже присвистнула. Больше шести – это уже миллион долларов как минимум.

– Намного больше? – осторожно спросила я.

– На две цифры. А может, и на три…

Ай да Филя, ай да сукин сын – вместе со своей слепошарой женушкой Яночкой Сошальской! А прикидывался-то, а прикидывался – голубь мира в тесной эрмитажной клеточке! Лишенец, да и только! У меня как будто пелена с глаз спала: теперь, по крайней мере, ясно, почему он при встрече с журналисткой Риммой Хайдаровной Карпуховой так стремился переложить ответственность за убийство сестры на плечи Олева Киви. Почему он во что бы то ни стало пытался опорочить его. Банальные долларовые нули в банковских счетах и завещании…

– Вот сукин сын! – в сердцах бросила я.

– Но это не самое главное, – пропела Монтесума и повернулась ко мне блестящей от пота смуглой спиной.

– Не самое главное?

– Нет. Главное заключается в том, что Филипп Донатович Кодрин отказался от венского наследства.

Я даже не сразу поняла, о чем говорит мне Монтесума.

– Подожди… То есть как это – отказался?

– А вот так. Самым банальным образом. Сказал адвокату: валите-ка вы в свою Вену с вашими погаными долларами. А я, гордый русский человек, буду жить на свой оклад, пить по вечерам фруктовый кефир и любить свою женку на продавленном диване…

– Ты что-то путаешь, Монти… Как можно отказаться от нескольких миллионов долларов?

– От нескольких десятков миллионов, – поправила меня Монтесума.

– Тем более… Нет, ты не путаешь… Ты просто меня разыгрываешь!

– Сведения абсолютно достоверные. Кайе из своего мента веревки вьет, ты же знаешь.

– Но он хоть как-то мотивировал этот свой отказ? Филипп Кодрин?

– По слухам, заявил, что суеверный человек. Что двое обладателей наследства, включая его сестру, благополучно преставились и что он не желает быть следующим…

– Но это же бред какой-то! Я сама видела, как он подрабатывал на экспертизе оружия… – Какая-то смутная мысль мелькнула в моей голове, но я тотчас же ее потеряла в целом скопище других мыслей. – Имея слепую жену и незавидную должность искусствоведа, отказаться от целого состояния… Он ненормальный, Монти.

– Или слишком нормальный, – неожиданно сказала Монтесума. – Когда в дело вступают миллионы долларов, любое суеверие поджимает хвост… Значит, дело не в этом. А в чем?

– А в чем? – эхом повторила я.

– Я думаю, что он что-то знает. И это «что-то» дороже денег.

– Не смеши меня! Что может быть дороже денег?

– Ты же сама мне рассказывала, что тело сестры обнаружили сам Кодрин и его жена. Мало ли…

– Хочешь сказать, что они убили Аллу в надежде заполучить денежки? Тогда зачем им отказываться от состояния сейчас? И откуда они могли знать о завещании Киви? И откуда они могли знать, что завещание не аннулировано? Киви мог уничтожить его в любой момент, он просто обязан был это сделать. Если, конечно, у него было все в порядке с мозгами. Так что ты несешь чушь, уж прости меня…

Монтесума и сама поняла, что сморозила полную глупость. Она лягнула меня круглой розовой пяткой, вскочила с раскаленных досок и отправилась в бассейн. Я поплелась следом.

Присев на прохладный голубой кафель, я несколько минут наблюдала за ее независимым и смертельно обиженным затылком, а потом тихонько заскулила:

– Прости меня… Я не хотела сказать ничего дурного…

Монти ушла под воду и спустя несколько секунд, отфыркиваясь и отплевываясь, вынырнула рядом со мной.

– Ты права. Обвинять Кодрина и его жену в убийстве Аллы – полная чушь. Но ведь должна же быть причина, по которой они отказываются от денег? И достаточно убедительная…

Мы обе посмотрели на выложенное плиткой дно бассейна, как будто бы именно там скрывалась эта неуловимая и достаточно убедительная причина.

– А что, если… – синхронно сказали мы друг другу и синхронно расхохотались.

– Давай ты… – предложила я Монтесуме.

– Нет, сначала ты, – великодушие Монти не знало границ. – Давай свою версию…

– А что, если Кодрины – не единственные наследники? То есть первые в списке, но есть еще кто-то… Если они откажутся, то деньгами воспользуется этот кто-то… И этот кто-то уже объявился в поле зрения Филиппа и теперь угрожает ему расправой… Мол, если ты не откажешься, устроим тебе «японское танго»… Или «колумбийский галстук»… Или что-нибудь еще в этом роде… Ты как думаешь?

Еще не закончив предложения, я поймала себя на мысли, что и эти предположения выглядят не очень разумно. То же самое отразилось на лице Монтесумы.

– Хлипковато, – прокомментировала мои выкладки она. – Какого черта угрожать Кодрину и привлекать всеобщее внимание к этому делу?.. И потом, от подобных выпадов всегда можно защититься… Но никакого другого объяснения, честно говоря, в голову не лезет…

– Если ты не измазался в дерьме, – глядя в пространство, произнесла я.

– Не поняла?

– От подобных выпадов всегда можно защититься, если ты не измазался в дерьме… А если ты права и Кодрины в чем-то замешаны? Тогда их легко шантажировать.

Черт возьми, мир вокруг меня так и кишит шантажистами! Сначала Тео, который шантажировал письмами труженика виолончели. Потом сам труженик, который шантажировал видеокассетой Чарскую. Теперь неясные подозрения относительно Филиппа. Но в чем их можно обвинить? В красоте – мужа и в слепоте – жену? Если кто и был заинтересован в смерти Кодриной, то это точно не родственники. С ее смертью при живом-то муже они не приобретали ничего. Только лишнюю головную боль… Но Филипп явно что-то недоговаривает.

И перстень Аллы!

Как я могла забыть о нем?

Олев Киви, приехавший на опознание жены, отказался от ее драгоценностей (тоже еще вопрос – почему?), и они были переданы ближайшим родственникам. А спустя год перстень, который был на покойной, всплывает у Стаса Дремова.

Вопрос – кто передал ему перстень?

Ответ – Филипп Кодрин. Больше некому.

Я поежилась: выходит, что в моих руках не один свидетель преступления (нож), а два свидетеля двух преступлений (нож и кольцо)… И почему Филипп так переполошился, увидев фотографию Тео Лермитта? Наверняка это одна шайка-лейка. Наворотили делов и теперь пожинают плоды. Я поздравила себя с такой стройной схемой и…

И тут же пригорюнилась.

Из нее выпадало одно звено – одно, но самое важное: почему Филипп Кодрин отказался от наслед…ства? – Свой вопрос я закончила уже в бассейне: вероломная Монти за ноги стянула меня в воду. Проплавав еще добрых полчаса, мы выбрались наружу, распили по дежурной стопке коньяка и наметили планы на ближайшее время. Монтесума пообещала мне, что через юриста своей фирмы уточнит процедуру принятия наследства и отказа от него. А также кто может претендовать на состояние в отсутствие прямых и косвенных наследников. Кроме того, завтра-послезавтра должна была вернуться культсоска, владеющая «Лендровером» и ехавшая в одном лифте с убийцей Стаса.

Раскрутку дочурки коммерческого директора «Ладога Trade Company» и очную ставку в подземном гараже Монти брала на себя.

– А как ты узнаешь, что она уже вернулась? – наивно спросила я.

– Ты меня удивляешь, Варвара! Птичья водичка! Птичья водичка незаменима в построении агентурной сети! Так что глупую дочь глупого коммерческого директора нам выложат на блюдце!..

«Птичьей водичкой» Монтесума иногда именовала водку.

– И кто так перед тобой прогнулся?

– Сторож, я же говорила тебе… Ну а у тебя какие новости?

За остатками коньяка я рассказала Монти о сегодняшней ночи и о том, что умудрилась найти полинявший азиатский «хвост» Тео Лермитта. Вот только о Рейно я благоразумно промолчала. Но Монтесума сама заговорила о нем.

– А что за чмо с тобой вчера приезжало? – спросила она. – Акоп мне рассказал… Это и есть твое криминальное журло из… Черт, как называется эта дацзыбао?

– «Петербургская Аномалия»…

– Именно. Так кто он?

– Ты же сама сказала – криминальное журло, – я не стала напрягать Монтесуму появлением еще одного действующего лица в драме моей жизни.

– Будь осторожна, Варвара!

– Не волнуйся… Я предельно осторожна.

– Где, ты говоришь, он читает доклад? В Доме ученых?

– А… Ну да. В Доме ученых. Завтра в 15.00. «Мифы в декоративно-прикладном искусстве Юго-Восточной Азии».

– Всегда интересовалась Юго-Восточной Азией… Сама, можно сказать, азиатка, – Монтесума пощелкала языком. – Сойду я за Сорипада?

– За кого? – Я выпучила глаза.

– А-а… Тупица ты, тупица… Есть там один такой божок… На Юго-Востоке. Выполз, между прочим, из яйца бабочки…

– Какая же ты умная, Монти!..

– Думаю, общий язык с этим искусствоведом мы найдем.

– И про спальни в индийском стиле не забудь.

– Уж как-нибудь не забуду, душа моя, – Монтесума покровительственно потрепала меня по голове. – Ладно. Встречаемся завтра в Доме ученых…

…Монтесума ушла первой, обдав меня напоследок запахом духов и чисто вымытой кожи. Я же, прихватив с собой остатки коньяка и несколько гроздей винограда, снова плюхнулась в бассейн. И снова принялась терзать картонного тигра по имени Филипп Кодрин.

Вопросов у меня к нему накопилось предостаточно. И ответов – тоже. Несомненно, он был не последним человеком в связке Дремов – Лермитт. Несомненно, он снабдил Стасевича кольцом, фотографией и некоторыми интимными подробностями из жизни своей сестры Аллы. Иначе мне никогда бы не удалось подцепить виолончелиста. Несомненно, он боялся, что фотография, которую я ему показала, изобличит его знакомство с Лермиттом. Несомненно, он знал о смерти Аллы больше, чем знает официальное следствие. Несомненно, он в курсе того, как продвигается дело и с убийством Олева Киви.

И потом – нож.

Олева Киви убили не просто ножом для резки хлеба, а ножом ритуальным, а Кодрин был экспертом по таким ножам! Не исключено, что он видел нож. Не исключено, что он сам передал нож убийце. И совершенно не исключено, что, по замыслу убийцы, нож должен был остаться в теле жертвы.

А он взял и не остался.

Доев виноград и едва не пойдя ко дну из-за излишков коньяка, я выпала из сауны с наскоро вытертыми волосами. И у самого выхода на улицу подбросила монетку в пять рублей: если выпадет орел, то в Кронштадт я поеду на старом «опельке» Рейно, а если выпадет решка…

Выпал орел.

Выпал орел, в чем я нисколько не сомневалась. Как и в том, что Рейно все это время наверняка искал щель, чтобы подсмотреть за банящимися представительницами прекрасного пола.

Так оно и оказалось: прямо напротив бани маячил надоевший до боли в яичниках «опелек-задрота». Я даже перестала удивляться такому пристальному вниманию ко мне со стороны прохиндея Рейно. И потому безропотно села на переднее сиденье.

– Kerge Leitsak![40]40
  С легким паром (эст.).


[Закрыть] – поприветствовал меня эстонец, оскалив неприлично белые зубы.

– Что же не присоединились? – буркнула я. – Или предпочитаете в щель подглядывать?

– Не понял?

– Да ладно… Будем считать, что я неудачно пошутила. У вас какие-нибудь новости? Произошло что-то экстраординарное?

– Пока нет.

– Слушайте, Рейно! Я плачу вам за то, чтобы вы следили за другими людьми! А вы следите за мной. Разве это входит в условия договора?

Рейно поскреб подбородок и вытащил из бардачка закатанный в пластик договор. И принялся перечитывать его, от усердия шевеля губами.

– Ну, нашли что-нибудь любопытное?

– Я должен был обнаружить местоположение гражданина Швейцарии Тео Лермитта. Я его обнаружил. Так что основной пункт договора выполнен. Кроме того, я имею право на два выходных. Это предусматривается Конституцией вашей страны и подзаконными актами… Зачитать?

– Увольте меня от этого законодательного ба-рахла!..

– Я говорю это к тому, что сегодня у меня выходной.

– Жаль… А я хотела попросить вас об одном одолжении.

– Об одолжении?

– Мне нужно съездить в Кронштадт. Вы не могли бы отвезти меня?

– Я плохо знаю ваш город. И пригороды тоже, – завел свою старую волынку он.

– Я покажу.

– Ну, хорошо. Только предварительно нам будет нужно обсудить одно условие.

– Какое еще условие? – Я насторожилась. Если сейчас он достанет откуда-то из рулевой колонки Гражданский кодекс и сборник по административному праву Российской Федерации (Эстонии, Финляндии, Лихтенштейна, островов Тринидад и Тобаго), я нисколько не удивлюсь.

– Поскольку у меня сегодня выходной, а вы собираетесь воспользоваться моими услугами, не уведомив об этом заранее, то вступает в силу пункт о форс-мажорных обстоятельствах… За сегодня вы заплатите мне в двойном размере.

Я даже задохнулась от нелепости ситуации. Монтесума, где ты? Наверняка ты нашла бы слова, чтобы охарактеризовать этого эстонского пингвина по достоинству. И не только слова…

– Значит, в двойном размере?

– Это указано в договоре. Вы просто плохо читали.