Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

– Паром уходит сегодня ночью.

Что так скоро? Неужели не понравилось в нашей Северной столице?

– Он не приедет, – снова упрямо повторила я. Не вдаваясь в подробности.

– В конце концов, это его проблемы, – в голосе Рейно сквозило сдержанное недовольство.

– Собственно, я здесь для того, чтобы эти проблемы решить.

Это был рискованный ход. Неизвестно, с чем связаны проблемы Олева Киви. Возможно, с карточным долгом. Возможно, с поставкой крупной партии наркотиков. И Сергей Синенко не так уж не прав, когда подозревает человечество во всех смертных грехах: каждому есть что скрывать. Но поджарый олух Рейно вовсе не похож на вышибалу. И на мафиози тоже. Никаких смазанных гелем волос, никакой разбойной небритости, никакого дутого золота на мизинце.

– Он ничего не говорил мне о вас, – все еще колебался Рейно.

– Я же объяснила вам: непредвиденные обстоятельства.

– Хорошо. Я позвоню ему. Сейчас.

Час от часу не легче! Стоит ему набрать номер мобильника Киви, как у противоположного конца трубки сразу же выстроится очередь из высокопоставленных ментов, к тому же совсем не говорящих по-эстонски. И прежде чем я успела возразить (хотя какие у меня были основания возражать?), Рейно вытащил свой собственный мобильник и пробежался пальцами по кнопкам. Я присела на краешек кресла, но…

Ничего не произошло.

– Черт… Никто не отвечает, – он застыл в нерешительности.

Я понимала его. Я бы тоже колебалась. Никому не известная женщина врывается в номер, где ждут совершенно определенного мужчину. Лепечет о непредвиденных обстоятельствах и требует чего-то от норвежского гонца. Эстонский, конечно, вещь хорошая, он сближает собеседников быстрее любой качественной водки. Но одного эстонского недостаточно….

И тут меня осенило.

Я уже больше не была бедной родственницей, сидящей на краешке кресла. Я свободно раскинулась в нем и проникновенно посмотрела в глаза Рейно. Теперь он совсем не пугал меня; и эта стыдливая ямочка на подбородке – она может принадлежать только курьеру для разовых поручений. Такой не станет тыкать пистолетом в зубы. У него и пистолета-то нет!

…Только бы я не переложила его в баул, к проклятому ножу! Только бы не оставила его на Канонерском у Сергуни!.. По-прежнему не сводя глаз с Рейно и лучезарно ему улыбаясь, я щелкнула замком, запустила руку в сумочку и нащупала перстень. Тот самый, который дал мне Стас. Тот самый, который так взволновал виолончелиста. Может быть, и теперь мне повезет. И перстень послужит пропуском в тайный мир Олева Киви.

– Вы хорошо знаете Олева? – спросила я.

– Достаточно…

– Тогда вам должна быть знакома эта вещь.

Я извлекла перстень из сумки и повертела им перед недоверчивым носом Рейно.

– Узнаете?

Он смягчился. Он знал Олева Киви достаточно хорошо.

– Теперь вы верите мне?

– Ну, ладно.

Рейно подошел к чемодану, сунул в него руку, расстегнул потайное отделение на днище и вынул оттуда конверт. Но отдавать его мне не спешил.

– Мои комиссионные, – мягко сказал он. – Если уж вы решаете его проблемы.

Куррат! Ну, почему всегда и за все должна платить женщина? Почему преуспевающий музыкант не догадался профинансировать сделку изначально?!

– Я запамятовала… О какой сумме вы договаривались? – широко улыбнулась я.

– Две тысячи, – еще шире улыбнулся он. – Долларов.

– Отлично.

Сейчас мне сунут кота в мешке, желтенький тощий конверт, и я заплачу за дряблую почтовую бумажонку свои кровные денежки! И останусь без гроша, даже на маршрутное такси не хватит. Неужели ты пойдешь на это, Варвара?!.

– Возьмите, – я достала из сумки всю свою наличность и с беспечным видом протянула ее Рейно. И ни один мускул не дрогнул на моем лице.

Эстонец благосклонно принял от меня ворох «зеленых» и так же благосклонно принялся их пересчитывать.

– Все в порядке? – Видеть, как в чужих загребущих руках исчезает мой капитал, было невыносимо.

– Все правильно.

Он бросил деньги в чемодан, а взамен вытащил линялые джинсы. И, повернувшись ко мне спиной, скинул халат и остался в плавках. Задница у Рейно была отменная; я успела оценить это прежде, чем она скрылась под светло-голубой материей. Давая понять, что аудиенция закончена, он нисколько меня не стеснялся, этот неотесанный болван. Да я и сама не чувствовала никакого стеснения: мы были всего лишь посредниками, передаточными звеньями. Встретились и разошлись. Сейчас я выйду из каюты и забуду Рейно, как какой-нибудь сюжет из жизни эстонского хутора…

– Передайте Олеву, что я больше не возьмусь за его дела.

– Вас не устраивают комиссионные?

– Меня не устраивает, когда меня используют вслепую.

Не тебя одного, Рейно.

Рейно натянул футболку и выжидающе посмотрел на меня: я получила свой конверт и теперь могу проваливать из номера.

– Всего доброго, Рейно. – Я поднялась с кресла, в котором и без того засиделась.

– Я провожу вас.

…Это была последняя фраза, которую я услышала от него. Рейно действительно проводил меня – но лишь до конца коридора. После этого он коротко кивнул тяжелым, как ботинок водолаза, подбородком и исчез в недрах верхней палубы.

Я укрылась в маленьком холле и, дрожа от нетерпения, вскрыла конверт. Я заплатила за него две тысячи долларов, и мне было глубоко начхать на тайну переписки.

Из конверта выпали три фотографии. Обыкновенные, снятые самой дешевой «мыльницей» фотографии; настолько обыкновенные, что я почувствовала жгучее желание вернуться к Рейно и настучать ему по куполу. Неужели это дерьмо стоит две тысячи долларов?!

Я заплакала.

Слезы упали на физиономию какого-то лысоватого типа с порочным вегетарианским лицом. Я сразу воспылала ненавистью к вегетарианцу (сильно подозревая, что эта ненависть прямо пропорциональна сумме, которую я затратила на фотографии).

Нет, у меня хватило ума не разорвать снимки в клочки. Я сделала несколько глубоких вдохов, подергала себя за ухо и снова углубилась в изучение содержимого конверта. Наверняка в нем есть то, за что не грех и заплатить такую сумму.

На первой фотографии вегетарианец был один – он старательно заклеивал конверт, и его партнером по снимку выступало какое-то почтовое отделение.

Второй снимок был гораздо более выразительным: главного персонажа щелкнули в университетской мантии. Он стоял на импровизированной трибуне и о чем-то вещал группе каких-то дебилов с почтительно отвисшими челюстями.

Самым же густонаселенным оказался третий по счету фотографический шедевр: то ли прием, то ли пати, то ли вечеринка по поводу. Я даже не стала ее рассматривать. Я перевернула фотографии – в тайной надежде, что хоть одна из них будет подписана.

Дудки.

Девственно-чистая поверхность с издевательски бледным логотипом «Кодак». Неужели это все? Эстонская сволочь Рейно сработал не хуже наперсточника, он надул меня самым беззастенчивым образом!

Я снова глубоко задышала и попыталась взять себя в руки. В конце концов, эти снимки предназначались не мне, а Олеву Киви – и могли не нуждаться в комментариях. То, что было для меня филькиной грамотой, могло оказаться крайне важным для него. Но Киви вышел из игры и ничего уже не скажет. Ни мне, ни кому-либо другому.

Вот только на что я теперь буду жить? Не на куцую же зарплату Сергуни Синенко?..

Воспоминание о репортере подстегнуло меня. Пора возвращаться. На Канонерский, в единственное место, где мне гарантирована относительная безопасность.

* * *

Я добралась до Канонерского только поздним вечером. Сергуня ожидал меня возле подъезда, сидя на вкопанной в землю автомобильной шине. Рядом меланхолически жевал траву преданный Идисюда. Репортер мрачно подпихивал кота под ребра и смотрел на остов какого-то административного корпуса на противоположной стороне канала. Я пристроилась рядом и тоже принялась смотреть на безжизненный дом. Должно быть, именно такой – разбитой, никчемной и заброшенной – будет моя последующая жизнь. Если я не сумею защитить себя, если дам себя заарканить.

– Поздновато возвращаешься, – сказал Сергуня, все еще глядя в пространство.

– Дела, – я не стала вдаваться в подробности визита на «Королеву Реджину».

– Замочила еще кого-нибудь? – спросил он с тайной надеждой в голосе.

– Обошлось.

Некоторое время мы просидели молча.

– Я достал то, что ты просила. Полный гостевой список плюс обслуживающий персонал.

– Отлично. Как продвигается дело?

– Тебя объявили в федеральный розыск.

Я едва не упала с камеры. Меня, скромную труженицу, которая в своей жизни и мухи не обидела, которая хлопалась в обморок даже при первом намеке на месячные, – меня считают преступницей!.. Я попыталась зарыдать, но, очевидно, лимит на слезы был исчерпан. Я погладила тершегося о ноги Идисюда (сентиментальность, как это, должно быть, характерно для хрестоматийного убийцы!) и безучастным голосом спросила:

– И что же мне инкриминируют?

– Двойное убийство, – с тихой гордостью отозвался Сергуня.

– Стас Дремов и Олев Киви.

– Именно.

– А как насчет рабочих версий?

– Твои пальчики нашли в Эстонии, – Сергуня повернулся, взял в руки мою ладонь и с чувством поцеловал. – Вот эти самые.

– Оперативно. – Вот она и всплыла, та история в таллинском полицейском департаменте. – И когда только успели?

– Ничего удивительного нет. Дело приобрело широкий международный резонанс. У нас ведь тоже не дураки сидят, когда дело касается репутации. Послали отпечатки на родину покойного. Там откликнулись.

Что ж, события развиваются по самому худшему сценарию. Почему я все еще спокойно сижу на автомобильной шине, а не сую голову в петлю – неизвестно.

– И как они все это объясняют?

– Что именно?

– Почему я убила Киви?

– Объяснять будешь ты. Они предполагают. Предполагают, что ты была знакома с Киви по Эстонии, в свою бытность… – Сергуня сделал целомудренную паузу.

– Договаривай, – поморщилась я.

– В свою бытность девушки по особым поручениям… – Он поднялся и оборвал ветку сирени, которая все еще никак не могла отцвести. И забегал передо мной по дорожке. – Ну, почему, почему я ничего о тебе не знаю?!

– Я же обещала все тебе рассказать!

– Когда?!

– Когда ты поможешь мне сопоставить некоторые факты…

Сергуня грубо ухватил меня за руку и потащил к подъезду. Я не сопротивлялась. Я слишком устала, чтобы сопротивляться. До четвертого этажа мы ехали в лифте в напряженном молчании, а потом Сергуня снова накинулся на меня:

– Ты приходишь ко мне после того, как убила двух человек, ты приносишь с собой какой-то кинжал с камнем, наверняка краденый… Да еще тискаешь мой футляр…

– Рылся в сумке. Все понятно, – я укоризненно посмотрела на Сергуню.

– Рыться в вещах – моя профессиональная обязанность. Извини. За это мне деньги платят…

Нож. Я зажмурилась и снова ощутила тяжесть его рукоятки в своей руке. Интересно, испытал ли Синенко то же, что испытала я?

– Ты брал его в руки?

– Кого?

– Нож?

Сергуня подмигнул мне: знаем, мол, твои потайные мысли!

– Я же не дурак. Ты с самого начала врала мне. Придумала историю о благородном мщении! Может, ты выдумала и про то, что выбросила в воду орудие убийства. Может, этот нож и есть главная улика. Зачем же я буду осквернять главную улику своими отпечатками?!

– Железная логика. Не боишься стать соучастником?

– Я боюсь только одного: что материал о тебе сорвется… А ведь это готовая книга… Ты не кинешь меня, правда? Не подставишь? Ты ведь обещала…

Я с умилением смотрела на Сергуню и вспоминала Сюлева Хааса, свою первую любовь. Сюлев Хаас ушел от меня к моей школьной подруге Викки, переболел волчанкой в возрасте двадцати лет и стал психиатром. Теперь я была почти уверена: попади Сергей Синенко в руки амбициозного Сюлева – докторская диссертация ему была бы обеспечена. А перечень всех маний, фобий и пограничных состояний, которым подвержен Сергуня, займет не одну страницу. Психопат чертов!

Но пока я должна мириться и с психопатом. У меня просто нет другого выхода.

…Едва зайдя в дом, я потребовала у Сергуни гостиничный список. Он не стал торговаться и требовать в обмен на список ни подробностей любви, ни подробностей смерти, ни дачи показаний. Он умел укрощать редакционный отдел своих демонов.

Мы устроились на кухне, друг против друга. Сергуня торжественно открыл свой затасканный репортерский талмуд, вынул оттуда несколько листков и принялся с выражением читать:

– Трехэтажный гостевой особняк на Крестовском, более известен в народе как Флотская Дача. Построен в 1902 году архитектором…

– Давай без исторических экскурсов, – перебила его я.

– Как знаешь.

Он не выказал никакого недовольства и перешел к основной части:

– Теперь о новейшей истории. С 1994 года Флотская Дача используется как VIP-гостиница. 12 номеров, по шесть на втором и третьем этажах. На первом этаже – служебные помещения: кухня, бар, холл, комната охраны. Гостиница снабжена четырьмя видеокамерами слежения по внешнему периметру и одной камерой в холле.

– А на этажах? – спросила я, хотя точно помнила, что никаких камер в коридоре не было.

Сергуня подтвердил мои наблюдения:

– На этажах камер нет. Это сделано специально, чтобы не нервировать гостей: обстановка должна быть максимально доверительной. Три номера по одной стороне, три номера – по другой. Расположены в шахматном порядке.

– А между номерами есть внутренние проходы?

Сергуня вернулся к своему первому листку и несколько секунд шевелил губами:

– Нет. Сейчас проходов нет. Флотская Дача специально перестраивалась. Хотя первоначально в планировке был использован анфиладный принцип. Потом двери заложили.

Покончив с архитектурными формальностями, мы перешли к существу дела, и мой добровольный помощник перевернул еще один листок.

– Значит, так, в ночь убийства в гостинице находились: официант, портье, два охранника, бармен. Итого пять человек обслуги. Данные на каждого у меня есть. Теперь о гостях. Из двенадцати номеров было занято семь.

– Валяй про семерку.

– Кроме Олева Киви и тебя, в гостинице находились бизнесмен из Германии и молдаванин-винодел. Соседние номера на втором этаже. Немец – респектабельный господин, инвестирует в безалкогольные напитки. Всегда останавливается на Крестовском.

Я вспомнила архитектуру гостиницы: баварский пряничный домик, понятно, почему немец предпочитает Крестовский отелям в центре: его соотечественники слишком привязаны к своей родине. Они маниакально ищут сходство с ней в любой стране, в любой части света. Сходство, а не различие. Местности, где нет хотя бы маленького намека на Тюрингию или на какой-нибудь Мекленбург-Форпоммерн, для них не существует. Один мой знакомый немец…

Но Сергуня не позволил мне предаваться воспоминаниям.

– Молдаванин – темная лошадка, больше похож на цыганского барона. Сужу по количеству зубов.

– Золотых?

– Смотришь в корень. Пьет только свое вино, по утрам заказывает мамалыгу, сладкий перец и маринованный чеснок.

– Мамалыга? Это еще что такое?

– Мамалыга? – Сергуня почесал под мышками и принялся яростно перелистывать свой блокнот. – Ага, вот. Мамалыга – кукурузная каша. Готовится на молоке, заправляется маслом, солью и тертым сыром.

– Круто забираешь, – я с уважением посмотрела на блокнот Сергуни, казавшийся мне теперь местным филиалом известного энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона.

– Ну так профессионал!

– Эти двое меня не очень впечатлили. Кто дальше?

– Соседний с молдаванином номер занимал и в ближайшие сутки будет занимать Калью Куллемяэ, пресс-секретарь покойного. Сейчас он утрясает различные формальности: гражданская панихида, отправка тела на родину и тому подобное.

Напоминание о мертвом теле Олева Киви мне не понравилось, и я решила побыстрее соскочить с некрофильской темы.

– Остаются еще три номера.

– Да. Один на втором этаже и два на третьем. Чтобы сразу покончить со вторым – там проживает известная московская актриса.

– Что за актриса?

– Редкостная сука. – Лицо Сергуни чудовищно исказилось, а в голосе послышались нотки личной, хотя и оскорбленной в лучших чувствах заинтересованности. – Сейчас снимается в Питере, в каком-то криминальном сериале.

– Что, отказала тебе в интервью? – Я перегнулась через стол и потрепала Сергуню по холке. – Запустила тапкой при съемочной группе? Или плеснула в морду коктейлем «Старый Пью»? Колись, Сергуня!

– Не больно я и хотел этого интервью, не моя специализация… Просто ребята попросили. Шел туда, как на плаху, ей-богу! Говорю тебе, характер у нее отвратительный… – Он снова принялся лихорадочно листать блокнот. – У меня тут кое-что на нее собрано. Продюсеры из-за этой твари четвертого режиссера меняют…

– А что с третьим этажом? – Если Синенко не прервать, то он будет распинаться о московской стерве до утра, я это чувствовала.

Сергуня вздохнул и со скрипом перескочил со скандальной кинозвезды на пресную, как состарившийся зеркальный карп, команду постояльцев VIP-гостиницы.

– То же, что и со вторым. Благолепно, как в синагоге. Номер напротив вас занимал искусствовед с мировым именем. Эксперт по Юго-Восточной Азии. Тишайший человек, по отзывам. Съехал в тот же день. Теперь обитается где-то в городе.

– Я думала, дзен-буддисты гораздо менее впечатлительны…

– Я тоже так думал. Но не суть. Последний из семерки – еще один актер. Тоже московский и тоже снимается в сериале.

– Том самом?

– Другом. Тот криминальный, а этот мелодраматический. Сейчас этих сериалов как грязи, все кинулись бабки рубить. Телевидение наступает по всему фронту. А Питер – на передних рубежах, сама знаешь.

– И что актер? Такая же склочная дрянь, как и актриса?

– Чуть получше, но тоже не подарок. Баб таскает через окна – это у него что-то вроде вида спорта. Одна такая поклонница сорвалась и сломала руку. Дня четыре назад. Скандала, естественно, никто не допустил… Вот, собственно, и все.

– Веселенькое заведение!

– Вертеп, – подытожил Сергуня.

Я надолго задумалась. Звездный состав гостевого особняка на Крестовском не добавил мне оптимизма. Люди, бегло перечисленные Сергуней, так же подходили на роль убийц, как и я сама. Смущал меня только один персонаж, вовремя ушедший за кулисы. Таинственный искусствовед, специалист по Юго-Восточной Азии. Во-первых, он съехал – сразу же после убийства. Во-вторых – Филипп Кодрин, брат покойной Аллы и шурин покойного Киви, был сотрудником Эрмитажа. И следовательно, искусствоведом. Два искусствоведа толклись на одном пятачке, неподалеку от места преступления.

– Ну, как тебе информация? Что-нибудь проясняется?

– Надеюсь, что прояснится.

Я выдержала паузу, достала из сумки фотографии, полученные от Рейно, и протянула их Сергуне.

– Тебе знаком этот человек?

– Впервые вижу, – Сергуня пожал плечами, но снимков из рук не выпустил.

И рассматривал их гораздо дольше, чем можно было предположить. Особенно заинтересовало его сумрачное пати: та самая фотография, на которую я даже не стала тратить душевные силы. Не отрываясь от снимка, Сергуня выдвинул ящик стола и вытащил оттуда замызганную лупу с налипшими на ней хлебными крошками. Несколько мгновений он шарил лупой по снимку, а потом утвердился в одной точке.

– Ба! Вот этого кента я знаю. Филя-затворник!

– Какой Филя?

– Брат Аллы Кодриной, Филипп. Интересный человеческий экземпляр, могу тебе доложить.

Вне всяких сомнений, интересный. Киану-Бред-Майкл-Хью-Пирс-Шон-Энтони-Филипп. Я почувствовала, что ладони у меня вспотели.

Сергуня передал мне карточку вместе с лупой. Но и без лупы я узнала идеальный пробор Филиппа, загнанный в медвежий угол снимка. Как же я могла не заметить его раньше?.. Жаль только, что на карточке он выглядел статистом. И в контакт с героем фотографической эпопеи не вступал…

Sarabanda

Я не спала всю ночь.

Это были совсем не те ночные бдения, к которым я привыкла. Но соображать приходилось в том же темпе и с той же интенсивностью.

Я выставила миски Идисюда в коридор, плотно прикрыла дверь на кухню и обложилась бумажками, добытыми для меня Сергуней. И стоило мне взять их в руки, как спецкор «Петербургской Аномалии» Сергей Синенко плавно перекочевал из разряда психопатов в разряд ангелов-хранителей. Результатом моей собственной деятельности за день была проваленная встреча с Филиппом Кодриным, полупроваленный визит к Рейно и относительно успешная, хотя и незатейливая, операция по съему sexy-туриста Гонзы. Но как удалось Сергуне за такое же количество времени нарыть не в пример больше информации – оставалось для меня загадкой. В конце концов я отнесла это к издержкам профессии – и успокоилась.

Синенко подошел к моей просьбе серьезно. Даже очень серьезно. Он живо напомнил мне официанта экстра-класса, который внимательно следит за пепельницами и вовремя их меняет. Он не выпускает из рук карту вин и при случае всегда может шепнуть клиенту на ухо: «Возьмите калифорнийское «Шардонне» девяносто седьмого. Исключительный год. Вашей даме должно понравиться». Он отрабатывает по максимуму, в надежде на хорошие чаевые.

В моем случае Сергуня тоже отрабатывал по максимуму. Он просветил избушку на Крестовском вдоль и поперек; он собрал все, что только можно было собрать. Бумажки, которыми пользовался Сергуня в разговоре со мной, оказались лишь вводной частью. Время досье наступило чуть позже. Сергуня умудрился сделать подборку по каждому персонажу. К некоторым подборкам были прикреплены вырезки из статей, что тоже существенно облегчало знакомство с постояльцами.

Начать я решила именно с них.

Олев Киви отпал сразу. С ним теперь разбирается небесный департамент. Но список из оставшихся шести фамилий впечатлял:

1. Гюнтер Кноблох, бизнесмен из Гамбурга. Заводы безалкогольных напитков в федеральных землях Гамбург, Баден-Вюртемберг и в нескольких кантонах в Швейцарии. На российском рынке пять лет, занимается сходным бизнесом.

2. Аурэл Чорбу, виноторговец из Молдавии. Два фирменных магазина молдавских вин и коньяков. Прибыл по приглашению организаторов выставки «Виноделие и виноторговля». Выставка проходит в «Ленэкспо» (адреса питерских винных вотчин Чорбы прилагались. Так же как и программа выставки в «Ленэкспо»).

3. Калью Куллемяэ, пресс-секретарь покойного Олева Киви. (С гнусом Калью я уже была знакома и потому решила не тратить на него времени.)

4. Полина Чарская, актриса (тут уж Сергуня оттянулся на полную катушку: ворох интервью с зарвавшейся кинозвездой, подборка сплетен и слухов, куцая фильмография и такие же куцые отзывы критиков. И даже несколько фотографий – красотка, ничего не скажешь. Светлые глаза, темные волосы, агрессивные, высоко задранные скулы – в нашей скорбной профессии она достигла бы высот). Чарская была приглашена в сериал «Чет и Нечет» на второстепенную роль подруги главного героя. И сразу же проявила свой скотский нрав. Настолько скотский, что авторы сценария, ведомые продюсером, пытались избавиться от нее в конце каждой серии. Героиня Чарской тонула в автомобиле, получала пулю в голову и нож в живот, ее выбрасывали из окна высотки доморощенные питерские мафиози, но… Все эти усилия авторов ни к чему не привели. Высокий Московский Заказчик обожал Чарскую, и кончилось все тем, что убрать пришлось не ее, а главного героя. Полинька Чарская автоматически заняла его место и теперь одна наводила порядок в криминальной столице.

5. Тео Лермитт, тот самый искусствовед, чье присутствие показалось мне отнюдь не случайным. Туманный специалист по туманному Юго-Востоку. Но здесь Сергуня подкачал: никаких дополнительных сведений о Тео Лермитте не было.

6. Илья Слепцов, бывший каскадер, а ныне герой костюмных мелодрам. Его глупое средневековое лицо переспало со всеми обложками всех модных журналов, его обожали женщины и кинокамеры и ненавидели мужчины и радиостанции FM-диапазона.

Всего в гостинице было два этажа с номерами. Первые шесть номеров располагались на втором, в шахматном порядке, как сказал Сергуня. В первом, ближнем к лестнице, номере жил Гюнтер Кноблох. Номер два – напротив и наискосок – был не занят. Третий, соседний с Кноблохом номер занимал Аурэл Чорбу. Далее шли пустой четвертый (напротив) и пятый с Калью Куллемяэ. Шестой номер, в самом конце коридора, занимала Полина Чарская. Как она, при ее-то склочности, не потребовала себе отдельный мезонин, я объяснить не могла.

На третьем этаже постояльцев было еще меньше: Олев Киви, Тео Лермитт и Илья Слепцов. Слепцов занимал номер восемь; Киви и Лермитт, соответственно, одиннадцатый и двенадцатый: в самом конце коридора, друг против друга. Таким образом, Калью Куллемяэ, как и в жизни, находился под своим патроном. А Тео Лермитт занимал номер прямо над Чарской. Кроме центральной лестницы с лифтом в стиле «модерн», был еще и пожарный выход, который я в свою бытность на Крестовском не заметила.

Я подвела черту под гостевым корпусом и тяжело вздохнула. Из всей шестерки на роль убийцы подходил только один человек – Тео Лермитт. Во-первых, он терся в одном пространстве с Филиппом Кодриным, во-вторых – Нож.

Нож я безоговорочно отнесла к произведениям искусства.

Но станет ли Страж Ценностей разбрасываться этими самыми ценностями – большой вопрос.

С остальными было проще: Чарскую и Слепцова я отвела по причине их пробочной глупости, немца Кноблоха – по причине чрезмерной профессиональной занятости в сфере безалкогольного бизнеса (такого безнадежного в российских условиях). Аурэл Чорбу с его мамалыгой и винами мною даже не рассматривался. Молдаване хороши лишь в краже виноградного жмыха, изощренные убийства – не их стихия. А последний из шестерки, Калью Куллемяэ, вряд ли стал бы рубить сук, на котором сидит. Работа с Олевом Киви, должно быть, совсем неплохо оплачивалась.

Покончив с тузами, я перешла к более мелким картам: их у меня на руках оставалось ровно пять – официант, портье, два охранника, бармен.

Официанта, по сведениям Сергуни, звали Валентин Вотяков.

Прыщавая «шестерка» Вотяков вполне могла обернуться джокером, если только мои предположения о снотворном недалеки от истины. Но тогда под подозрение подпадает и бармен, состоящий при запасах спиртного. Бармен Андрон Чулаки (судя по крошечному досье Синенко) слыл отличным специалистом и до начала работы на Крестовском сменил несколько престижных ночных клубов.

Оба охранника были почти пародийными: Иванов и Сидоров. Я долго размышляла над тем, кто из них – тот фээсбэшный «бобрик», который так галантно проводил меня к выходу. Но так ни к чему и не пришла. Оставался еще портье Лисовских, такой же неопределенно-бесполый, как и его фамилия. Но сфера его деятельности интересовала меня меньше всего.

…От непомерных умственных усилий у меня разболелась голова и понизилось давление. Но ни кофе, ни чая у Сергуни не было. Так же как и чайника. И мне пришлось ограничиться водой из-под крана. В порту по-прежнему гудели буксиры, и я вспомнила «Королеву Реджину» и эстонца Рейно с его фотографиями. Интересно, как Киви сформулировал свою просьбу? И на каком основании Рейно отследил именно этого несчастного вегетарианца? Три фотографии стоимостью в две тысячи долларов не дали мне никакого ключа. Или почти не дали. Это «почти» заключалось в том, что я опять упиралась в Филиппа Кодрина, «Филю-затворника», как назвал его Сергуня.

На сегодня все, сказала я сама себе.

Спать. Спать.

Но идти в комнату, на полуистлевшее ложе Сергуни не хотелось. И спать не хотелось тоже. Разве что заняться беглым просмотром интервью Полины Чарской, тем более что на некоторые из них я уже натыкалась в своем любимом журнале «Дамский вечерок».

Я начала с последнего по времени. Оно непосредственно касалось сериала «Чет и Нечет». Ровно треть интервью восторженная корреспондентка и несколько более сдержанная Полина Чарская обсасывали достоинства Главной Героини. Потом, благополучно с ней покончив, перекинулись на личную жизнь самой Чарской. И, судя по всему, эта жизнь была полна трагических разочарований. Чарская прозрачно намекала на травлю среди московских коллег-злопыхателей, на публичное одиночество и на недавно завершившийся бурный роман с неким мужчиной, имя которого она упоминать не пожелала. И из-за которого почти на месяц отказалась от работы. Затем шел стандартный набор клише: любовь, работа, семья, дети, роли. Вот здесь-то Полинька и сорвалась с цепи: в ее жизни нет ничего, кроме работы, она ежедневно приносит себя на алтарь искусства, она ежечасно натыкается на стену непонимания – и прочая актерская психопатическая чушь. Я с тоской подумала о Монтесуме-Чоколатль: Монтесума в роли кинозвезды никогда не смотрелась бы так банально!

В конце выдохшаяся корреспондентка перешла на блиц: любимый автор, любимое блюдо, любимый город, любимое время года. Весь этот длинный, никому не нужный список Чарская разыграла как по нотам: «любимая кухня – мексиканская» (а какая же еще? Не русские же пельмени жрать на глазах у изумленной публики); «любимый автор – Борхес» (кто такой Борхес, я не знала, должно быть, из тех, кто слова в простоте не скажет); «любимый город – Вена» (похоже, тебя там хорошо драли, в Вене!); «любимое время года – осень»…

Я отложила интервью. Читать всю эту фигню было невыносимо.

Даже «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ – ОТГАДАЙ САМ!» выглядели более предпочтительно. И я снова взялась за них. И застряла на глубокомысленном абзаце о том, как использовать оговорки подозреваемых.

Вена.

Что я подумала, когда прочла о том, что любимый город Чарской – Вена? Что-то непристойное… Ага, «здорово тебя там драли, в Вене»… Но почему я вдруг так ополчилась против Вены?..

Чарская не была москвичкой, это точно, я где-то читала об этом. Зубастая крошка из провинции, которая жаждет получить от жизни все… Вряд ли такая выберет в качестве идеала патриархальную Вену. Париж – я понимаю, общее место, так же как и Венеция. Нью-Йорк – столица Мира, Лос-Анджелес с пиявкой-Голливудом – столица анти-Мира… Чарская из кожи вон лезет, чтобы выглядеть экзотичной, – но тогда выбирают Гонконг или Барселону. А Вена – слишком пресный город, постылая жена, много лет прикованная к инвалидному креслу…

Так почему все-таки Вена?

И эта история о недавно пережитом бурном романе.

А Олев Киви жил в Вене.

Я даже рассердилась на себя: вот для чего были вызваны к жизни все эти тупоумные построения – чтобы связать Чарскую и Киви. Но Чарская слишком порочна, чтобы убить. Ей просто не хватило бы терпения убить. Устраивать истерики – это да… Разыгрывать сцены из всех пьес сразу – это да… Но с мертвыми нельзя вести игру. Они плохи уже тем, что не отвечают на поданную им реплику. Их нельзя унизить блистательным рисунком роли и заочно обвинить в профнепригодности. А Чарская привыкла вести игру – со всеми и всегда…

Надо же, какие мысли приходят мне в голову! Нужно обязательно поделиться ими с Монтесумой – вот кто сумеет оценить их по достоинству.

Раздуваясь от чувства собственного превосходства над всякими там актрисульками, я сложила бумаги и отправилась в комнату: будить Сергуню. Но прилагать к этому усилия не пришлось – мой персональный охотничий пес не спал.