Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

– Настоящий армянский, – отрекомендовал коньяк Акоп.

– Я за рулем, – пробубнил Рейно.

– А вы в нарды играете? – спросил Акоп у эстонца.

– Ну что вы. – Даже здесь надменный Рейно умудрился отличиться. – Нарды – игра для басмачей. А я играю в шахматы.

После этого Акоп сразу же потерял интерес к эстонцу и отвел меня к стойке для почетных гостей.

– Ну, как? – спросила я.

– Ее пасут, – ответил хорошо осведомленный Акоп. – Лучше вам сейчас не встречаться.

– Я понимаю…

– Она даст знать, когда все утрясется.

– Хорошо.

– Днем я всегда здесь. Вечером – в «Бронепоезде», но там тоже могут завестись черви. В скором времени… А что это за тип?

– Приятель… Слушай, Акоп… Я понимаю, это ужасно… Но мне нужны деньги. Ты бы не мог сказать Каринэ…

Смуглая физиономия Монтиного оруженосца расплылась в понимающей улыбке.

– Женщинам всегда нужны деньги. Я получил от Нее инструкции…

Шикарный бармен «Бронепоезда» ни разу еще не упомянул имя Монтесумы, – очевидно, в целях конспирации. Но слова «Ёе» и «Она» Акоп выговаривал с придыханием, надраивая их до блеска. Монтесума множеством солнц сияла на небосводе Акопа, а валютное молоко, лившееся из ее щедрых сосцов, обеспечивало ему процветание. Пожалуй, на Акопа можно положиться так же, как и на саму Монти, подумала я – и успокоилась.

– Сколько тебе нужно сейчас? – спросил Акоп.

– Тысяча, – сгорая от стыда, пролепетала я.

Акоп вынул из кармана носовой платок, развернул его и старательно отсчитал мне деньги.

– Держи.

– Я напишу расписку…

– Вай мэ! Какая расписка, дорогая? Неужели ты думаешь, что Она…

Я сочла за лучшее заткнуться, наскоро распрощалась с Акопом, передала тысячу поцелуев Монтесуме и покинула гостеприимный кабачок «Севан».

Мы с Рейно снова уселись в «опелек», я вывалила недостающие девятьсот баксов и помахала ими перед носом Рейно.

– Ну, как? Возьметесь за дело?

Не говоря ни слова, Рейно достал из бардачка строгую черную папку.

– Это договор. Ознакомьтесь.

– Какой еще договор?!

– Соглашение о намерениях.

– С ума сошли? – Я даже не нашлась что сказать.

А Рейно, пользуясь моей растерянностью, живенько всучил мне в руки бумажонку с печатью и щелкнул ручкой.

– И что я должна засвидетельствовать?

– Что вы, такая-то такая-то, нанимаете меня, такого-то такого-то, для выполнения определенных следственных действий. Для чего передаете мне задаток в количестве половины причитающейся мне по договору суммы.

– А сроки? – Мне ничего не оставалось, как включиться в игру. – Сроки определены? И если вы не выполните задание?

– Тогда вы вправе не заплатить мне вторую часть гонорара. А что касается сроков – они стандартные. Две недели со дня заключения договора. После этого я предоставляю вам отчет о проделанной работе. И вы решите, продолжать ли мне заниматься вашим делом. Или нет. Это, соответственно, потребует дополнительных денежных вливаний.

– И что?

– Мы заключим еще один договор.

Во всех бредовых текстах, которые произносил Рейно, была тем не менее своя логика. И я смирилась.

– Валяйте. Где подписывать?

– Сейчас я его заполню, и вы поставите свою подпись.

На заполнение договора ушло добрых десять минут, после чего я с удивлением узнала, что «Я, Сулейменова Варвара Андреевна, нанимаю частного детектива Юускула Рейно (лицензия № 3412856) для расследования дела об убийстве гражданина Эстонской Республики Киви Олева». После этого в документе была проставлена цифра аванса «600 USD», она же увековечена прописью и скреплена моим автографом.

Поставив кляксу на аккуратный листок, я облегченно вздохнула: частный детектив Рейно Юускула поступал в мое полное распоряжение.

Осознав это, я сразу же приступила к допросу:

– Вернемся к фотографиям, которые я купила у вас, Рейно. Кто на них изображен?

– Тео Лермитт, искусствовед…

– Специалист по Юго-Восточной Азии, – сморщилась я. Тайна фотографий оказалась слишком пресной. Что-то подобное я и предполагала.

– Вы тоже в курсе? – Он несказанно удивился моей осведомленности.

– А зачем Олеву Киви понадобился этот искусствовед?

– Видите ли… Около года назад Олев Киви стал получать довольно странные письма угрожающего содержания.

– И Киви не обратился в полицию?..

– Полиции не всегда можно доверять. Есть очень деликатные дела…

– Для которых как раз и существуют частные детективы, – ввернула я.

– Именно.

– И что это было за дело?

– Мне бы не хотелось обсуждать с одним клиентом проблемы другого клиента.

– Но ведь Олев Киви мертв!

– Это ничего не меняет.

Я решила зайти с другого конца.

– Ваше поручение было связано с убийством жены Киви?

– Без комментариев.

– Или с его коллекцией бриллиантов?

– Без комментариев. Письма всегда отправлялись из одного и того же почтового отделения с периодичностью раз в три недели. Разгадка крылась в штемпеле, нужно было только хорошенько изучить его. А все остальное – дело техники.

– И каково было содержание писем?

– Без комментариев, – снова надулся Рейно.

– Ну, тогда скажите хотя бы, откуда они были посланы?

– С ближайшей к дому Тео Лермитта почты. Он – гражданин Швейцарии, но постоянно проживает в Лаппенранте. Это в Финляндии.

Не так далеко от Эстонии. И совсем недалеко от Питера.

– Значит, вы его засняли за отправлением каких-то писем?

Он ничего не ответил, и я достала из сумки конверт с фотографиями. И вытащила снимок дружеской вечеринки с Филиппом Кодриным в углу.

– А это что за пати?

– Это уже Санкт-Петербург. Дни культуры Швейцарии в России. А прием по случаю открытия выставки из запасников швейцарских музеев.

– А как там оказался Тео Лермитт? Он же специалист по…

Рейно не дал мне договорить.

– Он прежде всего гражданин Швейцарии. А потом уже все остальное… Мы все должны быть гражданами своей страны.

От этой патетической мысли я сразу же почувствовала свинцовый привкус во рту. Эстонцы всегда отличались гипертрофированным патриотизмом, но сквалыга Рейно превзошел все мои ожидания.

– Может быть, вы и налоги исправно платите? – спросила я.

– Конечно. А вы – нет?

– А больше вы никого не знаете? На этом снимке? – я сразу же ушла от скользкой темы.

– Я думаю, что никто другой Киви не интересовал… Но давайте поговорим о ваших делах. Время уже пошло…

…Я вкратце описала Рейно все мои злоключения, вывалила ему на голову все мои подозрения и попросила установить местонахождение Тео Лермитта. И понаблюдать за ним. Очевидно, между Олевом и Тео существовали какие-то трения. Но мы никуда не продвинемся, если Рейно и дальше будет молчать, как партизан.

– Послушайте, Рейно! Мы никуда не продвинемся, если вы и дальше будете молчать, как партизан. Что было в письмах?

Рейно все еще колебался. И тогда я дала залп сразу из всех орудий.

– Мы подписали договор, не так ли?

– Да.

– Я теперь ваш клиент, не так ли?

– Да.

– Но меня обвиняют в убийстве. И в любой момент могут схватить. Я плачу вам деньги, чтобы этого не произошло. Тео Лермитт жил в одной гостинице с Киви. Он был там в ночь, когда произошло убийство. И съехал на следующий день. Разве вы не видите связи между этими событиями?

– Она слишком уж очевидна. Это меня и настораживает. Не думаю, что Тео Лермитт способен на убийство. Мой опыт подсказывает, что шантажисты редко становятся убийцами. Другое дело – жертвы шантажа. Как раз от них и можно ожидать всего, чего угодно… – Рейно понял, что сказал больше, чем следовало.

И притих. Должно быть, новопреставившийся Олев Киви погрозил ему пальцем с небес. Или из преисподней.

– Значит, Лермитт шантажировал Киви? – продолжала заколачивать гвозди я.

И Рейно не выдержал. Он достал еще одну (такую же строгую) папку, раскрыл ее и протянул мне лист бумаги. Разнокалиберные буквы, по-детски вырезанные из газет, выстраивались в крошечный текст на английском. Но я так и не смогла прочесть его.

– Что здесь написано, Рейно?

Рейно вздохнул и с выражением зачитал:

– «ВЕРНИТЕ УКРАДЕННОЕ, ПОКА ОНО НЕ УБИЛО ВАС».

Giga Presto

Я рассталась с Рейно за десять минут до встречи с Сергуней на «Василеостровской». В полной уверенности, что первым, кого я встречу по выходе из винной галереи «Каса Марэ», будет именно нанятый мною частный детектив.

Рейно был малосимпатичен мне, особенно после того, как заявил, что к транспортным расходам прибавятся расходы на питание (чеки он обещал приложить к отчету; и я молила бога, чтобы ел он в демократичных столовых, а не в навороченных ресторанах). Кроме этого, в его бандитском договоре была статья «непредвиденные расходы». Что это означает, он так и не объяснил мне, намереваясь, очевидно, содрать денег по максимуму.

С такой лохушки, как я.

Но, черт возьми, я уже не была лохушкой! Сидя с бутылкой пива у ларька «АУДИО-ВИДЕО», я вполне здраво рассуждала о Тео Лермитте и об Олеве Киви.

Знали ли они друг друга?

Или были незнакомы? Такой вариант не исключен – не обязательно знать человека, чтобы шантажировать его. Но как шантажист Тео Лермитт явно не преуспел. Отправлять угрозы из почтового отделения по соседству с домом и не позаботиться о прикрытии – даже я не поступила бы так опрометчиво! И что значит «ВЕРНИТЕ УКРАДЕННОЕ, ПОКА ОНО НЕ УБИЛО ВАС»?

Распустивший язык Рейно поведал мне, что письма начали приходить в последний год. Каждые три недели Олев Киви получал черную метку, но сломался только два месяца назад. Тогда-то и появился Рейно. Но почему прославленный маэстро Олев Киви обратился к какому-то заштатному частному детективу из заштатного Мыйзакюла, где крадут только стираные подштанники с веревок, я понять не могла.

А когда аккуратно высказала свое недоумение самому Рейно, он оскорбился.

– Я работаю в Таллине, Варвара. И в крупных скандинавских городах. Это esiteks![33]33
  Во-первых (эст.).


[Закрыть] И teiseks[34]34
  Во-вторых (эст.).


[Закрыть] – его покойный батюшка и мой покойный батюшка служили вместе на железной дороге…

Теперь мне все стало понятно: совместный перевод стрелок у железнодорожной станции Мыйзакюла – убийственный аргумент. И потом, эстонцы всегда цепляются друг за друга, как малые дети, и из всех возможных вариантов предпочитают варианты с соотечественниками.

Выяснив это, я сразу же успокоилась.

И только одно обстоятельство не давало мне свободно дышать: что именно украл и чего именно боялся Олев Киви?

Но об этом мог поведать только один человек – Тео Лермитт. И мне ничего не остается, кроме как пустить ищейку Рейно по его следу. Хотя и без ищейки дело ясное: наверняка это связано с камешками, которые с таким увлечением собирал виолончелист. Но почему камешки должны убить его? Или это иносказание – и Киви убьет человек, пришедший за камешками?..

Я едва не подавилась теплым пивом.

Нож.

Нож, который перешел мне по наследству от развороченной груди Олева Киви.

Нож как ничто другое связан и с камнями, и с убийством: камень заключен в нем самом, он сам и является убийцей… Может быть, именно Нож имел в виду Тео Лермитт, посылая свои подметные послания? Но это означает лишь одно: Нож какое-то время был собственностью Олева.

А в это мне верилось с трудом.

Зачем убивать человека из-за Ножа и после всего этого безобразия оставлять Нож в теле?..

Я так запуталась в своих жалких умозаключениях, что Сергуня Синенко, возникший на ступеньках метро, показался мне архангелом Гавриилом из затертого сюжета о Благовещении.

– Давно ждешь? – Сергуня, вопреки обыкновению, даже не чмокнул меня в щеку. Это был дурной знак, и я насторожилась.

И с удивлением обнаружила, что Сергуня опоздал на целых сорок минут. Позволять проделывать такое, да еще с человеком, о котором собираешься писать книгу, – это знаете ли…

– Ты опоздал… Как редакционное задание?

Сергуня поднял на меня глаза, и я зажмурилась от нестерпимого света, который они излучали.

– Ты не представляешь, – сдавленным шепотом произнес он. – Участвовал в задержании маньяка.

– Ну да!

– Самого настоящего… Тринадцать трупов за четыре месяца. Все жертвы были в ангорских кофточках. Некрофил крутейший, но при этом читал лекции по культурологии в каком-то вузе.

Я сникла. Наш с Сергуней роман, замешенный на крови Стаса и Олева Киви, сдулся как никчемный воздушный шарик. Я больше не интересовала Сергуню и не вызывала приливов застоявшейся спермы к головке его пениса. Еще бы, что значат два жалких трупа по сравнению с тринадцатью, да еще облаченными в ангорские кофточки!

– Я разговаривал с ним, – выдохнул Сергуня и неловко прикрыл рюкзаком пах. – Его зовут Роман Попов. Умница, энциклопедист, свободно шпарит на латыни, цитировал Плавта и итальяшек. «Due cose belle ha il mondo: Amore e Morte!»

– Чего-чего?

– В мире прекрасны два явления: любовь и смерть.

– Это он так сказал?

– Ну!!! – Сергуня закатил глаза и принялся шарить глазами по площади, прилегающей к метро.

– Что еще он говорил?

Жалкий предатель, клятвопреступник и ветреник раздулся, как жаба семейства Голиаф, и торжественно произнес:

– «Killing is no murder!»

– А это что такое?

– Умерщвление не есть убийство.

Крыть было нечем, но я все-таки попыталась выправить ситуацию.

– Ты даже не спрашиваешь, как там Идисюда…

– А что с ним сделается? – беспечно отмахнулся Сергуня. – На его лекции просто ломились…

– На чьи?

– Да на Романа Попова! Из других институтов прибегали. А он лекцию отчитает, ножичек наточит – и шасть в кусты, добычу высматривать. Потрясающий тип. Боже, что за человек!!!

– Ты знаешь, что может случиться с Идисюда, если ты будешь пропадать сутками? – Я попыталась вернуть ополоумевшего Сергуню к действительности и с чувством продекламировала:

 
Вконец отощавший кот
Одну ячменную кашу ест…
А еще и любовь! –
 

Это Басе. Великий японский поэт.

– Вот! Именно! – Сергуня посмотрел на меня влажными от слез глазами. – Великий! О! Он великий человек. И любил их всех! Все тринадцать жертв! Он рыдал, когда о них рассказывал. «Virginity is a Luxury» – «девственность – роскошь»… А ты мне каким-то Басе мозги паришь…

Последнее утверждение маньяка Романа Попова в вольном пересказе маньяка Сергуни Синенко сразило меня наповал. Так же как и осознание того, что Сергуню я прохлопала. И не могу теперь надеяться на его помощь. Остается только удивляться, что он приехал на встречу ко мне, а не разбил палатку у сизо, где наверняка содержится сейчас его обожаемый насильник-некрофил.

– Он пообещал мне материал на книгу, – Сергуня был близок к обмороку. – Сказал, что я вполне могу стать его летописцем. И даже подарил мне свою брошюрку. Вот, посмотри…

Трясущимися руками Сергуня расстегнул рюкзак и извлек из него сомнительного качества двадцатистраничную книженцию с плохо пропечатанным заголовком: «Вавилонская блудница: трактовки светские и религиозные».

Я почувствовала себя раздетой, но стоило мне только потянуться за этим фундаментальным трудом, как Сергуня отпрыгнул от меня, как от сколопендры.

– Только в моих руках! – заверещал он. – Это же раритет. Соображать надо!

Соблюдая все правила предосторожности, я склонилась над брошюркой и прочла на ее первой странице: «МОЕМУ НОВОМУ ДРУГУ СЕРГЕЮ СИНЕНКО С ПОЖЕЛАНИЕМ ОТВАГИ И ВДОХНОВЕНИЯ. РОМАН ПОПОВ».

– Видишь! Назвал меня своим другом… А еще сказал, что наша с ним книга заткнет за пояс Ницше и Фрейда. Что Достоевского можно будет сдать в архив… А еще…

Сергуня вырвал у меня из рук недопитую бутылку пива и сделал несколько судорожных глотков.

– А еще он подарил мне свою фотографию!

– Что ты говоришь!

– Вот, смотри…

Из брошюрки был тотчас же извлечен кодаковский снимок, запечатлевший тщедушное существо с огромным лбом, огромными очками на переносице и едва заметными сизоватыми губами. Как с такими физическими данными можно было отправить на тот свет тринадцать ангорских кофточек, осталось для меня загадкой.

– Красавец, правда? – Вконец ополоумевший репортер любовно погладил фотографию.

– И какие порочные губы! – поддакнула я.

– Ты тоже заметила? – как ребенок, обрадовался Сергуня. – Да это просто скопище пороков. Идеальная модель для Сатаны… Так ее и назову: «Сатана: ненаписанные хроники».

– Кого?

– Да книгу!..

Он перевернул фотографию с какой-то короткой подписью на обороте, и я… Я вдруг вспомнила еще об одной фотографии, которая до сих пор валялась у меня в сумке. Снимок Аллы Кодриной – «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Странно, что до сих пор у меня не доходили руки до этой фотографии. Не мешало бы ею заняться… В самое ближайшее время. А пока…

– Мы идем в галерею вин? – спросила я у Сергуни. – Уже пять минут восьмого. А начало в семь…

Сергуня сразу сник и потерял всякий интерес к действительности.

– Пойдем, конечно, – вяло процедил он. – Ненавижу я все эти светские мероприятия…

– Хотя бы ради меня… – Это был не самый удачный аргумент. Вот если бы Сергуню попросил о том же самом маньяк-культуролог Роман Попов…

– Ладно. Покатили… Вот только скажи мне, есть ли здесь поблизости туалет?..

* * *

Туалета на всем пути следования к винной галерее мы так и не нашли, Сергуня несколько раз порывался соскочить с темы, но я убедила его, что в «КАСА МАРЭ» наверняка найдется отхожее место. Только таким нехитрым способом мне удалось заманить его на Средний проспект, 70, корп. 2.

«КАСА МАРЭ» поразила меня своим чрезмерным этнографическим великолепием. У дверей всех приглашенных ожидала парочка в постолах и национальной одежде. При этом парень в барашковой шапке придирчиво осмотрел наши пригласительные, а девица с вышитым петухами платком на голове сунула нам в зубы по куску слоеного пирога с брынзой.

– Плэчинте, – охотно пояснила она. – Молдова приветствует вас!

– А где здесь у вас сортир? – совсем некстати вылез Сергуня.

Девица пожала плечами и указала рукой в глубь галереи. Торжественная встреча со слоеными «плэчинте» оказалась смятой.

– Ты дурак, – шепнула я Сергуне. – Нужно уважать национальные чувства.

– Да ладно тебе. – Сергуня отделился от меня и скрылся в толпе жаждущих накачаться вином, коньяками и дармовой кормежкой.

Я осталась одна.

Но скучать мне вряд ли придется – я поняла это, как только взглянула на сброд с разнокалиберными рюмками, бокалами и фужерами в руках. Из-за Сергуниных восторгов по поводу Романа Попова мы опоздали больше чем на час. А за час простые русские журналисты, допущенные к прозрачному телу молдавских вин, успели нарезаться до безобразия. Со всех сторон меня окружали красные распаренные рожи, спутанные лохмы волос и потные подмышки. А в воздухе стоял нестройный гул и пахло самыми бесстыжими духами и мыслями.

Пока я пробиралась к батарее бутылок, возле которых орудовал штопором еще один деятель в барашковой шапке, меня успели облапать, облобызать и предложить выпить на брудершафт. Самым удивительным было то, что вела я себя, как какая-нибудь послушница разрушенного монастыря Св. Урсулы, – ойкала, взвизгивала и возмущалась.

Боженька вполне мог быть мной доволен.

Но окончательно встать на путь исправления мне помешала огромная дубовая бочка, которую выкатили под нестройные вопли и такие же нестройные аплодисменты и улюлюканье.

– Коньяк! – объявила Барашковая Шапка. – «Букурия»!

Проклятые писаки ломанулись к бочке, как к чудотворной иконе, и едва не сбили меня с ног. Но в последний момент чья-то сильная рука выдернула меня прямо из середины стада. И та же рука отвела меня в безопасное место – за стойку.

– Спасибо, – проблеяла я и подняла глаза на своего спасителя.

Молдаванин. Типичный молдаванин.

Смоляные волосы, избитые сединой; висячие усы, нос горбинкой, глубоко посаженные темные глаза и губы цвета жженой пробки. Настоящий цыганский барон, за одну ночь заделывающий по двойне.

Цыганский барон склонился ко мне и беспардонно обнюхал мою физиономию.

– Вы не пьете, – едва сдерживая разочарование, сказал он.

– Еще не успела, – начала оправдываться я. – Только пришла.

– Вы журналистка?

Я перевела взгляд на репортерское кодло и обреченно вздохнула.

– Журналистка.

Молдаванин жаждал более исчерпывающей информации. И получил ее. В конце концов, не зря же Сергуня снабдил меня ксивой томной климактерички!

– Римма Карпухова. Газета «Петербургская Аномалия». Я и мой коллега приглашены.

– Пишете о светской жизни? – Для молдаванина он совсем неплохо строил предложения.

– Ну, если различные скандалы можно считать светской жизнью…

– Вы не похожи на журналистку.

Я открыла рот от удивления. По мнению Кайе, в прошлом большой любительницы немытых южных славян, молдаване всегда отличались некоторой безапелляционностью суждений. Но не до такой же степени!.. Или этот тип, как и всякий цыганский барон, не в меру прозорлив?

– Почему не похожа? У меня и удостоверение есть. Хотите, покажу?

– Удостоверение ничего не значит, – продолжал интриговать меня молдаванин. – Вы ведете себя не как журналистка.

– А как должна вести себя журналистка?

– Настоящая журналистка должна набрасываться на выпивку, как только почувствует ее запах. А вы здесь уже десять минут и так ни к чему и не прикоснулись.

– Вы за мной наблюдали…

– Я всегда наблюдаю за всем. Я – хозяин.

Черт возьми, значит, это и есть Аурэл Чорбу!

Винодел, обитатель третьего номера гостиницы на Крестовском!

На вид Чорбу было не меньше сорока, а то и сорока пяти, и никогда в жизни я не видела такого вероломного лица. Этот, пожалуй, не задумываясь вырежет всех завсегдатаев придорожной корчмы, а их лошадей сведет на базар в какую-нибудь Чадыр-Лунгу!..

– Почему вы так на меня смотрите? – Чорбу неожиданно улыбнулся, и, в полном соответствии с моими представлениями о злодеях, в глубине его пасти сверкнул золотой зуб.

– Вы – Аурэл Чорбу, – сказала я.

– Верно. Я – Аурэл Чорбу.

– Я хотела взять у вас интервью, – тут же нашлась я. – Вы не будете возражать?

– Сейчас? – удивился он. – Даже не попробовав моих вин?

– Почему… Можно пить и разговаривать.

– Нет, нельзя. – Единственный золотой зуб Чорбу продолжал гипнотизировать меня. – Вина ревнивы, как женщины. Они не прощают, когда ими занимаются между делом.

Ценная мысль.

Сейчас мне придется выбрать, чем заняться – пить с Чорбу или задавать ему вопросы. Лучше, конечно, выпить, – тогда он уверится, что я и есть самая настоящая журналистка.

– Давайте начнем с вин, Аурэл.

– С каких?

– Все равно с каких…

– Так не пойдет, Римма… Я правильно запомнил ваше имя?

– Абсолютно, – кивнула я, больше всего опасаясь, что он потребует мое удостоверение.

– Для начала решите, чего вы хотите больше – сухих, полусухих, десертных, крепких? Может быть, коньяк?

Больше всего мне хотелось сейчас жахнуть водки, но намекать на белоголовое пойло в галерее вин я посчитала неприличным.

– А красное сухое у вас есть?

Аурэл Чорбу покровительственно ухмыльнулся и подбросил в руках невесть откуда взявшуюся темную бутылку.

– Удивительное совпадение. Мне тоже нравятся красные вина… Прошу! «Рошу де Пуркарь», лучшее, что у меня есть.

С проворством заправского бармена он вытащил пробку, разлил вино в хрустальные рюмки и протянул одну из них мне.

– Ничуть не уступает французскому бордо. Видите, как играет?

Я подняла рюмку: вино, действительно, было удивительного темно-рубинового цвета с едва заметным оттенком граната.

– Ну, как? – спросил у меня Чорбу, когда я пригубила так похожий на бордо «Рошу де Пуркарь». – Определите букет?

– Фиалка, – прикрыв глаза, сказала я.

– Правильно, фиалка… И чуть-чуть сафьяна. Он придает бархатистость… У вас задатки дегустатора. А теперь еще одно…

Он быстро поменял рюмки и представил мне новое вино:

– «Негру де Пуркарь»!

«Негру де Пуркарь» оказался сводным братом «Рошу де Пуркарь», но вместо фиалки отдавал черной смородиной. Я вылакала все до капли и мило улыбнулась отцу-основателю «Каса Марэ».

Потом были «Виорика» и «Пино» в рейнвейных рюмках; «Романешты» и «Мерло» в лафитных рюмках; «Трандафирул Молдовей» в мадерных рюмках, разливанное море хереса и кагора – и все тот же чертов коньяк «Букурия» на десерт.

И над всем этим великолепием ароматов и послевкусий возвышался хитрый золотозубый дьявол Аурэл Чорбу. Теперь он уже не казался мне цыганом-конокрадом, скорее наоборот – утонченным философом, покровителем лозы, духом коньячной бочки… Глаза его отливали янтарным «Штефан Водэ», лоб искрился соломенным «Флоарэ», а в уголках губ играл рубиновый «Чумай».

За каких-нибудь вшивых полтора часа я нахрюкалась до такой степени, что пришла в себя только в директорском кабинете, на директорском диване, под директорскими руками, осторожно пытающимися лишить меня футболки.

И повела себя как последняя растреклятая девственница: вырвала край футболки из смуглых молдавских пальцев, свела ноги и двинула Аурэла Чорбу коленом в плоский и абсолютно непробиваемый живот.

Он не обиделся.

Напротив, рассмеялся, запрокинув массивную голову, и покровительственно потрепал меня по щеке.

– Ай, молодец! Честная девушка, хотя и плохая журналистка…

Кем-кем, а честной девушкой мне еще быть не приходилось. И от этой немудреной похвалы все выпитые вина наперегонки бросились мне в голову.

– Это почему же?

– Настоящая журналистка никогда не упустит случая переспать с влиятельным человеком…

– А вы влиятельный человек?

– Должны знать, раз собирались брать у меня интервью. Так как, будете брать?

Двусмысленность последней фразы развеселила меня, и я тоже позволила себе улыбнуться.

– Не буду.

– Почему? – он даже не удивился.

– Передумала.

– И правильно. С вами мы будем пить вино и разговаривать о более приятных вещах.

– Это о каких же?

Аурэл Чорбу прошелся по кабинету, вытащил из шкафа поднос с фруктами и еще одной (о, боже!) бутылкой вина.

– О вас. Обо мне. О вашем городе. О моих виноградниках…

Наблюдая за тем, как Аурэл Чорбу разрезает фигурным ножиком яблоко, и борясь с остатками мягкого винного хмеля, я принялась размышлять над тем, почему из всего журналистского вертепа молдаванин избрал для приставаний именно меня.

Никаких поводов я ему не давала, за руки не хватала и в штаны не прыгала. Или все дело в неизбывном клейме дамы полусвета?..

Нет, черт возьми!

Если бы он принял меня за потаскуху, он вел бы себя совсем иначе. Но он не хотел тупо взять меня, он хотел мне понравиться! Осторожно, шаг за шагом понравиться. Это было что-то новенькое в моих отношениях с мужчинами. Но тогда зачем он залез мне под футболку?

– Зачем вы залезли ко мне под футболку? – спросила я.

– А разве вам никогда не залезали под футболку? – удивился он.

– Но зачем это сделали вы?

– Скушайте яблочко, – Чорбу протянул мне половинку восхитительно упругого «джонатана». – Молдавское…

– Вы не ответили. – Я вонзила зубы в мякоть и укоризненно посмотрела на него.

– Я просто любовался вами. Только и всего. Хотел посмотреть, как спит ваша кожа.

Это было поэтично. Как раз в духе японского поэта Басе, о существовании которого я узнала накануне.

– Я сразу вас заметил. Еще когда вы вошли с этим своим коллегой, – продолжал вовсю откровенничать Чорбу. – И подумал: какая симпатичная девушка. Жаль, что журналистка.

– Ничего не поделаешь.

– А потом, когда вы так легко отличили фиалку от черной смородины… И обнаружили запах полевых цветов в «Извораше»… Может быть, поедем куда-нибудь?

– Куда? – Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, я вдруг поймала себя на мысли, что мечтаю о жженой пробке его губ.

– На Крестовский. Я там всегда останавливаюсь. Маленькая гостиница, все очень респектабельно…

Очарование Аурэла Чорбу растаяло, как звуки вальса «Дунайские волны». Хороша же я буду, если вернусь на Крестовский, в ту самую мышеловку, из которой едва выскочила. А уже знакомым охранникам останется только завести мне руки за спину и сдать гиене из ФСБ Лемешонку, как довольно остроумно заметила Монтесума…

– Гостиница на Крестовском? – Я с хрустом доела яблоко и прополоскала рот коллекционной «Изабеллой». – Не та ли гостиница, в которой недавно укокошили известного виолончелиста?

– Та самая, – с готовностью подтвердил Чорбу. – А вы откуда знаете?

– Там не так много гостиниц. И потом, я ведь журналистка. А журналистам хорошо известен этот прискорбный инцидент.

– Да какая разница! Мы же не понятыми туда поедем. Вы будете моей гостьей.

Гостьей я уже была и хорошо помнила, чем это кончилось.

– В другой раз.

– Другого раза не будет. Через три дня я уезжаю к себе в Кишинев.

– А что там вообще произошло, в гостинице? – Я самым топорным образом подталкивала Аурэла Чорбу к нужной теме.

– Я не вдавался в подробности. Хотя они довольно пикантные. Его убила женщина.

– Да, я читала об этом.

– Должно быть, из-за неразделенной любви, – добавил молдаванин, слегка шевеля меланхоличными усами. – Все преступления в мире совершаются женщинами и только из-за неразделенной любви. В меня самого стреляли три раза.

– Что вы говорите! – изумилась я. – И кто?

– Женщины, на которых я не женился. Они очень переживали.

– Но в конечном счете…

– В конечном счете я пользуюсь услугами проституток. Хоть эти не требуют обручального кольца на палец. – Как и всякий большой поэт, Аурэл Чорбу был предельно циничен. – Десять лет я общаюсь только с блудницами. Но сегодня… Вы такая невинная…

Я едва не рухнула с дивана. Пошеруди рогами, бедняжка Аурэл, тоже, нашел Орлеанскую девственницу!..

– Ну так как? – подстегнул меня Чорбу. – Поедем на Крестовский?

– Я перестану быть невинной, если соглашусь поехать с вами сегодня, после двух часов знакомства, – резонно заметила я.

– А после, например, трех? Или пяти? – Он стремительно повышал ставки.

– Ненавижу гостиницы VIP-класса. Ненавижу охранников…

– Ну, положим, охранники у нас тише воды ниже травы – после того, как произошел тот самый, как вы говорите, «прискорбный инцидент», их всех заменили… Да и зайдем-то мы не через центральный ход… Никто не увидит.

– Не через центральный? Никто не увидит?! – изумление мое было неподдельным. – Разве такое возможно?

– Ну, конечно…

Я затолкала в глотку очередную порцию «Изабеллы» и глубоко задумалась. Аурэл Чорбу, сам того не подозревая, открывал передо мной невиданную перспективу: вернуться на место преступления и еще раз посмотреть на все – теперь уже другими глазами. Но…

Как на все это посмотрит он сам: малознакомая подвыпившая телка с радостью прыгает к нему в кровать… Я ущипнула себя за подбородок: ты ли это, Варвара Андреевна Сулейменова? Ты ли это, девочка по вызову? Ты ли это, сексуальная доппаечница?..

Аурэл Чорбу, видя мои колебания, приблизил улыбающиеся усы:

– Вам ничего не угрожает, Римма. Я старый, мудрый, уставший от жизни человек…

О, сколько неподдельной грусти было в его голосе!

Невинная, малоопытная крошка сразу бы поверила в искренность его лживых слов. И я сделала вид, что поверила, – в полном соответствии с новым для меня образом целки-невидимки.

– Хорошо…

По телу молдаванина пробежала легкая дрожь. Он взял мою (совсем не сопротивляющуюся!) руку и приложил к лицу. И сразу же ладонь закололи жесткий подшерсток щетины и мягкий войлок усов.

– Вы дарите мне лучшие минуты в этом городе!..