Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

– Сволочи! – Я стукнула себя по колену. – Все мужчины таковы!

– Ну вот, еще одна ушибленная феминизмом, – покачал головой Рейно. – Чем вам-то мужчины досадили, бедняжка?

– Меня гоняют, как зайца, – начала я, и Рейно снова резко затормозил. И снова я едва не пробила лбом стекло. – Нет уж! Вы меня выслушаете, и никакие технические уловки вам не помогут!..

– Готов выслушать. Но, по-моему, мы уже приехали.

Я захлопнула пасть и уставилась на круг света от фар. Они недвусмысленно высвечивали указатель «КУККАРЕВО».

– Действительно, приехали… И что теперь делать?

– Вы же изучали досье Кодриной, – снова напомнил мне Рейно. – Там был адрес.

– Да? – несказанно удивилась я.

– Окуневый проток, дом 1. Ну что, двинули?

– Раз уж мы здесь… Конечно.

Куккарево оказалось ничем не примечательным селеньицем в одну улицу, полностью укрытым камышами. Улица так и называлась – Окуневой. Именно сюда и выходили тылы всех домов: лицом все эти избушки были обращены к Ладоге. От каждой такой избушки к самому озеру шел проток, тоже отороченный непролазными камышовыми метелками. Должно быть, жители Куккарева были чрезмерно амбициозны – одной улицы им показалось мало, и они организовали сразу несколько десятков: по количеству домов.

Окуневый проток 1

Окуневый проток 2

Окуневый проток 3 – и далее по списку.

Родовой дом Кодриных оказался самым первым. Теперь ясно, почему появление Аллы и ее смерть так и остались незамеченными. Ни Алле, ни приехавшему вместе с ней (или после нее) убийце не нужно было въезжать в саму деревню. А камыши своим неумолкаемым шорохом могли лжесвидетельствовать столько, сколько их душенька пожелает.

Остановив машину на обочине, Рейно выполз наружу и сразу же потерялся в едва брезжущих сумерках. Откинувшись на сиденье, я слушала шелест камышей и едва уловимый плеск воды – с Ладоги дул ветер.

Требовательный стук в стекло раздался так неожиданно, что я вздрогнула. Положительно, родители Рейно Юускула, старые матерые железнодорожники, вытолкнули своего сынишку на свет божий только с одной миссией: чтобы он мешал мне, Варваре Сулейменовой, жить. И со сладострастием распугивал мои и без того пугливые мысли.

– Вылезайте, – скомандовал Рейно. – Посетим эту vihatud Долину Смерти.

– А там?..

– Там никого нет. Должно быть, оставшиеся в живых члены клана отреклись от дома навсегда.

– Может, подождем, пока рассветет?

– Может, подождем, пока наступит зима?.. Или до Страшного суда здесь задержимся?

Он резко дернул дверцу «опелька», и я почти вывалилась ему на руки.

– Идите за мной. Тропинка почти не видна и заросла крапивой…

– Спасибо, что предупредили…

Это действительно был широкий жест с его стороны. Девять из десяти эстонцев промолчали бы о крапиве, да еще и подставили бы подножку, чтобы русская тетеха свалилась в мерзопакостную траву и понаставила волдырей на имперскую, попирающую свободу слова и права нацменьшинств ряху.

Я ухватилась за край юускуловской жилетки, закрыла глаза и благополучно проскочила до застекленной веранды.

На входной двери висел внушительного вида амбарный замок.

– Вперед, – сказала я. – Вскрывайте двери на глазах у изумленной общественности! Плюйте на закон о неприкосновенности жилья! У вас это очень хорошо получается.

Рейно смерил меня презрительным взглядом и отправился на крыльцо – терзать проржавевший замок.

– Или в России уже разрешается накладывать лапу на чужое имущество без всяких последствий? – Что за бес в меня вселился, почему я никак не уймусь?!

– А вы как думали? Вы, русские, сначала со своей приватизацией разберитесь, а потом уже указывайте другим народам, что им делать… – Рейно не закончил и коротко выругался: – О, куррат!..

– Что там случилось?

Он ничего не ответил, а сунул в рот сбитый о замок палец. По левой фаланге сочилась кровь.

– Будете знать, как наезжать на великую страну, – сказала я, по-хозяйски запустила руку в один из карманов Рейно и вынула оттуда носовой платок. – Стойте спокойно, я перевяжу.

После того как с перевязкой было покончено, Рейно снова вернулся к своим отмычкам. Но теперь вел себя на удивление тихо и не поучал русскую бабу, как ей половчее сунуть пироги в печь. Наконец амбарная махина поддалась, и мы ступили под сень места преступления.

– Не страшно? – спросил у меня Рейно.

– Мне? – искренне удивилась я. – После того, как я проснулась с трупом № 1 в одной постели, а труп № 2 лицезрела с высоты птичьего полета? Вы смеетесь, Рейно. Я даже мышей не боюсь. Меня даже член… – «члены не пугают. По всему спектру размеров, цветов и конфигураций», – хотела добавить я, но вовремя прикусила язык.

– Член? – поиграл ноздрями эстонец, очевидно живо припомнив Рейно Юускула-младшего.

– Членистоногие, – я на ходу сорвала с себя личину непристойности. И снова предстала перед Рейно Пресвятой Богородицей с дипломом биологического факультета в зубах. – Скорпионы, сколопендры… Паук-птицеед… Насекомые, одним словом…

– А-а… Тогда все проблемы отпадают.

– Куда двинем?

– Сначала сверимся с планом, – придержал меня Рейно.

Он включил фонарик, порыскал вокруг и спустя минуту уже сидел на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. И рассматривал план дома, выуженный из Сергуниного досье на Аллу Кодрину.

А я в очередной раз поклялась себе раздавить с безумцем-репортером бутылочку кьянти.

– Значит, так. Кухня, две комнаты, комната, лаз в подвал, что-то вроде мастерской. Сантехнические коммуникации… Это первый этаж. Теперь второй. Тоже две комнаты. И ванная, надо же… Труп Аллы нашли на втором этаже, в дальней комнате. Туда и поднимемся.

Он легко встал и снова подхватил меня под локоть – ох уж эта мне хуторская галантность!..

На втором этаже было заметно светлее; во всяком случае, я спокойно различала, где заканчивается коридор и куда ведут приоткрытые двери комнат.

Рейно отважно двинулся вперед и толкнул одну из дверей.

– Это здесь.

…Комната была небольшой, но довольно уютной – диван, низкий стол, старое кресло-качалка и окно. Все дело в окне.

Окно было огромным и выходило прямо на озеро. Но большую часть пейзажа в мутных, давно не мытых стеклах занимали хохолки камышей. Даже сюда, в наглухо закупоренную комнату, доносился их невнятный детский лепет. Я подошла к окну и расплющила нос по стеклу.

Как же здесь красиво!..

– Как на Сааремаа, – тихо сказал не лишенный поэтической жилки Рейно. – Ну почему вы, русские, используете для убийств самые неподходящие места?

– А какие подходящие?..

Он ничего не ответил, а уселся в кресло-качалку и подпер ладонью подбородок.

– Значит, это случилось здесь. Алла лежала на диване. Возможно, спала. Лицом вниз. Вы любите спать на животе?

– Я? – псевдоинтимность вопроса несколько удивила меня. – Когда я сплю, то не думаю, что я люблю, а что нет…

– Тоже логично. Стало быть, она спала, а ее убили…

Нет, я не могу молчать!

– Рейно, – начала я издалека, чтобы не вспугнуть эстонца, – вы же видели ее фотографии. И видели ее лицо…

– Ну, лицо там было не главным.

– Я говорю не о порноснимках. А о тех, где ее снимали уже после смерти. Вы их помните?

– К чему вы клоните? – нахмурился он.

– Все дело в том, что, когда ее убили, Алла не спала.

Рейно снова открыл досье и вытащил фотографии, снятые на месте преступления. И несколько минут изучал их.

– Да, – нехотя признал он. – Вы правы. Она не спала…

– Более того… Вы никогда не обращали внимания на лицо своей подружки… когда занимались с ней любовью? – мой одеревеневший язык с трудом произнес эти слова.

– А в чем дело?

– Я не хочу вас оскорбить… Или достать. Не подумайте… Просто мне кажется, что, когда ее убивали, она не просто не спала… Она делала это самое…

Господи, Варвара, да ты ли это?! За твой послужной шлюшистый список тебе вполне можно вручать Нобелевскую премию мира! А ты вдруг стала мяться, жаться и обходить десятой дорогой родное до боли слово «трах»! Окстись! Приди в себя, пока не поздно!

Но приходить в себя я не хотела. Очевидно, события, произошедшие со мной после убийства Олева Киви, безжалостно снесли мою и без того покосившуюся башню.

– Она делала это самое, – упрямо повторила я.

– Да что?

– Она занималась любовью, – выпалила я и покраснела (!!!).

– Да? – Рейно нагнул голову, исподтишка посмотрел на своего попугая-неразлучника Рейно Юускула-младшего, потом снова сунул нос в фотографии. – Обычно я не фиксирую на этом внимания… Но, похоже, вы правы…

– Я права.

Эта маленькая комната, исполненная немых свидетелей; эта комната, в которой была навсегда погребена память об убийстве, – эта комната проделывала со мной невероятные вещи. У меня как будто открылось внутреннее зрение… Нет, картины убийства я так и не увидела, но почти разглядела подпись под картиной.

Это называется вдохновение или я ошибаюсь?..

– Я права… А теперь вспомните, как был нанесен удар. Сверху вниз, со страшной силой…. Если она была наверху, а мужчина – под ней… Он бы физически не смог это сделать… Ну?! Что скажете?

Рейно мял в пальцах подбородок и смотрел на меня так, как будто видел впервые. А потом снова уткнулся в досье.

– Что скажете? – Я была чересчур нетерпелива. Но он уважал мое нетерпение.

– Что вы правы, пожалуй. Опять правы.

– А это значит…

– Сдаюсь, – Рейно попытался улыбнуться. – Участников трагедии было не двое, а трое. Вы это хотели сказать?

– Да. – Я почувствовала, как воздушный шарик моего утомленного мозга медленно сдувается. – Я хотела сказать именно это.

– Алла Кодрина. Игорь Пестерев. А кто же третий?

– Кто угодно. – Вдохновение покинуло меня так же быстро, как и явилось. Оно было не в состоянии размножаться в неволе. – Может быть, Олев Киви…

– Дался вам Олев Киви…

– У него было «окно» в выступлениях, не забывайте…

– Значит, «окно» в выступлениях… – Рейно вскочил с кресла-качалки и забегал по комнате. – Допустим. В Москве он садится в машину. Допустим. Едет в Питер. Допустим. От Москвы до Питера семьсот километров. Восемь часов езды по трассе. Но допустим-допустим… Он приезжает сюда, застает сцену супружеской неверности… Кстати, почему он приехал именно сюда?

– Наверняка он знал о родительском доме Кодриных…

– Хорошо. Он знал о родительском доме. Он приехал сюда. Он сделал то, что спустя двое суток нашли родственники… И преспокойно уехал. Обратно в Москву. По трассе. Вы это хотите сказать?

– Я…

Но он снова не дал мне договорить. Он подошел к стене и, как и в пустой квартире в Коломягах, сделал стойку на голове. И закрыл глаза.

– Это тais kaasasundinud nodrameelsus!..[43]43
  Полный идиотизм! (эст.).


[Закрыть]

– Почему? – промямлила я.

– Я допускаю все, даже самое невероятное. Виолончелисту с мировым именем кто-то сообщает о том, что жена изменяет ему. Называет время и место свидания… Этого «кого-то» мы пока опустим, не будем обращать на него внимание… Виолончелист с мировым именем садится на машину и едет из Москвы в Питер. Застает сцену измены и пускает в ход нож… Любовника мы тоже опустим, хотя предположение, что любовник смолчал и не заявил куда следует, выглядит безумным. Не заявил и спокойно оставил тело своей пассии гнить на даче… Вы только вдумайтесь…

– Но…

– Не перебивайте! – прикрикнул на меня Рейно. – А ревнивый муж оседлал машину и бросился в Москву. С чувством выполненного долга. Вы это хотите сказать?

– Н-не знаю, – чертово вдохновение не возвращалось.

– И отыграл концерт! Но я могу поверить и в это…

– Слава богу.

– Только в одно я не поверю никогда!

– Во что?

– В то, что его ни разу не остановили на трассе! Если расследование проводилось верно, следственные органы обязаны были проверить все версии… Они проверили бы и Олева. И маршрут его передвижений. А человек, совершивший убийство, не может быть адекватен. Наверняка это отразилось бы на стиле его езды.

Вот оно, вдохновение! Вот она, воспрянувшая от летаргического сна интуиция! Я рассмеялась в лицо Рейно. Этот законопослушный сосунок и понятия не имел о нравах на наших дорогах.

– Вы и понятия не имеете о нравах на наших дорогах, Рейно! Вы, знаток русской души! С инспекторами всегда можно договориться! Это вопрос суммы. Не более того.

Рейно свалился на пол. И некоторое время лежал, поверженный.

– Все равно, – упрямо пробубнил он. – Это слишком невероятно… Проделать путь в полторы тысячи километров и не оставить никаких следов? И потом, любовник. Вы забыли о любовнике. Любовник не стал бы молчать…

– Если бы… – вдруг брякнула я.

– Что – если бы?

– Если бы двое из троих не были заодно. А если были?

– Все, – он резко поднялся. – Идемте отсюда. Иначе мы договоримся до черт знает чего…

…Некоторое время мы провели на застекленной веранде. Уже почти рассвело, и запустение некогда крепкого дома стало особенно очевидным. Оно лезло из всех щелей, попискивало на разные голоса, оборачивалось высохшими трупиками насекомых, останками цветов, застоявшейся водой в щелях пола.

– Давайте уедем отсюда, Рейно, – взмолилась я. – Это была не очень хорошая идея…

– Да, сейчас… – Как будто что-то забыв, он вернулся в дом.

А я осталась одна, в обществе зыбких, подрагивающих от ветра стекол.

– Рейно!..

Никакого ответа.

Я вздохнула и взяла в руки прозрачное слюдяное крылышко стрекозы, валявшееся на самом углу стола. Стрекоза давно мертва, а ее крыло все еще упруго. И полно ярости. И жажды жизни. Так же, как и письма умершей Алики… Я поднесла крылышко к глазам и повернулась на свет.

И в нем тотчас же отразились темные зловещие контуры чьей-то фигуры.

Человек приближался, и это неспешное приближение сковало все мое тело каким-то нереальным, первобытным страхом. Сейчас из молочных сумерек возникнет косматая волчья голова… Голова убийцы, который все время возвращается на место преступления… Сейчас…

Сейчас.

– Эй, идите сюда!..

Твою мать! Косматая волчья голова на поверку оказалась безобидным коровьим черепом Рейно.

– Куррат! Вы меня напугали, болван вы этакий! – бросила я и в сердцах смяла стрекозиное крыло. – Разве можно проделывать такие эксперименты со впечатлительными барышнями?!

– Это вы-то впечатлительная? – он беззвучно, по-звериному оскалился.

– Я-то, я-то… Как вы сюда попали?

– Вышел через заднюю дверь. Она прямо в мастерской…

– Какой еще мастерской?

– То ли слесарной, то ли столярной… Там есть даже инструменты, но они порядком заржавели. Ну что, поехали?

– Мечтаю об этом последние полчаса…

…Так никем и не замеченные (еще один довод в пользу респектабельных загородных убийств), мы выбрались из Куккарево. Но не проехали и километра, как у Рейно прокололось колесо.

Шина лопнула именно с моей стороны, и несколько секунд я с удовлетворением прислушивалась, как диск скребет асфальт. Рейно, призвав в свидетели всех богов, остановился.

– Что будем делать? – ехидным голосом спросила я.

– Колесо менять.

– У вас даже есть запаска?

– Это только вы, русские, шастаете по трассе без руля и без ветрил. А эстонец всегда готовится к дороге основательно.

– Хочется верить!

Я без сожаления покинула надоевший хуже горькой редьки «опелек-задроту». Пускай Рейно возится с колесом сам, я и пальцем не пошевелю! Буду нагло отдыхать на травке.

Но спустя какую-то минуту перед моим ошалевшим от ночных приключений взором предстала покосившаяся ограда деревенского кладбища.

Надо же, какая экзотика!

Я тотчас же забыла и о Рейно, и о колесе, и даже о своем законном праве припасть к траве. Деревенское кладбище, вот где я не была никогда!..

* * *

Кладбище оказалось совсем небольшим. То ли старики в этих местах забывали вовремя умирать, то ли дети стариков забывали их вовремя хоронить. Но факт оставался фактом: новых могил почти не было. Вереск, папоротники, темные узловатые сосны – были. А новых могил – увы.

Или к счастью?..

Проблуждав среди холмиков добрых десять минут и не разобрав и половины смытых дождем фамилий, я оказалась в самом углу кладбища. Это был отрезанный ломоть, хорошо замаскированный кустами дикого шиповника. Даже если сильно постараться – и тогда невозможно было бы его обнаружить. Но как будто какая-то высшая сила гнала меня на колючие ветки.

И когда я, увязая в мокрой траве, наконец-то продралась сквозь них, то моему взору открылась небольшая, ухоженная, посыпанная чистым песком поляна. И оградка – вполне городская, старательно сработанная.

За оградкой чинно располагались две могилы, на совесть срубленный столик и такая же основательная скамеечка. И такой же основательный лаконичный текст на гранитном памятнике.

КОДРИН ДОНАТ КИРИЛЛОВИЧ

КОДРИНА ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА

15. 08. 1938 – 30.12. 1995

08.08.1940 – 11.11.1996

НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ, РОДНЫЕ…

Дети

Куррат!..

Я даже протерла глаза от нереальности увиденного. Хотя, с другой стороны, – почему же нереальности?

Аллу звали Аллой Донатовной, из досье я знала, что родители ее умерли несколько лет назад, в Куккарево находился кодринский фамильный дом… Вполне естественно, что их похоронили именно здесь. А вот вторая могила…

Я подошла поближе, чтобы разглядеть надпись на ней. Еще не веря, но уже не сомневаясь, я вперилась в небрежно обтесанный кусок гранита, отдаленно напоминающий…

Да. Да, черт возьми!..

Виолончель!

Я не могла ошибиться – это была могила Аллы Донатовны Кодриной. Аллы. Алики.

Должно быть, в этот памятник были вбуханы огромные, по деревенским понятиям, деньги. Во всяком случае, гранитную виолончель состряпали со знанием дела. Роль струн (естественно, порванных) выполняли куски хорошо отшлифованной арматуры. Как их до сих пор не выломали любители цветных металлов, оставалось для меня загадкой.

Так и не решив ее, я уставилась на надпись. Она была гораздо менее лаконичной, чем надпись на могиле кодринских родителей.

КОДРИНА АЛЛОЧКА

5.10.1968 – 13.06.1999

Далее следовал зарифмованный вопль:

ПРЕРВАЛСЯ МУЗЫКИ ПОЛЕТ,

И ЛЕД СКОВАЛ БОЛЬНУЮ ДУШУ.

ПЕЧАЛЬ ВОВЕКИ НЕ ПРОЙДЕТ,

ОБЕТ ЛЮБВИ Я НЕ НАРУШУ…

СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА…

Скорбящий муж

Кто бы сомневался, что скорбящий!

Вот только стихи – стихи были откровенно сомнительного качества. Разве знаменитый маэстро, лауреат и дипломант, звезда мировой величины с квартирой в Вене и высоколобым эстонским гражданством, – разве мог подобный человек накропать такие вирши?.. Должно быть, их сочинил на досуге какой-нибудь не совсем трезвый сельский почтальон. В перерывах между доставкой журнала «Животноводческие комплексы и свинофермы». И газеты «Шесть соток»…

Но даже не это взволновало меня.

Олев Киви любил свою жену. Он по-настоящему ее любил. Но тогда почему она лежит здесь, на сельском погосте, за стеной дикого шиповника? Здесь, а не на ухоженном европейском кладбище? Почему Олев Киви не воспрепятствовал появлению на аляповатой гранитной деке такого же аляповатого поэтического откровения?..

За моей спиной хрустнула ветка и послышалось сдержанное северное дыхание Рейно.

– Вот вы где! – бросил он.

– Не только я, – я указала подбородком на могилу Аллы Кодриной.

Как я и предполагала, каменная виолончель явилась полной неожиданностью и для него. Некоторое время Рейно внимательно изучал надпись и куски арматуры, торчащие из рыхлого гранитного тела.

– Что скажете? – спросила я.

– Эстонец никогда бы не сочинил эту белиберду. Это в вашем, кабацком стиле…

– Что вы говорите! А подпись видите? Скорбящий муж.

– Это ничего не значит…

– Вы, эстонцы, странные люди… Скорбящий муж даже не позаботился об установке достойного памятника. С художественной точки зрения, я имею в виду. И вообще… Если честно, я думала, что Аллу похоронили в Вене. Или в крайнем случае – в Таллине. Олев Киви не часто приезжает в Россию.

– Да. Это странно. Согласен. Но, возможно, у него на это были веские причины. Возможно, на месте последнего упокоения настояли родственники…

– Думаю, Алле Кодриной было чихать на родственников. Единственным ее родственником был Игорь Пестерев. Вы же знаете…

– Не хочу вдаваться в эти подробности. Идемте. Я поменял колесо.

Я вздохнула и бросила на могилу страстной Алики последний взгляд: 5.10.1968 – 13.06.1999. Ей даже не исполнилось тридцати одного…

Рейно потянул меня за локоть.

– Идемте. Нужно возвращаться в город. И поспать хотя бы несколько часов…

– Прямо на паркете? – ввернула я, но все-таки повиновалась.

И поплелась следом за Рейно, который стремился уйти со смиренной полянки, как с плохого спектакля: даже не дожидаясь конца первого акта. Он оказался эстетом, надо же!..

Обратный путь через заросли шиповника не был таким уж безоблачным. Я больно оцарапала щеку и остановилась. Да что там остановилась – я застыла как громом пораженная! И даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть так внезапно пришедшую мысль.

– Рейно, – тихонько позвала я. – Рейно, нам нужно вернуться…

– Куда? – Он уже перемахнул кусты и теперь поджидал меня у высохшей сосны.

– Туда. К могиле…

– Еще успеете к могиле, – плоско пошутил Рейно. – Рано или поздно. Никуда она от вас не денется.

– Мне надо…

– Зачем? Вы что-то там забыли?

– Да, – коротко бросила я. – Забыла.

– Что?

– Кое-что посмотреть.

Должно быть, у меня был жалкий вид, иначе Рейно никогда бы не согласился вернуться к оскорбившему его эстетические чувства памятнику.

– Ну и что? – спросил он, когда мы снова подошли к оградке.

– Дату видите?

– Вижу.

– Прочтите, пожалуйста, – слабеющим голосом сказала я.

– Пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года – тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года, – прогундел Рейно.

– Да нет же! Цифры! Прочтите цифры первой даты!..

– 5, 10, 1968… 5101968. Да объясните вы толком!

510-19-68! По какому-то мистическому совпадению дата рождения Аллы Кодриной полностью совпадала с цифрами на банкноте. С теми самыми цифрами, которые я вначале приняла за телефон.

«5101968».

Именно это было написано на потертой двадцатишиллинговой бумажонке!

– Рейно, – трагическим шепотом начала я, – я не все вам рассказала…

– Нисколько в этом не сомневаюсь…

– Не перебивайте меня… Дело в том, что вчера в гостинице… ночью… я нашла одну банкноту… которую выронил пресс-секретарь покойного Киви.

– Где нашли?

– Неважно… Под столом, в баре… так вот, это была австрийская купюра. Двадцать шиллингов. И на ней было написано: «5101968». 5101968. И дата рождения Аллы Кодриной – пятого октября 1968 года. 5.10.1968. Может быть, это простое совпадение… Сначала я приняла эти семь цифр за телефон. И даже позвонила…

– Вам ответили?

– Да.

– И что сказали?

– Что голой в Африку пустят, – честно призналась я. – Это оказался телефон какой-то школы. Видимо, ученики все время терзают педагогический состав. Сообщают, что школа заминирована…

– Да, я слышал о таких lapselik vallatus[44]44
  Детских шалостях (эст.).


[Закрыть]… И именно в России. Вы, русские, должны спасать свое подрастающее поколение…

– По-моему, мы отвлеклись от основной темы. Как вы думаете… Надпись на банкноте и дата на памятнике… Они как-то связаны?

– Шесть цифр из шести. И в той же последовательности?

– Они абсолютно идентичны.

– Я должен сам посмотреть на эту купюру. Она у вас с собой?

– В сумке…

– Которую вы оставили у меня?

– Да.

– Ладно. Ждите меня возле машины. Я сейчас подойду…

– А вы?

Но Рейно уже сделал стойку: теперь могилы влекли его, как некрофила со стажем. Он перелез через ограду и принялся копаться у столика. Потом переместился к подножию гранитной виолончели. Издалека мне было видно, как он шарит руками по земле и даже что-то кладет в крошечный целлофановый пакет. Закончив изыскания, Рейно посмотрел в мою сторону и снизошел до взмаха рукой. А через минуту снова оказался рядом.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Еще не знаю… Так, пара окурков… Я представлю вам отчет.

– Уж будьте любезны…

– Да… Но для этого нам нужно будет составить дополнительный договор. Уже на расследование дела по факту гибели Аллы Донатовны Кодриной. А это потребует дополнительных средств, как вы понимаете…

– Что вы говорите!..

– Но этим мы займемся не здесь… Не среди могил.

– Еще бы нам заниматься этим среди могил! – фыркнула я. – Это было бы неуважением к мертвым…

– Вы правы, – он уже тащил меня в охочий до нежных частей тела шиповник. – Это было бы святотатством.

* * *

Мы вернулись в Питер около восьми утра.

Маленькое приключение на кладбище напрочь выбило сон из моей отяжелевшей головы. Рейно тоже не выказывал никаких признаков усталости.

– Давайте сюда вашу купюру, – приказал он, как только за нами захлопнулась дверь его квартиры в Коломягах.

– Сейчас…

Я присела перед сумкой и принялась рыться в ней. Вытаскивать наружу все по крохам собранные улики мне не хотелось.

– Ну, как? – поторопил меня Рейно. – Вы ее не потеряли?

– Не знаю… Не должна бы…

– Да вы вывалите все на пол. Так легче будет искать.

Он сказал это совершенно равнодушным голосом, но его изогнутые ноздри и подозрительно вытянувшийся нос не смогли обмануть меня: Рейно жаждал прикоснуться к каждой вещи, которая относится к делу.

Я промычала что-то типа «сейчас найду», но проклятые двадцать шиллингов не находились.

Через пять минут у Рейно лопнуло терпение: он поднял меня, как тряпичную куклу, вырвал сумку из рук (я даже не успела открыть рот) и высыпал ее содержимое на пол.

Чтобы спасти свои собственные (и такие беззащитные!) улики, я накрыла их телом и посмотрела на Рейно снизу вверх.

– Дура, – резюмировал он. – Никто не собирается рыться в ваших трусах и прокладках… Это она?

Он уже держал в руках предательские двадцать шиллингов.

– Она, – отдуваясь, подтвердила я. – Но сначала – договор.

– Хорошо.

Рейно вышел в прихожую и вернулся с легендарной черной папкой. И, растянувшись на паркете, принялся было заполнять бумажки.

– Подождите… Это должен быть другой договор. Не между вами и мной, а между мной и вами. Я вправе продать вам все, что собрала. Иначе картина не будет полной. Вы согласны купить у меня улики?

Такой утонченной подлости Рейно явно не ожидал. Он почесал ручкой переносицу и уставился на меня.

– Разве это несправедливо? – развила наступле-ние я.

– Но вы же клиент…

– Посудите сами. Вы собираете улики по определенному делу. Так?

– Допустим…

– И допускать не надо. У вас есть пункт, – я как будто воочию увидела этот растреклятый пункт, вбитый в договор Рейно. – Кажется, номер 5.1.2… Там говорится, что вы можете покупать недостающие вам сведения у третьих лиц и счета по оплате этих сведений вносить в графу «Непредвиденные расходы». Я права?

– Только это пункт 5.1.3, – упавшим голосом поправил меня Рейно.

– Один черт. Главное, что он есть. Ну что, согласны купить у меня сведения? Это очень важные сведения. Они бы вам пригодились. Согласны?

Рейно ничего не ответил. Он поднялся и бросился вон из комнаты. Через несколько минут я услышала звук спускаемой воды в унитазе.

– Vilets santazeerija![45]45
  Жалкая вымогательница! (эст.)


[Закрыть] – с ненавистью брякнул он, едва появившись на пороге. – Черт с вами. Я согласен…

– Вот и отлично.

– На нулевой вариант… Я больше не буду брать с вас денег… Я расследую убийство Кодриной бесплатно.

– Надо же, какие подвижки! И про бензин не забудьте, – я оттягивалась по полной программе. – Я не должна оплачивать вам бензин. И обеды в дорогих ресторанах. Кнедлики в салфетке, в душу гроба мать!..

Рейно сморщился.

А я смотрела на его подвижное, – как рыбья чешуя, как песчаная дюна, как ветка сосны, – лицо. И думала. Правильно ли я поступаю? Через минуту я отдам ему все (и нож в том числе) и расскажу ему все. Все. Абсолютно все. Но ведь одной мне не разгрестись! А он – толковый парень. И даже не без авантюрной жилки. Наверняка он сможет многое сопоставить…

– Но эти кафе для среднего класса… Меня не устраивает качество пищи.

– Это ваши проблемы. Хотите жрать какого-нибудь гуся по-фламандски… или навороченного лобстера – жрите. Но только за свой счет. Кофе-эспрессо и бутерброд с сыром я еще потяну. Но все остальное – увольте. Я слишком бедна, чтобы оплачивать ваши прихоти.

Для пущего эффекта я взяла в руки двадцать шиллингов и скатала их в трубочку. И приложила ее к глазам в качестве импровизированной подзорной трубы.

– Ну как? По-прежнему согласны?

– Я согласен на все! – Его подбородок дрогнул. – Давайте сложим наши знания.

– Здорово! – Я все-таки не удержалась от восторженного отклика.

– Я делаю это даже не потому, что вы мне платите… И даже не ради Олева… У нас с ним были чисто деловые отношения.

– Ради самой загадки! – осенило меня.

– Да. Ради самой загадки… А что это у вас за прибор в футляре? – Натренированный глаз Рейно интуитивно цеплял все самое важное.

– Сначала вы. Что вы нашли на даче? И на кладбище…

Рейно сел прямо передо мной и сложил ноги по-турецки. И вытащил из жилетного кармана целлофан с несколькими окурками, лупу, пинцет и еще один пакетик. Сквозь плотный пластик пакетика просматривались ребра какой-то измочаленной коробочки.

Поддев пинцетом окурок, Рейно приблизил к нему лупу.

– Сигареты «Петр Первый». Три окурка, причем два в более предпочтительном состоянии…

– Что значит – «в более предпочтительном состоянии»?

– Что один окурок был оставлен у могилы чуть раньше. Скорее всего – на несколько дней…

– Или месяцев, – я тоже попыталась внести свою лепту в ход рассуждений Рейно.

– Это вряд ли. Могила выглядит достаточно ухоженной. За ней наверняка присматривают. Убирают, протирают камни. Судя по ее состоянию – не реже одного раза в неделю.

– И кто?

– Кто-то из местных жителей, скорее всего.

– А во втором пакете? – Удовлетворившись таким немудреным объяснением, я перекинулась на картонную коробку. – Что там?

Рейно, как заправский фокусник, вынул ее из пакета. Даже невооруженным глазом было видно, что это упаковка от какого-то одеколона.

– Я нашел это в мастерской, – торжественно провозгласил он. – В ведре со стружками. Это «Byblos».

«Этот идиот отказывается от «Hugo Boss». Носится с «Byblos», как курица с яйцом».

Строчка из письма Аллы Кодриной замаячила у меня перед глазами. Кто бы мог подумать, что я в состоянии почти дословно помнить не только названия фирм верхней одежды и нижнего белья!

– Выглядит почти как новый… Только смятый.

– Я уже сказал… Упаковка лежала в ведре со стружками. Так что установить по внешнему виду, сколько она пролежала там, – невозможно. К тому же у нас нет ни оборудования, ни криминалистической лаборатории…

Я умоляюще посмотрела на Рейно. Вовлечение криминалистической лаборатории в орбиту нашего расследования будет означать для меня смертный приговор. Как ни странно, сам Рейно поддержал мои страхи.

– Я не верю в силу науки, если ее обслуживают некомпетентные люди. А по тому, как было проведено расследование в отношении Аллы Кодриной, можно смело утверждать, что им занимались некомпетентные люди…

– Я тоже бы им не доверяла, – вырвалось у меня.

– Теперь вы. – Рейно сложил в кучку свой жалкий мизерный улов. – Вы обещали посвятить меня в те подробности, о которых я ничего не знаю. Что это за прибор в футляре?

Ну, Варвара, вперед и с песней! Не может быть, чтобы боженька не оценил твоих усилий на пути к исправлению! На пути к лучезарному, ослепительному, упоительному и свободному будущему!..