Текст книги "Ритуал последней брачной ночи"

Но не прошло и десяти минут, как в ванную просочилась Монтесума. Она прикурила сигарету мне, прикурила сигару себе и устроилась на краю джакузи.

– Ну, что с тобой произошло? – спросила она, и ноздри ее раздулись от любопытства.

– Ты разве не знаешь? На мне два трупа, и я в бегах. А так – все в порядке, – ответила я, рассматривая кончик тлеющей сигареты. Должно быть, именно так, если верить поэту Басе в интепр… тьфу… интерпретации придурка Дементия, выглядят светлячки над рекой Сэта… Господи, о чем я только думаю?!.

– Господи, о чем ты только думаешь, Варвара! Даже не спросишь о Суворовском…

– Прости… – Я почувствовала легкий укол стыда. В то время, как я кувыркалась с Дементием в зарослях японского книжного бамбука, Монтесума вовсю занималась моими делами.

– Прощаю, но сначала скажи, что я умница.

– Это даже не тема для разговора. Ты – умница.

– И эта умница узнала кое-что любопытное. Правда, для этого ей пришлось прикинуться агентом по недвижимости…

– Кому? Тебе?!.

– И представь, я была не первым агентом, справлявшимся насчет дремовского гнезда. Тело еще не предано земле, а воронье уже кружит! Но это не главное…

«Главное» поджидало меня в зале на ковре, в окружении батареи винных бутылок, нежного креветочного мяса и перезрелой черешни – Монтесума умела обставлять свои победы.

– Выпьем за Проектно-Инвентаризационное Бюро, – провозгласила она, поднимая бокал. – И за чинуш, которых парализует один только вид стодолларовой купюры.

Мы выпили, и Монтесума растянулась на полу, рядом с довольно внушительным по размерам листом кальки с каким-то чертежом.

– Это план дома на Суворовском. Коммуникации, вентиляционные шахты и прочая муть, – отрекомендовала кальку Монти. – Мне дали его в аренду.

– За сто долларов?

– Именно. Хотя ему красная цена – пятьдесят. Но не стану же я мелочиться, когда речь идет о жизни моей подруги. Цени.

– Ценю, – промычала я, склоняясь над планом.

Он был составлен довольно толково, с умопомрачительными для русского разгильдяйства подробностями: я сразу же узнала пожарный щит, в котором Стас прятал ключи от чердачной двери, саму квартиру Стаса (два самодовольных новорусских прямоугольника) и множество других прямоугольников, символизирующих соседние со Стасом квартиры.

– Хорошо живут, черти. Раскулачивать пора.

– Я достала его не затем, чтобы выслушивать твои призывы к погромам, – окоротила меня Монтесума. – Разуй глаза. Ничего не замечаешь?

Окоченевший труп Стаса на плане зафиксирован не был, и потому я благоразумно промолчала.

– Подземный гараж! – выдержав паузу, торжественно произнесла Монти. – Ты знала, что некоторые жильцы дома пользуются подземным гаражом фирмы из соседнего здания? Вот, смотри, видишь эту кишку? Она отходит от лифтовой шахты…

Сказанное Монтесумой стало для меня полнейшей неожиданностью. Я неоднократно бывала у Стаса, неоднократно приезжала вместе с ним на Суворовский (Стас не боялся опорочить сиденья своего джипа моей многострадальной задницей). Но, как правило, он парковался возле дома. И вот теперь – пожалуйста, подземный гараж!..

– Помнишь, ты говорила о лифте, которым ты не могла воспользоваться из-за того, что в нем кто-то был? – Монти демонстрировала пугающую способность к дедукции.

– Ну…

– А старуха-консьержка поведала следователям, что никто не приходил и никто не уходил.

– Ну…

– Из этого следует, что… – Она испытующе посмотрела на меня.

– Что?

– Что лифт благополучно проехал мимо первого этажа и остановился в подвальном. Прямо перед выходом в подземный гараж!

– И такое возможно?

– Ты до сих пор на свободе только потому, что полная идиотка, – констатировала Монтесума. – А идиотам, как известно, везет. Впрочем, ты не одна такая.

– Кто еще?

– Следственные, мать их, органы! Даже не поинтересоваться такими пустяками, как подземный гараж. Да там полк можно спрятать!

– Ты думаешь, это имеет какое-то отношение к убийству Стаса?

– Если не ты его порешила, то имеет. Я была в этом гараже. Правда, для этого пришлось зайти со стороны фирмы.

– И тебя пустили?

– Баксы, девочка моя, баксы… Баксы открывают любую дверь и развязывают любые языки. Если бы у органов был валютный резерв, раскрываемость преступлений приблизилась бы к ста процентам…

После этого философского отступления Монтесума поведала мне о визите в навороченную фирму «Ладога Trade Company», занимавшую соседнее со Стасовым курятником здание. Я сама неоднократно проходила мимо ее тонированных стекол, мимо ее кокетливой вывески, мимо карликовых елок, украшавших вход. Иногда возле турникета, ведущего в святая святых фирмы, поблескивали пистолеты охраны, – так что успешное внедрение Монтесумы в «Ладога Trade Company» оставалось для меня полной загадкой. Даже несмотря на баксы.

И тем не менее факт оставался фактом: Монтесума просочилась на подземную стоянку и узнала, что семейство коммерческого директора фирмы проживает рядом, в доме Стаса Дремова, только этажом ниже. Оно пользуется гаражом фирмы – наравне с еще двумя сотрудниками, которым «Ладога Trade Company» прикупила квартиры в том же доме.

Эта информация была получена от одного из охранников фирмы. Но еще более ценные сведения предоставил сторож подземного гаража. Правда, баксы не имели на него воздействия, зато серьезную поддержку оказала бутылка водки. После того как Монтесума раздавила с ним пузырь и слегка оголила термоядерное армянское колено, сторож вспомнил, что в интересующие мою подругу день и время дочь коммерческого директора фирмы выводила из гаража свой скромный «Лендровер». И была она не одна, а в обществе мужчины…

– Мужчины, причем иностранца, – многозначительным шепотом добавила Монтесума. – Въезжаешь?

– А при чем здесь убийство Стаса? – снова завела свою шарманку я. – Какая-то девчонка выкатывается из гаража со своим бойфрендом… Это еще ничего не значит.

– Может быть, не значит. А может, и значит. У девчонки есть ключ от подземного гаража. Так что центральный вход и консьержка отпадают автоматически. Девчонка пользуется другим входом. И выходом – тоже.

– Ты думаешь, что…

– Что в лифте спускался убийца. Если все то, что вывалили на меня ты и Кайе, – правда. Во всяком случае, по времени совпадает идеально. Не забывай, Тео Лермитт – иностранец. Да и любого молдаванина с любым эстонцем тоже можно принять за иностранцев. Во всяком случае – с пьяных глаз…

Неожиданно я испытала жгучую ревность к детективным способностям Монтесумы: черт возьми, я, вдоль и поперек проштудировавшая книгу «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ – РАЗГАДАЙ САМ!», и в подметки ей не гожусь. Это было так несправедливо, что я помимо своей воли попыталась уесть Монти.

– Вот именно, с пьяных глаз! Как можно доверять зенкам какого-то сторожа?

– Сторож – лицо незаинтересованное. Ему незачем скрывать информацию…

– Значит, ты хочешь сказать, что в убийстве Стаса замешана еще и какая-то женщина? Что она была соучастницей убийцы? И по удивительному стечению обстоятельств проживала в том же доме… Не слишком ли много соучастников?

Мои вопросы озадачили Монтесуму. Более того – они решительно ей не понравились.

– А не слишком ли много убийств для тебя одной? – парировала она.

– Прости… Ты права. А что за девчонка?

– Ее достать не удалось. Укатила с любящим папашей куда-то за границу. На следующий день после убийства. Вернется только на будущей неделе. В среду. Или четверг.

– Ты и это знаешь?

– Не я, а сторож. Он присматривает за «Лендровером», девчонка сама ему сказала, что уезжает. И папашкина машина тоже запаркована. Так-то!

Я была раздавлена, Монтесума торжествовала. Но насладиться торжеством в полной мере ей не пришлось, – в прихожей раздался настойчивый звонок.

– Кого еще черти несут на ночь глядя? – проворчала Монтесума и поплелась к двери.

А я так и осталась сидеть на ковре, чувствуя, как потихоньку коченеют все мои чресла: сначала у меня отнялись ноги, потом дело дошло до запястий, потом обездвижели шейные позвонки. И наконец окаменела глотка. Ночной звонок в дверь не понравился мне. Очень не понравился. Не понравился его наглый, настойчивый тон. Такой же наглый, как рожи вольнонаемных работничков таллинского полицейского департамента. Пугаясь собственных апокалиптических предчувствий, я поползла к выходу из комнаты и высунула негнущуюся шею в прихожую.

Монтесума в задумчивости стояла около маленького монитора, высвечивающего часть лестничной площадки. На мониторе нервно дрожала макушка какого-то мужика, прикрытая удостоверением.

– Ну и? – сказала Монти через домофон. – Что, по-вашему, я должна делать? Открывать незнакомому мужчине в три часа ночи?

– Почему же незнакомому, Каринэ Суреновна? – раздался хриплый голос в динамике. – Мы с вами уже виделись… И совсем недавно. Моя фамилия Лемешонок. Евгений Данилович Лемешонок.

Лемешонок, конкурент мужа Кайе, ушлый фээсбэшник, расследующий дело Олева Киви. Вот он, мой приговор, вот она, расплата!..

– А ордер на обыск у вас есть, господин Лемешонок? – Монтесуму было не так-то просто взять на арапа.

– Я бы не хотел прибегать к крайностям, Каринэ Суреновна. Но если вы настаиваете… Я вернусь с ордером через полчаса…

– Сделайте одолжение…

– Но хотел бы предупредить вас, что все эти полчаса ваша квартира будет находиться под наблюдением… И последствия будут самыми непредсказуемыми.

– Я – гражданка Швеции, – вовремя вспомнила Монтесума.

– Я знаю и потому прошу вас открыть. Только для дружеской беседы. Международные скандалы нам ни к чему. Их и так хватает, не правда ли?

Монтесума медленно повернула голову в мою сторону и сделала жест рукой. Он был настолько красноречив, что даже я, полупарализованная ужасающей, как гильотина, фамилией «Лемешонок», поняла его: зеркальный шкаф в комнате, отправляйся в него и не забудь прихватить свой бокал и кальку с планом дома на Суворовском. Я снова поползла в комнату, схватила бокал, свернула кальку и отодвинула дверцу шкафа-купе. И забилась в него, несколько потеснив залежи Монтесуминых шпилек, лодочек и сапог на платформе.

Спустя несколько секунд я услышала, как клацнул замок входной двери, а еще спустя мгновение раздался абсолютно, совершенно, поразительно спокойный голос Монтесумы:

– Значит, Лемешонок Евгений Данилович. Гиена из ФСБ. Чему обязана столь поздним визитом?

– Обстоятельствам, Каринэ Суреновна. Обстоятельствам. Вы не пригласите меня в комнату?

– С какой стати? – В голосе Монтесумы послышались нотки царственного недоумения. С тем же успехом можно было бы просить английскую королеву вывернуть карманы ее костюма для прогулок на яхте.

– Или у вас гости?

– Вам-то что?

– Или гостья?.. Та самая, которую мы разыскиваем и на предмет которой уже разговаривали с вами?

Я стукнулась затылком о заднюю стенку шкафа и закрыла глаза.

– Вы в каком звании? – Монтесума пропустила иезуитское замечание Лемешонка мимо ушей.

– Майор.

– По-моему, это недоразумение. Ваш потолок – ефрейтор. Прапорщик – максимум. Прошу!

Очевидно, Монтесума все-таки пригласила Лемешонка в комнату. Голоса стали отчетливее, и я даже почувствовала волны гнева, которые исходили от Монти и просачивались сквозь стенки шкафа. Осмелев, я прижалась лицом к щели между дверцами и наконец-то увидела Лемешонка: долговязая жердина с коротко стриженными волосами и лицом заплечных дел мастера. Кроме того, Лемешонок являлся владельцем порочно-красного рта и порочно-голубых глаз. Слишком широко расставленных. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что периферийное зрение у него развито так же, как и у рыбы-молот…

Монти развалилась в кресле, выставив изящные щиколотки. Лемешонок же так и остался стоять посреди комнаты.

– Вы ужинали? – спросил фээсбэшник, алчно осматривая остатки черешни.

– Это карается законом?

– Нет, но… В столь поздний час, в таком необычном месте…

– Ничего, что я еще и вино пила?

Лемешонок вздохнул, поскреб подбородок, сделал несколько шагов по направлению к шкафу и… присел на корточки, облокотившись спиной о дверцу. Теперь нас отделял какой-нибудь сантиметр. Сквозь щель я видела казенный рисунок ткани на его казенном пиджаке: мелкие тусклые шашечки. И даже ощущала его запах: запах дешевого одеколона, дешевого мыла и дешевой зубной пасты.

– Мне нравится, как вы держитесь, – сказал Лемешонок. – Вы вообще мне нравитесь.

– А вы мне – нет. – Монтесума не была бы Монтесумой, если бы промолчала. – Вы и ваша дрянная контора. В совдеповские времена выискивали диссидентов, признавайтесь!

– Речь не обо мне, Каринэ Суреновна. Речь о вас. Вы утверждаете, что последний раз видели Варвару Сулейменову шесть лет назад.

– Утверждаю.

– В Таллинском ботаническом саду?

– Ну да. Недалеко от грядки с miscomthus sinensis…

– Не понял.

– Мискант. В просторечии – ковыль. Ковыль на ветру – очень впечатляющее зрелище, доложу вам…

– Охотно верю. Вот только здесь у нас с вами получается нестыковочка.

– У нас с вами? – Монтесума откровенно оскорбилась. – У нас с вами ничего получиться не может. В принципе. Ядохимикат, которым вы себя обрызгали, – это что, новое противопедикулезное средство?

– Не понял…

Положительно, Монтесума и Лемешонок говорили на разных языках!

– Одеколон. – Никогда еще я не слышала в голосе Монти такого презрения. – Что за дрянью вы пользуетесь?

– «Морской бриз», – совершенно машинально ответил Лемешонок.

– Смело может быть приравнен к бактериологическому оружию.

– Не морочьте мне голову, вы… – Очевидно, Лемешонок хотел добавить что-то ведомственно-нецензурное, но вовремя сдержался. – Ваша подруга сорок минут назад зашла в ваш же подъезд…

– Какая подруга?

– Ваша беглая подруга. Варвара Сулейменова. Так что советую вам ваньку не валять, ситуацию не усугублять и позаботиться об адвокате заранее. Иначе сами заколышетесь, как ковыль на ветру.

От такой прямой и явной угрозы у меня зачесалось в носу, и я испытала сильный рвотный рефлекс. Такой сильный, что сидевший в опасной близости от меня Евгений Данилович Лемешонок рисковал чистотой своего пиджака.

– Вы мне угрожаете? – почти пропела Монтесума. – Вы, вертухай, мне угрожаете?! Гражданке Швеции?..

Что такое «вертухай», я понятия не имела. Должно быть, изысканное армянское ругательство из обширного словарного запаса Монтесумы…

– Пошли вон отсюда!..

– Вы пожалеете, Каринэ Суреновна. Вы очень сильно об этом пожалеете!

– Я завтра же обращусь в наше консульство. И к вашему руководству. И к губернатору. Управа на вас найдется, можете не сомневаться!

Запах экстремального одеколона «Морской бриз» стал глуше: Лемешонок наконец-то отлепился от шкафа.

– Я вернусь, – пытаясь сохранить остатки фээсбэшного достоинства, сказал он.

– С ордером.

– С ордером. И с понятыми.

…Когда Монтесума отодвинула дверцу шкафа, то первым, о чем я спросила ее, было значение слова «вертухай».

– Охранник в зоне, – снисходительно пояснила она. – Дремучая ты женщина, Варвара. Читать нужно больше. Вытряхивайся, у нас не так много времени.

Я вспомнила угрозы, идущие от казенной, в мелких тусклых шашечках, спины Лемешонка, и попыталась заплакать.

– Прекрати истерику, – прикрикнула на меня Монти. – Ничего страшного не произошло. Урод, вот ведь урод! Зачем я его только пустила?.. Про ордер он, конечно, заливает, но…

Я живо представила себя в арестантской робе, с льняной косынкой на голове и наколкой под грудью – «Тюрьма – это камин, в котором сгорает счастье человека».

И зарыдала еще пуще.

Под аккомпанемент моих всхлипываний Монтесума подошла к окну, осторожно отогнула край занавеси и выглянула наружу.

– Ну что? – спросила я.

– Стоит какая-то сомнительная «шестерка»… Не более.

– Я не могла привести «хвост», Монти… Я была очень осторожной… Клянусь.

– Да черт с ним. Ни за каким ордером в три часа ночи он не поедет – кишка тонка. А вот торчать здесь до второго пришествия – это в их стиле.

– В их стиле?

– В стиле пакостной охранки.

Монтесума двинулась в коридор, распахнула двери на лестничную площадку и крикнула в пространство:

– Филер! Подонок!..

И тотчас же получила достойный ответ с нижнего этажа:

– За подонка тоже ответите…

С лязганьем захлопнув дверь и закрывшись на все замки, Монти задумалась.

– Вот что, Варвара. Сделаем так. Сейчас пойдем баиньки, а я с утра засяду за телефон. Этого гада отконвоируют отсюда со всеми почестями…

– А я? Так и буду отсиживаться в твоем шкафу?

– Что же ты предлагаешь?

Выход нашелся через несколько минут. Монтесума притащила меня на кухню, в самой середине которой, в пасти стилизованной глиняной печи, красовался надраенный до блеска огромный медный котел.

Я уже знала, что печь называется «тонир» и что ее соорудил еще один дальний родственник Монтесумы – Ашот (так же, как и Акоп, выписанный из Еревана). «Следить за утварью и кормежкой», – скромно поясняла его функции Монти.

– Предлагаешь перекантоваться в этом чудовище? – Я кивнула на котел. – Учти, в шкафу мне нравится больше.

– Нет. Иди-ка сюда!

Мы продрались сквозь полки, уставленные керамикой, металлическими кувшинами и национальной армянской чеканкой, и оказались в маленьком закутке перед гобеленом «Странствия Месропа Маштоца»[32]32
  Месроп Маштоц – философ, монах, создатель армянского алфавита.


[Закрыть].

Отогнув меланхоличного Месропа, Монтесума ткнула меня носом в дубовую дверь.

– Черная лестница, – пояснила она. – Спустишься вниз, в проходняк. Выйдешь на Двенадцатой линии. Связь через Акопа, с часу до трех он играет в нарды в «Севане». Кафе на Петроградке. Он все тебе сообщит.

Мы крепко обнялись – я, отчаянная и благодарная: за помощь и поддержку. И она – отчаянная и благодарная: за игру «обведи ментов вокруг пальца».

…Спускаться пришлось на ощупь: никому и в голову не приходило освещать черную лестницу в полуэлитном доме. Между третьим и вторым этажом я едва не вывихнула себе лодыжку.

А между вторым и первым…

Между вторым и первым этажом чьи-то железные пальцы сдавили мне горло.

* * *

…Прежде чем уйти из жизни под сомнительным лозунгом «легавым отомстят родные дети», я крупно пожалела о тех трехстах долларах, которые Монти дала мне на мелкие расходы. И о своей загубленной юности. И о высших учебных заведениях, которых никогда не кончала. И об экспериментальном креме от морщин, который так и не вымазала до конца. И о штате Айдахо, в который уж точно никогда не попаду… При чем здесь штат Айдахо, я сообразить не успела. А также не успела увидеть длинный белый коридор, натертый мастикой пол чистилища и боженьку, который в свое время не выдал мне мозгов…

Пальцы слегка разжались, и я заглотнула порцию затхлого воздуха.

Понятно. Убивать меня не будут. Во всяком случае, сейчас. Но…

– Предупреждаю, – сдавленным шепотом сказала я. – У меня СПИД, молочница и недолеченный трихомоноз…

– Тэрэ-тэрэ, – ответили на мое программное заявление пациентки анонимного венерологического кабинета.

Проклятье, и здесь эстонский!..

Голос, произнесший приветствие, показался мне знакомым. И пока я прикидывала, где бы могла его слышать, меня стащили по ступенькам, за шиворот выволокли в колодец двора и сунули в драный «Опель», уткнувшийся носом в мусорные баки.

Через тридцать секунд «Опель» уже шел на таран: он опрокинул бак, едва не задавил кошку, сломал куст сирени и вырвался на сонный простор Двенадцатой линии. А затем помчался по направлению к Смоленскому кладбищу.

Перспектива оказаться в одной могиле с какой-нибудь мещанкой Тряпкиной, скончавшейся в каком-нибудь 1893 году, меня не прельщала, и я начала судорожно открывать дверцу. Результатом моих титанических усилий стала оторванная ручка: «Опель» был той еще развалюхой.

– Сиди тихо. – Определенно, я слышала этот голос!

Стараясь не злить его обладателя, я повернула голову.

Рейно!

Черт возьми, алчный белобрысый фотограф с «Королевы Реджины», выудивший из меня две тысячи долларов! Но что он делает здесь, в Питере, – ведь его корабль уже давно покинул Питер и наверняка успел забыть о существовании чахлой Северной Пальмиры.

– Я не понимаю…

– Сиди тихо, – снова повторил Рейно.

Но сидеть тихо, когда тебя везут к обветшавшему кладбищу, не представлялось никакой возможности, и я снова начала ныть:

– Выпустите меня сейчас же! Я не понимаю, что происходит!..

Рейно резко затормозил, бросил руль и повернулся ко мне. Все та же ямочка на подбородке, все те же наглые, похожие на объектив «Никона» глаза. Как будто и не расставались, честное слово, как будто так и просидели все это время в номере 217 на «Королеве Реджине»!

Рейно приблизил ко мне подбородок и сказал:

– Олев Киви.

Ну, конечно, это все объясняло. Когда-то я тоже произнесла эти слова и поймала фотографа на крючок. Теперь уже на крючке трепыхалась я сама. Так что лучше заткнуться, а то и губу порвать недолго.

Впрочем, до вожделенных смоленских могил мы не доехали. Рейно остановил задрыгу-«опелек» на ближайшем к Смоленке углу, у захудалого ночника «Eesti». Эстонским в этом магазинчике было только название. Но именно это, скорее всего, и вдохновляло Рейно.

– Может, сразу к консульству? – неудачно пошутила я.

– Может, сразу в прокуратуру? – неудачно пошутил он. На вполне сносном русском.

Я прикусила язык.

– Поговорим об Олеве Киви. – Рейно вытащил из-за пазухи узкий нож, оценивающе посмотрел на него, потом на меня и… И принялся ковыряться им в зубах.

– Вы же сказали, что больше не возьметесь за его дела, – вовремя вспомнила я случайно обороненную фотографом фразу.

– Это правда. Я бы и не взялся, если бы Олев был жив. Но он мертв. Вы знали об этом, когда пришли ко мне.

Чертов Рейно закончил ковыряться в зубах и приставил узкое лезвие к моему подбородку.

– Выкладывайте.

– Что именно? – удивительно, но лезвие почти не мешало мне говорить.

– Зачем вы это сделали?

– Что именно?

– Зачем вы убили Олева Киви?

Странное дело, в его голосе не было никакой страсти, никакого гнева, – всего лишь самое обыкновенное и даже несколько ленивое любопытство. В таком раскладе нож в руках Рейно превращался в самую обыкновенную зубочистку, и я даже воспрянула духом.

– Я не убивала Олева Киви, – с максимальным достоинством произнесла я, и Рейно радостно хихикнул.

– Бросьте. Я увидел вашу физиономию по телевизору через полчаса после того, как расстался с вами. Общего, конечно, мало, но…

– Но вы ведь фотограф, – подсказала я Рейно.

– Я не фотограф. Я частный детектив, – раскололся наконец эстонец.

– А методы у вас как у дешевого мокрушника…

Произнеся эту оскорбительную тираду, я задумалась. Нож рядом с подбородком заставлял мысли двигаться энергичнее: теперь они не заваливались друг на друга, а построились в шеренгу и рассчитались на первый-второй.

– Знаете что, Рейно… У меня есть триста долларов. И я хочу вас нанять. Как частного детектива.

Он снова радостно хихикнул:

– За триста долларов я и с постели не встану.

– А те две тысячи? – напомнила я. – Две тысячи, которые я заплатила за фотографии… Это были мои личные деньги.

– Откуда мне знать? Может быть, это деньги того, кого я заснял… Может быть, он нанял вас убить Олева, а потом выкупить у меня улики.

Теперь уже рассмеялась я: чтение книги «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ – ОТГАДАЙ САМ!» все-таки не прошло для меня бесследно.

– Тогда я попросила бы у вас негативы. Правда? И не позволила тыкать себе в лицо каким-то сомнительным шампуром.

Рейно нехотя отвел нож, предназначенный скорее для чистки рыбы, чем для убийства. Он согласился с моими доводами.

– Меня зовут Варвара. Варя, – я попыталась закрепить успех.

– Это еще ничего не значит, – философски заметил Рейно. – Убийцу могут звать как угодно. Имя еще никого не спасало от противоправных действий.

– Вы никогда не работали в таллинском полицейском департаменте?

– Нет. А что?

– Ничего… Почему вы остались в Питере? Не уплыли на вашем красавчике пароходе? Из-за Олева Киви?

– Да, – ответил он с обезоруживающей искренностью эстонской племенной коровы. – Из-за Олева Киви. И еще из-за фотографий.

– Но вам же заплатили, – я снова предъявила права на две тысячи баксов.

– Вот именно. Я остался из-за Олева Киви. Я остался из-за фотографий. И я остался из-за вас.

– Правда? – Я призывно улыбнулась, но закинуть ногу на ногу не получилось: в злополучном «опельке» явно не хватало пространства.

Да и Рейно остался равнодушен к моим профессиональным телодвижениям.

– Вы обвели меня вокруг пальца. Первый раз меня обводят вокруг пальца… И кто – русская!..

– Я не хотела. Я просто жертва обстоятельств. Я попала в безвыходное положение. Меня обвиняют в убийстве, которого я не совершала. А если я заплачу вам тысячу долларов, вы поможете мне?

– Если это не будет нарушать мой принцип.

– И что же это за принцип? – осторожно поинтересовалась я.

– Принцип простой – «когда дело касается денег – засунь все свои принципы себе в задницу». Тысяча двести, и я берусь за это.

– Хорошо.

В конце концов, я всегда смогу отработать эти деньги на шведской лесопилке Монтесумы… Успокоившись на этот счет, я вынула триста баксов, полученные от Монти, и протянула их Рейно.

– Задаток, – сказала я.

– Задаток обычно определяется половиной суммы…

Я едва не произнесла сакраментальную фразу «могу заплатить натурой», но вовремя сдержалась.

– У меня больше нет. Я в бегах, не забывайте. Остальное получите завтра вечером. Или послезавтра утром. А как вы меня нашли?

– Заплатил сам себе пятьдесят долларов, поднатужился и нашел, – ускользнул от прямого ответа Рейно.

Так-то, Варвара. Ставки как никогда низки. Пятьдесят долларов – твоя красная цена.

– Ладно. Не хотите говорить – не надо. Тогда скажите хотя бы, кто изображен на фотографии?

– А вы не знаете?

– Нет.

– Заплатили две тысячи, сами не зная за что? – Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.

– Выходит. Так кого вы засняли? И почему?

– Я скажу. Когда получу всю сумму. Извините.

Ничего не скажешь, мой собственный паноптикум расширялся и постоянно пополнялся экспонатами: в нем уже числились Сергуня Синенко, готовый заложить душу за самую небольшую информацию, и малопонятный Рейно, готовый заложить душу за самые небольшие деньги.

– Вы не подбросите меня к Калинкину мосту? – вежливо спросила я. Раскрывать свое местоположение до конца мне не хотелось.

– Я плохо знаю ваш город.

– Я покажу.

– Транспортные расходы – отдельно, – тотчас же ввернул этот сомнительный частный детектив. – Я предоставлю смету.

А, чтоб ты пропал!..

– Как я проверю, что вы хороший специалист? – решила я напоследок уесть этого пальцем деланного эстонского Шерлока Холмса. – Денежки-то вы возьмете, а вдруг ничего и не получится?..

Рейно оскорбился:

– Я нашел вас? Нашел. Я работал на Олева Киви? Работал. А Олев Киви слишком серьезный человек, чтобы доверять свои дела первому встречному. Я – профессионал.

– Так, может, у вас и лицензия есть?

– А как же! – Рейно покопался в карманах пиджака и извлек оттуда сложенную вчетверо гербовую бумагу, закатанную в тонкий пластик.

Из бумаги я узнала, что Reino Uuskula действительно является частным детективом без права ношения и использования огнестрельного оружия. Лицензия была выдана департаментом полиции города Мыйзакюла (боже, храни меня от подобных географических извращений!).

– Как поживает ваша льнопрядильная фабрика? – спросила я.

Рейно удивленно поднял брови.

– Я давно не был дома, так что ничего сказать не могу. Наверное, наращивает мощности…

– Будем надеяться, – улыбнулась Рейно я. – Так вы отвезете меня к Калинкину мосту?

…У Калинкина моста я простояла до шести утра. И только в пять минут седьмого какой-то снулый водитель бетономешалки согласился подбросить меня до Канонерского. Я едва не заснула в лифте, а когда приехала на вожделенный шестнадцатый этаж, то сразу же наткнулась на листок бумаги, воткнутый в дверь: «УЕХАЛ НА РЕДАКЦИОННОЕ ЗАДАНИЕ. ВСТРЕЧАЕМСЯ В 18.30 У МЕТРО «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ». ПОКОРМИ ИДИ СЮДА. ТВОЙ СЕРГЕЙ».

Задав корму вечно недовольному коту, я как подкошенная рухнула на кровать и уснула. Весь остаток утра мне снились сиамские близнецы Евгений Данилович Лемешонок и Reino Uuskula, отплясывающие дьявольский краковяк в сопровождении струнного оркестра. При этом Кайе, как и положено, сидела на цимбалах, Монтесума наяривала на скрипке, мне же досталась виолончель.

Виолончель Олева Киви.

И хотя ни сам Олев Киви, ни Стасевич мне не снились, я все равно проснулась с тяжелой головой. И подскочила как ужаленная: допотопный будильник Сергуни показывал половину двенадцатого! К часу мне нужно быть в кафе «Севан», так что времени остается только на чистку зубов и легкий душ в Сергуниной ванной, загаженной невесть откуда взявшимся цементом и погибшими во цвете лет сперматозоидами.

Едва я вышла из подъезда, как услышала хриплый звук автомобильного клаксона: к аллейке напротив дома был припаркован задрыга-«опелек».

Рейно.

Но откуда он здесь взялся? Я могла бы поклясться, что сегодня утром, рассекая на бетономешалке подступы к Канонерскому, не видела за собой никакого «хвоста». Да, шоссе было пустынным. Но не из воздуха же он материализовался, этот липучий частный детектив!..

«Опелек» по-прежнему оглашал окрестности дурным голосом, и мне ничего не оставалось, как подойти к нему. Услужливый Рейно, как швейцар, распахнул переднюю дверцу, и я…

Я сунула ему в руку рубль, будь я проклята!

И Рейно этот рубль взял, будь он проклят!

– Ничего, что не в валюте? – спросила я, усаживаясь на продавленное сиденье «опелька».

– Я поменяю, – успокоил меня Рейно.

– Как вы меня нашли?

– Заплатил сам себе десятку, поднатужился и нашел.

– А зачем? Мы же договорились – встречаемся, когда будут деньги.

– Хотел еще раз на вас взглянуть, – сознался Рейно. – Все поверить не могу, что какая-то русская обвела меня вокруг пальца…

– Ну, раз уж вы здесь, может быть, добросите меня до Петроградки?

– Я плохо знаю ваш город.

– Я покажу…

– Хорошо. Кстати, я узнавал. Километр стоит пять рублей. Так что…

– Я помню. Транспортный тариф, – упредив Рейно, я вынула из кармана полтаху и протянула ему. – Хватит?

– Посмотрим по километражу.

Ну и гад же мне попался!

– Послушайте, Рейно. А состояние вашей колымаги не учитывается? Ручки отвалились, стекла дребезжат, все пружины уже давно у меня в заднице. Надо бы сбросить. Этак вы всех клиентов растеряете…

– Я подумаю, – изрек он через десять минут, когда мы выскочили на Обводник и лихо пронеслись мимо магазина «Недоимка». Магазин «Недоимка» торговал конфискованным имуществом, и я снова загрустила. Ну почему меня все время окружают навязчивые, как татуировки, тюремные символы?..

…«Севан» оказался крошечным заведением, под завязку набитым иссиня-черными мужиками самой кровожадной наружности. Все эти бармалеи кучковались вокруг столов, пили коньяк и резались в нарды. Под приглушенную до невозможности музыку Арама Хачатуряна. Мое появление было встречено одобрительным гулом и похотливым блеском нескольких десятков глаз. Даже увязавшийся за мной Рейно приуныл. Но раздеть меня все-таки не успели: подскочивший к нам верный Акоп проводил нас к своему столику и в полном молчании налил коньяку.