Текст книги "Свет в ночи"

– И что?

– Это был внук миссис Клэрборн, Луи.

– Луи! И чего он хотел?

– Он хотел поговорить с тобой. Я сказала ему, почему ты не можешь подойти к телефону, и он очень…

– Очень что, миссис Пенни?

– Разозлился, – докончила она с видимым изумлением. – Я постаралась объяснить, что я не контролирую эту ситуацию, что не в моих силах ничего изменить, но он…

– Но он что?

– Молодой человек начал кричать на меня и обвинять в том, что я участвую в заговоре, который возглавляет миссис Айронвуд. Если честно, – продолжала женщина, покачивая головой, – я никогда такого не слышала. Потом он швырнул трубку. Я вся дрожу. – И она обхватила себя руками за плечи.

– Я бы не стала беспокоиться из-за этого, миссис Пенни. Как вы сказали, вы здесь ни при чем.

– Конечно, я никогда с ним раньше не говорила. Я…

– Просто забудьте об этом, миссис Пенни. После того как мое наказание закончится, я постараюсь поговорить с ним и узнать, чего он хотел.

– Да, – кивнула экономка. – Да. Такой гнев. Я испытала… такое потрясение, – закончила она и вышла из комнаты.

– Как ты думаешь, зачем он тебе звонил? – спросила Эбби.

Я отрицательно покачала головой.

– Я понимаю, почему Луи кажется, что против него устроили заговор. Его бабушка и Железная Леди контролируют каждую минуту его жизни, следят, с кем он встречается. Миссис Айронвуд ясно дала мне понять, что она недовольна тем, что меня пригласили на ужин, – пояснила я.

Но, видимо, контроль миссис Клэрборн и миссис Айронвуд за Луи ослабел. Это стало ясно на следующее утро. Миссис Пенни снова пришла ко мне в комнату, чтобы сообщить о новом повороте событий. Она явно была под впечатлением от этого. Мы с Эбби только еще заканчивали одеваться к завтраку, когда она показалась у нас на пороге.

– Доброе утро, – поздоровалась миссис Пенни. – Я должна была зайти, чтобы сообщить тебе.

– Сообщить что, миссис Пенни?

– Миссис Айронвуд позвонила мне, чтобы я передала тебе следующее – тебе разрешено выйти на два часа сегодня утром.

– Выйти? И куда мне идти? – спросила я.

– В дом Клэрборнов, – объявила миссис Пенни, широко распахнув глаза.

– Она разрешает мне выйти и пойти в усадьбу? – Я посмотрела на Эбби, которая выглядела столь же удивленной. – Но почему?

– Это Луи, – ответила миссис Пенни. – Я думаю, он настаивает на том, чтобы увидеться с тобой сегодня.

– Но, может быть, я не хочу видеть его, – сказала я. Миссис Пенни открыла рот. – Я не могу получить разрешения повидаться с приятелем, который теперь не сможет сюда приехать еще две недели и которому требуются часы на дорогу, но мне позволено отправиться в усадьбу. Эти Клэрборны здорово играют с чувствами других – переставляют людей, словно пешки на их личной шахматной доске, – пожаловалась я и села на кровать.

Миссис Пенни заломила руки и покачала головой.

– Но это может быть очень важно, если миссис Айронвуд хочет некоторым образом смягчить наказание. Как ты можешь не хотеть пойти? Все будут только еще больше сердиться на тебя, я уверена, – пригрозила она. – Они могут даже обвинить меня.

– Миссис Пенни, они ни в чем не могут обвинить вас.

– Нет, могут. Именно я не сказала им о том, что ты ушла из кампуса в тот первый раз, помнишь? – напомнила она. – И опять все начнется сначала, – запричитала экономка.

Меня угнетала эта атмосфера страха, в которой жили все в «Гринвуде».

– Хорошо, – сдалась я. – Когда я должна идти?

– После завтрака, – с облегчением отозвалась миссис Пенни. – Бак подаст машину к крыльцу.

Все еще расстроенная и раздраженная, я переоделась во что-то более подходящее, и мы с Эбби отправились завтракать. Когда Жизель услышала, что я уеду после завтрака, она устроила за столом истерику. Все разговоры прекратились, девочки не спускали с нас глаз.

– Неважно, куда ты едешь или что ты делаешь, ты становишься маленькой мисс Исключение. Даже Железная Леди создает специальные правила для тебя, а не для других, – жаловалась моя сестра.

– Я не думаю, что миссис Айронвуд делает что-то для меня или рада тому, что делает, – возразила я. Но Жизель видела в этом только одно: мне разрешили прервать мое заключение.

– Ладно, когда накажут кого-нибудь из нас, мы ей об этом напомним, – пригрозила моя сестра, обводя горящим взглядом всех сидящих за столом.

После завтрака я вышла из общежития и села в машину. Бак говорил мало, если не считать его жалоб на то, что ему пришлось прервать ремонт. Судя по всему, никто не был рад моему визиту в усадьбу Клэрборнов. Хозяйка дома даже не вышла поздороваться со мной. Отис провел меня по длинному коридору в музыкальный салон, где за роялем меня ждал Луи.

– Мадемуазель Дюма, – объявил дворецкий и оставил нас одних.

Луи, одетый в дымчато-серый шелковый пиджак, белую хлопковую рубашку и широкие темно-серые фланелевые брюки, поднял голову.

– Входи, пожалуйста, – произнес он, сообразив, что я все еще стою на пороге.

– Что случилось, Луи? – спросила я, не пытаясь скрыть раздражения. – Почему вы попросили, чтобы меня привезли сюда?

– Я знаю, что ты на меня сердишься, – сказал он. – Я обошелся с тобой довольно некрасиво, и у тебя есть полное право сердиться. Я поцеловал тебя, а потом сбежал. Я хотел, чтобы ты пришла сюда и я мог извиниться перед тобой. Даже если я тебя не вижу, – добавил он с легкой улыбкой.

– Все в порядке. Я на вас не рассердилась.

– Знаю. Тебе меня жаль, и я понимаю, что заслужил и это. Я жалок. Нет, – прервал Луи мои возражения, – все в порядке. Я понимаю и принимаю это. Я тот, кого следует жалеть. Я сижу здесь, погрузившись в жалость к самому себе, так почему бы и другому человеку не отнестись ко мне с жалостью и не испытывать желания не иметь со мной ничего общего?

Просто… Я что-то почувствовал в тебе такое, что помогло мне ощутить себя чуть ближе к тебе. Я меньше боялся, что меня высмеют и я попаду в неловкое положение, – я знаю, что большинство девушек твоего возраста поступили бы именно так, особенно драгоценные бабушкины ученицы «Гринвуда».

– Они бы не стали смеяться над вами, Луи. Даже самые сливки общества, прямые потомки «Filles à la Cassette», – с насмешкой произнесла я. Улыбка Луи стала шире.

– Вот это я и имею в виду, – сказал он. – Ты думаешь так же, как и я. Ты другая. Я понимаю, что могу доверять тебе. Мне жаль, что я заставил тебя почувствовать себя так, словно тебя вызвали по повестке в суд, – быстро добавил он.

– Что ж, это не так. Раз уж меня наказали и…

– Вот именно. За что тебя наказали? Я надеюсь, что это было нечто очень неприличное, – добавил Луи.

– Боюсь, что разочарую вас. – Я рассказала ему о том, что уехала из кампуса, чтобы порисовать. Он хмыкнул.

– Так вот в чем дело.

Я хотела сказать ему больше – как его кузина миссис Айронвуд набросилась на меня за знакомство с ним, – но решила не подливать масла в огонь. Луи выглядел так, словно с души у него свалился камень.

– Значит, я несколько вышел за рамки, ну и что?

Моя кузина с этим справится. Я никогда ни о чем ее раньше не просил. Бабушка, конечно, не была рада.

– Я уверена, что вы не просто немного вышли за рамки, – проговорила я, подходя ближе к роялю. – Держу пари, что вы устроили одну из ваших истерик.

Луи засмеялся.

– Совсем маленькую. – Он помолчал немного, а затем протянул мне несколько листков с нотами. – Возьми, это твоя мелодия.

Наверху страницы стояло название «Руби».

– Спасибо. – Я убрала ноты в сумку.

– Не хочешь прогуляться по саду? – предложил Луи. – Скорее, мне следовало сказать: взять меня на прогулку?

– Да, хочу.

Луи встал и протянул мне руку.

– Надо пройти через внутренний дворик и повернуть направо, – показывал он дорогу. Клэрборн взял меня под руку, и я повела его. Стояло теплое облачное утро, дул легкий ветерок. С забавной тщательностью Луи описывал фонтаны, ниспадающие папоротники и филодендроны, дубы и бамбук, шпалеры, увитые пурпурными цветами глицинии. Он все определял по запаху, даже камелии и магнолии. Ароматы позволили ему запомнить окружающую обстановку, и Луи точно знал, когда мы подошли к дверям, выходящим, по его словам, во внутренний дворик из его комнаты.

– Никто, кроме служанок, Отиса и бабушки не заходил в мою комнату после смерти родителей, – сказал Луи. – Мне бы хотелось, чтобы ты стала первой гостьей, если ты не против.

– Не против, – ответила я. Он открыл дверь, и мы вошли в довольно большую спальню. В ней расположились туалетный столик, шкаф для одежды и кровать из красного дерева. Все было очень аккуратным, чистым и отполированным, как будто служанка только что вышла. Над туалетным столиком висел портрет хорошенькой белокурой женщины.

– Это портрет вашей матери? – спросила я.

– Да.

– Она была очень красива.

– Да, это так, – печально отозвался Луи.

В комнате не было портрета его отца или совместного портрета матери и отца. Картины на стенах изображали речные пейзажи. И никаких фотографий в рамках на туалетном столике. Неужели он приказал убрать все изображения отца?

Я перевела взгляд на дверь, ведущую в смежную комнату, которая, как я знала, была спальней его родителей, той самой комнатой, где я застала тем вечером Луи в эмоциональной агонии.

– Что ты думаешь о камере, которую я сам себе выбрал? – поинтересовался он.

– Очень милая комната. Мебель выглядит так, словно ее только что купили. Вы очень аккуратный человек.

Клэрборн засмеялся. И вдруг стал серьезным, отпустил мою руку и направился к кровати, провел рукой по спинке в ногах и столбику.

– Я сплю в этой кровати с трехлетнего возраста. Эта дверь, – сказал Луи, оборачиваясь, – ведет в спальню моих родителей. Моя бабушка поддерживает там такую же чистоту и порядок, как и в остальных спальнях в доме, которыми пользуются.

– Здесь, должно быть, приятно было расти, – заметила я. Мое сердце забилось сильнее, словно почувствовало что-то, незаметное взгляду.

– И да, и нет, – ответил Луи. Его губы подергивались. Он сражался со своими воспоминаниями. Клэрборн подошел к двери и прижал к ней ладонь. – В течение многих лет эта дверь никогда не закрывалась, – сказал он. – Мы с матерью… были очень близки.

Молодой человек не сводил взгляда с двери и говорил так, словно мог видеть все сквозь пелену времени.

– Часто по утрам, после того как мой отец уходил на работу, она приходила ко мне, ложилась в мою постель и прижимала меня к себе, чтобы я мог проснуться в ее объятиях. Если что-то пугало меня – неважно, утром или ночью, – мама всегда приходила ко мне или звала меня к себе. – Луи медленно повернулся. – Моя мать была единственной женщиной, с которой я лежал рядом. Разве это не печально?

– Вы не настолько стары, Луи. Вы встретите ту, которую полюбите, – сказала я.

Он рассмеялся странным, тонким смехом.

– Кто меня полюбит? Я не только слепой… Я изуродован. Я так же искорежен и уродлив, как Квазимодо из «Собора Парижской богоматери».

– Но это не так. Вы красивы и очень талантливы.

– И богат, не забывай об этом. – Луи вернулся к кровати и вцепился руками в столб. Потом мягко провел рукой по покрывалу. – Я привык лежать здесь и думать, что мама зайдет ко мне, а если она не сделает этого сама, то я притворюсь, что испугался плохого сна, и она придет, – признался он. – Разве это так ужасно?

– Конечно нет.

– Мой отец думал, что ужасно, – сердито произнес Луи. – Он всегда ругал ее, что мама портит меня, что уделяет мне слишком много внимания.

Так как я принадлежала к тем людям, кто никогда не знал своей матери, я не могла представить, как мать могла бы меня испортить, но звучало это как очень симпатичное прегрешение.

– Он ревновал ее ко мне, – продолжал Луи.

– Мать к ее ребенку? Неужели?

Клэрборн повернулся лицом к портрету, словно мог видеть его.

– Отец считал, что я слишком взрослый для такого материнского внимания. Мама все так же приходила ко мне, и я приходил к ней, когда мне было восемь… девять… десять. Даже когда мне исполнилось тринадцать, – добавил он. – Разве это плохо? – спросил Луи, поворачиваясь ко мне. Из-за моего замешательства на его лице появилось выражение боли. – Ты тоже так думаешь, верно?

– Нет, – мягко ответила я.

– Нет, думаешь, – Луи сел на кровать. – Я считал, что могу рассказать тебе об этом. Я надеялся, что ты поймешь.

– Я понимаю, Луи. Я не думаю о вас плохо. Мне жаль, что так думал ваш отец, – добавила я.

Он с надеждой поднял голову.

– Ты не думаешь обо мне плохо?

– Конечно нет. Почему мать и сын не могут любить и утешать друг друга?

– Даже если я… притворялся, что нуждаюсь в утешении, чтобы мама пришла ко мне?

– Думаю, что так, – сказала я, не совсем понимая его слова.

– Я немного приоткрывал дверь, – начал Луи, – затем возвращался в кровать и сворачивался вот так. – Он лег и свернулся клубочком. – И начинал хныкать. – Клэрборн начал всхлипывать, иллюстрируя сказанное. – Подойди к двери, – попросил он. – Сделай это, пожалуйста.

Я исполнила его просьбу, мое сердце застучало громче, быстрее, словно его слова и поступки стали больше смущать меня.

– Открой дверь, – сказал он. – Я хочу услышать, как скрипнут петли.

– Зачем?

– Прошу тебя, – взмолился Луи, и я послушалась. Он выглядел таким счастливым. – Теперь я могу услышать, как мама говорит: «Луи? Дорогой, ты плачешь?» «Да, мамочка», – отвечал я ей. «Не плачь, милый», – откликалась она. – Луи после некоторых колебаний повернул голову в мою сторону. – Ты можешь сказать это для меня? – спросил он.

Я молчала.

– Пожалуйста, – почти умолял он.

Чувствуя себя глупо и уже немного испугавшись, я сказала:

– Не плачь, милый.

– Ничего не могу с собой поделать, мамочка. – Луи протянул руку. – Возьми меня за руку, – попросил он. – Просто возьми за руку.

– Луи, что…

– Я просто хочу показать тебе. Я хочу, чтобы ты знала и сказала мне, что ты об этом думаешь.

Я взяла Луи за руку, и он притянул меня к себе.

– Приляг на минутку со мной рядом. Только на минутку. Представь себе, что ты моя мать. А я твой маленький Луи. Представь себе.

– Но зачем, Луи?

– Прошу тебя, – сказал он, еще крепче сжимая мне руку. Я присела на кровать, и Луи заставил меня лечь рядом с ним. – Мама ложилась вот так, и я мог гладить ее по плечу, а она перебирала мои волосы и целовала мое лицо, а потом она позволяла моей руке прикоснуться к ее груди, – говорил он, прикасаясь к моей. – Так я мог слышать, как бьется ее сердце, и успокаивался. Мама хотела, чтобы я так делал. Я делал только то, чего она от меня хотела! Разве это плохо? Плохо?

– Луи, прекратите, – взмолилась я. – Вы мучаете себя этими воспоминаниями.

– А затем мама клала свою руку сюда, – продолжал Луи, беря мою правую ладонь и кладя ее себе между ног. Его член уже начал напрягаться. Я отдернула руку, словно коснулась огня.

По его щекам снова потекли слезы.

– А мой отец… он застал нас однажды и рассердился на нас обоих. После этого он запер дверь, и, стоило мне заплакать или пожаловаться, отец приходил и бил меня кожаным ремнем. Однажды он так выпорол меня, что у меня на ногах и спине были рубцы. Моей матери пришлось наложить мазь, а затем она снова попыталась сделать так, чтобы мне было хорошо. Но у меня ничего не получилось, и она тоже стала очень несчастной. Мама думала, что я перестал любить ее, – сказал Луи, на его лице вдруг появилось выражение ярости. Потом его губы задрожали, словно он пытался произнести слова, которые пугали его. Но он все-таки выпалил: – Поэтому моя мать попыталась сделать своим сыном другого мальчика, и мой отец все узнал.

Луи схватил мою ладонь обеими руками, поднес ее к губам, потом к лицу, прижимаясь щекой к ее тыльной стороне.

– Я никогда никому этого не говорил, даже моему врачу, но я не могу больше держать это все в себе. Словно в груди и желудке пчелиный рой. Мне жаль, что я привел тебя сюда и заставил выслушать. Прости меня.

– Все в порядке, Луи, – проговорила я, проводя другой рукой по его волосам. – Все в порядке.

Его рыдания стали сильнее. Я обняла Луи, прижала к себе, а он плакал. Наконец Клэрборн успокоился и затих. Я положила его голову на подушку, но, когда я собралась высвободить свою руку из его пальцев, он снова сжал ее.

– Боюсь, что и этот визит я превратил для тебя в ад, но побудь еще немного, – попросил Луи. – Пожалуйста.

– Хорошо, я останусь.

Мужчина расслабился. Его дыхание стало легче, ровнее. Как только он заснул, я выбралась из кровати и на цыпочках вышла через дверь во внутренний дворик. Я быстро прошла через сад, потом через музыкальный салон. Торопливо идя по коридору к парадной двери, я взглянула направо и заметила какую-то тень. Из-за двери выглядывала миссис Клэрборн. Я остановилась и хотела подойти к ней, но она закрыла дверь. Я колебалась лишь минуту, прежде чем покинуть дом, полный теней и боли.

8
ПОДОЗРЕНИЯ

Когда я вернулась в общежитие, тяжелый ком стоял у меня в груди, причиняя боль, и я была благодарна, что на этот раз в комнате отдыха не оказалось Жизель и ее клики, готовых налететь на меня. Выслушав откровения Луи о себе, его матери и отце, я чувствовала себя так, словно переступила запретную черту и, зайдя в исповедальню, узнала о чужих грехах. Эбби хватило одного взгляда на меня, чтобы понять, что я прошла через нечто ужасное.

– С тобой все в порядке? – негромко спросила она.

– Да, – ответила я.

– Что случилось?

Я только покачала головой. Я не могла заставить себя говорить об этом, и Эбби поняла меня. Вместо разговоров я с головой погрузилась в домашнее задание и начала готовиться к надвигающимся контрольным по математике и естественным наукам. Я боялась будущих колких вопросов и замечаний Жизель. Я не знала, делает ли она вид, что ее не интересуют мои дела, или ей действительно наплевать, но ни за ленчем, ни за ужином сестра так и не поинтересовалась моим визитом в усадьбу. Она выглядела так, словно все еще дулась за то, что мне смягчили наказание.

В общем-то, мы провели очень спокойный воскресный вечер. Джеки, Кейт и Вики отправились в школьную библиотеку, работавшую до девяти часов, а Жизель и Саманта большую часть времени находились в своей комнате или в гостиной, смотрели телевизор и разговаривали с девочками из других отсеков.

Я приняла горячую ванну и рано легла. Прежде чем я заснула, Эбби снова спросила меня, чего хотел Луи. Я набрала побольше воздуха в легкие.

– В основном он хотел извиниться за свое поведение в прошлый раз, – ответила я. Я даже не знала, как рассказать Эбби о том, что поведал мне Луи о своих взаимоотношениях с отцом и матерью.

– Ты еще навестишь его?

– Мне бы не хотелось, – призналась я. – Мне его жаль, правда, но в этом особняке куда больше темных сторон и открытых ран, чем у нас на протоке. Быть богатым, происходить из знатной семьи – все это не гарантирует счастья, Эбби. На самом деле в этом случае куда сложнее стать счастливым, потому что надо воплотить в жизнь все надежды, которые на тебя возлагают.

Подруга согласилась со мной.

– Мне бы хотелось, – пожелала она, – чтобы мои родители перестали стараться скрыть правду и утаивать от людей, что у меня бабушка – гаитянка. Я квартеронка, и нет никакого смысла притворяться, что это не так. Я думаю, что мы все стали бы счастливее, если бы были теми, кто мы есть.

– Мы будем счастливы, – заверила я.

Луи не позвонил и никак не дал знать о себе на следующий день, но во вторник миссис Пенни принесла мне письмо, которое доставили в общежитие по поручению Луи. Она постояла на пороге моей комнаты несколько минут, надеясь, что я вскрою конверт при ней, но я лишь поблагодарила ее и отложила письмо в сторону. Позже, когда я вскрывала конверт, мои пальцы дрожали.

«Дорогая Руби!

Я решил нацарапать эту записку, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты снова пришла навестить меня после того, как я был так невежлив в первый раз. Я очень удивился, когда проснулся в моей спальне несколько часов спустя после твоего ухода и обнаружил, что я один. Я даже не помню, что я говорил и делал перед тем, как ты ушла, но надеюсь, что ничем не огорчил тебя. Естественно, я надеюсь, что ты придешь снова.

А теперь немного приятных новостей. Вчера я проснулся и впервые увидел слабый свет. Я не могу видеть ничего по-настоящему, но я ясно различаю свет и темноту. Возможно, для человека видящего это не покажется ничем особенным, но для меня это почти чудо. Бабушка тоже очень взволнована этим, как и мой доктор, который хочет, чтобы я побыл в клинике для слепых. Я еще не готов уехать из дома и сделать это, поэтому врач будет по-прежнему периодически навещать меня здесь. Так что, если решишься прийти ко мне, я смогу встретиться с тобой в любое время, когда захочешь. Мне бы этого очень хотелось. Я надеюсь, что тебе понравилась мелодия, которую я написал для тебя.

С глубоким уважением, Луи».

Я положила записку в коробку для писем, полученных мною от Бо и Поля. Затем я написала короткий ответ, выражая мою радость за Луи и надежду на то, что зрение вернется к нему. Я ничего не сообщила о будущем визите, вместо этого ограничилась расплывчатым обещанием скоро снова встретиться с ним. Миссис Пенни сказала, что проследит за тем, чтобы мое письмо доставили поскорее.

К середине недели возбуждение от предстоящего первого светского мероприятия – танцев на праздник Хеллоуин – забурлило. Практически это стало единственной темой разговоров за ужином. Я удивилась, узнав, что костюмы надевать запрещено. Мы с Эбби обсуждали это, когда увидели в комнате отдыха Вики, читающую биографию Эндрю Джексона. Мы спросили ее об этом запрете. Раздраженная тем, что ей помешали, она подняла взгляд от книги и поправила очки на носу.

– Из-за того, что на прошлый праздник девочки выбрали совсем неподходящие костюмы, было решено вообще не устраивать маскарад, – пояснила она.

– Как плохо, – заметила я, уже представив, какие костюмы мы могли бы создать с мисс Стивенс. Всю неделю я оставалась после занятий, чтобы помочь учительнице, получившей задание украсить гимнастический зал. Мы рисовали и вырезали тыквы, ведьм, Домовых и призраков. В субботу мисс Стивенс, я и некоторые из членов школьного комитета отнесем все в гимнастический зал вместе с серпантином, китайскими фонариками и тоннами мишуры.

– Так что же нам надеть? – спросила Эбби у Вики.

– Можете надевать, что хотите, но предупреждаю вас, что та, чей наряд сочтут слишком откровенным или сексуальным, будет остановлена на пороге зала.

– Правда?

– Да. Миссис Айронвуд стоит в стороне и кивает либо отрицательно, либо утвердительно, и тогда дежурный преподаватель – обычно миссис Бреннан или мисс Уэллер, библиотекарша, – пропускает девушку или нет. Если вас не пускают, вам придется вернуться в общежитие и переодеться во что-то более приемлемое. Неподходящим считается любой наряд, если вырез открывает даже самое начало ложбинки между грудями, юбка, обнажающая колени, блузка или свитер, слишком обтягивающие грудь. В прошлом году одну девочку отправили обратно, потому что она надела слишком тонкую блузку. Сквозь нее просвечивал бюстгальтер.

– Почему бы нам просто не надеть нашу школьную форму и не ломать над этим голову, – с отвращением предложила Эбби. – Или это считается костюмом?

– Некоторые девочки надевают форму.

– Ты шутишь? – изумилась я. – На танцы? Вики пожала плечами, и я подумала: может быть, она одна из тех, кто так и поступает.

– Как проходят танцы? – поинтересовалась Эбби.

– Мальчики собираются на одной стороне зала, мы на другой. Непосредственно перед тем, как заиграет музыка, или сразу после этого они пересекают зал и приглашают нас. Они должны приглашать, как положено, конечно.

– Конечно, – подтвердила я.

Вики хмыкнула.

– Вы что, не читали раздел, посвященный достойному поведению на школьных мероприятиях? – спросила она нас. – Естественно, курение и распитие любых алкогольных напитков строжайше запрещено, но существует еще приемлемое и неприемлемое приглашение на танец. Там особо отмечено, что между вами и партнером на танцплощадке должно быть расстояние не меньше дюйма.

– Я этого не читала, – призналась Эбби.

– Все написано. Смотри в примечаниях.

– Примечания! – простонала я и засмеялась. – Что может произойти во время танца, чего они боятся?

– Не знаю, – отозвалась Вики. – Но таковы правила. Вы не должны покидать зал вместе с мальчиком, но многие выходят поодиночке, а потом встречаются где-нибудь в условленном месте, – пояснила Вики. Кроме того, танцы продолжаются ровно два с половиной часа, после чего миссис Айронвуд объявляет, что все кончено, и останавливает музыку. Мальчикам велят сесть в автобус, а девочкам приказывают вернуться в общежитие. Некоторые девочки провожают мальчиков, с которыми познакомились, до автобуса, но миссис Айронвуд наблюдает за тем, как они прощаются. Страстные поцелуи категорически запрещены. И если директриса заметит, что девочка позволяет рукам мальчика путешествовать по ее телу, то ученица получит штрафные баллы и об этом будет сделана запись. Из-за этого ей могут запретить прийти на следующее мероприятие.

– Миссис Айронвуд следовало бы посетить один из праздников на протоке, – шепнула я Эбби. Та засмеялась.

Вики нахмурилась.

– В любом случае, – заключила она, – закуски всегда очень хороши.

– Звучит так… словно нас ждет море веселья, – заметила Эбби, и мы так расхохотались, что Вики снова принялась за чтение.

Но несмотря на правила, ограничения и обещанное присутствие неусыпного орлиного взора миссис Айронвуд и других дежурных преподавателей, возбуждение от предстоящего развлечения продолжало бурлить.

Жизель, обычно горько переживавшая тот факт, что она не может встать и пойти танцевать, была полна энтузиазма по поводу приготовлений к вечеринке. Ее верные последователи собирались вокруг нее еще чаще, чтобы послушать ее мудрые советы по поводу отношений между мальчиками и девочками. Жизель явно наслаждалась, давая им уроки кокетства, описывая, как она поддразнивала, мучила мальчиков и привлекала их внимание. В четверг и пятницу вечером моя сестра сидела в комнате отдыха и инструктировала Джеки, Саманту и Кейти, как ходить, поводить плечом, трепетать ресницами и как найти способ потереться грудью о грудь или руку мальчика, который им понравился. Вики стояла в дверях, хмурилась, но слушала и наблюдала, как человек, которому хочется войти в запретный мир. Мы с Эбби держались в стороне, улыбались, но молчали, чтобы не нарваться на одну из мерзких тирад Жизель.

Но в субботу утром, перед тем как мне отправиться помочь с украшением зала, сестра удивила меня, вкатив свое кресло в нашу комнату и выразив желание поговорить с Эбби. Саманта от нее не отставала.

– Это не мое дело, я знаю, но тебе, правда, следует распустить волосы и заколоть их по бокам, чтобы лоб и лицо были как следует видны. Мы проголосовали и решили, что ты самая хорошенькая, Эбби, – сообщила Жизель. – У тебя самые лучшие шансы быть избранной сегодня вечером королевой танцев. Мы очень гордимся этим.

На какое-то мгновение Эбби потеряла дар речи. Она посмотрела на меня, я ответила ей взглядом, улыбаясь и покачивая головой. Что теперь замышляет моя сестрица? Я терялась в догадках.

– Держи, – Жизель протянула Эбби белую шелковую ленту. – Она отлично будет смотреться в твоих эбеновых волосах.

Эбби с некоторым колебанием взяла ленту. Она изучала ее некоторое время, словно ждала, что та взорвется у нее в руках. Но это была лишь красивая шелковая лента.

– Ты собираешься надеть что-нибудь розовое или голубое? – продолжала Жизель.

– Я думала о моем темно-синем платье. Оно как раз соответствует требуемой длине, – со смехом добавила Эбби.

– Отличный выбор, – одобрила моя сестра. – А что наденешь ты, Руби?

– Я считаю, что мне следует надеть зеленое.

– И я надену такое же. Мы будем настоящими близнецами сегодня вечером, – добавила Жизель. – Почему бы нам не отправиться в зал всем вместе и не войти единой командой?

Мы с Эбби снова переглянулись, с наших лиц не сходило выражение подозрения и удивления.

– Хорошо, – сказала я.

– Ах да, – продолжила Жизель, начав было разворачивать свое кресло. – Чуть не забыла. Сьюзен Пек говорила об Эбби своему брату. Ему очень хочется с ней познакомиться, – сообщила она. – Вы же помните, как все говорили о Джонатане Пеке, как все они с ума от него сходят каждый раз, когда мальчиков из «Розвуда» привозят на танцы в «Гринвуд».

– Сьюзен? – удивилась Эбби. – Она и пары слов со мной не сказала с тех пор, как я здесь.

– Она стеснительна, – объяснила Жизель. – Но Джонатан не такой, – хихикнула она. Мы смотрели, как она разворачивает кресло и ждет, чтобы Саманта взялась за ручки и выкатила ее из комнаты.

– Что все это значит? – спросила Эбби.

– Вопрос не ко мне. Моя сестра куда загадочнее, чем сова, выглядывающая из-за испанского мха на болоте. Никогда не знаешь, на что наткнешься, пока не подойдешь ближе, но тогда обычно бывает уже слишком поздно.

Эбби рассмеялась.

– И все-таки красивая лента. – Она повязала ею волосы и посмотрелась в зеркало. – Думаю, что я ее надену.

День клонился к вечеру, и возбуждение стало заразительным. Девочки из разных отсеков приходили посмотреть друг на друга, показать новые платья, туфли, браслет или ожерелье или просто поговорить о прическах и косметике. На танцы девочкам из «Гринвуда» разрешали накраситься, при условии, что они не переборщат, чтобы, говоря словами руководства, «не выглядеть клоунами».

Комната Жизель и Саманты стала самой важной, куда заходили девочки из других отсеков, словно требовалось отдать дань уважения человеку, которого все остальные считали теперь самым опытным во всем общежитии. Несмотря на увечье, Жизель уверенно и с вызовом сидела в своем кресле, одобряла или не принимала наряды, прически, даже косметику, словно занималась костюмами и гримом в одной из студий Голливуда всю свою жизнь.

– Это школа для умственно отсталых, – прошептала она мне позже, когда мы встретились в коридоре. – Одна девочка думала, что оргазм это нечто, связанное с добычей цинка.[6]6
  По-английски первая часть слова «оргазм» звучит как слово «руда». – Прим. перев.


[Закрыть] Представляешь?

Я не выдержала, рассмеялась. В каком-то смысле я была рада, что Жизель по-настоящему развлекается. Я боялась, что по мере того, как светские встречи между «Розвудом» и «Гринвудом» будут приближаться, моя сестра все больше и больше будет впадать в депрессию, у нее испортится настроение. Но произошло совершенно противоположное, и я почувствовала облегчение. Сама я не собиралась обзаводиться новым приятелем или делать что-то подобное, но мне очень хотелось немного развлечься на танцах. На самом деле больше всего на свете я ждала приезда Бо в следующий уик-энд. Я приняла решение не делать ничего такого, что могло бы поставить под удар нашу встречу. Я так давно ее ждала.

Во второй половине дня, когда я уже вернулась из зала, где помогала устанавливать декорации, позвонил папа. Жизель первая разговаривала с ним и так долго и много говорила о танцах, что он еще смеялся, когда я взяла трубку и начала разговор.