Текст книги "Свет в ночи"

– Все в порядке, – проговорил Бо, обнимая меня за плечи. Мне было так хорошо в его объятиях. – Нет ничего плохого в том, чтобы сделать что-то тайком, если в результате будет что-то хорошее.

– Ах, Бо, я теперь так одинока. Правда! – воскликнула я с чуть большим отчаянием, чем собиралась.

Его глаза затопила печаль.

– Нет, это не так, Руби, у тебя есть я. И я всегда у тебя буду, – поклялся он.

– Не давай обещаний, Бо, – поправила его я, прикасаясь пальцем к его губам. – Лучше совсем не давать обещаний, чем дать слово и не сдержать его.

– Это обещание я смогу сдержать, Руби, – пообещал он. – И я скреплю его поцелуем.

Его губы приблизились к моим. Мне было так хорошо, но я чувствовала себя виноватой в том, что наслаждаюсь поцелуем, когда папа лежит там, в гостиной. Мои мысли и моя душа должны быть заняты только им, подумала я и отстранилась.

– Нам лучше вернуться, пока нас не хватились, Бо.

– Ладно. Значит, завтра, в три, – повторил он. Хотя посетители ушли довольно рано, мне казалось, что уже очень поздно. Я не представляла, насколько эмоционально утомительной может быть печаль. Бо и его родители ушли одними из последних. Мой приятель заговорщически подмигнул мне, но вел себя официально и в соответствии с обстоятельствами, пока мы прощались.

После того как все ушли, Брюс Бристоу и Дафна пошли в кабинет отца, чтобы обсудить срочные дела, а Жизель и я отправились по своим комнатам. Я слышала, как среди ночи она говорит по телефону со своими старыми приятелями. И под жужжание ее голоса и ее глуповатый смех я погрузилась в долгожданный сон.

Дафна не спустилась к завтраку, но на ленч прибыл священник, чтобы обсудить последние детали похорон. К Жизель пришли некоторые из ее друзей, влекомые, как мне показалось, скорее любопытством, чем преданностью. Я оставила их развлекать самих себя и отправилась в свою студию. Мне вспомнилось, каким счастливым и взволнованным был папа, когда впервые привел меня сюда. И тут мое сердце забилось быстрее, в груди потеплело, когда я подумала о том дне, когда начала рисовать обнаженного Бо. А потом все случилось так быстро, с такой страстью, что даже теперь я могла пережить снова восхитительно возбуждающее падение в глубины моей сексуальности, когда я обняла Бо, поцеловала его, подчинилась его растущему желанию. Я так увлеклась этими воспоминаниями, что чуть не опоздала на наше свидание перед домом.

Я торопливо вышла через боковую дверь, спустилась по подъездной аллее до тротуара, чтобы подождать его до трех часов. Бо приехал вовремя. Я быстро села к нему в машину, и через секунду мы уже уносились прочь, направляясь к тому заведению, где бедный младший папин брат проводил свои дни в путаном мире психических страданий. Я ничего не могла с собой поделать – нервничала, мне было страшно. Бо знал, что Дафна уже однажды пыталась меня определить в это же учреждение, чтобы выкинуть из своей жизни.

– Мне ясно, насколько пугающим должно быть для тебя это место. Ты уверена, что можешь сделать это? – спросил он.

– Нет, – ответила я, – но я чувствую, что это мой долг перед папой, нечто такое, что он попросил бы меня сделать.

Чуть больше, чем полчаса спустя, мы подъехали к пятиэтажному серому оштукатуренному строению с решетками на окнах. Я медленно выбралась из машины и вместе с Бо вошла в санаторий. Медицинская сестра, за стеклянной перегородкой прямо перед нами, не подняла головы до тех пор, пока мы не подошли к ее столу.

– Я Руби Дюма, – назвалась я. – Я хочу увидеть моего дядю Жана.

– Жана Дюма? – переспросила сестра. – Да, конечно. Мы сегодня утром как раз перевели его в другое отделение.

– Другое отделение? Но он все еще здесь, так?

– Да, здесь, но сейчас Жан Дюма не занимает больше отдельную комнату. Он теперь в общей палате.

– Но… почему? – удивилась я. Сестра самодовольно улыбнулась.

– Потому что тот, кто за него платит, прекратил дополнительные выплаты, и в настоящее время Жан Дюма может рассчитывать только на свою страховку, – объяснила она.

Я взглянула на Бо.

– Дафна времени не теряет, верно? – заметила я. – Так мы можем увидеть дядю? Прошу вас, – обратилась я к сестре.

– Да. Одну минуту. – Женщина нажала кнопку, и вскоре появился санитар. – Отведи их в палату С к Жану Дюма.

– К лорду Дюма, – улыбнулся тот. – Конечно. Сюда, пожалуйста, – произнес он, и мы пошли за ним по коридору.

– Почему вы зовете его лорд Дюма? – поинтересовался Бо.

– А, да это просто небольшая шутка среди персонала. Несмотря на свои проблемы, Жан любит свою одежду и следит за собой. Во всяком случае, раньше это было так.

– Что вы подразумеваете под словом «раньше»? – спросила я.

– С тех пор как его перевели в другую палату и даже незадолго до этого, он перестал о чем-либо заботиться. Доктора беспокоятся. Обычно мы отводим его в игровую комнату после ленча, но последнее время депрессия у него усилилась, и он возвращается обратно в палату.

Я посмотрела на Бо.

– Как выглядит палата? – поинтересовалась я вслух.

Санитар помолчал минуту.

– Ну это не «Ритц», конечно, – сказал он.

Это было преуменьшением. Мужская палата представляла собой дюжину коек, стоящих в ряд, каждая со своим металлическим шкафчиком. По одной стене три окна, по другой два, все забраны решетками. Цементные пол и стены выкрашены в глухой коричневый цвет. Лампочки светили тускло, но мы смогли разглядеть дядю Жана в дальнем конце палаты. Он сидел на краю кровати. Сестра только что дала ему что-то и теперь направлялась к нам.

– Со мной тут парочка посетителей к Жану, – сказал ей санитар.

– Он сегодня немного более подавлен, плохо ел за ленчем. Мне пришлось дать ему лекарство. Вы родственники? – спросила нас сестра.

– Я его племянница Руби.

– Ах вот как, – заулыбалась женщина. – Та самая Руби, что посылает ему письма время от времени?

– Да, – ответила я, радуясь, что дядя их получает.

– Жан так бережет эти письма, хотя сомневаюсь, что он на самом деле прочел хоть слово. Иногда ваш дядя часами сидит, просто разглядывая их. Когда Жан находился в отдельной палате, я их иногда ему читала. Очень милые письма.

– Спасибо. Ему становится хуже?

– Боюсь, что так. Переезд и все остальное тоже не пошло ему на пользу. Жан так привык гордиться тем, что у него собственная комната.

– Я знаю, – отозвалась я. – Помню.

– Ах, так вы видели его здесь?

– Не совсем так, – проговорила я. Эта сестра не работала здесь, когда меня заставили остаться в санатории, так что она меня не помнила. Но я не видела смысла вспоминать обо всем этом снова.

Я пошла к дяде Жану, сидевшему, уставившись на свои руки. Бо по-прежнему не отставал от меня. Золотые волосы дяди были растрепаны, он был одет в пару мятых брюк и мятую белую рубашку с пятнами от еды на груди.

– Привет, дядя Жан, – поздоровалась я, присаживаясь на кровать рядом с ним. Я взяла его ладонь в свою. Дядя повернулся, взглянул сначала на Бо, потом на меня. Я заметила искорку узнавания в его сероголубых глазах, легкая улыбка чуть приподняла уголки его губ.

– Ты меня помнишь?.. Руби? Я вторая дочка Пьера. Я та, кто посылала тебе все эти письма. – Улыбка дяди стала шире. – Я вернулась домой из школы, потому что… потому что произошла трагедия, дядя Жан, и я приехала к тебе, так как считаю, что ты имеешь право знать. Я думаю, тебе следует знать. – Я подняла глаза на Бо, чтобы узнать его мнение – продолжать мне или нет. Он кивнул. Дядя Жан все так же смотрел на меня, его глаза медленно двигались из стороны в сторону, словно он изучал мое лицо.

– Это из-за папы, дядя Жан… Его сердце не выдержало, и он… умер, – договорила я. – Поэтому папа не приехал повидать тебя. Поэтому тебя перевели в эту палату. Но я собираюсь пожаловаться Дафне, и я прослежу, чтобы ты вернулся обратно в свою комнату. Во всяком случае, я попытаюсь.

Постепенно улыбка на губах дяди увяла, и его губы еле заметно задрожали. Я положила руку ему на плечо и осторожно пожала.

– Папа захотел бы, чтобы я приехала сюда, дядя Жан. Я уверена. Он очень переживал из-за того, что произошло между вами, из-за твоей болезни. Ему так хотелось, чтобы тебе стало лучше. Он очень тебя любил. Правда, – сказала я.

Его губы задрожали сильнее. Он замигал, и я почувствовала, как дрожит его рука. Неожиданно дядя замотал головой из стороны в сторону, сначала медленно, потом все сильнее и сильнее.

– Дядя Жан…

Он открыл рот, закрыл и все сильнее тряс головой. Сестра и санитар подошли ближе. Я взглянула на них, и в эту минуту дядя Жан завопил нечто нечленораздельное.

– Аааааа…

– Жан, – окликнула его сестра, кидаясь к нему. – Что вы ему сказали? – потребовала она от меня ответа.

– Я должна была сказать ему, что его брат – мой отец – умер, – ответила я.

– О Господи. Успокойся, Жан, – твердила сестра. У дяди затряслись плечи, он то открывал, то закрывал рот, издавая ужасный звук.

– Вам обоим лучше уйти, – порекомендовала сестра.

– Мне очень жаль. Я не хотела неприятностей, но мне казалось, что ему следует знать.

– Все в порядке. С ним все будет хорошо, – заверила сестра, но поторопила нас с уходом.

Я встала, и дядя Жан с отчаянием посмотрел на меня. Он на минуту замолчал, и я решила обнять его, что и сделала.

– Я еще приеду, дядя Жан, – пообещала я сквозь слезы и пошла прочь. Бо следовал за мной. Мы почти подошли к двери, когда дядя Жан закричал:

– П-П-Пьер!

Я обернулась и увидела, как он уронил голову в ладони. Сестра помогла ему лечь и подняла ноги на кровать, чтобы дядя лежал спокойно.

– Ах, Бо, – сказала я. – Мне не следовало приходить. Дафна оказалась права. Мне не нужно было ему говорить.

– Разумеется, тебе нужно было прийти. Иначе он почувствовал бы себя брошенным, если бы Пьер перестал навещать его. Во всяком случае, теперь Жан понимает почему и знает, что у него есть ты, – возразил Бо, обнимая меня за плечи.

Я прислонилась головой к его плечу и дала ему увести себя из санатория и отвезти домой, где лежал папа, ожидая последнего прости.

11
МАСКИ СБРОШЕНЫ

Я попросила Бо остановиться за квартал от нашего дома.

– Мне кажется, что я превращаюсь в Жизель, когда вот так прячусь, – сказала я. – Но мне бы не хотелось, чтобы Дафна увидела, что ты привез меня.

Бо засмеялся.

– Все в порядке. Иногда опыт Жизель оказывается кстати. Очень жаль, что и она не учится у тебя. – Он нагнулся и быстро поцеловал меня в губы, прежде чем я успела выйти из машины.

– Я приду вечером, – крикнул парень мне вслед. Я помахала ему рукой и побежала по дорожке, чтобы прошмыгнуть в дом через боковую дверь.

Когда я вошла, в доме стояла тишина. Я спокойно подошла к лестнице и начала подниматься по ступенькам, которые, казалось, скрипели чересчур громко именно потому, что я старалась ступать потише. Я была почти наверху, когда меня окликнула Дафна. Я обернулась и посмотрела вниз на нее. Брюс Бристоу стоял рядом с мачехой.

– Где ты была? – спросила она, уперев руки в бедра. Одетая в деловой костюм, Дафна не забыла о румянах, помаде и туши для ресниц, но волосы не заколола.

– Я навещала дядю Жана, – призналась я. Я подумала и решила не лгать, если мачеха меня поймает.

Да и потом в любом случае я собиралась спросить ее, почему она урезала сумму на содержание дяди Жана в санатории, что привело к его переводу в общую палату.

– Что ты делала? Немедленно спустись, – приказала Дафна, указующий перст направлен в пол. Она развернулась и пошла в гостиную, расположенную позади нее. Брюс взглянул на меня, какая-то проказливая улыбка удобно угнездилась в уголках его губ. Потом он последовал за Дафной. Я спустилась почти до середины лестницы, когда сверху меня позвала Жизель. Она сама прикатила туда свое кресло, чтобы понаблюдать за моей стычкой с мачехой.

– Я бы тебя прикрыла, – заявила моя сестра, – но ты мне даже не сказала, куда идешь. – Она покачала головой. – Я и придумать ничего не смогла, когда Дафна пришла разыскивать тебя.

– Все в порядке. Мне не доставляет удовольствия лгать и прятаться.

– Очень плохо, – отозвалась Жизель. – А теперь у тебя неприятности. – Она наградила меня масленой сияющей улыбочкой, развернула кресло и отправилась к себе в комнату. Я быстро спустилась с лестницы и вошла в гостиную. Дафна расположилась на диване, Брюс стоял с ней рядом, сложив впереди руки. Он хмурился ради Дафны, а не угрожая мне.

– Входи, – велела Дафна, когда я задержалась на пороге. Я подошла к мачехе, мое сердце сильно билось. – Мне кажется, я говорила тебе, чтобы ты не ездила к Жану, – выпалила она.

– Папа захотел бы, чтобы его брат узнал, – возразила я. – И кроме того, если бы я ему не сообщила, Жан так бы и ждал папу и гадал, почему тот не приходит.

Дафна глупо улыбнулась.

– Я уверена, что он ни о чем не думает. – Ее глаза превратились в узенькие щелки, губы на мгновение окаменели. – Кто тебя отвез? Бо? – Я промолчала, и мачеха кивнула с ледяной улыбкой. – Его родителей не обрадует известие о том, что он принимал участие в подобном неповиновении. С тех пор как ты уехала в «Гринвуд», у него не было никаких неприятностей, но стоило тебе вернуться…

– Пожалуйста, не устраивай ему неприятностей. Он ни в чем не участвовал. Бо просто оказался достаточно милым и отвез меня туда.

Дафна покачала головой, взглянула на Брюса, на лице которого, как в зеркале, отразилось ее презрение.

– В любом случае, – продолжала я, собирая все свое мужество, – теперь мне известна подлинная причина твоего нежелания, чтобы я его навещала. – Я говорила так резко, что у Брюса брови поползли вверх. – Ты тайком сделала так, чтобы дядю Жана перевели из отдельной палаты в общую.

Дафна выпрямилась и сложила руки на груди.

– Тайком? – Она неискренне хохотнула и посмотрела на Брюса, потом, нахмурившись, повернулась ко мне. – Мне нет нужды делать что-либо втайне. Мне не нужно спрашивать разрешения у тебя, твоей сестры или кого бы то ни было еще, чтобы сделать что-то, касающееся этой семьи.

– Почему ты так поступила? – выкрикнула я. – Нам по средствам оплачивать для него отдельную комнату.

– Отдельная комната – пустая трата денег. Я всегда так считала, – возразила Дафна. – Но мне не нужно объяснять свои действия тебе или твоей сестре.

– Но теперь ему становится хуже. Персонал так говорит. Он больше не заботится о себе так, как привык это делать и…

– У него не наблюдалось никакого прогресса. Все поступки Пьера это лишь облегчение собственного чувства вины путем траты лишних денег на Жана. Это были нелепые расходы.

– Неправда, – настаивала я. – Я видела разницу, а ты нет.

– С каких это пор ты научилась разбираться в психических заболеваниях? – парировала Дафна. Она снова холодно улыбнулась, и от этой улыбки у меня мурашки побежали по спине. – Или ты унаследовала некие магические свойства от твоей бабки-знахарки?

У меня вспыхнуло лицо. Дафна никогда не упускала случая посмеяться над памятью моей бабушки. Ей нравилось высмеивать мир акадийцев. Я глубоко вздохнула и выпрямилась.

– Нет, я унаследовала лишь сострадание и человеческую доброту, – ответила я. Мои слова ударили ее так сильно, что мачеха моргнула. У Брюса с лица слетела проказливая улыбка. Он переступил с ноги на ногу и со страхом посмотрел на Дафну.

– Так, хватит, – произнесла она, ее глаза стали темными, как тени на болоте. – Ты ослушалась меня. Я хочу, чтобы ты с самого начала поняла, что следует за непослушанием. Твоего отца здесь больше нет, чтобы придумывать для тебя оправдания. – Дафна откинулась назад и подняла плечи, собираясь произнести приговор. – Ты пойдешь наверх в свою комнату и останешься там до того момента, когда надо будет идти на похороны. Я скажу Марте, чтобы она приносила тебе еду. Ты ни с кем не увидишься.

– Но бдение у гроба… соболезнования…

– Мы извинимся за твое отсутствие, скажем людям, что ты плохо себя чувствуешь. Так никто не узнает о твоем проступке, – отрывисто произнесла мачеха.

– Но я не совершала проступка. – Я стояла на своем. – Я имею право навещать дядю Жана. А ему следовало узнать о папе. А тебе не нужно было доводить дело до его перевода в общую палату.

На мгновение брошенный мной вызов обезоружил ее. Потом вдова собрала всю свою злобу и нагнулась вперед.

– Когда тебе исполнится двадцать один, – ответила она, несколько округлив глаза, – ты сможешь принимать финансовые решения без моего вмешательства и не интересуясь моим мнением. Ты можешь взять все твое наследство и потратить его на Жана или на что угодно. До этого времени только я принимаю решения, на что потратить состояние семьи Дюма. У меня есть эксперт по этому вопросу, – заметила она, кивая в сторону Брюса. – Так что мне не нужны твои советы. Понятно?

Ты поняла? – рявкнула она, не получив от меня ответа.

– Нет, – ответила я, с вызовом топнув ногой. – Я не понимаю, как ты могла поступить так с бедным дядей Жаном, у которого нет жизни, у которого нет ничего, кроме его расстроенного сознания.

– Отлично. Итак, ты не понимаешь. – Мачеха снова выпрямилась. – Пусть будет так. – Она махнула рукой. – А сейчас, шагом марш наверх и закрой за собой дверь, а не то я позвоню родителям Бо и заставлю их привезти его сюда немедленно, чтобы послушать, что вы с ним сделали, – пригрозила Дафна. – А затем я накажу тебя еще строже.

Горячие слезы гнева и обиды жгли мне глаза.

– Но я должна быть на бдении… Мне нужно…

– Тебе нужно слушать то, что тебе велят делать, – отрезала Дафна. Она протянула вперед руку, пальцем указывая на дверь. – А теперь, марш отсюда!

Я опустила голову.

– Может быть, ты накажешь меня как-нибудь иначе? – попросила я, слезы заливали мне щеки.

– Нет. У меня нет ни времени, ни сил, чтобы сидеть тут и выдумывать, как наказать тебя за неподчинение, особенно когда ты не слушаешься при подобных обстоятельствах. Я должна похоронить мужа. Мне некогда играть роль няньки для испорченных и вызывающе себя ведущих девчонок. Просто сделай то, что я сказала. Слышишь меня? – завизжала Дафна.

Я затаила дыхание, развернулась и медленно вышла. У меня в желудке возникло такое ощущение, словно я проглотила галлон[8]8
  Мера жидких и сыпучих тел в США = 3,78 л. – Прим. перев.


[Закрыть] болотной грязи. Когда я добралась до своей комнаты, то рухнула на кровать и разрыдалась. Я поняла, что не смогу помочь дяде Жану. Я не могла помочь даже самой себе.

– Так куда же ты ездила? – с порога спросила Жизель. Я медленно обернулась и вытерла слезы со щек. – На озеро Пончатрейн? – поинтересовалась она, непристойная улыбочка порхала у нее на губах. – На косу?

– Нет. Бо возил меня навестить дядю Жана, – ответила я и рассказала о том, что я видела. – Так что по распоряжению Дафны его перевели в палату, где у него осталось своего только кровать и металлический шкафчик, – заключила я.

Жизель пожала плечами, не проявив почти никакого интереса.

– Меня это не удивляет. Я говорила тебе, на что способна Дафна, но ты меня не слушала. Ты думаешь, что мир – это птички и цветочки. Она еще здорово урежет наши расходы. Вот посмотришь, – предупредила сестра. – Нам лучше остаться здесь, чем возвращаться в «Гринвуд». Подключи свой блестящий мозг и потрать время на то, чтобы придумать, как заставить мачеху позволить нам остаться.

– Позволить нам остаться? – Я так расхохоталась, что даже сама испугалась. – Она нас на дух не переносит. Это ты пребываешь в мире иллюзий, если полагаешь, что Дафна хотя бы задумается о том, чтобы оставить нас дома.

– Вот это здорово, – заныла Жизель. – Ты собираешься сдаться?

– Именно так, – ответила я с ноткой покорности судьбе, шокировавшей Жизель. Она не двигалась, разглядывая меня, словно ожидая, что я сброшу мое настроение и скажу ей то, что ей хочется услышать.

– Ты не собираешься принять душ и одеться для бдения у гроба? – наконец спросила меня сестра.

– Так как я не послушалась Дафну и поехала в санаторий навестить дядю Жана, мне не разрешили присутствовать на бдении. Я наказана.

– Ты не можешь пойти на бдение? И в этом твое наказание? Почему меня тоже не наказали? – воскликнула Жизель.

Я так резко повернулась к ней, что она откатила свое кресло назад.

– Что с тобой случилось, Жизель? Папа любил тебя.

– Любил, пока ты не приехала. Потом он практически забыл обо мне, – простонала сестра.

– Это неправда.

– Правда, но теперь это не имеет значения. Ах, кстати, – спохватилась Жизель, глубоко вздохнув, а потом выдохом сдувая упавшие на лицо волосы, – кому-то надо занимать Бо, когда он приедет. Полагаю, им займусь я. – Она улыбнулась и покатила кресло обратно в свою комнату.

Я встала и выглянула в окно, гадая, не лучше ли сбежать прямо сейчас. Может быть, я бы обдумала это более серьезно, если бы не вспомнила о некоторых обещаниях, данных мной папе. Я должна остаться здесь, чтобы как можно лучше приглядывать за Жизель, делать успехи в живописи и стать достойной памяти моего отца. Я поклялась себе, что, как бы там ни было, я преодолею препятствия, возведенные Дафной на моем пути, и однажды сделаю то, о чем она говорила недавно, – помогу дяде Жану.

Я вернулась к кровати, легла и задремала. Потом я услышала, как Жизель доехала до лестницы и приказала Эдгару помочь ей спуститься, чтобы отправиться на бдение. Тогда я опустилась на колени и начала читать те молитвы, что читала у гроба папы.

Марта принесла мне поднос с едой, и, хотя Нина дала ей ясные указания заставить меня поесть, я лишь отломила кусочек там, отщипнула крошку здесь. Аппетит у меня пропал, желудок сжался от переживаний и не принимал большего.

Несколько часов спустя я услышала осторожный стук в дверь. Я лежала в темноте, только лунный свет, текший через окно, освещал комнату. Я потянулась, зажгла лампу и пригласила войти того, кто находился за дверью. На пороге стоял Бо, за ним Жизель.

– Дафна не знает, что он поднялся сюда, – быстро проговорила сестра с капризной улыбкой на лице. Как же ей нравится делать то, что запрещено, даже если она делает что-то для меня. – Все думают, что он возит меня по дому. Там так много народу, что нас не хватятся. Не волнуйся.

– Ах, Бо, тебе лучше здесь не оставаться. Дафна пригрозила, что пригласит сюда твоих родителей и обеспечит тебе кучу неприятностей за то, что ты возил меня в санаторий, – предупредила я.

– Я рискну, – отозвался Бо. – Почему она рассердилась?

– Потому что я обнаружила, как Дафна обошлась с моим дядей, – объяснила я. – Это основная причина.

– Это так несправедливо – заставлять тебя страдать в такое время, – сказала он, и наши глаза на мгновение встретились.

– Могу оставить вас вдвоем ненадолго, – предложила Жизель, когда заметила, как мы смотрим друг на друга. – Я даже отправлюсь к лестнице и побуду часовым любви.

Я собиралась запротестовать, но Бо поблагодарил ее. Он мягко закрыл дверь и сел рядом со мной на кровать, обняв меня за плечи.

– Бедная моя Руби. Ты этого не заслуживаешь. – Бо поцеловал меня в щеку. Потом оглядел комнату и улыбнулся. – Я помню, как был здесь раньше разок… когда ты попробовала один из напитков Жизель.

– Не напоминай мне, – ответила я, впервые улыбнувшись за долгое время. – Я только помню, что ты вел себя как джентльмен и заботился обо мне.

– Я всегда буду заботиться о тебе, – сказал он и поцеловал меня в шею, потом в подбородок, прежде чем его губы прижались к моим.

– Ах, Бо, не надо. Я чувствую себя сейчас такой сбитой с толку и взволнованной. Мне хочется, чтобы ты целовал меня, прикасался ко мне, но я все время думаю о том, почему я здесь, о той трагедии, что привела меня сюда.

Он кивнул.

– Понимаю. Просто я не могу удержаться, чтобы не поцеловать тебя, когда ты так близко, – признался Бо.

– Мы скоро снова будем вместе. Если ты не приедешь в «Гринвуд» в течение следующих двух недель, то мы увидимся, когда у меня будут каникулы.

– Да, это правда, – ответил он, все еще обнимая меня. – Подожди, вот увидишь, что я приготовил тебе на Рождество. Мы здорово повеселимся и встретим вместе Новый год, и…

Вдруг дверь с треском распахнулась, и на пороге появилась Дафна, не сводящая с нас глаз.

– Я так и думала, – произнесла она. – Убирайся, – приказала мачеха Бо, подняв руку и указывая на дверь пальцем.

– Дафна, я…

– Не надо никаких извинений или историй. Тебе нечего здесь делать, и тебе это известно. А что касается тебя, – мачеха обернулась ко мне, – так вот как ты оплакиваешь смерть своего отца? Принимая своего приятеля в своей спальне? Неужели у тебя нет никакого чувства приличия, никакого самоконтроля? Или это горячая акадийская кровь так бушует в твоих венах, что ты не можешь устоять перед искушением, даже когда твой отец лежит в гробу прямо под тобой?

– Мы ничего не делали! – закричала я. – Мы…

– Прошу тебя, избавь меня от объяснений. – Мачеха закрыла глаза и подняла руку. – Бо, уходи. Я привыкла думать о тебе лучше, но ты явно таков, как и все остальные молодые люди… Не можешь упустить шанс хорошо провести время, невзирая на обстоятельства.

– Это не так. Мы просто разговаривали, строили планы.

Улыбка Дафны была ледяной.

– Я бы не стала строить никаких планов, касающихся моей дочери, – заявила она. – Ты знаешь, как к вашим отношениям относятся твои родители, а когда они услышат об этом…

– Но мы ничего не делали, – настаивал Бо.

– Вам повезло, что я не задержалась еще немного. Эта девчонка могла освободить тебя от одежды под предлогом того, что она снова тебя рисует, – бросила Дафна. Бо покраснел настолько густо, что я подумала – сейчас у него из носа пойдет кровь.

– Уходи, Бо, пожалуйста, – взмолилась я. Он посмотрел на меня и направился к двери. Дафна отступила в сторону, давая ему дорогу. Бо обернулся еще раз, покачал головой и торопливо пошел прочь. Тогда мачеха снова повернулась ко мне.

– А ведь ты почти тронула мое сердце, когда умоляла меня пустить тебя на бдение… словно тебе действительно этого хотелось, – добавила она и закрыла за собой дверь. Щелчок прозвучал, как выстрел. Мое сердце остановилось. Потом забилось снова и продолжало бухать в груди, когда через несколько мгновений дверь открыла Жизель.

– Прости, – сказала она. – Я отвернулась всего на минутку, чтобы кое-что взять, а Дафна уже поднялась по лестнице и прошла мимо меня.

Я не сводила с сестры глаз. Меня так и подмывало сказать ей: может быть, на самом деле она специально маячила там, чтобы Дафна поняла, что они с Бо поднялись наверх, но это уже не имело значения. Зло свершилось, и, была Жизель виновата или нет, результат от этого не менялся. Расстояние между мной и Бо еще увеличилось из-за моей мачехи, которая, казалось, существовала только для одного – сделать мою жизнь несчастной.

Мне никогда не доводилось видеть таких пышных похорон, как папины, и погода, казалось, специально отметила этот день: нависшие серые облака, теплый, но достаточно сильный ветер раскачивал ветви платанов и дубов, ив и магнолий, заставляя их гнуться к дороге. Казалось, весь мир захотел отдать последний долг умершему. Дорогие машины выстроились вдоль улиц, прилегающих к церкви, занимая многие кварталы, пришла толпа народа, многим пришлось остаться в дверях и на крыльце храма. Несмотря на мой гнев, я не смогла чуть-чуть не позавидовать Дафне, ее элегантности, ее манере поведения, когда она была рядом с Жизель и со мной во время церемонии, дома, в церкви, на кладбище.

Мне так хотелось почувствовать нечто личное на похоронах, ощутить папино присутствие, но мачеха не спускала с меня глаз, да и остальные все время смотрели на нас, словно мы были королевской семьей, обязанной поддерживать особое достоинство и вести себя в соответствии с их ожиданиями. И я поняла, что очень тяжело думать о папе в этом блестящем, дорогом гробу. Временами даже я ощущала себя так, будто впереди меня ждет отработанное шоу, официальная церемония, лишенная всякого чувства.

Когда я плакала, я думала о том, что оплакиваю то, чем стану сама и мой мир, моя жизнь без отца, которого бабушка Катрин вернула мне, рассказав обо всем перед смертью. Ценный дар счастья и надежды унесла ревнивая Смерть, всегда подстерегающая нас, наблюдающая за нами и ожидающая подходящего случая, чтобы оторвать нас от всего, что заставляло нас считать собственную судьбу несчастливой. Именно это говорила мне о Смерти бабушка Катрин, и в это я теперь твердо верила.

На людях Дафна не уронила ни слезинки. Она дрогнула лишь дважды: один раз в церкви, когда отец Макдермотт упомянул о том, что именно он венчал их с отцом, а потом на кладбище, как раз перед тем, как папино тело опустили в секцию склепа. Из-за высокого уровня воды могилы здесь не копают в земле, как это делается в других местах. Покойников хоронят на земле в цементных склепах, на дверцах которых выгравированы фамилии.

Вместо того чтобы зарыдать, Дафна достала свой шелковый носовой платок и прижала к губам. Она погрузилась в свои мысли, ее взгляд был опущен. Мачеха взяла меня и Жизель за руку, когда надо было выходить из церкви, и потом, когда мы уходили с кладбища. Она лишь пару раз сделала это, и этот жест, я почувствовала, был рассчитан на зрителей, а не на нас.

В течение всей церемонии Бо находился позади вместе с родителями. Мы едва обменялись взглядами. Родственники со стороны Дафны держались плотной кучкой, говорили шепотом, не повышая голоса, их глаза следили за каждым нашим движением. Когда кто-то подходил к Дафне выразить соболезнования, она пожимала ему или ей руку и негромко говорила: «Merci beaucoup».[9]9
  Большое спасибо (фр.). – Прим. перев.


[Закрыть] Затем эти люди поворачивались к нам. Жизель отлично подражала Дафне, вплоть до имитации такого же французского акцента и задерживая их ладони в своей ни на минуту дольше или меньше, чем мачеха. Я просто благодарила по-английски.

Дафна все время как будто ждала, что либо Жизель, либо я скажем или сделаем нечто такое, что поставит ее в неловкое положение, и поэтому она следила за нами уголком глаза и вполуха прислушивалась к нашим словам, особенно когда к нам подошли Бо и его родители. Я задержала руку Бо в своей намного дольше, чем чью-либо еще, хотя и чувствовала, что глаза Дафны просто прожигают мне шею и голову. Я была уверена, что поведение Жизель понравилось ей больше, чем мое, но я пришла сюда не для того, чтобы угодить ей. Я пришла сюда, чтобы попрощаться с папой и поблагодарить тех людей, кто действительно беспокоился о нем, так, как хотел бы папа, чтобы я поблагодарила их – тепло, без претенциозности.

Брюс Бристоу держался очень близко, иногда шептал что-то Дафне, временами получал от нее приказания. Когда мы приехали в церковь, он предложил сменить меня и вкатить кресло Жизель по центральному проходу. Брюс оказался рядом, когда мою сестру надо было вывезти из церкви, он помог ей сесть в лимузин и выйти из него на кладбище. Жизель, разумеется, радовало повышенное внимание и любящая нежная забота. Она иногда поглядывала на меня с самодовольной улыбкой на лице.