Текст книги "Александр III. Истоки русскости"

Александр II с императрицей Марией Федоровной сели в лодочку и отплыли подальше от берега, наблюдая за приготовлениями изобретателя подводного корабля. И вот этот небывалый корабль погрузился в воду и стал крейсировать по озеру, а потом и… прямо под царским суденышком! Подлодка маневрировала совершенно послушно своему создателю, и царь был восхищен изобретением.

А когда после испытания изобретатель выбрался из люка своего судна, то он принес императрице роскошный букет орхидей и со словами: «Дар Нептуна Вашему Величеству» император по достоинству оценил галантность и смелость изобретателя, но ещё выше оценил его творческий гений. Он сказал, что имеет место великое изобретение и российский флот должен им поскорей воспользоваться. И в тот же день (!) морской министр получил повеление приступить к изготовлению первых пятидесяти подлодок. И это было исполнено менее чем через год! (Каковы темпы внедрения новейшего изобретения?) Сперва подводные лодки делали одноместными, но вскоре разработали и трехместный вариант.

И в целом к вооружению и оснащению армии, как и к её экипировке, самый миролюбивый император России всегда проявлял самое живое и заботливое внимание. Приведем два примера такой реальной заботы.

Царь-Миротворец имел собственный немалый военный опыт. И его оценка вооружения и экипировки русской армии во многом была резко отрицательной. И в этом он был совершенно единомыслен со своими лучшими современниками. Один из них – это знаменитый художник Василий Васильевич Верещагин, прошедший несколько войн, участвовавший во многих боях, за храбрость награжденный Георгиевским крестом. Так Верещагин в своей статье «Из опыта походов» вот как написал об экипировке наших солдат: «Необходимо, чтобы солдат наш сбросил бы с себя иностранную форму, которую он еще имеет, и оделся в полушубок с теплыми рукавицами и носками, наловчился бы во всех маневрах, изворотах и движениях зимой».

Верещагин знал, о чём писал, ведь русская армия на Балканах зимой имела большие потери обмороженными и совсем замерзшими людьми именно от крайне непрактичной для наших условий иностранной формы…

Эта статья художника-воина была написана в горячую поддержку перемен в снаряжении армии, начатых Александром III сразу же после восшествия на престол. Император хорошо знал о всех недостатках военной формы отцовских времен, ведь он не любил западную военную стилистику и совершено признавал удобство и практичность русской национальной одежды. Этим он и руководствовался, и в армии ввел новый военный костюм, гораздо более удобный, да и, безусловно, по родному воспринимаемый солдатами как создание чисто русское, «превратив солдат в офицеров в картинных коренастых мужиков “a la Russe”».

Второй пример мы приведем по вооружению. (Выше мы упоминали о том, что именно Александр III лично опробовал пулемет «Максим» и обеспечил приход этого оружия в нашу армию.) Но пулемет – это средство специального вооружения, а у каждого солдата должно быть и весьма современное его личное оружие, которое в первую очередь и применяет он в бою. Как с этим было в нашей армии?

До царствования Александра III русская армия была в основном вооружена винтовками иностранного производства, в частности, системы Бердана и системы Крнка. Они не слишком совершенны и в русско-турецкой войне 1877–1878 годов заметно уступали английским винтовкам системы Мартини и Пибоди, бывшим на вооружении в турецкой армии.

Плохое положение говорило само за себя и в 1882 году Главное Артиллерийское Управление России поставило перед нашими изобретателями важную задачу – создать свою русскую многозарядную винтовку. Подготовка и конкурс заняли немало времени, а творческое состязание было очень серьёзным. Достаточно сказать, что в конкурсе принимал участие талантливый бельгийский изобретатель Леон Наган (создатель знаменитого револьвера).

В 1889 году русский оружейник С. И. Мосин предложил государственной комиссии свою трехлинейную винтовку (калибр 7,62 мм), созданную на основе его же однозарядной винтовки. В 1891 году винтовку с некоторой доработкой приняли на вооружение нашей армии. 16 апреля 1891 года Александр III утвердил образец этого оружия, но из названия винтовки вычеркнул слово «русская», проявив достойную честность (ведь при доработке были заимствованы некоторые идеи Леона Нагана…). Вот с тех пор на вооружении нашей армии и находилась безотказная «трехлинейная винтовка образца 1891 года». (Уместно пояснить, что «три линии» – это устаревшая русская мера длины, согласно которой каждая из трех линий равна одной десятой дюйма или по 2,54 мм, а всего получается 7,62 мм.)

В предыдущей главе мы говорили, что век Александра III был подлинной эпохой русских путешествий (от Миклухо-Маклая до Ухтомского и Пржевальского!). И все эти путешествия имели своей целью не только научное, но и военное значение. Россия желала узнать, какие земли располагаются на Юге и Востоке, какие силы руководят тамошней жизнью, какая польза может обнаружиться для нашей страны и какими могут быть наши отношения с этими территориями?

Император проявлял внимательность к ходу и результату этих экспедиций. Но нужно отметить, что, высоко оценив их научное значение, он не увлекался их военными выводами и не склонялся к завоевательной восточной политике. Император был искренне восхищен мужеством и старанием Пржевальского и его людей. Он лично встретился с членами его экспедиции и по ходатайству дал им всем очередные чины, всем назначил пожизненные пенсии и наградил Георгиевскими крестами, лично вручив их путешественникам. (Напомним, что Александр III крайне редко награждал этим особо значительным орденом, а здесь даже имело место его личное царское вручение каждому из награжденных!)

Император имел подлинное искреннее уважение к неукротимому духу странствий и первооткрытий, владевшему Пржевальским, и с большой печалью принял известие о его безвременной смерти. Подчеркнув глубокое признание заслуг покойного, царь сам возглавил подведение итогов конкурса на лучший памятник первопроходцу и сегодня всем известный монумент отобран лично им.

Но… Но даже будучи весьма впечатлен путешествиями и научными трудами Миклухо-Маклая, Ухтомского и Пржевальского, Царь-Миротворец отнюдь не увлекался экспансионистскими идеями и сохранил мнение, что России вполне достаточно своих собственных территорий и главная задача Россиян – это достойно обустроить доставшиеся им земли и развить на них мощное хозяйство, которое сделает нашу страну сильной и во всём преуспевающей. А какая из наук оказала на него наибольшее влияние в приходе к таким выводам? Мы решили, что это была история. Все современники признают, что она его особенно интересовала, и он с малых лет внимательно вникал в события русского прошлого. Об этом сообщают близкие ему люди, а особенно много и тепло об этом повествует С. Д. Шереметев.

Нам нет необходимости повторять сообщения графа Сергея Дмитриевича по этой линии жизни императора, но, очевидно, мы должны упомянуть, что ещё, будучи Цесаревичем, Александр Александрович участвовал в занятиях русских исторических обществ и являлся Почетным председателем Русского Исторического Общества.

Наследник постоянно принимал участие почти во всех занятиях общества и оно всегда было предельно сдержанным и скромным. На занятия, проходившие в доме С. Д. Шереметева, он приходил по черной лестнице и, стараясь не привлекать к себе особого внимания, занимал место позади, недалеко от входной двери.

Его познания по русской истории были весьма достаточными и во многом даже детальными. А особенно привлекали его внимание времена Петра I, Екатерины II, Николая I и… История Лжедмитрия! Размыслительное обращение к действиям такой загадочной личности как царь Дмитрий I (Лжедмитрий) в свою очередь способны говорить о живом и неравнодушном отношении Наследника, а потом и правителя страны к самым непростым периодам истории Отечества.

С русским историческим прошлым Цесаревича знакомил известный историк С. М. Соловьев и академик Я. К. Грот. Их труды обрели добрый результат, Цесаревич получил хорошо систематизированные знания о русском прошлом и как равный мог участвовать в обсуждении самых серьёзных вопросов прошлого своего Отечества.

Совершенно удовлетворенный этим, Я. К. Грот в своём «Обращении» к Августейшему ученику в 1873 году писал, что правителю никогда и никак нельзя умалять величие исторической науки, этой особой отрасли знания, «успехами которого измеряется степень просвещения». И Учитель был совершенно уверен, что в этом суждении будет вполне понят своим учеником.

Кстати, Александр III на всю жизнь сохранил теплое уважение к своим учителям и старался оказывать им возможное содействие, а историка С. М. Соловьева подлинно оберегал от житейских неладностей. Будучи Цесаревичем и став императором Александром III, интересовался новыми трудами по истории Отечества, получал журналы «Исторический архив», «Русская старина» и другие и к их выступлениям относился со вниманием. Но нередко и с немалой долей критичности. Так он во многих случаях не одобрял работы Бартенева и Семеновского, по его мнению, «грешивших против приличия и порядочности», и считал, что оба издателя недостойно «заигрывают с публикой».

Император непременно поощрял практические занятия и исследователей и их полевые работы. Именно он желал привести в строгий порядок проведение археологических раскопок. 11 марта 1889 года было опубликовано его высочайшее повеление, согласно которому «исключительное право производства и разрешение с археологической целью раскопок в империи, на землях казенных, принадлежавших разным установлениям, и общественных предоставляется Императорской Археологической комиссии. Все учреждения и лица, предполагающие производить подобные раскопки, обязаны входить в предварительное сношение с Императорской Археологической Комиссией».

Император был отзывчив и на оказание помощи в защите и сохранении отдельных памятников русской истории. Вот ярославский пример такого отношения к Наследию.

Осенью 1887 года город Углич посетил ярославский губернатор Алексей Яковлевич Фриде. Познакомившись с городом, был очень опечален плохим состоянием дворца удельных князей. Заручившись пониманием и поддержкой горожан, он направил свои предложения по реставрации на императорское утверждение. Царь отнесся к этому с сочувствием, его Высочайшая резолюция была краткой, но совершенно положительной: «Весьма желательно».

В этих двух словах хорошо запечатлелось как понимание императором высокой ценности памятников исторического наследия, так и его желание содействовать сохранению материальных свидетельств прошлого, чтобы оно укрепляло и развивало национальное чувство русских людей.

Но, может быть, уважение и любовь к национальным началам Царя-Хозяина ещё ярче проявлялись в его отношении к произведениям русской культуры. Уважаемые читатели, давайте побеседуем об этом в следующей главе.

Отношение к русской культуре

С чего может быть начат рассказ об отношении императора к русской культуре? Мы не случайно с первых же строк упомянули о национальном характере восприятия явлений культуры Царём-Хозяином. Для него именно таковое восприятие совершенно являлось первостепенным. И «малообразованный» царь с немалым вниманием относился к главным направлениям её развития. И, конечно, всегда интересовался новостями русской литературной жизни.

В царской семье величайшим уважением пользовалось творчество Ф. М. Достоевского. Император был одним из его почитателей, имел с писателем добрые отношения, в своём кругу немало обсуждал его новые книги. После смерти классика он начислил пенсию его супруге, и в целом семья Достоевских могла засвидетельствовать его попечение о себе.

Александр III следил за новинками литературы, находил время знакомиться с ними. В царской семье была традиция общих чтений, при которых сам император читал вслух. Особенно часто такое чтение у него случалось для императрицы Марии Фёдоровны. Литературных новостей царь не пропускал и не бывал склонен слушать о них мнения своих сотрудников и знатоков литературы. Лично сам он придавал большое значение творчеству Ф. М. Достоевского как яркому проявлению русского гения в культуре.

Долгое время, особо в молодые годы, он восхищался произведениями Льва Толстого, пока не разошелся с ним во взглядах на общественную обстановку России. Не мог император принимать и философские искания Толстого, полагая, что здесь его замечательный современник совсем не на то, что может быть полезным для России, направляет своё внимание.

В александровские времена, как и во весь XIX век, для русского просвещенного общества огромное значение имели сценические искусства и в первую очередь театральные. В своём влиянии на общество они не уступали литературе. Так вот в отношении к театральной жизни Царь-Хозяин был на диво «самодержавен»! Именно он отменил монополию императорских театров и разрешил частную театральную деятельность. Именно так появились МХАТ и многие другие театры. Шотландский искусствовед Мюррей Фрейм чётко заявляет об этом, что отмена театральной монополии стала важным вкладом Александра III в развитие русской театральной культуры.

И это действительно так. И это совершенно соответствовало «русскому курсу» Царя-Хозяина в развитии национальной культуры. А ведь дирекция императорских театров испокон веков предпочитала иностранный репертуар в явный ущерб нашему русскому. Лидером протеста против такой репертуарной политики и главным её критиком стал А. Н. Островский. Тогда широкую известность приобрела его работа «Записки о положении драматического искусства в России в настоящее время».

Он направил эту свою работу министру внутренних дел Н. П. Игнатьеву и получил первое в стране разрешение на чисто национальный русский театр. «Записки» А. Н. Островского опубликовали в «Правительственном вестнике» 9 марта 1882 года, и её главные мысли были поддержаны императором.

Мюррей Фрейм в своём исследовании замечает, что «решающим фактором стала отмена монополии, поддержка царём патриотических тенденций в русской культуре». Отмена монополии была радостно встречена деятелями культуры, которые «объявили Александра III освободителем русского театра». Вот такая неожиданная «самодержавность» в искусстве. И театральная жизнь быстро и ярко расцвела; среди частных театров сразу стала популярной «Частная опера» Саввы Мамонтова, её роль в русском театре оказалась передовой и полезной.

И появилась целая сеть субсидируемых народных театров, которые имели перед собой главные задачи: обеспечить народ содержательными пьесами и достигнуть полного понимания того, что коммерческие соображения должны в их работе уступить место задачам повышения культурного уровня населения страны. (Не правда ли, это высокий государственный национальный подход? Не позабыли о подобном в наш век?)

Таких театров в России вскоре стало очень много, они появились во всех промышленных центрах страны, каждый губернский город непременно имел такие учреждения культуры. Государство неизменно проявляло к ним деловую благосклонность и, в частности, финансировало попытки Общества трезвости расширять сеть таких театров. И эти театры нередко финансировались фабрикантами. Государство поощряло такие действия капиталистов.

Императору было доступно понимание ярких творческих успехов отдельных исполнителей. Может быть, одним из особо памятных примеров такого понимания стал случай с юной звездой русского балета Матильдой Кшесинской.

Третьего марта 1890 года в балетном классе императорского театрального училища проходил выпускной экзамен. На торжественном акте присутствовала царская семья и сам император. После экзамена все собравшиеся прошли в праздничный зал и стали занимать предназначенные им места. И вдруг царь своим могучим голосом спросил: «А где же Кшесинская?» Её подвели к правителю России, и император милостиво пожал ей руку и пожелал: «Будьте украшением и славой нашего балета».

Знаменитая балерина потом так вспоминала об этом: «Слова государя для меня звучали как приказ. Быть славой и украшением русского балета – вот то, что теперь волновало моё воображение. Оправдать доверие государя было для меня новой задачей, которой я решила посвятить все мои силы».

Царь-Хозяин был не чужд внимания к развитию разных направлений русской культуры. И, разумеется, такая значительная её сфера как архитектура не была исключением.

Мы решимся сказать, что именно на неё оказали наибольшее направляющее воздействие эстетические вкусы и национальные убеждения Александра III. И в целом, нам кажется, что в русское дореволюционное время именно произведения архитектуры оказывали наибольшее впечатление на самые широкие массы населения. Литература и театр были ещё мало доступны простым слоям русского народа, а памятники зодчества были постоянно видны всем и о красоте, и величии безгласно, но мощно вещали всем и каждому. И русский национальный гений, должно быть, с наибольшей массовостью проявился именно в созданиях архитектуры. Лучшим доказательством этого могли бы быть храмы, дома, хозяйственные постройки русского Севера, красноречиво говорящие о зодческих способностях и увлечениях крестьян, самого многочисленного сословия России.

И, обращаясь ко взглядам императора Александра III на развитие русского зодчества, мы видим, что и в этом он был убежденным сторонником возрождения и продвигания национальных образов и мотивов. Стоит припомнить, что в 1882 году, во времена начала строительства в Санкт-Петербурге храма «На крови», император высказал пожелание, чтобы архитектура этой церкви «следовала XVII веку, образцы коего встречаются, например, в Ярославле».

Можно ли было ещё понятней и определенней высказывать свои национальные предпочтения в зодчестве? В Петербурге появился храм, своим обликом, казалось бы, совершенно не совместимый с классическим обликом северной столицы, но совершенно обращенный к нашим национальным истокам в зодчестве; после этого «русский стиль» по всей империи стал преобладающим, уверенно ища пути своего нового развития.

Мы полагаем, что такие события в российской архитектуре, как строительство храма «На крови» или открытие храма Христа Спасителя, были знаковыми для всей нашей изобразительной архитектуры.

Национальный вектор её развития именно ими подчёркивается и утверждается с предельной отчётливостью, немалая знаковость по отношению к мировой культуре ясно прозвучала уже в самих календарных строках событий: в 1883 году в Нью-Йорке происходит открытие Бруклинского моста, а в России в дни коронации Александра III происходило открытие храма Христа Спасителя.

И американское и русское события – оба громадной значимости. Каждая из стран – создательниц заявляет миру о своих творческих силах и устремлениях. И если Америка утверждает вселенский смысл своих технических обретений, то Россия подчёркивает своё желание сохранять и украшать национальную самобытность.

Национальная самобытность в эпоху Александра III прочно утвердилась в творчестве русских зодчих и проложила себе дорогу не только в храмовое строительство, но и в создание самых мирских построек – зданий общественного и жилого назначения. Насколько уверенно она прокладывала себе путь на этих направлениях, ярким примером может быть такой чисто бытовой объект как знаменитый дом купца в Москве.

Национальный стиль весьма привлекал Царя-Хозяина. И он не скрывал ни своих искренних симпатий к его произведениям, ни своего осуждения зданий и монументов, чьи образы были навеяны западным искусством. Так, например, ему совершенно не нравилась церковь в Александрии, построенная едва не по образу немецкой кирхи. И в целом в деле церковного зодчества он оставался очень взыскательным и замечал все уклонения от «чистого византийского стиля», которым очень дорожил. В частности, он очень одобрял облик церкви в Ливадии, строго выдержанный в «православно-византийских» мотивах.

Царь полагал, что древнерусское национальное зодчество, памятники которого он отмечал в Ярославле, своими истоками когда-то имело именно Византию, и этот изначальный исток никак нельзя было забывать, и при новом развитии национального зодчества всегда следует помнить о нём. Император интересовался исследованиями современных ему ученых о судьбе национального искусства. Он нередко обращался к таким трудам. В частности, он стал одним из первых подписчиков издаваемого И. Я. Красницким журнала «Изограф», посвященного иконописи и вообще древнерусскому искусству.

Всё ли было успешным в развитии русской национальной архитектуры при Александре III? На это счет существует немало весьма разнящихся мнений. Нередко Александра III называют правителем, осуществившим решительный поворот нашего зодчества к исконным русским мотивам. В противовес этому звучат заявления о том, что Царь-Мужик грубо свернул русскую архитектуру с торного пути европейского искусства на мертвенное повторение давно оставленных и забытых «русских» образов.

Есть и мнения о том, что Александр III – это первый зачинатель эпохи протомодерна: «что это при нём отчетливо прорезался в действительность неорусский стиль», плавно перелившийся в модернистские решения. И что это при нём классической стройности объектов пришлось отступить перед ассиметричными интерьерами с разнообразными, прежде небывалыми связями. Но и эти теоретики признают, что при утрате классической стройности архитектура обрела… уют!

А для утверждений об Александре III как пропагандисте своеобразного «Русского протомодерна» приводят образы из среды, самой ближней к рабочей повседневности императора. Например, его рабочий кабинет был отделан дубом с керамическими плитами. Первая стадия работ была завершена в октябре 1886 года. Оформлением занимались мебельщики Ф. Мельцер, Ю. Бергман, Е. Шрадер, а ковры и кожаные элементы исполнила фирма Ф. И. Коровина. И действительно в оформлении кабинета совершенно ясно звучали мотивы не только «русские», а и с явной модернистской окрашенностью.

Всегда ли были удачными вдохновляемые Александром III «русские» создания в тогдашнем зодчестве? Разумеется, не всегда. И это случалось даже и при возведении построек изначально строго ориентированных на русско-православное звучание. Например, тонкий ценитель изобразительного искусства, глубоко русский писатель Б. К. Зайцев, нерадостно говорил о громадном валаамском Спасо-Преображенском соборе: «Двойственное впечатление вызывает – огромный, роскошный, но такой холодный!» И далее он размышляет, что во всём валаамском строительстве, «к сожалению совпавшем с бедной художественной эпохой середины и конца XIX века есть вообще дух грандиоза. Нечто от Александра III, нечто, связанное и с игуменом Дамаскином, ненасытной и мощной фигурой».

Как видим, даже такой глубокий национальный писатель, как Зайцев, отмечает конкретные и очень большие, по его мнению, образные неудачи в реализации идей «русского стиля». Но нужно признать, что в целом в искусство зодчества эпоха Александра III принесла живое внимание к национальным истокам и широкий поиск развития национального стиля.

Мы полагаем, что в немалой мере это относилось и к сфере ваяния. Император желал создаваемым памятникам убедительной реалистичности и понятности для простых людей. (Именно этим он руководствовался при отборе лучшего варианта памятника Н. М. Пржевальскому.) Но требование «русскости и понятности далеко не всегда приводило к желаемому успеху в их реализации. Нам кажется, что убедительным примером такой творческой неудачи стало создание памятника Александру II. Стоит припомнить историю его появления.

В кругу людей, близких к императору, находились и некоторые теоретики изобразительного искусства. Таким, в частности, был П. В. Жуковский, архитектор и исследователь российского искусства. Он являлся одним из тех, кто мог обоснованно говорить о дружеской близости к царю. Современники, в частности, известная тогда писательница Е. П. Леткова отмечали, что Жуковский часто бывал и даже подолгу жил в Гатчине, встречался и беседовал с императором.

И однажды их дружеская беседа возле топящегося камина пришла к памяти покойного императора Александра II. И царь высказал сожаление, что его отцу, столь любимому простым народом и особенно крестьянами, до сих пор не создано никакого достойного памятника.

Жуковский поинтересовался причинами такого недопустимого промедления, и царь рассказал, что к делу не раз приступали, но результаты конкурсов каждый раз совсем не впечатляли ни конкурсную комиссию – ни его самого. Жуковский не мог не спросить, а каким же его августейший собеседник желал бы видеть памятник Царю-Освободителю?

Александр III честно сказал, что, не будучи скульптором, он не может с ясной определенностью ответить на такой вопрос, но очень желательно, чтобы «всё было просто и священно». Жуковский увлекся таким пониманием и взялся за разработку проекта. Но и его вариант отнюдь не впечатлил императора, желаемых «простоты и священности» он не усмотрел.

Тогда великий князь Владимир предложил привлечь к созданию монумента ведущих творцов – архитектора Н. В. Султанова и скульптора А. М. Опекушина. Царь согласился, и разработанный Султановым, Жуковским и Опекушиным проект был им принят. Но после его исполнения очень многие отнюдь не высказали восторга, находя созданный ансамбль торжественным, масштабно впечатляющим, но вовсе не обладающим душевной проникновенностью. И мы согласны с такими оценками. Кажется, у Н. В. Султанова, П. В. Жуковского и даже у А. М. Опекушина совсем не получилось желаемого царем «простого и священного».

Но мир изобразительного искусства чудесно широк, и в нём у каждого из нас есть любимые сердцу желанные сферы. Что было самым любимым для Александра III? Мы думаем, что таковой любимой областью творчества для него стала живопись. Интерес к этому виду искусства у него появился ещё с 6-ти лет. Цесаревич имел в своей образованности существенные пробелы, но его искренний живой интерес к искусству помогал что-то успешно восполнять. И ему в этом стали помогать его жена и очень близкий к нему, ко Двору художник Алексей Петрович Боголюбов.

Живой интерес к живописи, возникший у «малообразованного» наследника, многие сперва вовсе не восприняли как нечто глубоко душевное и постоянное. И это вполне естественно, ведь большинство членов царской фамилии всегда интересовались живописью, а коллекционирование достойных полотен давно стало правилом хорошего тона.

Но самым серьёзным и красноречивым подтверждением серьёзности увлечения Цесаревича явилось его заявление создать в столице Русский музей, в основу которого должна была лечь его собственная коллекция произведений российских мастеров кисти. Вот такого масштабного национального подхода к коллекционированию царская фамилия ещё не знала.

А масштабность с самого начала была впечатляющей; так, в 1870 году Александр Александрович приобрел всю «русскую часть» знаменитой коллекции московского купца Василия Кокорева, а это было 140 полотен лучших отечественных мастеров!

Как выдающийся коллекционер и глубокий ценитель искусства Цесаревич стал признаваться всем русским миром собирателей и знатоков произведений живописи. А потом всё это многоликое интеллектуальное сообщество стало сознавать, что Наследник в своём восприятии искусства во многом отличается ото всех своих предшественников, он отдает безусловное предпочтение работам современных мастеров. И в первую очередь – русских. И ко времени вступления Александра Александровича на престол его авторитет как коллекционера был безусловным и всеми признаваемым. Исследователи живописи, например, отмечали, что император очень хорошо различает специфику станкового и монументального искусства, и его оценки весьма основательны.

Александр III искренне и даже трепетно любил мир русской живописи, и тот стал ему настолько близок, что, очевидно, он в нём чувствовал себя не только наблюдателем происходивших в нём процессов, но и в какой-то степени и их непосредственным участником. Очевидна особо важная роль этого правителя в развитии русской монументальной живописи. Ведь до Александра III наши ведущие художники совершенно скептически относились к росписи храмов. Но курс Царя-Хозяина, твердо взятый на развитие и укрепление идейных основ Русского государства, совершил подлинный переворот в их отношении к храмовой живописи. И теперь работа «на церковных лесах» стала не только делом творчески престижным, но и проверкой подлинной меры таланта русского мастера и мерой его гражданской и творческой зрелости.

И одним из лучших примеров этого, очевидно, является творчество В. М. Васнецова. Этот художник, кажется, глубже многих осознал национально-патриотическую значимость такой живописи. О храмовых росписях он отозвался: «Это уже понятие и дело народное, и дело величайшего искусства».

И в этом император Александр III и художник Васнецов были истинными единомышленниками, Царь называл Василия Михайловича «своим любимым художником». И это были отнюдь не только уважительные слова, правитель России лично содействовал широкой популяризации васнецовского искусства. А васнецовские монументальные работы во Владимирском соборе горячо одобрил как прекрасный современный образец русского монументального стиля.

К. П. Победоносцев говорил о Владимирском соборе как о «лучшем памятнике царствования Александра III». И едва ли Константин Петрович здесь что-либо преувеличивал или в чём-то ошибался – этот храм является истинным гимном русской монументальной живописи.

А возвращаясь к творчеству Васнецова, нам следует сказать, что до самого края своих земных дней император очень сердечно воспринимал его произведения. Он планировал поручить Васнецову и роспись храма «На крови», и ряд других особо значимых работ… М. В. Нестеров вспоминает, что в октябре Васнецову был Высочайший заказ: акварелью исполнить эскизы на бумаге образов Спаса и Ипатьевской Божией Матери, родовой иконы дома Романовых. Эскизы были своевременно выполнены. Император был уже очень тяжело болен, но со вниманием осмотрел их и эскизы ему очень понравились. Зная, что конец жизни совсем близок и не надеясь дожить до полного исполнения икон, он велел сами эскизы наклеить на доски, оправить в драгоценные рамы, ими он и благословил сына и его невесту. Эти образа несли и при венчании молодых. Но нам пора сказать, что, будучи душевно обращенным к русской современной ему живописи, Царь-Хозяин был способен понимать искусство широко и многообразно. И он для своей коллекции охотно покупал, например, работы таких очень разных мастеров, как Василий Полеванов (в том числе и его едва не запрещаемые вещи!) и Генриха Семирадского (его блестящие, «несовершенно» академические произведения!).