Текст книги "Александр III. Истоки русскости"

…Вспоминая о «проводниках русских взглядов», мы не можем не сказать также о том, что, будучи наследником, Александр Александрович в содружестве со знаменитым историком Иваном Забелиным и отцом русской археологии Алексеем Уваровым выступил инициатором и попечителем создания Исторического музея, как средоточия национальной памяти русских.

И вот здесь нам уместно сказать ещё об одном моменте из истории нашего города Мышкина, связанном с событиями времён Александра III. Этот момент очень частен и скромен, но вполне достоин упоминания. Вот он – отец историка Забелина, славного исследователя Москвы и её Кремля, служил… в Мышкине!

Но возвратимся к теме «праведников русских национальных взглядов» и назовём ещё одно достойное имя.

Это граф Сергей Дмитриевич Шереметев. И мы полагаем, что нам следует подробней сказать о близости и единстве трудов графа Шереметева и императора Александра III.

Граф Сергей Дмитриевич стоял у самых истоков создания русских научных исторических обществ и был одним из их основателей и руководителей. Так, известное и авторитетное Общество любителей древней письменности (ОЛДП) создали в 1876 году. Это было в доме князя Павла Петровича Вяземского в Санкт-Петербурге на Почтамтской улице. (А не лишним будет сказать, что граф Сергей Дмитриевич был зятем князя Вяземского). Так, тогда среди учредителей Общества были и сомыслитель Александра III граф С. Г. Строганов, сам Шереметев и известный исследователь прошлого Н. П. Барсуков.

Их ходатайство поступило к Цесаревичу, и Александр Александрович его весьма активно поддержал, а потом всегда оказывал Обществу свои внимание и помощь.

Сергей Дмитриевич вспоминает о дальнейшем отношении императора к Обществу: «…не переставал оказывать ему выражения своего неизменного и своеобразного внимания». А посещая его создающийся музей, «поддерживал начинание своими личными вкладами рукописей, предоставлял отдельные предметы древности и искусства для их изучения».

Александр III не только лично знакомился с изданиями ОЛДП, но и относился с «ласковым вниманием» ко многим учёным, работавшим в обществе, оказывая им этим самым «нравственную поддержку, воодушевлявшую на служение дорогому делу».

Сергей Дмитриевич Шереметев не раз говорил, что, по его мнению, любовь Александра III к древнерусскому искусству во всех его проявлениях, будь то русская былина или песня, древнецерковное пение или иконография, рукописные книги или архитектура во многом была унаследована именно от матери, императрицы Марии Александровны.

«Именно она, чуткая ко всему русскому начинанию, первая отнеслась к Обществу не с обычным сухим сочувствием, а с живым деятельным участием» и взяла его под своё покровительство, уполномочив своего секретаря быть на всех заседаниях.

И Александр III твёрдо продолжил эту линию отношения к Обществу, исследующему древнерусскую культуру. И своё уважение засвидетельствовал присвоением этому Обществу почётного именования «Императорское».

Не меньшее (если не большее) значение Александр III придавал работе Русского исторического общества (РИО), членом которого он стал ещё в 1873 году. С. Д. Шереметев о тех временах вспоминает с проникновенной теплотой: «…только Александр III сумел придать заседаниям ту задушевность, которая была немыслима в его отсутствие». Его присутствие «сразу придавало всему жизнь. Непринуждённо допускались рассуждения, в которых он сам принимал участие со свойственной ему величественной скромностью, и впечатление присутствия было чарующее».

…Такая живая и непринуждённая заинтересованность Наследника в делах и занятиях чисто русских очень быстро стала общественной. Как к этому отнёсся высший свет, тогдашняя русская элита? Эта искренняя «русскость» Цесаревича в высшем свете была воспринята сперва с полным равнодушием, затем с недоверием, а дальше отношение многих вылилось в снисходительное непонимание.

Но, со свойственными ему твёрдостью и прямотой, Цесаревич не придавал этому ровно никакого значения и уже с середины 1860-х годов оказывался в центре идейно-политической борьбы, воплощая надежды консервативных интеллектуалов, которых в обществе несколько отчуждённо называли «русской партией».

В неё входили М. Н. Катков, Ф. М. Достоевский, И. С. Аксаков и их друзья. Эта «партия» отнюдь не была монолитной, между славянофилами и заведомыми консерваторами всегда шли споры, но они сходились в одном – в разумности идеи укрепления в России веса русского начала и решительного неприятия как радикализма народников, так и «аристократического интернационализма» космополитичной бюрократии.

Фактически все люди «русской партии» при Александре II были оппозиционны правительству, и Наследник, по сути дела, являлся их лидером. А его постоянная связь со слоями поддержки «русскости» всегда шла через К. П. Победоносцева.

В реализации русской идеи Александр Александрович большое значение придавал изучению и популяризации событий национальной истории. Но всю свою жизнь оказывал большую поддержку русской исторической науке. Об этом в своих воспоминаниях очень искренне пишет первый директор московского Музея изящных искусств Иван Цветаев: «Особые симпатии Государя к науке отечественной истории, русской археологии и истории искусств всем известны, как известно всем образованным людям и то, что Государь при всех своих многосложных трудах находил время быть действительным председателем Императорского русского исторического Общества и лично участвовал в его заседаниях».

Ведущие специалисты изучения русской истории очень высоко ценили такую заинтересованность и такое участие царя в их общей работе. И не случайно самый прочувствованный некролог после смерти Царя-Миротворца написал великий историк Василий Осипович Ключевский.

Мы посильно рассказали о том, где и как мы видим истоки глубокой русскости Царя-Хозяина, назвав главных «проводников» русских взглядов, упомянув о большом влиянии его матери, сказав о его непосредственном участии в деятельности людей «русской партии». И мы хотели бы обратиться не только к личным душевным проявлениям русскости Александра III, но и к его государственным принципам укрепления и отстаивания национальных начал.

Германский философ Шлейермахер однажды сказал, что народ, принимающий чужое, даже если это чужое само по себе и хорошо, грешит перед Богом. Какова мысль! Она потрясающе глубока в своей религиозной и этнической сути.

И с этой философской мыслью совершенно родственно суждение такого, весьма далёкого от философских исканий человека, как генерал М. Д. Скобелев. Он принципиально утверждал, что «космополитичность европеизма не есть источник силы и может быть лишь признаком слабости. Силы не может быть вне народа, и сама интеллигенция есть сила только в неразрывной связи с народом». Как это близко к взглядам ведущих славянофилов и самого́ императора Александра III…

Кажется, эти великие истины, пройдя страшную проверку большевистского марксизма и бесстыдство сегодняшнего «либерализма», вновь обретают свои силы. Современный политолог Е. Холмогоров уверенно заявляет, что нация – это естественное сообщество, которое мы не выбираем и в котором осуществляемся как свои среди своих». Нам кажется, что по отношению к лучшим славянофилам и к русскому крестьянству Царь-Хозяин и чувствовал себя «своим среди своих».

И мы излагаем, что Александр III, человек глубоко верующий, уже интуитивно чувствовал жизненную острую необходимость развития своего национального русского идеала. Вступив на престол, Александр Александрович стал постоянно проявлять и даже подчёркивать при каждом удобном (а тем более значимом случае) русское направление своих мыслей и действий. И всему Двору очень скоро стало ясно, что это отнюдь не прихоть, а это глубоко воспринятая идея. И это уже – принцип правления.

Например, император всегда подчёркивал своё большое душевное расположение не к «новой» столице (Петербургу), а столице «старой», к Москве. Некоторые современные исследователи его правления даже называют это его отношение к двум столь разным столицам некой «лакмусовой бумажкой» его национальных устремлений. А у давних размыслителей в этом особенно красноречив С. Д. Шереметьев: «Александр III любил Москву, как не любил её никто из царей XIX века! То, что в великом князе казалось недостатком, в облике императора стало выглядеть большим достоинством».

(Императору довелось своё понимание древней столицы облечь в глубоко и сильно звучавшую едва не литературную форму: «Москва – есть храм России, а Кремль – её алтарь»).

А далее граф Сергей Дмитриевич рассуждает о том, что и Москва тоже платила царю едва не столь же равной симпатией, и вообще даже всем своим обликом в старой столице он оказывался своим. Вот как об этом сказано в воспоминаниях Шереметева: «То, что в великом князе казалось недостатком, в облике императора стало выглядеть большим достоинством».

Простое округлое лицо без следов утончённости – зато похожее и на крестьянина, и на купца, и на офицера в чине от капитана до полковника. Огромная сила вместо светского изящества – зато свой, понятный. Именно эта сила породила массу исторических анекдотов. Был популярен рассказ о том, как увидев императора на перроне, прогуливающимся в ожидании поезда, некий крестьянин простодушно воскликнул: «Вот это царь так царь, чёрт меня подери!» И было даже мнение о том, что Илья Муромец на картине Васнецова создавался с Александра III.

Но была и ещё одна ипостась, которая импонировала людям в Александре III – хозяин. С. Ю. Витте назвал его «образцовым начальником, образцовым хозяином. Он каждую копейку русского народа, русского государства берёг, как самый лучший хозяин не мог бы её беречь».

После этого мы с улыбкой можем сказать, что, называя Александра III – «Царь-Хозяин», мы приискали такое наименование отнюдь не первыми, С. Ю. Витте вплотную подошёл к нему ещё за сто лет до нас!

Впрочем, говоря о таком «непервенстве», мы можем пойти и много дальше. Например, в вопросе о значимости для нашей страны её древней столицы. И конкретно вот в чём: большие симпатии к Москве задолго до Александра III высказывал ещё Николай I. Он даже высказывал сомнения в правильности решения Петра I перенести столицу в Санкт-Петербург. И в целом он временами склонялся почти к будущему курсу Царя-Хозяина, говоря: «Может быть, было бы лучше цивилизовать Россию на свой собственный лад?»

Да и не один Николай I высказывал такие сомнения. Но до Царя-Хозяина они ни у кого не обретали ясности национальной идеи и национального государственного курса. По прошествии времени этот курс был оправдан и поддержан не только практикой нашей русской жизни, но и многими отечественными и иностранными мыслителями. Так, Шпенглер в своё время определил резкие и жёсткие преобразования Петра I, как «псевдоморфоз», при котором чуждая народу культура начинает довлеть над национальной. И это ведёт к искажению исторических основ национальной жизни России. Шпенглер находил их «беспрецедентными», не имеющими аналогов во всей мировой истории. Но он оговаривался, что их последствия для национальной жизни могли быть весьма неоднозначными!

Мы полагаем, что Александр III с молодых лет уже был всерьёз встревожен возможностью таких неоднозначных последствий. И он усматривал «иностранный вектор» развития русского общества как губительно опасный. Для немногих дальнозорких русских людей, тоже воспринимающих это как серьёзную опасность, казалось, уже и не было надежд изменить положение. Никаких ободряющих сигналов и ориентиров не наблюдалось…

Современная исследовательница Елена Зименко в своей работе «Тяжкое бремя царской власти» замечала: «Действительно, надо быть провидцем, чтобы предположить из 1845 года, что младенец войдёт в историю под именем Миротворца и что годы его правления ознаменуются обращением к русскому стилю (именно – русскому!) в большом и малом».

Далее исследовательница рассуждает о том, каким же увидела Россия этого необычного императора, и отвечает, что, наверное, «самым правильным словом будет “естественный”». Он ничего из себя не изображал, не напускал на себя никаких чужих свойств и качеств. И это очень ясно проявилось уже и в его ранних портретных изображениях.

Так, Крамской писал его портрет почти год, закончил в августе 1875 года. «К этому времени в Наследнике появились властность и сила. Но главное – обозначилась некая величественность, которую будут впоследствии отмечать многие современники».

И не следует думать, что свойства Александра Александровича заметили и отразили в своих произведениях лишь художники, люди особой принципиальности. Нет, это их же честно фиксировали фотографии. Так широко известна прекрасная литография, исполненная с фотографии, выполненной К. И. Бергамаско. «Литографии особенно удалось выражение света тёплых глаз Наследника, так резко отличавшихся по выражению от холодных глаз его деда и невыразительных водянистых, чуть навыкате, глаз отца. А вскоре Цесаревич обзавёлся бородой… Борода соответствовала его внутреннему состоянию и вскоре стала приметой нового царствования».

Выше мы уже отмечали, что окружение Наследника быстро отреагировало на такой облик будущего правителя, и у него вскоре появилось немало последователей. И Е. Зименко говорит об этом же: «Сановники тоже стали отпускать бороды. Эта мелкая деталь на самом деле говорила о многом. Во-первых, у русского царя бороды не было со времён Алексея Михайловича. То есть весь XVIII и три четверти XIX века. И вот – новый царь, в котором с трудом можно было отыскать каплю русской крови, возвратился к исконной части национального облика». (С улыбкой можно было вспомнить ещё странную допетровскую поговорку: «Борода – в честь, а усы – они и у кошки есть!» Звучало бы это забавно, но говорит уже о многом.)

Личный пример царя в продвижении и укреплении проявлений русской национальной жизни, конечно, имел прямо таки повелевающее значение для высшего русского общества. Но Царь-Хозяин хорошо сознавал, что этого недостаточно, во имя будущего следует заботиться о национальном воспитании детей и молодёжи. Из этого во многом и проистекает, например, его забота о низших школах и его упорядочение жизни высших образовательных учреждений. И царя хорошо понимали лучшие русские педагоги того времени. Так, В. Н. Сорока-Росинский отозвался на повышение внимания к начальным школам прекрасно верными словами: «Национальное воспитание – суровый долг перед народностью».

Вопросы национального воспитания император в первую очередь осуществлял в своей собственной семье. Так, курс истории для его сына Георгия по личному поручению Александра III читал сам Василий Осипович Ключевский. Лекции Василия Осиповича были весьма ценны уже тем, что их создатель отнюдь не восхвалял весь допетровский период истории России, а тонко различал естественность хода исторического развития и его неразумное формирование. И особенно глубоко и зорко он это исследовал на примере правления Ивана Грозного. Он размышлял, что «положительное значение царя Ивана Грозного в истории нашего государства далеко не так велико, как можно было думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, который производила его деятельность.

Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильно подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устройство пошло бы легче и ровнее, чем это было при нём и после него.

Важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнейшее отрицательное значения этого царствования – царь Иван был замечательный писатель, пожалуй. Даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец.

Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбуждённости лишило его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого окончил тем, что поколебал сами основания этого порядка».

Ключевский в своём «Курсе Русской истории» и в своих лекциях был очень далёк от желания всегда и во всём оправдывать и похвалять русских самодержцев, он всегда и во всём шёл от своего реального видения событий русской истории. И донося до слушателей (даже если это и царские дети), он говорил, в частности, что характеризуя время Ивана Грозного, Карамзин если что-то и преувеличивал, то очень немного, поставив правление этого царя как одно из прекраснейших по началу, а по конечным результатам – наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени.

И заканчивал ярким и сильным выводом: «Вражде и произволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырём, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше которого враги и сидели».

Что говорить, Александр выбрал для обучения своего сына русской истории учителя честного в своих взглядах и родной стране глубоко преданного.

…Но возвратимся к конкретным проявлениям «русского курса» Царя-Хозяина в повседневности его правления.

Современный исследователь А. А. Мешанина рассказывает, что Александр III, даже и в свои зрелые годы, нередко бывал совершенно нетерпим и даже вспыльчив к случаям неуважения к русскому прошлому. И с доброжелательной иронией цитирует высказывания современников, что император, скорее, напоминал не Романовых, а первых московских князей, скопидомов, обирателей. Национальное для него всегда было выше иноземного.

И император отчётливо сознавал, что национальная самобытность ничего общего не имеет с отсталостью и никогда не был сторонником научного и культурного изоляционизма.

А говоря о постоянном царском покровительстве национальных исторических исследований, он благодарно заявляет, что «не будь таких людей, бесконечно преданных России и её истории, способных понимать проблемы науки в целом и при этом входить в её частности, умевших привлечь к работе лучших учёных и добиться разрешения работать даже в закрытых архивах Императорского Двора, сегодня мы были бы лишены не только многих исторических источников и написанных на их основании сочинений, но и достойного примера служения своему Отечеству, славу которого они видели в его многовековой истории и культуре».

…Порой кажется, что Царю-Хозяину в русской жизни едва ли не до всего было дело. Он сам во многом культивировал русский национальный вкус – от архитектуры до военной формы и ношения бороды! И его поступки, и действия часто оказывались для общества высоко значимыми.

Историки и прошлого, и нашего времени нередко отмечали, что после Фёдора и Иоанна Алексеевичей Александр III первым принял русский национальный облик и вообще любил всё русское: говорил предпочтительно на русском языке, читал русские газеты, поощрял русских писателей и учёных, занимавшихся русской историей и отыскивающих русские древности, и очень любил русскую музыку и архитектуру. Такие отзывы мы встречаем у очень многих авторов – от Д. И. Иловайского до Н. И. Билярминова и Е. Ростовцева.

До всего было дело. И вот совсем, казалось бы, для государства невеликого случая – музыковед о. Аристарх Израилев, создатель камертонов для изучения колокольного мастерства, демонстрировал их самому Государю Императору. И Царь-Хозяин уделил внимание и его камертонам, и его акустическим приборам, и оказал ему поддержку. И изобретатель был очень успешен, на Всемирных выставках в Москве, Вене, Филадельфии получив их высокие награды и медаль Парижской национальной Академии.

Однако этими случаями пример о. Аристарха не исчерпывается. Тот был хорошо знаком с К. П. Победоносцевым и композитором М. А. Балакиревым и многими другими товарищами современного ему русского искусства.

…До всего было дело. Духовно-национальные начинания защищались и поддерживались везде и во всём. Не забыта была и святая земля Палестины, первым председателем Православного Палестинского общества стал Сергей Александрович Романов, а в 1889 году Обществу было присвоено звание Императорского.

…До всего было дело. Задумав создание Русского музея, император мыслил один из его отделов посвятить русской этнографической теме. И задуманное, хотя уже и после него, слава Богу, свершилось. Сегодняшний РЭМ (Русский этнографический музей) и вырос из этого «семечка».

И ещё о музеях. Известно нерушимо исполняемое личное распоряжение Царя-Хозяина: все заказы императорской семьи исполнять в двух экземплярах – один для заказчиков, а другой – для музея.

…Дело было до всего. Вот, например, имя великого русского адмирала Ушакова до 1883 года не было увековечено в названии корабля. И лишь Александр III сделал это. Компетентная комиссия предложила ему для выбора именования нового броненосца пять вариантов: «Адмирал Лефорт», «Граф Орлов-Чесменский», «Адмирал Кроун», «Адмирал Синявин», «Адмирал Ушаков». Царь решительно выбрал Ушакова.

В вопросах внешних государственных отношений Царь-Хозяин тоже был подчёркнуто русским правителем. Во всём. Например, при обмене подарками с императором Вильгельмом он подарил ему – русскую тройку! (Добавим, что эта тройка Вильгельма однажды так разнесла, что он чуть не пострадал… Знаковые и подарок, и случай!)

До всего было дело. К большому удивлению Н. К. Гирса Александр III сразу же стал писать ему как деловые бумаги, так и рабочие записки… на русском! Вскоре на русский язык перевели и переписку МИД(а) с нашими представителями за рубежом. Для многих наших (!) дипломатов это стало подлинной проблемой, ведь не все из них достаточно владели русским языком.

…До всего было дело. Академия Генерального Штаба тоже сразу испытала внимание Александра III к родной истории. Её учёные впервые обратились к рассмотрению эпохи Дмитрия Донского и к общему обозрению всех войн России.

До всего было дело. Многие удивлялись, увидав императора одетым в русскую рубашку с узором на рукавах! А он недвусмысленно показал неразумность забвения национальной одежды, и нередко одевался совершенно по-русски.

До всего было дело… Иностранные вина на царском столе были заменены отечественными, кавказскими и крымскими. (У России есть всё своё собственное, и это нисколько не хуже заграничного!)

До всего было дело… В том числе и до армейской формы. Она стала не только совершенно национальной, но и гораздо проще и удобней, нежели прежняя. Полукафтаны и шаровары, цветные кушаки и барашковые шапки преобразили армию и внешне очень приблизили её к народу. Эти нововведения были вполне в духе разумных старинных действий Потёмкина и Суворова. И большинство военных людей одобрили эти нововведения. Резко отозвался о них, кажется, лишь командир гвардейского Преображенского полка князь А. И. Барятинский, заявив, что мужицкую форму он не наденет. И был немедленно отправлен в отставку.

Мы привели немало примеров активного влияния Царя-Хозяина на поворот русской жизни к национальным истокам. Означает ли это, что во всех своих национальных начинаниях император был, несомненно, прав и благотворно успешен? Мы полагаем, что это было далеко не так.

Мы думаем, что слишком безусловная прямолинейность его действий не всегда заканчивалась успешно, а особенно в вопросах укоренения «русскости» в жизни национальных окраин империи. Здесь его национальный курс нередко бывал близок к воинствующему национализму, который выражался в настойчивых попытках русификации инородцев. Александр III ясно понимал опорную стержневую роль русского народа в своей империи и всемерно старался расширять его государствообразующее влияние. Нельзя не одобрить его решение утвердить русский язык в качестве единого государственного, но едва ли можно согласиться с запретом обучать «инородцев» их родному языку. И едва ли можно признать реалистичными старания русифицировать Польшу и простыми мерами решить «еврейский вопрос».

И российская Польша, и российские евреи – это были самые непростые и больные моменты в национальной политике российских императоров. Курс Александра III на этом направлении был жёстким и однозначным: «царство Польское – это всего лишь одна из частей Российской империи, которой не следует ничем отличаться от остального её пространства»; а вся жизнь евреев должна быть подчинена «Временным правилам»[4]4
  «О порядке приведения в действие правил о евреях» – нормативный документ кабинета министров Российской империи, был опубликован 3 мая 1882 года. – Прим. ред.


[Закрыть], изданным в 1882 году, установившим так называемую «черту осёдлости».

Например, что она означала.

Фактически она разрешала основной массе еврейского населения постоянно жить лишь в западных и южных губерниях европейской части России, то есть на территориях Украины, Белоруссии, Литвы и Польши. Но и там их пребывание имело ряд очень серьёзных ограничений. Так, «Временные правила» 1882 года запрещали им приобретать недвижимость в черте осёдлости – Бессарабской, Виленской, Волынской, Гродненской, Ковенской, Минской, Могилёвской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсонской, Черниговской и Киевской губерниях.

Однако и там евреям нельзя было жить в сёлах, а также в городах Киеве, Севастополе и Ялте. Вне черты осёдлости могли жить евреи – купцы первой гильдии, лица с высшим образованием и специальным образованием, а также ремесленники, отставные солдаты и потомки этих категорий еврейского населения.

«Временные правила» в дальнейшем получили ряд строгих ограничительных дополнений. Так, в 1887 году был принят закон, в котором вводилась процентная норма приёма евреев в средние и высшие учебные заведения и городские уездные училища. В черте осёдлости эта норма составляла 10 процентов от общего числа учащихся; вне черты осёдлости – пять процентов, а в столицах – три процента.

В 1889 году ограничили доступ евреев в адвокатуру, в 1890 году запретили выборы их в земства и городское самоуправление, а в 1891–1892 годах из Москвы выселили двадцать тысяч евреев – отставных солдат и ремесленников вместе с их домочадцами. Предельно суровые действия…

Как относилось русское просвещённое общество к политике Александра III относительно поляков и евреев? Это отношение, конечно, не было единым. Большинство государственно мыслящих людей соглашались с такой русификаторской и запретительной политикой. Интеллектуальные меньшинства сомневались в её разумности и успешности и сочувствовали евреям и полякам. О поляках справедливо отзывались, что этот народ совсем не поддаётся ассимиляции. И были абсолютно правы. Наличие древних истоков своей государственности, глубокая историческая память, талантливая национальная интеллигенция, яркие этнические особенности – всё обуславливало неискоренимую «польскость» поляков.

Ещё сложней оказывалось с евреями. Их высочайшая деловая пассионарность оказалась полной и тяжёлой неожиданностью для малоподвижной основной массы населения Российской империи. И очень быстро евреи сосредоточили в своих руках значительные экономические средства и утвердились в ряде командных позиций финансового и промышленного капитала. (Достаточно сказать, что к 1905 году 60 % купцов первой гильдии – евреи.) В сочетании с этнической и конфессиональной сплочённостью этой нации такое положение не могло не озаботить правительство России.

Но методы сдерживания еврейской деловой активности и даже территориальное ограничение их продвижения, кажется, не принесли желаемого успеха. К тому же, на юге страны, особенно в малороссийских губерниях, возникли крайне острые национальные противоречия, нередко заканчивающиеся еврейскими погромами. Правительство вооружённой силой сдерживало и гасило эти вспышки, но коренного решения вопроса так и не было найдено на протяжении всей истории дореволюционной России. И мы не можем сказать, что «еврейский вопрос» совершенно разрешён в наши дни. Он получил новую глубину, новую социальную окраску, новые мощные проявления, но отнюдь не исчез. И набрал новую степень опасности, более высокую, нежели прежде.

Но обратимся к иным проявлениям национальной политики Александра III. Размышляя о национальной политике Царя-Хозяина, мы невольно сосредотачиваемся лишь на его собственных личных взглядах на этот трудный и болезненный вопрос: а обрёл ли император в русском обществе достаточную поддержку таковой политики, идя столь необычным для Романовых «русским путём»?

Мы полагаем, что понимание и поддержка именно русского населения империи была весьма значительной. Ведь все русские мыслящие, начиная со времён Петра I, испытывали тревогу и обиду за собственный народ, занимавший явно приниженное положение в европеизирующемся государстве. (Вспомним слова одного из героев 1812 года генерала Ермолова. В ответ на вопрос императора Александра I о том, какую бы высокую награду он желал для себя, Ермолов дерзко ответил: «Государь, сделайте меня немцем!» Да, иностранное засилье тогда ярче всего выражалось в образе немцев.)

В XIX веке они преобладали у нас в науке, технике, в управлении, а особенно в армии. Так, в славном 1812 году почти 60 российских генералов были этническими немцами. И даже в 1880-е годы, то есть во время наиболее яркой панславянской пропаганды, около 40 процентов постов в высшем командовании занимали люди немецкого происхождения. А в ряде министерств этот нерадостный показатель оказывался и значительно выше.

Так, в Военном Министерстве – 46 процентов, в Министерстве иностранных дел – 57 процентов, в Министерстве связи – 62 процента. И в целом треть всех высших чинов, армейских морских офицеров и членов Сената были людьми немецкого происхождения. При этом следует знать, что немцы составляли не более одного (!) процента населения России.

Мыслящая часть русских людей этим была и встревожена, и в немалой мере оскорблена. И в этой тревоге совершенно сходились взглядами и мнениями, например, даже такие разные мыслители, как Герцен и славянофилы. Все они считали, что существующая «немецкая система» управления русской страной создаёт опасный разрыв «между сердцем и главой нации».

Но при осознании этой неблагополучности положение не виделось угрожающим для России, его полагали лишь внутренней проблемой империи. Однако европейские события, в первую очередь 1866 года (после битвы при Садовой[5]5
  В сражении при Садовой 3 июля 1866 года прусская армия разгромила австрийские войска, после чего Пруссия возглавила процессе объединения Германии. – Прим. ред.


[Закрыть]) всё изменили. На авансцену европейской политики и экономической жизни выступило уже не второстепенное, а мощное государство Пруссия, и германские мотивы и во внешней политике, и во внутренней жизни нашей страны зазвучали по-новому. Возникли верные ощущения опасности германизма и тревоги за будущее России.