Текст книги "Александр III. Истоки русскости"

Сам Лев Александрович, кажется, исходил из свойственного простым русским людям подсознательного стремления служить чему-то высшему, вложенному в Человека самим Творцом. И он совершенно верил, что искра этого высшего живёт в царе-Хозяине. И смерть Александра III для Тихомирова стала крушением всех великих надежд, безвременно погасшим светильником благополучия России.

Вглядываясь в людей, пришедших к власти после смерти Александра III, он считал их вполне недостойными своих постов: «Нет ничего гнусней вида нынешнего начальства решительно везде. В администрации, в церкви, в университетах. И глупы, и подло трусливы, и ни искры чувства долга».

Свой главный теоретический труд («Монархическая государственность») он издал в 1905 году, в период уже вполне горестного шатания всего государственного организма России. Очевидно, он хотел верить, что этот труд может стать теоретическим противовесом революционным изданиям. Но «просвещённое» русское общество, уже вполне и всецело увлечённое идеей свержения существующей власти, просто не стало читать его объёмную научную книгу. Просто не приняло её во внимание. Не заметило её.

И сокрушённый этим, уже в самый разгул революционных событий, он горестно писал: «Я был слеп. Я не видел страшной внутренней гнилости России. При Александре III, видно, всё держалось личностью царя. Умер царь, и оказалась в стране гнилая пустышка».

Одинокий и никому не нужный теоретик монархизма печально вспоминает, как много при Царе-Хозяине было светлых и бодрых надежд: «казалось, что воскресала русская духовная сила и ежегодно возрастала русская мощь». И потрясённо завершает эти строки: «И какое страшное крушение!»

…Мы понимаем, что в повествованиях об историческом прошлом могут быть вполне неуместными ни прямые аналогии, ни косвенные сравнения. Но всё же мы решимся на такое. Гибель тихомировского идеала православной народной монархии из сегодняшнего дня нам видится образно перекликающейся с гибелью боевого корабля «Император Александр III» в сражении у Цусимы.

Спущенный на воду в 1901 году и вошедший в строй в 1903 году, в цусимском бою после выхода из строя флагманского броненосца он возглавил боевую колонну и с выдающимся мужеством экипажа вёл бой против подавляющих сил врага. Погиб он 14 мая 1905 (!) года. Из 867 офицеров и матросов не спасся ни один человек.

Одинокий отчаявшийся монархист, издавший в 1905 году свою обречённую на ненужность книгу, и одинокий эсминец в том же самом году, обречённый на неизбежную гибель. Несмотря на внешнюю несравнимость этих событий есть в них трагическая перекличка исторических сюжетов…

А далее общерусский «сюжет», как известно, шёл и того суровей и страшней. Дальше был 1917 год, о котором Бердяев сказал вечные в своей мрачной справедливости слова: «Ни один народ не доходил до такого самоотрицания, как русские».

Самоотрицание во всём – от тысячелетия русской государственности до её героических личностей, и от русской духовности до русской культуры. Эта культура, наращиваемая и оберегаемая Империей и во многом её «необычным императором» Александром III, была сметена, убита и осмеяна. И немногие уцелевшие её носители потрясённо оглядывались на этом пепелище великого прошлого. Слова некоторых из них уцелели и дошли до массового русского читателя. Например, это слова известного художника Евгения Лансере, сказанные уже в 1931 году, далеко от, казалось бы, самых тяжких дней великого перелома: «Всё глубже проникаюсь сознанием, что мы порабощены подонками народа, хамами: грубость, наглость, непонимание и недобросовестность во всём, совершенно невообразимые при других режимах».

Эти одинокие люди с горестью оглядывались вокруг, ища знакомые имена и лица, но чаще всего им откликалась лишь острая горечь утрат. Тот же самый Лансере, вспоминая о брате Николае, погибшем в репрессиях, говорит слова, полные боли и страдания: «Милый и чудный человек, неповинно замученный тысячу раз проклятым режимом, проклятыми “установками” и “директивами” сволочной шайки». Уцелевший от репрессий, проживший немалую часть жизни уже в советское время, художник так и не принял это «самое гуманное общество современности», напоследок отозвавшись о нём с пронзительной безнадёжностью: «…Невероятное оскудение. Конечно, это система – довести всех и всё до нищеты: нищими и голодными удобно управлять. Так всё противно, всё отравлено халтурой, шаблоном, фальшью».

Уважаемый читатель! Не уместно ли нам припомнить отзывы недавних современников Евгения Лансере, тоже замечательных художников Нестерова, Бенуа, Серова и других об Александре III… Там не было ни проклятий, ни даже тени осуждения, там, главным образом, были искреннее уважение и искренняя признательность Государю за его понимание русской культуры и русского искусства. От чего ушла и к чему пришла легкомысленная, легкодумная русская интеллигенция, так жаждавшая «революционных бурь»? Но взыскуемый ею путь вёл ещё дальше, в века XX и XXI. К чему он привёл?

Прошлое и настоящее

Куда мы движемся? Не находимся ли мы в состоянии падения, думая, что поднимаемся?

Ф. Ницше

…Однажды меня очень удивило суждение нашего современника Владимира Панкова об отношении ко времени.

Он утверждал, что оно ярко национально. Что каждый народ относится к жизненному и историческому времени по-своему. Панков заявлял, что «…У русских нет благоговения перед прошлым. Мы плохо его помним и мало знаем. А настоящее же у нас всегда нелюбимо».

Я остановился на этом суждении, поражённый его полным соответствием многим периодам русской истории, а особенно истории XIX столетия. В этот золотой век русской национальной культуры очень многие (а особенно революционная часть общества) явно не дорожили настоящим временем.

И. Панков это уверение подтверждал, говоря, что «русским людям не жалко бесшабашно тратить настоящее, ведь оно лишь ожидание чего-то, что имеет истинную ценность. Грядущее – вот что нам действительно интересно».

Я мысленно согласился с автором, отнеся это осознанное им национальное качество к нашей интеллигенции. У неё ведь настоящее чаще всего и впрямь пренебрежено серьёзным вниманием.

Если в XVIII веке она ждала воплощения вольтерьянских идей, в XIX мечтала о революции, а в XX – о приходе коммунизма, то, очевидно, мысль обозревателя относительно её национальной особенности абсолютно верна.

Не крестьянство, самое громадное русское сословие, оно-то жило сегодняшним днём! И в немалой мере чтило своё прошлое – и семейное, и духовное. Но тут я вспомнил деревенского художника Ефима Честнякова. Этот изумительный крестьянский интеллигент тоже жил именно будущим. Да ещё и совершенно сказочным, ясно отдавая отчёт, что его мир – это не что иное, как мир мечтаний! Вот его, так сказать, «программное заявление», некий девиз всей его жизни: «Гляди вперёд и покажи свои грёзы… И по красоте твоих грёз ты займёшь своё место…»

Можно было восхититься прозорливой глубиной взгляда этого самобытного творца, но можно и понимать, что этот редкостно чуткий знаток крестьянской души в первую очередь (и главным образом!) тоже мечтатель. И именно он и выявляет таковую же, что и у нашей интеллигенции, глубочайшую особенность этого самого трудового сословия России.

Я возвращаюсь к Панкову. И не напрасно. Он в своих рассуждениях приходил к выводу, что Россия – самая мечтающая страна в мире, что: «отечественному фантазёру грезилось царство правды, где властвует не принуждение правителей, не строгость законов, а диктатура Добра обращает общественную жизнь в подлинно соседско-братский союз». Ну, что же, с этим не поспоришь. И сквозь прекраснодушный XIX век, и даже сквозь жесточайший век XX и было-таки пронесено это мечтание (а скорей фантазёрство?) Из сегодняшнего дня Панкову уже легко говорить, что «наш мечтатель брался за самые беспросветные дела – за спасение Человека». Да, эти русские грёзы (и у интеллигента, и у мужика) витали в облаках.

Отсюда и вечные поиски Беловодья? Отсюда ещё и Велимир Хлебников, и Обломов, и Манилов, и отчасти даже и Циолковский, и столь же отчасти Чаянов? Отсюда мечтание о коммунистическом земном рае? И даже о «невидимой руке рынка»?

Но… Но кажется, что век XXI уже внёс столь громадные изменения в ментальную и духовную сущность нашего народа, что он сегодня уже совсем не прежний? Кажется, он начисто утратил целый ряд тех качеств, которые были присущи предкам? А в их числе и ту старинную, едва не детскую мечтательность?

Ведь нам давно пора признать, что русским, пожалуй, так и не удалось в полной мере сложиться в полноценную нацию. То есть мы не смогли в полной мере сформировать политические и культурные основы, несмотря на то, что к этим стараниям не раз обращались, а особенно системно и последовательно в век Александра III.

Но нельзя не согласиться с явным фактом того, что все эти попытки нивелировались и стирались самим нашим государством, якобы, ради целей единства империи (как царской, так и коммунистической). Достигалось ли это единство ценой утраты твёрдого русского начала? Увы, слишком часто не достигалось. Достаточно вспомнить и 1917-й, и 1989 годы с их «парадами суверенитетов». Ведь в те времена терялась верность империи не только со стороны её нерусских подданных, но и со стороны многих русских, явно утративших свою государствообразующую силу.

И сегодня история уже вполне бесстрастно фиксирует то, что наша империя на протяжении нового времени не раз терпела сокрушительные поражения, а формирование русской нации в лучшем случае всё ещё остаётся задачей будущего.

А мы, продолжая эту мысль, решимся спросить: а в сегодняшних условиях постепенного, но неуклонного стирания национальных различий и устранения национальных государств решение таковой задачи для русских реально или уже нет?

Сегодня мы не слышим оптимистического ответа на этот вопрос. А вот отрицательных (и вполне обоснованных…) услышим много. Юрий Поляков справедливо говорит, что сегодня государство снова воспринимает русских как «государствообразующий вакуум», в котором идут социально-экономические процессы разных других этнических групп.

А Ксения Мяло, ещё в 1993 году, в своей статье «Мы – народ», почти с безнадёжной ясностью осмелилась дать подзаголовок – «Войдут ли русские в XXI век?» Пояснив этот почти зловещий подзаголовок, она говорит, что русские затормозили своё формирование в качестве нации во имя создания «державно-российского, а затем и в особенности советского суперэтноса».

Но, соглашаясь с автором, мы не можем не признать, что оба суперэтноса (и российский, и советский) не выдержали испытания временем. И сегодняшняя попытка культивировать опять же «российский народ» едва ли может быть признана успешной.

И фактически Ксения Мяло соглашается с такой точкой зрения, задавая главный вопрос своей статьи: сумеем ли мы стать нацией? Или же превратимся в некий материал для создания иных наций и государств? Не угрожает ли нам сегодня опасность… завершить свою историю?

Мы понимаем, что перспективно мыслящие русские учёные видели эту опасность ещё в XIX веке. И особенно искренен и прям в таких размышлениях был… Н. Я. Данилевский. Он принципиально заявлял, что «всякая народность имеет право на самостоятельное существование, но лишь в той мере, в какой она его сознаёт и имеет на него притязания» (Имеем ли мы такие достаточные притязания?)

Нам уместно вспомнить, что книгу Данилевского одним из первых прочитал Александр III и всесторонне обдумал и оценил её, как теоретический базис для отстаивания «русскости» русских людей. Ю. Поляков подчёркивает, что Царь-Миротворец, совершенно разделяя взгляды политолога, весьма хотел поднять самооценку самого многочисленного народа своей империи и сплотить его вокруг династии и власти, чтобы русские помогали поддерживать стабильность существования империи. Кто после него с такой же силой и последовательностью занимался укреплением русских государствообразующих начал Российской империи? Никто. И никогда.

А каков результат этого? Может быть, всех резче (но и справедливей?) об этом сказал опять же Ю. Поляков. Приводим дословно: «Я утверждал и хочу повторить: русские в России, как этнос, пребывают ныне в некоем странном межеумочном положении, являясь в известной степени и народом по умолчанию, своего рода этническим эфиром, почти неразличимой субстанцией, в которой идут процессы формирования и развития других публичных, если хотите, этносов, населяющих нашу страну.

Этот “этнический эфир” всё более теряет этнические особенности и даже язык, который стремительно беднеет, наполняется англоязычными техницизмами. А разве утрата языка – это не самый прямой путь к полной ассимиляции, к безусловному исчезновению этноса?»

И ведь этот этнос (этот по Полякову – «этнический эфир») даже и численно очень быстро сокращается. Если перепись 1989 года зафиксировала в СССР 145 миллионов русских людей (из них в России почти 118 миллионов), то перепись послесоветская сообщает, что в России гораздо более скромная цифра, русские не досчитались своего племени целых 35 миллионов. Что можно сказать об этих исчезнувших миллионах? Можно и нужно сказать, что мы по печальному праву способны сегодня называться самым большим в мире разделённым народом и, может быть, столь же по праву и народом вымирающим?

И вымирающим не только численно, но и ментально культурно, духовно. Наш народ стремительно теряет как свой культурный суверенитет, так и историческую идеологию. И второе издание книги Ю. Полякова (осуществлённое в известной «коллекции Изборского клуба») выражает крайнюю встревоженность этим.

Современная реальность даёт автору этого авторитетного изборского издания слишком много оснований для крайне нерадостных и даже крайне резких высказываний об особостях русских и их судьбе. Даже известная русская отходчивость, всегда признававшаяся большим достоинством нашего национального характера, сегодня уже может быть признана серьёзным недостатком для народа, мало заботящегося о своей исторической судьбе. Ещё более грозной опасностью автор видит и хорошо известную склонность русских к ассимиляции, и уже из этого можно усмотреть опасность системного кризиса государствообразующего народа России.

Увы, всё это так. Наши национальные защитные качества очень недостаточны. Русские сегодня оказались почти беззащитны против мощного натиска так называемой «массовой культуры», валом валящей с Запада. В этом отношении мы резко и полностью уступаем многим народам Азии, Юга, Востока. Достаточно вспомнить, что в Латинской Америке (особенно в Колумбии и Венесуэле) среди молодёжи совсем не принята западная музыка. Культурная матрица этих народов на разрушена «массовой культурой» и почти вовсе не поддаётся её влиянию. Это в такой же мере присуще национальной кухне, рекламе, речи и всему жизненному укладу. Какие-нибудь подобные проявления можно видеть у нас?

Хуже того, даже в нашей литературе и нашей исторической науке мы найдём слишком мало ярких национальных проявлений. Даже за обращение к национальной тематике наш российский учёный легко может обрести клеймо «черносотенца», «красно-коричневого» или же «русского фашиста». И для него могут оказаться недосягаемыми ни научные степени, ни участие в пресловутых ток-шоу, ни зарубежные командировки.

И, наверное, уже потому смелых искренних голосов в защиту «русскости» русских сегодня по-прежнему отнюдь немного. И даже чудовищные политические поражения и подлинные международные провалы, пережитые страной при Горбачёве и Ельцине, для протеста и противодействия пробудили немногих. (Кстати, Поляков с убийственной меткостью назвал М. С. Горбачёва «лучшим немцем всех времён и народов…»)

Не менее резок и не менее ироничен политолог Максим Артёмов, иронизирующий над тем, что, кажется, полноценный русский язык уже «опочил в Бозе», уступив место грубо упрощённому скудному «рашен пиджину», Так же, как и в языке, во всём бытовом укладе жизни нашей столицы Москвы стало очень мало национально самобытного. Даже в именах магазинов, ресторанов, выставочных залов и деловых центров русское слово почти исчезло. Ох, уж если появилось даже «Москва-Сити», то сколько же здесь дешёвого поддельства и подлинного лакейства…

Это с неожиданно яркой точностью напоминает слова давнего-давнего публициста М. О. Меншикова, первым заявившего, что, увы, Россия не для русских! Каков провидец, ещё задолго до революции разглядевший наш сегодняшний день… Но этим историческим предвидением обладал и Царь-Хозяин, глубоко встревоженный опасностью утраты серьёзной государственной значимости русского народа, и всё своё царствование он старался поднять его достоинство и значение. Есть ли сегодня такое осознание роли русских как государственнообразующего народа?

Если подходить к этому поверхностно, то, конечно, следует радостно воскликнуть: Есть! Конечно, есть! И приняться подбирать доказательные факты, рассказывающие, что вот и множество статей и даже солидные книги о нём уже вышли, что в 2020 году даже выпустили роскошный альбом, посвящённый правлению Царя-Славянофила, вот и выставка, приуроченная к 175-летию рождения Императора-Хозяина состоялась! Ещё, конечно, скажут, что состоялась она и в Московском историческом музее, и на ней чего только не было представлено – и его личные вещи, и ордена, и документы, и подарки. И там были хорошо освещены все главные царские труды – от военного дела до создания Транссиба.

А если уж станут обращаться к самой последней новинке, посвящённой Царю-Миротворцу, и уже к упоминаемому нами альбому, то в нём приведены, казалось бы, самые лучшие и верные определения его правительских качеств – он назван и самым могучим из пяти последних императоров, и правителем, решавшим сверхсложные задачи сбережения страны от натиска революционного террора, и её модернизации, и достижения империей блистательного положения. В отзывах на это издание их авторы даже осмеливаются сказать, что «изо всей когорты русских императоров такое удавалось лишь Петру I и Екатерине II».

И авторы идут и дальше этого, решаясь подчеркнуть, что Александр III являлся «самым русским» императором за всю историю России». Всё это сказано поистине прекрасно, действительно подтверждает ли это сегодня факт осознания и утверждения государственнообразующей роли русских?

Мы полагаем, что совершенно не подтверждает. Что все эти чрезвычайно красивые действия – и книги, и выставки, и памятник являются всего лишь внешним оформлением, приятным декором, слабо соответствующим содержательной сути нашей государственной действительности.

А она такова, что в нашей стране нет ни единой государственной структуры, ни единого органа власти, отвечающего, или, хотя бы, присматривающего на общефедеральном уровне за проблемами русского народа именно как народа. Нет ни единого учреждения, занятого развитием его культуры, языка, состоянием уровня жизни, вопросами миграции, сохранности городов и сёл, вопросами русской диаспоры и, наконец, русской демографией… Нет ничего, посвящённого русскому народу, как не было и в советской империи. Кроме, разве что, почти в насмешку созданного бюро ЦК КПСС[6]6
  Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза (правила в нашей стране под разными названиями с ноября 1917-го по август 1991 года). – Прим. ред.


[Закрыть] по Российской Федерации, состоявшего на самых неопределённых основаниях и с самыми иллюзорными функциями и возможностями.

Действительно, такая структура была создана почти в насмешку… Огромный народ, главным образом и вынесший тяжесть небывалой войны, подвергшийся страшным по своей жестокости социальным экспериментам, невероятно (до рабского состояния) униженный удостаивался лишь этого декоративного бюро. Не было и нет ничего своего ни в вопросах культуры, ни в вопросах науки. В то время, как, например, собственные Академии наук были созданы во всех, даже и самых крохотных национальных республиках.

Невольно вспоминается полуанекдотический рассказ о командировке за рубеж замечательного русского советского писателя Распутина. Сопровождавший его мидовский сотрудник посоветовал ему на малые, оставшиеся от командировки денежки, что-нибудь купить лично для себя. Писатель поинтересовался у этого всё знающего человека: а что купить-то можно?

Сотрудник МИД(а) подсказал ему, что купить можно то, чего у него дома нет. Распутин искренне ответил: «Так… у меня… ничего нет». Вот и русского народа тоже ничего нет.

Предвидим, что нас могут почти гневно оспорить, сказав, что у русских всегда была и сейчас есть своя богато одарённая интеллигенция. Ой… Да кто бы спорил о её богатой одарённости! Но вся и беда-то в том, что в глазах этой самой русской интеллигенции любая сильная и дееспособная государственная власть, отстаивающая интересы России, чаще всего как бы уже по определению являлась злом… И эта интеллигенция (не в пример интеллигенции, скажем, Швеции, Норвегии, Дании), слишком часто была совсем не едина в своём отношении к живой ткани существования русского народа.

Наш современник, известный писатель и телеведущий Сергей Шаргунов не без горького сожаления сказал почти об этом же самом, попечалившись, что раскол – это едва не ключевое русское слово, отличающееся трагической глубиной своей сути. Раскол исторически, очевидно, всегда свойственен русской элите? И национальна ли, по строгой оценке, эта элита?

Вот здесь и возникает, может быть, самый зловещий вопрос судьбы: национальна и душевно родственна наша элита нашему народу? (Ведь кто не любит свой народ, кому не мил конкретный образ его, тот, наверное, никогда не полюбит и всё земное человечество, весь наш прекрасный земной мир… Об этом ведь тоже стоит помнить.)

Но возвратимся к России и к русским. О нашей элите сегодня начали говорить много. Много и разно. Например, уже упоминавшийся нами зарубежный русский историк князь Шаховской в своих суждениях о ней интеллигентно аккуратен. Он пытался втолковать нам, что «аристократия – это не обязательно дворяне, а всякий, кто хорошо и искренне служит России, по сути находится на пути к дворянству». И он столь же широко демократично (или же снисходительно ко всем нам?) продолжает: «Аристократия в России, конечно, есть. Такая, какая она описана ещё в древнерусской литературе. Это “лучшие люди”. И не обязательно на высоком социальном уровне или государственной шкале. Святые люди – аристократы нашего времени. Они повсюду. Но они не появляются на ток-шоу». Вот тут нам впору печально рассмеяться и не без обиды ответить русскому парижанину: «Спасибо за подаяние нищим!» Спасибо… Но такое снисхождение всё-таки сильно унижает целый сегодняшний, всё ещё большой, и отнюдь не бездарный народ.

Однако «сухой остаток» мягкословных княжеских суждений (о ток-шоу) конечно, верен. И ещё более верна та часть его, которой он и увенчал всё своё выступление. Он сказал, что безусловная вершина элиты – это Правитель государства: «В принципе монарх – это человек, воспитанный на полную отдачу себя России». И далее автор говорит о монархе: «у него всё есть, его нельзя соблазнить действовать в своих, а не России интересах, его нельзя купить».

Господи, как просто-то… Да и как иначе, если в сегодняшней России всё покупается? Только мы все об этом стараемся не говорить: история (а она вершится и пишется постоянно) об этом сегодня всё больше умалчивает. По этой теме прекрасно отозвался Ю. Поляков своим глубоким современным суждением, что официальная история – это искусство умолчания ради государственного единства. Во, как откровенно… И очень неожиданно – эта же не любящая народ элита радеет о государственном единстве…

И особенно громогласны и всевидны эти её радения в бесконечных заклинаниях о российском патриотизме как, якобы, полном воплощении российской национальной идеи. Совершенно понятно, что патриотизм и национальная идея – это совсем не одно и то же, и утверждение об их, якобы, полной тождественности – это лишь яркое свидетельство необразованности, некультурности, безграмотности нашей элиты.

И об этом для простого населения неожиданно громко (во весь голос!) вдруг заявляет такое, обычно очень взвешенно и аккуратно мыслящее издание, как «Культура». Вот строки их редакционного резюме после полемики об элите: «В Доме правительства сегодня всё это мёртво, серо и пыльно, лишено творчества, предвидения, прорыва, если хотите».

О людях, правящих нашей новой империей, газета едва не насмешливо спрашивает: «Какие мысли у них в голове? Есть ли у них совесть? Сегодня всё зачастую связи и коррупция, наверх пробираются “знакомые дети”, “знакомые”, “нужные люди” – а это верный шаг к неизбежному краху всей системы».

Мы хотели бы к этому добавить, что население России, и в первую очередь простое русское население, не чувствует сердечной и духовной близости к себе нашей нынешней так называемой «элиты». Со своим западничеством, со своей космополитической безнациональностью они с каждым днём всё более чужды простым русским людям.

И эту беду чувствовал такой сердечно русский творец, как великий композитор Георгий Свиридов. Он безрадостно судил об этом уже в самом начале «нашего нового» времени: «Нам внушается чужое представление о нас же самих. Нет ощущения строя души русского человека, поэтому нет правды характеров, но поэтому и вообще нет правды».

Едва ли следует упрекать величайшего композитора нашей современности как в слишком большой душевной ранимости, так и в слишком большой резкости суждений. Нет ни того, ни другого, а есть глубокая оскорблённость безнациональностью сегодняшней «элиты», очевидно далеко превзошедшей своим «интернационализмом» старинный космополитизм русского аристократа.

Да, ведь сегодня же эта ужасающая откровенная чуждость русской почве как культурной, так и олигархической элиты, кажется, видна каждому. Это видят и об этом говорят и наши публицисты, и политологи. Степень откровенности у них, конечно, различна.

Вот публицист Виктор Мараховский в своей работе «Перепроизводство элит» мыслит так: «Именно недостаточность привязанности к Родине, своего рода временщичество, если не вообще психология колониального служащего, считается одной из главных причин национальных неудач во многих странах, в том числе и в нашей».

А вот Георгий Свиридов гораздо более прям. Он спрашивает: а для чего современной России нужны хорошее оружие и мощная армия? И отвечает, что они ей просто не пригодятся для собственной защиты: «Если в стране, например, правит элита, хранящая деньги за рубежом, то она никогда не подумает воспользоваться оружием для удара по загранице, где лежат её деньги, даже и ради сохранения суверенитета своей страны».

То есть, говоря ещё прямей и проще, почти вся олигархическая элита и в немалой мере элита культурная – это чуждая стране и опасная для неё «пятая колонна».

* * *

Сегодняшняя президентская республика, созданная в России, имеет немало государственных и хозяйственных особенностей. Все главные властные возможности фактически сосредоточены в руках Президента и оказывающих на него давление крупнейших хозяйственных корпораций. Реальные правительственные функции Президента оказываются никак не меньше прежних императорских, а правительственная мощь хозяев экономики неизмеримо превосходит всё, чем обладал российский капитализм до революции 1917 года.

И совершенно не напрасно сегодняшнюю российскую государственную реальность порой называют «олигархической демократией».

В финансовой панораме Земли она резко выделяется тремя важнейшими особенностями: громадным влиянием на жизнь страны, откровенным ростовщическим характером своего хозяйствования и не менее откровенной жёсткостью к простому населению страны.

Для подтверждения ростовщического курса за примером далеко ходить не приходится. Достаточно взять данные Банка России по процентам ставки кредитов, выдаваемых, например, физическим лицам (приводим средние значения за февраль 2020 года). Ставка по кредитам со сроком до трёх месяцев – 15,77, до шести месяцев – 17,35, до одного года – 17,35, свыше года – 12,99 процента. Если подходить к этим показателям с дореволюционными юридическими нормами, то перед нами откровенное и неприкрытое ростовщичество, делание денег из воздуха. Таковым уже будет вывод, если к этой финансовой политике подойти с советскими нормами. Например, наши предприятия брали кредиты в Госбанке и Промстройбанке под изумительные один-два процента годовых! А эти символические проценты перечислялись в бюджет страны. (Может, нам вспомнить ещё и старуху-процентщицу Ф. М. Достоевского, которая «осмеливалась» брать процентов по пять и даже семь в месяц… По сравнению с нашими нынешними банками это какие-то младенческие аппетиты…)

Не менее удивительна и та реальность, при которой вливающиеся государством в хозяйство громадные средства до реальной экономики доходят трудно и скудно. И даже в условиях эпидемии ключевая ставка кредитов не опускается ниже 5–6 процентов, в то время как в США она опустилась до одного процента.

Может быть, ещё более удивительной особенностью сегодняшней российской финансовой системы является её отказ в 2020 году покупать золото, добываемое в России. В результате весь его поток пошёл за границу. На кого этим самым работает сегодняшняя российская финансовая система и какова же её роль во всемирном финансовом хозяйстве? Сегодня «валютный цех» России активно обслуживает Запад, в частности Лондонский золотой рынок.

Можно подумать, что всей этой своей политикой наш Центральный Банк совершенно не прикрыто оппозиционирует себя как институт, отдалённый от государства и фактически неподконтрольный ему? И Центральный Банк нашей страны удивительным образом не обязан ни с кем согласовывать свои действия. (А Народный Банк Китая подчинён Госсовету КНР. Может быть, потому что он именуется Народным? А наш-то чей?)

Для приближения к возможному ответу вспомним, что сегодня у нас 10 олигархов обладают бюджетом в 24 триллиона рублей, а весь российский народ (146 миллионов человек) живёт на бюджет в 19 триллионов. Как он живёт и ведёт скромненькое хозяйство?

Сегодня в России почти 130 тысяч убыточных или вовсе неработающих предприятий, 42 миллиона гектаров пустующих земельных угодий, 12 миллионов безработных, 15 миллионов человек без определённых занятий, 45 процентов неиспользуемых производственных мощностей.

А если оглянуться на всё последнее тридцатилетие, то за его годы прекратили своё существование около 70 тысяч заводов и фабрик, а эти потери много выше тех, что случились в годы Великой Отечественной войны.

Официальная информация заявляет, что за последние десять лет положение стало приметно изменяться к лучшему, хозяйство начинает оживать. Но она предпочитает не пояснять, что это оживление происходит не благодаря, а вопреки «стараниям» российской финансовой системы. В нашу экономику широко и свободно приходят иностранные корпорации, захватывая все её главные (да и не только главные!) позиции. Наша отечественная промышленность (за исключением очень немногих видов) уверенно… исчезает. Вот, например, производство тракторов, металлорежущих станков, часов, кузнечно-прессового оборудования относительно уровня 1990 года составляет всего от трёх до пяти процентов. А производство, например, ткацких станков, экскаваторов, пылесосов, шерстяных тканей составляет от 0,23 до двух процентов.