Текст книги "Александр III. Истоки русскости"

И, несмотря на свою глубоко культурную деятельность, славянофилы одними из первых увидели эту опасность и пытались делать в России то же самое, что делали в Германии сторонники Фихта, которые стремились строить передовую германскую экономику на сугубо германской самобытной основе.

С 1870 года германская промышленность бурно развивалась, и это привело Россию к принятию серьёзных протекционистских мер, а потом и к торговой войне с Германией. В этих условиях и в политике, и в хозяйстве страны ясно обозначились как национальные охранительные, так и либерально-соглашательские с Западом тенденции.

И в «лагере» либералов русская общественность справедливо видела, как германофильство, так и евреев-капиталистов. Ещё М. Д. Скобелев гневно заявлял, что русские не являются хозяевами в своём собственном русском доме, а хозяином всегда и всюду является в лучшем случае иноплеменник, а в худшем даже и иностранец.

Точно также мыслили и многие русские философы, литераторы, журналисты, в частности Юрий Самарин и Николай Лесков, они в своих трудах активно выступали против иностранного засилья, в частности, немецкого. И они приветствовали, например, такие шаги Александра III, как перевод делопроизводства на русский язык, русификацию Дерптского университета и возвращение этому городу древнего имени – Юрьев.

Либеральная же часть общества реагировала на прорусские действия Царя-Хозяина совсем противоположно и весьма неравнодушно. Она и раньше считала, что все Романовы (а уж тем более Александр III!) – это безусловные антисемиты и даже более чем, например, Гогенцоллерны. И для них любой промышленник или финансист-западник (а в первую очередь – еврей) это вольно или невольно, но некий агент не только самых худших либерализма и капитализма, а и агент социализма и коммунизма!

То есть мыслительное размежевание общества и при Царе-Хозяине оставалось весьма значительным. Но сама личность этого правителя с уверенной беспрекословностью удерживала империю на национальном курсе. Будучи душевно глубоко русским человеком, русским по строю своих мыслей и чувств, он полагал, что сильная, национально ориентированная власть есть несомненное благо для любого государства, а тем более – для России. А в коллективном Западе у него, кажется, постепенно возникало твёрдое понимание, что он, даря человечеству современные формы техники, уверенно лишает его многообразия и лишает… души.

Как же России избежать такой участи, то есть потери души? И потери самобытности? Кажется, царь никогда не был сторонником самых крайних призывов и действий, то есть он никогда не выдвигал лозунга «Россия – для русских», как это не раз звучало у Михаила Каткова и Михаила Скобелева. В этом он оставался гораздо сдержанней, но… Но немногим мягче.

Современный историк Владимир Назаревский видит это так: «…отпустив длинную бороду, надев русский кафтан с широкими шароварами и русские сапоги, подпоясавшись русским кушаком, Государь дал понять и другим народам и космополитам, что его заботой будет не весь земной шар, даже не Европа, а Россия, паче всего то, что безвозвратно покончена в ней та политика, которая в прежние времена вытаскивала из огня каштаны для других государств. Русские реальные жизненные интересы – вот начало и конец политики нашего Государя. Александр III молча думал: “Россия – для русских”».

Похоже, что это действительно так. При отсутствии лозунгов русскость правления стала одной из главных доминант его эпохи. Мы даже решимся сказать, что Царь-Хозяин проявлял твёрдое желание подвести под имперские начала национальную основу, либо интуитивно, либо осмысленно вёл поиск русской государственной национальной идеи.

Современный политолог Е. Холмогоров говорит об этом совершенно однозначно: «Идеологией как центральной власти России, самодержавия, так и националистической элиты, а также значительной части бюрократии» было превращение России в современное национальное государство, в котором центростремительные тенденции господствуют над центробежными и иноэтническими и иноцивилизационными силами. Именно такую политику проводило правительство “русификатора всея Руси” Александра III, сочетавшего установку на русификацию окраин, на внутреннее своеобразное культурное развитие и на полноценную индустриализацию, сопровождающуюся увеличением инфраструктурной связанности страны. “Россия для русских и по-русски” – было для императора реальной программой».

Императорский поиск идеологической и национальной связанности государства был совершенно практическим.

В этом поиске император одной из лучших основ общероссийского порядка видел преобладание «господствующей народности» (то есть великороссов). И с характерной для его царствования последовательностью он делал из этого положения выводы и применял их к основным инородцам, а более всех к евреям. Далее к полякам и немцам. В русификации западных окраин он, ещё будучи наследником, руководствовался идеями и трудами Михаила Муравьёва-Виленского, весьма уважаемого всем кругом сторонников Цесаревича.

Выше мы уже оговорились, что задача русификации «российской Польши» была невыполнимой. Но в ту пору это едва ли можно было понимать с достаточной отчетливостью, а тем более политически разумно такую задачу разрешить.

И об этом, конечно, откровенно говорят наши современные учёные. Так, философ В. И. Большаков с сожалением упоминает, что «попытка поворота в сторону русских национальных интересов, предпринятая в царствование императора Александра III, в силу непродуманных действенных мероприятий этого шага, излишне активная и прямолинейная русификация польской и балтийской окраины привели к формированию там очагов социальной напряжённости».

А каким было отношение Государя к иным народам и этническим группам России? Мы полагаем, что совершенно спокойным: у них он не усматривал явственной русофобии и тем более каких-либо опасностей для устойчивого бытия Российской Империи. Он считал эти народы естественной и органичной частью России: волей исторических обстоятельств, они влились в её состав. (Среди даров, приятных его памяти, например, соседствовали подношение терских казаков и богатый татарский костюм… И всё это для Царя-Хозяина было в равной мере российским и в равной мере родственным его душе.)

Но самым показательным и интересным может быть отношение Царя-Хозяина к трудам крупнейшего белорусского историка Алексея Парфёновича Сапунова. Кто такой Сапунов?

Историк и краевед, он всю свою жизнь посвятил изучению Витебского края. Им создано пять десятков книг и брошюр, десятки статей и заметок. Он участвовал в создании Витебского церковно-археологического музея и местного отделения Московского археологического института, а также в создании Витебской учёной архивной комиссии.

Он произошёл из семьи купца третьей гильдии, а всю жизнь посвятил книгам о белорусской истории. Целью всей жизни он указывал «собирание возможно большего количества материалов для более успешной работы местной интеллигентной мысли над прошлым и настоящим состоянием Белоруссии».

В своих трудах он желал дать ясный и полный ответ на вопрос – что же такое Белоруссия, и кто же такие белорусы? К каким выводам он приходил в результате своих многолетних занятий?

Он заявлял: «В нашей литературе возникал вопрос: существует ли вообще отдельное белорусское племя? Но, конечно, особенности языка белорусов, их нравы и обычаи, богатая народная литература и так далее доказывают существование отдельного белорусского племени».

Вот так очень определённо мыслил ведущий последователь белорусской самобытности. И, очевидно, нам будет уместно вспомнить некоторые отдельные моменты, способные лучше охарактеризовать его образ.

…Из Витебской гимназии Алексея хотели исключить за невнесение платы за обучение, семья была очень ограничена в средствах. А в университете ему было легче, его обучали за казённый счёт.

…Многие свои труды он издавал за свои деньги. Так в предисловии к своей главной книге «Река Западная Двина» он пишет, что почти все средства на её издание пошли из его учительского жалования.

…Сапунов всем блюдам подчёркнуто предпочитал белорусские. Даже будучи депутатом III Государственной Думы от фракции октябристов, он не признавал никаких ресторанов и питался только дома.

…Соратники отмечали, что он всегда глубоко был чужд картам и другим способам бесполезно убивать свои силы и время, сразу отдался серьёзным систематическим занятиям.

Как видим, перед нами явный и несомненный основоположник и защитник «белорусской самости». Знал ли о нём император Александр III? Не только знал, но и был знаком с некоторыми его трудами. А прочитав его книгу о Западной Двине, он распорядился посодействовать автору, выделив ему пятьсот рублей единовременного денежного вспомоществования.

Царь-Хозяин видел население Белоруссии одной из естественно развивающихся ветвей русского народа или одной из славянских народностей. И здесь мы решимся впервые в нашей книге сказать о нём, как о славянофиле на троне или даже назвать Царём-Славянофилом. И, может быть, за это всего весомей выскажутся его собственные слова, значащиеся в одном из его писем супруге: «… доказать всей изумлённой испорченной нравственно Европе, что Россия та же самая святая, православная Россия, каковой она была и при царях Московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно!»

К этому можно бы добавить, что славянофильство Александра III отнюдь не имело каких-либо качеств жёсткого и тем более полного отрицания значимости для России её неславянских народов. И для примеров далеко ходить не придётся: Бунге, Гирс, Витте и ещё многие-многие, разве они были этническими славянами? Но именно они были верными и ближними соратниками Царя-Славянофила.

И разве только самые ближние иноплеменники были им уважаемы и были ему дороги? Вот более отдалённый по времени пример: Эдуарда Тотлебена, доблестного участника севастопольской обороны, по личному распоряжению Александра III, похоронили на Братском кладбище Севастополя среди других героев тех дней. И здесь у нас уже возникает непростая мысль о том, что «русские» – это очень большое и обширное сообщество, включающее в себя людей не столько по изначальной кровнородственности, но в немалой мере и по культурному внутреннему миру. Современный политолог Дмитрий Ольшанский говорит об этом так: «Драматично, но факт: русские – общность социокультурная, но не этническая». И, развивая эту мысль, он приходит к выводу о том, что «большинство национально-этнических групп в современном мире выделяются на основе национального самосознания». Правда, автор далее приходит к соображениям как бы о некой «археологии нравственности», усматривающей для многих народов опасность стирания и утрачивания душевных свойств… Не к этому ли опасению интуитивно приходил и Царь-Славянофил, о котором современный историк Боханов говорит: «…любя Россию простой и искренней любовью преданного сына, он никогда не смог бы сделать ничего, что, по его мнению, мешало бы её расцвету и благополучию».

Вот, кажется, именно «простой и искренней любовью» он решительно и отличался ото всех прежних Романовых. Размышляя об его отце, Александре II, наблюдательная придворная дама А. Ф. Тютчева писала: «Прекрасные реформы царствования Александра II, мягкость, великодушность характера должны были бы обеспечить ему восторженную любовь его народа, а между тем он не был государем популярным в истинном смысле этого слова: народ не чувствовал притяжения к нему, потому что в нём самом совершенно отсутствовала национальная и народная струнка…» И сравнивая с ним его сына, Анна Фёдоровна отмечает, что «в чертах Александра III наоборот есть естественное выражение энергии и в то же время честности и доброты. Да создадут эти свойства, вместе взятые, отличительные черты его царствования!»

И ей едва не вторит граф С. Д. Шереметев: «Среди мрака, застилающего Россию, от него исходил чистый луч света, послуживший духовному и национальному возрождению. Тринадцать лет яркого света – словно один день между тёмной ночью, между падением и бессилием».

Время правления Царя-Миротворца граф видит как судьбоносный поворотный период в истории России. Он воспринимает это как начало светлой эры для русских людей: «…русский народ вступает отныне на поприще всемирной истории, в семью других народов как равноправный его сочлен». Такая перемена, по мнению Шереметева, во многом обусловлена именно национальным курсом Александра III и тем, что с Европой он «заговорил твёрдым языком владыки многомиллионного, никому не угрожающего, но и никого не страшащегося, ничего не требующего, но ничего не уступающего народа».

И завершает эти мысли с яркой точностью, что Александр III – это был «первый Русский царь XIX столетия». Собственно, граф Сергей Дмитриевич отнюдь не осуждает предшественника Царя-Хозяина, а Александру II он немало сочувствует, говоря, что «у Александра II его чувство было явно немецким, навеянным сентиментализмом времени своей юности. Русское воплощение в лице Царя в XIX веке совершилось лишь в Александре III…»

И ему из наших дней вполне согласно как бы откликается американский исследователь Теодор Уикс: «Александр III вошёл в историю как “царь-националист”, который пытался сохранить пронизанные русским духом православные ценности».

В этих судьбоносных трудах Царь-Славянофил, кажется, выступал как бы антиподом самому Петру Великому. Это особо подчёркивает современный историк Егор Холмогоров: «Пётр I осуществлял модернизацию России через изнурительные, выматывающие народные силы войны, а сущность преобразований полагал на всё большем отчуждении России от собственной оригинальной цивилизации, зримым символом чего стало бритьё бороды».

Александр III решил продвигать Россию в будущее через возвращение к самой себе, через обретение всё большей национальной оригинальности и цивилизации путём по возможности мирным, сберегающим силы народа для внутреннего развития или для большой битвы, но за свои коренные интересы».

В своё время к этому приходил и граф С. Д. Шереметев. В своей речи в память Александра III на заседании Общества ревнителей русского исторического просвещения в 1897 году он говорил, что «Александр III своим царствованием открывает новый исторический период в жизни русского народа – период расцвета национального самосознания, осуществления русского идеала». Усугубляя эту мысль, Шереметев заявлял, что Александр III в XIX столетии был первым действительно русским правителем Российской империи и во всём желал быть ближе к её государственнообразующему народу.

Итак, речь шла о народе. До сих строк мы говорили главным образом о его мыслящей части. А что мы можем сказать о печально знаменитом «молчаливом большинстве», о многомиллионной массе простых русских людей?

Может быть, начать нам стоит с известной картины И. Е. Репина «Приём волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца в Москве». К содержанию этой картины обращались и обращаются многие писавшие и думавшие об эпохе Царя-Хозяина, ведь именно её содержанием и сделана прямая попытка отражать наличие прямой связи Правителя с Народом. Например, современный историк Холмогоров говорит об этом так: «Молодой и полный сил царь стоит в окружении верного народа. Впервые за послепетровскую эпоху между самодержцем и народом нет бросающегося в глаза внешнего культурного различия. Это больше, чем просто парадное полотно. Это своего рода идеологическая икона, в которой церковно-русский дух, единение царя и народа помимо средостения бюрократии и притязаний революционной интеллигенции».

Но, конечно, есть об этой картине и иные мнения. Они тоже сочувственно благожелательны, но в них звучат отнюдь не только восхищённые ноты. Суть таких отзывов в том, что император на этой картине по-русски впечатляюще могуч, богатырственен, повелительно смел, но одновременно он так одинок среди безгласных и едва ли всё вполне понимающих мужиков. Но хорошо, что он – русский, что этот одинокий Правитель желает как-то приблизиться к своему народу. И делает это, как умеет.

Мы думаем, что это второе понимание много ближе к исторической реальности и что именно его и желал выразить Илья Ефимович Репин. Император на его живописном полотне обращается к тем, кто немного выдвинулся из общей среды простого крестьянского люда, но по-прежнему пребывает в нём. И он обращается к этим людям, как к самым надёжным представителям своих подданных. Он говорит им что-то очень важное, правая рука его согнута в утвердительном жесте, взгляд устремлённый и яркий, лицо и весь облик излучают уверенность и энергию, он – центр утверждения надёжности в жизни этого общества и всей крестьянской страны.

Но в бесчисленных лицах слушателей (деревенских мужиков) мы не увидим ни живого понимания, ни явного и глубокого с царём единодушия, ни проникновенной сердечной сопричастности. Они лишь серьёзно внимательны, подобающе значительны и достойно уважительны. Они хорошо сознают, кто перед ними и держатся с достойным вниманием, но душевно они не взволнованы и сердечно не озарены. Царю – почёт и уважение, а возможно ли и ещё что-то большее?

Наш современный искусствовед Нина Геташвили, касаясь правления Александра III, отмечает, что царь «был не оценён своими современниками…» И поясняет, что достойной оценённости, безусловно, мешала его внутренняя политика, в которой он оставался неизменно привержен принципам самодержавности и русофильства. Но… Но, видимо, искусствовед, говоря о современниках, имеет в виду интеллектуальную часть и даже вольномыслящую часть населения страны. А крестьянство (это 90 процентов населения империи) как раз было совершенно религиозно, а самодержавие воспринимало как нечто извечно данное. И могучая властность монарха для них являлась безусловным свойством любой подлинной царственности!

Кстати, другие весьма известные живописные полотна (Н. А. Крамского) – портрет Царя-Миротворца – как раз и отражают незыблемую властность. И ещё. На наш взгляд, прямодушие и, может быть, даже известное простодушие, столь свойственное русским деревенским мужикам. А главное в этом портрете – это взгляд. Он настолько прям и нерушимо устойчив, что сразу берёт в себя всё восприятие портрета. Всё сконцентрировано в нём, а в первую очередь – неотразимая русскость Самодержца.

Но взгляд Александра III – это случай особый, и разговор о нём мог бы стать целой отдельной национально-психологической темой. А сейчас, обращаясь к сильной русскости этого портрета, подчеркнём, что, глянув в лицо императора, любой русский простолюдин сразу мог узнать в нём и по душе, и по характеру – явного своего.

Кстати, именно этот портрет в его русскости особенно высоко был оценён и выделен среди других Президентом России В. В. Путиным, и памятник, созданный Царю-Миротворцу в Сочи, почти точно повторяет и композицию, и весь облик портрета И. Н. Крамского. Памятник и увековечил Александра III спокойно-неустрашимым и твёрдым, очень русским правителем.

О желании Царя-Хозяина возможно лучше приблизиться к народу говорили и говорят многие. Вот наш современник Алексей Буслаев в своей работе о 900-летии крещения Руси пишет, что «в эпоху Александра III все императорские презентации, церемонии, праздники и прочие торжественные акты были явно направлены на укрепление связи монархии с русским народом. Такая связь должна была подчёркивать происхождение монархии как естественного и органичного русского культурно-исторического начала. Отсюда и отличный от предшествовавших правлений взгляд на историю».

В этом новом взгляде на отечественную историю Царь-Славянофил главной составляющей полагал русские национальные мотивы. Сегодня историк Холмогоров об этом говорит предельно чётко: «…национальная культура, национальная экономика, национальная внешняя политика – вот три кита, на которых он хотел основать великое будущее России». То есть основой государства, об укреплении которого заботился император, должен был стать русский дух.

С. Д. Шереметев, вглядываясь в имперскую историю России, полагает, что Екатерина Великая в свой яркий, судьбоносный век стремилась обустроить Россию вполне европейски, но уже по определению в те времена она не могла во всём достигнуть полного успеха. И лишь Александр III действительно осуществил это и стал первым монархом, который, после прорубленного Петром I окна в Европу, добивался модернизации хозяйства страны и развития её культуры, противопоставляя потоку западноевропейских идей и образов русские национальные идеалы.

Это отмечают в своих трудах многие современники Царя-Славянофила, говоря о том, что выйдя на путь европейского экономического развития и уверенно начав модернизацию своего хозяйства, Россия должна была уже самостоятельно участвовать в дальнейшем развитии Европы и утверждать себя как равноправного участника такого цивилизационного продвижения: «Настало время, когда Россия осознала потребность вернуться на путь самобытного и широкого национального развития, создавая из себя целостное государство. Содействуя этой последней цели, император Александр III стал оплотом мира и охранителем древнерусского собирательства идеала внутри страны».

Собирательный идеал – вот то главнейшее и величайшее, что должна осуществлять в стране верховная власть. Эта задача для России всегда оказывалась очень трудно выполнимой, хотя народ больше всего ждал и желал этого – отечественного отношения к себе. Современный исследователь Н. А. Романович на это указывает очень верно: «По отношению к верховной власти в России заложено ожидание, что её представитель будет соблюдать интересы всех групп населения, без исключения (верховный правитель должен быть “всем для всех”)».

Насколько удалось Царю-Хозяину решение собирательской задачи? Обратимся к С. Ю. Витте, который хотя и считается безусловным апологетом Александра III, но одновременно в своих размышлениях он отнюдь не лишён и немалой критичности. Витте отмечает, что патриархальная простота и искренность делали Государя «подлинным народным царём», и он желал во всём проявлять патриархальное покровительство крестьянам. Но «…эти воззрения я считаю глубоко неправильными воззрениями. Это была ошибка Александра III, но и ошибка в высшей степени душевная. Это был тип действительно самодержавного… русского царя, а понятие о самодержавном русском царе неразрывно связано с понятием о царе как о покровителе, печальнике русского народа. …Защитнике слабых, ибо престиж русского царя связан с идеей православия, заключающейся в защите всех слабых, всех нуждающихся, всех страждущих, а не в покровителе нас, русских дворян, и, в особенности, русских буржуа…»

Мысль чрезвычайно интересная и в немалой мере едва не покаянная. Витте пытался хотя бы теоретически серьёзно отделить Царя от первенствующих сословий, хозяев денег и хозяев жизни. Едва ли это хоть когда-либо возможно, но это так напоминает сегодняшние вновь ожившие «неомонархические» искания!

Современные исследователи идут в своих размышлениях далее С. Ю. Витте и С. Д. Шереметева и решаются заявлять, что Александр III на этих основах в своё время фактически провозглашал концепцию «народного самодержавия», противоположную западному парламентаризму. Мы полагаем, что тогдашняя государственная реальность действительно очень близка к такой сущности, ведь с 1881 года в России произошло очень впечатляющее изменение общенародного понятия о Царе. Каково это изменение?

До Александра III, например, в глазах образованного общества царь представлялся «богоизбранным» насадителем европейских идей, а в глазах простого люда – всемогущим властителем, способным даровать народу блага даже и вопреки нежеланию барского сообщества. А при Александре III следование европейским влияниям уже никогда не выдвигалось на первый план, а особый упор делался на возможное единение Русского Православного Царя со своим народом, преданность русским национальным ценностям.

И мы хотим в этой части своей книги дать как бы две «иллюстрации» эпизодов прямого общения правителя и населения страны. Несмотря на безусловную частность этих случаев, они способны говорить о многом.

Известный русский художник Михаил Васильевич Нестеров так вспоминает о своей встрече с Александром III: «…моим глазам открылся сидевший в больших открытых санях Государь, величественный, спокойный, с прекрасными добрыми глазами, с крепко сжатыми губами, со светлой, несколько рыжеватой бородкой… Старик сдёрнул с головы свою шапку, я поспешил сделать это же и воззрился на Государя.

Мне показалось, что он понял наше состояние, вынул руки из рукавов и отдал нам честь. Я никогда не забуду этого мгновения. Я видел Царя, я видел его своими глазами, видел полное совершенное в живом лице воплощение огромной идеи. Передо мной промелькнула трёхсотлетняя история моей Родины со всеми её перипетиями, с величием, со счастьем и несчастьем её. У меня в этот миг открылись глаза на многое – многое стало ясно, убедительно и понятно. Промелькнуло нечто огромное, незабываемое…»

Что говорить, прекрасные строки… Ведь Александр III – это душевно очень русский человек, по-мужицки заботный хозяин, примерный семьянин – такой человек самым лучшим образом олицетворял светлый национальный Миф о богоизбранном Царе, о благонравном отце своего народа… И творцы прекрасного, художники и писатели и должны были первыми и всех ясней почувствовать это. Наш современник политолог Олег Матвейчев не без сочувственной иронии говорит о русских, что они, пожалуй, никогда не были особенно сильными учёными, но зато всегда сильны писателями, композиторами, поэтами, художниками, святыми, подвижниками. А Нестеров – выдающийся русский художник, прославленный именно глубоким и тонким чувством родной природы и родной русской души.

Ограничимся «иллюстрацией» его свидетельства? Или перед обращением к самому́ простому люду приглядимся к тому слою, что находился между великими творцами и крестьянским многолюдьем?

Нам трудно сделать это по целому ряду причин. Русская интеллигенция, как дворянская, так и разночинская, тогда не являла однозначно мыслящего сообщества. Да и нахлынувшие из-за рубежа «передовые» идеи слишком многим кружили голову… И этому смятению помогала не слишком высокая общая образованность этого слоя россиян. Также М. В. Нестеров с немалой печалью о них оговаривается, что «интеллигент в среднем был не сильно учён…», да, несильно, и ему нелегко было не поддаться хоть идеям о «богоносности» народа, хоть идеям о полном изничтожении существующей государственной системы.

Поэтому мы обратимся, к примеру, не единичного интеллектуального восприятия царственных особ, а к примеру восприятия массового, самого простонародного, а именно к встрече Цесаревича Александра Александровича в Рыбинске. Автор «Писем…» о путешествиях наследника рассказывает о том, какое множество простых русских людей собралось тогда в Рыбинске: «Вот эти простые люди, “коренные великороссы”, не могли не чувствовать в Царе-Хозяине по образу и подобию самого русского и, в какой-то мере, своего человека. И им не требовалось никаких разъяснений и деклараций, они испытывали от встречи с таким правителем, должно быть, такие же простые и радостные чувства, что и мужик, восхищённо воскликнувший: “Вот это царь – чёрт меня подери!”» Думается, именно такие же чувства пережил и художник Нестеров от встречи с Государем.

Встреча в Рыбинске была одним из таких сердечно трогательных случаев. Тогда за праздничным столом наш уважаемый городской голова Т. В. Чистов, сидя против Александра Александровича, весь обед растроганно плакал, восхищённый встречей с красавцем, русским богатырём, носителем царского звания и воплощавшим для всех священную высоту царственности.

В те времена чувство большой веры в Государя, в его богоблагословенность, в его доброту и открытость к народу было ещё не растрачено, не обесчещено, не скомпрометировано. Эта вера пришла издревле и ещё не обесцветилась, и не измельчала, и стоит прислушаться к старинным высказываниям К. Рюссова, излагавшим суть этого чувства очень просто, но в целом очень верно: «Русские – работящий народ: русский, в случае надобности, неутомим на всякой опасной и тяжёлой работе днём и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего государя. Русский с юности привык поститься и обходиться скудною пищей: если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может».

Это живо напоминает и высказывания тоже чрезвычайно далёкого от нас А. Олеария, который совсем уж в трудноразличимом XVII веке весьма прочувствованно и уважительно говорил: «Русские, в особенности из простонародья, в рабстве своём и под тяжёлым ярмом из любви к властителю своему могут многое перенести и перестрадать…» Могли ли такие полудетские народные чувства сохраняться и в век Александра III? Полагаем, что могли… Ведь, например, мои собственные крестьянские предки из дальних мышкинских деревень, оставив все неотложные деревенские дела, пешком пошли в Углич, чтобы «хоть одним глазком поглядеть» на приезд людей «царской фамилии». В простом народе ещё живы были и великое трудовое терпение, и вера в верховную справедливость Божию, и светлые надежды на доброту земной верховной власти. И российская интеллигенция ещё не успела эти чувствования ослабить и подорвать призывами к «метле» (Герцен) и «к топору» (Чернышевский) и не успела «пересластить» рассуждениями о «богоносности» нашего народа. И душа народа ещё оставалась много проще, отзывчивей и святей.

Кажется, лучше многих других её понимал писатель Глеб Успенский, разглядевший в крестьянах-героях своих произведений (а особенно в Иване Ермиловиче) подлинно художественное восприятие жизни и своеобразную поэзию крестьянского труда и всего уклада земного бытия. Правда, многим тогдашним современникам стоило бы внимательней прочитать известную работу Г. Успенского «Крестьянский труд и крестьянский вопрос».

И разве только к этому следовало бы отнестись внимательно? Ведь Левин в «Анне Карениной» приходил именно к таковым же осознаниям о внутреннем мире крестьянской (а не чиновной) интеллигенции. Современный нам автор Ксения Касьянова в своей статье о русском национальном характере приходит к выводу, что крестьянин «левинского» времени как бы ещё чувствовал, что неумеренные «новины» могут разрушить всю вековечную систему его образа жизни. Ту систему, «которая всегда гарантирует ему результат, может быть, и не такой высокий, какой бы дали нововведения, зато надёжный и – что немаловажно – нравственно безупречными способами».