Текст книги "Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913–1917 гг."

Другие же бывшие контрразведчики, подполковники С. В. Леонтович, С. В. Муев, А. И. Волков, наоборот, получили новые назначения в разведывательные отделения различных армий, а ротмистр В. Г. Шредер даже продолжал свою деятельность на посту начальника контрразведывательного отделения Киевского военного округа вплоть до своей скоропостижной смерти 11 апреля 1917 г.[1457]1457
  Там же. Ф. 2001. Оп. 1. Д. 105. Л. 6об.


[Закрыть] Но это были редкие исключения из общего правила увольнения бывших жандармов из разведывательных и контрразведывательных органов.

Таким образом, вплоть до начала «красного террора» в 1918 г. не существовало никакой системы мер по отношению к бывшим офицерам политического сыска. Если одни из них подвергались репрессиям и притеснениям, другие вполне вольготно существовали как при Временном правительстве, так и при большевиках.

Интересна и показательна история здания бывшего штаба Отдельного корпуса жандармов, находившегося в Петрограде на Фурштадтской улице в доме № 40. Весной 1917 г. он использовался в качестве арестного дома для старших офицеров корпуса, однако уже в апреле с созданием милиции для ее руководящих органов потребовалось помещение. По решению министра внутренних дел князя Г. Е. Львова в нем разместилось Управление по делам общественной милиции. Изначально под него предполагалось выделить здание бывшего департамента полиции МВД на Фонтанке, 16, но оно не подошло из-за шикарных интерьеров, в отличие от аскетично оформленного жандармского штаба. Как писал Львов, «помещение это и по расположению комнат, и по богатству отделки совершенно не соответствует условиям работы правительственного учреждения, производство же переделок в столь дорогостоящем доме недопустимо»[1458]1458
  Там же. Д. 9. Лл. 2–2об.


[Закрыть]. После Октябрьской революции в доме разместилось Центральное бюро петроградских профсоюзов.

Заключение

В«1913–1917 гг. произошло ослабление департамента полиции и укрепление Отдельного корпуса жандармов, который получил большую свободу действий. Отчасти это было результатом реформ В. Ф. Джунковского, а отчасти того, что в эти годы на посту начальника штаба корпуса находился один и тот же человек – Владимир Павлович Никольский, в то время как в руководстве департамента полиции сменилось шесть директоров. Набор задач, поставленных перед жандармерией, был столь велик и многообразен, а численность личного состава столь незначительна, что корпус по определению не мог выполнить одинаково качественно весь возложенный на него спектр обязанностей. Жандармерия являлась одновременно и политическим сыском, и контрразведкой, и военной полицией, и полицией нравов, железнодорожной полицией, в определенных случаях должна была выполнять функции внутренних войск.

Законодательно запутанная система подчиненности территориальных органов политического сыска осложнялась нежеланием многих жандармских офицеров подчиняться каким-либо другим инстанциям, кроме штаба корпуса и департамента полиции. На практике охранные отделения подчинялись лишь ДП МВД и губернаторам, ГЖУ – департаменту полиции, штабу ОКЖ, а также местному воинскому начальству на театре военных действий; жандармские офицеры, служившие в контрразведывательных отделениях и крепостных жандармских командах – военному начальству. Сам штаб корпуса, будучи мобилизованным в начале войны, был вынужден лавировать между, с одной стороны руководством МВД, а с другой – военным начальством в лице ГУГШ, Военного министерства и Ставки. Отсутствие четкой системы соподчинения было напрямую связано с неопределенностью статуса жандармской службы, а также с отсутствием у императора единообразного понимания направления и характера работы политического сыска.

Негативное влияние на работу политического сыска оказывала практически полная безучастность императора Николая II к органам безопасности. Яркий пример этого – как с разницей в шесть лет сначала в беседе с П. Г. Курловым он воспретил вводить внутреннюю агентуру в войсках, а потом, в конце 1916 г., по докладу А. Д. Протопопова одобрил ее введение. Если до 1913 г. имелось некое единство во мнениях руководства МВД и политического сыска, что проявилось в создании межведомственного проекта реформы полиции, то преобразования 1913–1914 гг. разрушили это единство. На практике после П. А. Столыпина и А. А. Макарова большинство министров внутренних дел или мало интересовались работой политического сыска, или просто ничего в ней не понимали (Н. А. Маклаков, Б. В. Штюрмер, А. Д. Протопопов). В этих условиях всё зависело от товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, а не от непосредственного руководства сыска. Органы политической полиции не имели возможности регулярного прямого доклада императору.

Политический сыск к началу Первой мировой войны не сформировался как отдельная отрасль государственной службы, не имел единообразия в своей внутренней организации. Вся система органов безопасности нуждалась в срочной и коренной реформе, которая должна была унифицировать и слить воедино разрозненные территориальные подразделения, окончательно определить круг обязанностей чинов розыска, снять с них не свойственные политической полиции функции (борьба с мелкой уголовной преступностью, подавление массовых беспорядков и т. п.), придать большую самостоятельность, повысить статус в бюрократической системе империи.

Приход к власти Маклакова и Джунковского лишь усугубил ситуацию. Не разбираясь в вопросах розыска, министр доверил все своему заместителю, который был также совершенно некомпетентен в работе политического сыска. Проведенные Джунковским реформы нанесли тяжелый удар по безопасности политического режима. Были ликвидированы доказавшие свою эффективность органы сыска, в разы сокращено финансирование политической полиции, ослаблены аналитические структуры, разгромлено сильнейшее Петербургское охранное отделение и связанные с ним структуры, уволены талантливые руководители полиции (С. П. Белецкий, С. Е. Виссарионов, М.Ф. фон Котен). Было произведено численное сокращение агентуры – как филёров, так и секретных сотрудников. Заморожена работа на наиболее новых и перспективных направлениях сыска: контроль над армией, введение превентивных методов борьбы, выработка мер по предотвращению революции. Наконец, в рамках обсуждения в комиссии Государственной думы реформы полиции Джунковский поддержал идею снятия с жандармерии права дознания по государственным преступлениям и передачу функций политического сыска общей полиции или юристам. Реализация этой меры могла привести к полной ликвидации системы органов государственной безопасности, превращению их остатков в фарс. Преобразования в сыске были приостановлены в связи с провалом проекта реформы полиции в Думе.

Джунковский на посту товарища министра внутренних дел и командира корпуса жандармов руководствовался, прежде всего, принципом бюрократического лавирования, идя на беспрецедентные уступки различным силам – губернаторам, парламентской оппозиции и военным. Джунковский сломал сложившуюся в 1902–1912 гг. систему политического розыска, но не создал (или не успел создать) ничего ей на замену. Основной целью его было ослабление департамента полиции и вообще сыскных структур. Несмотря на то что отдельные его преобразования логично вписывались в общую направленность работы сыска предыдущих лет, большинство из них ломали только формирующиеся и набирающие силу структуры.

Крупнейшей ошибкой с точки зрения безопасности политического режима была ликвидация секретной агентуры из нижних армейских чинов. В 1910‐е гг. изменилась тактика революционеров в армии. Если ранее целью организаций было проведение выступлений в воинских частях, то теперь эсеры и социал-демократы полагали необходимым создавать постоянные мощные ячейки, которые должны были концентрировать силы, но не проводить единичных акций, а ориентироваться на всеобщее восстание в стране. Расчет состоял в том, чтобы начать мятеж в тот самый момент, когда войска понадобятся властям для подавления народных выступлений. Система военной агентуры к 1913 г. была еще слаба и мало развита за исключением отдельных управлений, она только создавалась, и ее запрет ослабил обороноспособность режима перед угрозой надвигавшейся революции. Реформа была проведена вопреки воле военного руководства и департамента полиции. Несмотря на то что летом 1916 г. агентура была возрождена, это было результатом вынужденной уступки со стороны командования армии. Восстановление произошло только в тыловых районах, в то время как Петроградский гарнизон формально относился к театру военных действий и политический сыск был не в состоянии полноценно его контролировать, даже не был подробно осведомлен о настроениях в нем.

В 1912–1913 гг. накануне назначения Джунковского руководство полиции и жандармерии пришло к двум важным выводам: революция в виде массового вооруженного восстания неизбежна и состоится в ближайшие годы; она может произойти при активном участии и поддержке войск – не только нижних чинов, но и офицерского состава, по типу революций в Турции (1909 г.) и Португалии (1910 г.). В связи с последним наибольшее опасение вызывала так называемая «младотурецкая» группа генералов, находящаяся в тесном контакте с Государственной думой и лично А. И. Гучковым. Опереться на общество становилось сложно в силу оппозиционности самодержавному режиму значительной части образованного населения империи.

Отдельные аналитики сыска, прежде всего С. П. Белецкий и М. Ф. фон Котен, пришли к выводу о необходимости введения подобия превентивной юстиции. В 1912–1913 гг. Петербургское охранное отделение арестовало сотни лиц не за совершение противоправных действий, а лишь по подозрению в том, что они могут совершить таковые. Доля таких арестов среди проводимых отделением ликвидаций доходила до 46 %. А на 1914 г. было заготовлено по одной столице более 200 ордеров на арест. Циркуляр № 107030 от 26 ноября 1913 г. требовал от руководителей местных органов политического сыска проводить ликвидации и прочие оперативные мероприятия по одному лишь доносу, без дополнительных проверок и дознаний. Таким образом, грубо нарушался не только законный порядок ведения дел, но и впервые в истории имперских спецслужб создавался прецедент превалирования доноса над дознанием. Основанием для привлечения к ответственности стало не совершение или намерение совершить преступление, а сама теоретическая возможность того, что оно будет совершено. Эта практика не укоренилась в сыске в связи с отставкой ее идеологов. Однако независимо от действий департамента полиции она получила широчайшее развитие в контрразведке в годы Первой мировой войны.

Контрразведывательные отделения на территории театра военных действий с ведома военных властей проводили массовую репрессивную политику в течение всей войны. Если в 1914 г. она была связана скорее с неразберихой, некомпетентностью сотрудников и отсутствием необходимого штата агентуры, то в 1915–1916 гг. она представляла собой целенаправленную деятельность военного руководства. Требования быстрых и результативных расследований, которые начальники штабов армий и фронтов предъявляли к руководителям КРО, красноречиво говорили о желании обвинить в военных поражениях вражеские шпионские сети. В процессе работы встречались дела по обвинению одновременно нескольких десятков человек в шпионаже. В 1914–1915 гг. коллективные дела составляли (по материалам Польши) 70–80 % от всех обвиняемых в шпионаже. Зачастую об обвиняемом было известно две вещи – его имя и то, что он шпион. Коррупция, примат доноса, некомпетентность агентуры и нежелание большинства жандармов, назначенных в руководство КРО, конфликтовать с непосредственным военным начальством, – вот основные причины того, почему контрразведка проводила массовые репрессии. При этом местные жандармские управления оказывали сопротивление противозаконным действиям контрразведывательных отделений.

В 1916 г. батюшинская контрразведка в Петрограде начала активно заигрывать с рабочими массами, пытаясь возродить полицейский социализм зубатовского типа, а также забрать у полиции функции контроля над крупными промышленными предприятиями. Результатом стал рост забастовочного движения в столице накануне революции.

Важную роль в расшатывании политического режима сыграла политическая деятельность отдельных руководителей армии. В первую очередь речь идет о генералах Н. В. Рузском и М. Д. Бонч-Бруевиче, действовавших как посредством подконтрольных им военных контрразведок на театре северном фронте и в Петрограде, так и с помощью влияния на начальника штаба Ставки М. В. Алексеева. Армейское руководство настойчиво пыталось провести в руководители департамента полиции своего человека, поставить жандармские управления под контроль военных властей. Борьба военных и полицейских властей заблокировали работу спецслужб. Одновременно полиция старалась поставить под свой контроль военные контрразведки. В ходе развязавшейся кадровой войны департамент полиции смог взять под контроль военно-морские контрразведки и восстановить (правда, слишком поздно) секретную агентуру в армии. Военным же удалось удалить жандармов с ключевых позиций в руководстве контрразведок: снять полковника В. А. Ерандакова с заведования КРО ГУГШ и генерал-майора А. П. Бельского – с поста руководителя Варшавского и Лифляндского ГЖУ. Военным не удалось поставить своего человека на пост директора департамента полиции, но ценой этого стал разгром и отставка почти всего высшего руководства МВД и департамента полиции в начале сентября 1916 г. После реформ Джунковского отставки сентября 1916 г. можно назвать вторым разгромом политического сыска, от которого он уже не успел оправиться. Несмотря на активную работу ряда территориальных подразделений, особенно Петроградской и Московской охранки, начались процессы деградации и распада спецслужб, выразившиеся в массовых добровольных увольнениях чинов жандармерии и полном параличе управления.

Одной из скрытых причин противостояния военных и жандармско-полицейских властей стала резкая политизация армии, участие ряда высокопоставленных чинов армии в политических интригах. В конце 1915 – начале 1916 г. руководство департамента полиции получило точные данные от секретной агентуры о наличии антиправительственного заговора в руководящем и старшем офицерском составе армии, о единении части офицерства с парламентской оппозицией и революционными партиями. Однако расследование этих сведений зашло в тупик. Полиция рассчитывала на то, что условно либеральный генералитет, группирующийся вокруг Гучкова и прочих представителей легальной оппозиции, не сможет договориться с социалистами-революционерами и социал-демократами. Следует заметить, что со времен Цюрихской межпартийной конференции 1910 г., организованной эсерами, шло объединение работы всех социалистических партий в воинской среде, а во время войны с ними сблизились кадеты. После того как был образован ЦВПК и сеть военно-промышленных комитетов по городам империи, появилась легальная площадка для проведения негласных переговоров буржуазии, оппозиционных политиков и общественных деятелей с представителями революционного и рабочего движения.

Руководство МВД и политического сыска в лице С. П. Белецкого, А. Н. Хвостова, Е. К. Климовича, П. Г. Курлова видело решение проблемы политической ненадежности армии в реализации следующего комплекса мер: 1) установление военной агентуры из нижних чинов как в тылу, так и на театре военных действий, 2) подчинение контрразведывательных отделений жандармским управлениям и вывод их из-под контроля военного ведомства, 3) усиленное наблюдение за руководством армии и перлюстрация переписки.

Описанные Сергеем Палеологом планы Климовича по массовым арестам оппозиции, крупных предпринимателей, ее финансировавших, говорят об осознании руководством политической полиции отчаянного положения режима летом 1916 г. Вкупе с репрессивными действиями контрразведок и планами Белецкого по введению подобия превентивной юстиции, можно констатировать, что как российская политическая полиция, так и контрразведка совершенно независимо друг от друга двигались по пути введения репрессивной политики в стране. Представляется, что в условиях катастрофических не боевых кадровых потерь жандармского корпуса (20–30 % офицеров жандармерии было командировано на обеспечение нужд армии, прошла забастовка полиции, нижние чины жандармских дивизионов массово уволились из корпуса), в условиях полной дезорганизации управления на местах, а также в силу специфики жандармского образования репрессии были неосуществимы на практике. Однако сама тенденция говорит об определенной направленности образа мыслей защитников политического режима: «гордиев узел» социально-политических проблем, казалось, легче не распутывать политикам, а разрубить при помощи аппарата органов государственной безопасности.

Особо следует отметить влияние образования на неспособность политической полиции жестко подавлять оппозицию. В своих лекциях по праву на специализированных жандармских курсах полковник В. А. Беклемишев проводил идею человека, как существа разумного и свободного, а государства – как объединения таких граждан на внесословной, наднациональной и надклассовой основе. Полковник А. И. Спиридович в рамках курса политического розыска делал основной акцент на идеологической составляющей борьбы жандармского офицера против революционеров, на служении Закону и законному строю, а не политическому режиму. В жандармских умах и сердцах шла борьба между идеалами законности, порядка, гражданственности, с одной стороны, и суровой реальностью необходимых жестких (если не жестоких) мер противостояния легальной политической оппозиции – с другой. Сложившаяся дилемма не смогла найти своего решения. Отношение к произволу контрразведок на фронтах мировой войны показало этический раскол в рядах сыска: в то время как одни (например, подполковник С. В. Леонтович) активно способствовали репрессивной политике, другие (полковник И. А. Леонтьев, генерал-майор А. П. Бельский, штабс-ротмистр В. В. Ган) пытались ей противостоять.

Анализируя контрразведывательную деятельность жандармерии, нужно отметить, что, несмотря на введение КРО в 1911 г. и запрет для территориальных органов сыска вести собственную контрразведку, начиная с 1912 г. политический сыск (в основном ГЖУ) возобновил работу по контрразведке. В 1913 г. накануне войны около 20 % всех арестов по подозрению в шпионаже было проведено именно ГЖУ. В годы мировой войны наметилось слияние органов контрразведки и жандармерии в прифронтовой линии: имели место то конфликты, то сотрудничество. Особенно глубоко это слияние шло в области военно-морской контрразведки. Таким образом, сама практика розыска – как по вопросу наблюдения за армией, так и с точки зрения организации контршпионажа – требовала слияния этих двух ведомств, возглавлявшихся жандармскими же офицерами, в единую структуру. Именно эту меру осуществили большевики в конце 1918 г., и белые правительства – в 1920–1922 гг. То есть в данном направлении царские жандармы шли в ногу со временем, но неспособность руководства армии и МВД оперативно решать вопросы на межведомственном уровне не позволила сформироваться объединенной спецслужбе в империи.

В историографии и публицистике часто ставится вопрос о том, мог ли политический сыск в целом предотвратить Февральскую революцию. Думаю, что, несмотря на высокий уровень подготовки жандармских офицеров, в сложившейся исторической ситуации политическая полиция была бессильна по следующим причинам. Оппозиция имела гораздо большее влияние в стране и авторитет в войсках, чем защитники режима. МВД не обладало собственными внутренними войсками, жандармские дивизионы и команды были малочисленными и не приспособленными для подавления массовых беспорядков, тем более беспорядков в тыловых частях войск. Структура органов сыска и коммуникация между руководством МВД и территориальными управлениями находилась на низком уровне. Информированность о приготовлениях революционеров снизилась по сравнению с довоенным временем – практически сеть секретной агентуры развалилась (значительное количество секретных сотрудников были призваны в армию и потеряли связь с офицерами сыска; военная агентура была восстановлена слишком поздно и в совершенно незначительном объеме). Кадровый голод как низших, так и особенно офицерских чинов жандармерии парализовал работу целых управлений. Планы совместных действий армии и полиции для подавления беспорядков существовали лишь на бумаге.

В дни Февральской революции органы политического сыска, за исключением попытавшегося оказать серьезное сопротивление бунту Московского охранного отделения, оказались парализованы. Не имея ни четкого плана действий, ни силового ресурса, они не могли защитить власть и повлиять на ход событий. Во многом это было следствием того, что за 1916 г. спецслужбы настолько свыклись с неизбежностью приближающейся революции и своей неспособностью ее предотвратить, что фактически пассивно приняли факт свержения монархии. Отдельные попытки сопротивления в Петрограде не были координированными и являлись скорее проявлением частной инициативы. Если ставить вопрос о том, в какой исторический момент у органов политического сыска все-таки была возможность предотвратить революцию, то таким моментом можно условно признать весну – лето 1916 г. Именно тогда в руководстве МВД имелось достаточное количество решительных людей, адекватно воспринимавших политический момент и готовых к масштабным репрессивным действиям по принципу опережения. Однако это окно возможностей окончательно «закрылось» с увольнением А. А. Хвостова, Е. К. Климовича и А. В. Степанова в начале сентября в результате сложной интриги, осуществленной командованием Северного фронта и главой правительства Б. В. Штюрмером.

Но это фактическая сторона событий, которая в полной мере не дает ответов на все вопросы. Не менее важны происходившие общие изменения в европейском и русском обществе, поставившие спецслужбы перед неразрешимой дилеммой. Органы политического сыска были созданы как ответ на заговор и восстание декабристов. Их глобальным предназначением было вычисление и ликвидация заговорщиков, революционных ячеек и групп; в правление Николая II добавилась борьба с оппозиционными и массовыми революционными партиями. То есть речь шла о противостоянии четко ограниченному и определенному кругу лиц и хорошо локализуемым организованным группам противников режима. В XIX в., несмотря на отдельные провалы, органы политического сыска достаточно эффективно решали поставленные перед ними задачи. Допустив немало ошибок в первые месяцы революции 1905–1907 гг., спецслужбы нашли в себе потенциал для радикального реформирования, встраивания в новые реалии. Строго говоря, к моменту революции крупные революционные ячейки как таковые в стране были ликвидированы, а все ключевые персоны находились или в местах заключения, или под жестким негласным контролем. Для решения поставленных задач традиционные методы охранки – секретная агентура, внешнее наблюдение, перлюстрация, даже формально запрещенная провокация – в совокупности с новыми криминалистическими подходами – антропометрией, дактилоскопией, судебно-полицейской фотографией, блестящей системой учета информации – в совокупности давали выдающиеся результаты.

Зачастую в современной литературе, особенно в исторической публицистике, поднимается тема иностранного (в основном английского и французского) участия в подготовке революции. Архивные материалы департамента полиции и его заграничной агентуры не дают весомых оснований утверждать, что оно имело место. Союзники, безусловно, были осведомлены об оппозиционных настроениях в армии, но об их участии в подготовке государственного переворота говорить нельзя. Как справедливо заметил начальник петроградской охранки Константин Глобачев: «Русская Февральская революция была созданием русских рук»[1459]1459
  Глобачев К. И. Указ. соч. С. 135.


[Закрыть].

Однако в начале XX в. произошли серьезные социальные перемены, вызвавшие новые угрозы, не до конца осознанные представителями политической полиции. Массовая пресса, общедоступность и высокая скорость распространения информации, массовые движения населения не только миграционного характера, но связанные также с мобилизацией и обстоятельствами мировой войны привели к стиранию граней, преодолению изолированного существования отдельных групп населения. То, что вчера произошло в Петербурге, завтра-послезавтра уже оживленно обсуждалось на окраинах империи. Противниками режима была избрана совершенно верная тактика информационной войны, дискредитации власти через средства массовой информации, превращение любого, даже самого заурядного и утилитарного вопроса в политический, в повод для подрыва авторитета престола и правительства, институтов власти в целом. Для этого очень эффективно использовались формально аполитичные общественные организации, которые оказались в последние годы империи куда сильнее политических партий. Моментально распространявшаяся по стране информация – как соответствовавшая действительности, так и ложная (различного рода слухи и политические провокации) – создавала атмосферу всеобщего неприятия режима. Действовал закон больших чисел, количество абстрактно недовольных властью граждан изменяло качество самой революционной борьбы. Благодаря политизации и привитию населению через прессу и собрания идей гражданственности, сознательности, как говорили тогда, разрозненные группы стали превращаться в массы, в осознающую себя неуправляемую социальную силу, в средоточие политической борьбы.

Двенадцать лет спустя испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет справедливо писал: «Толпа, возникшая на авансцене общества, внезапно стала зримой. Прежде она, возникая, оставалась незаметной, теснилась где-то в глубине сцены; теперь она вышла к рампе – и сегодня это главный персонаж. Солистов больше нет – один хор. Толпа – понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство – это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса – это «средний человек»… Стихийный рост ее предполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни»[1460]1460
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. Дегуманизация искусства. Бесхребетная Испания / пер. с исп. М., 2008. С. 19, 20.


[Закрыть].

Теряя монополию на информацию и возможность контролировать информационные потоки, государство теряло свой авторитет, переставало быть единственным источником власти. Так же метко одной фразой, не рассматривая, в принципе, ситуацию в России, философ дал определение проблемам государства, так сходных с ситуацией последних предреволюционных лет. «Власть и подчинение – решающие условия существования любого общества. Когда становится непонятно, кто правит, а кто подчиняется, все идет бестолково, вкривь и вкось. Даже самое личное, святая святых каждого человека, кроме гениальных исключений, искажается и уродуется»[1461]1461
  Там же. С. 125.


[Закрыть].

В условиях ортеговского «восстания масс» нельзя было уже точно выделить конкретную группу заговорщиков или революционную ячейку, в которой готовилось свержение самодержавия. В этой ситуации скальпель политического сыска стал непригодным инструментом для защиты правительства, требовалась дубина репрессивно-карательной системы, родившаяся в годы Гражданской войны. Но дореволюционная бюрократия трепетно относилась к формальному соблюдению законов империи. Такого предмета в инструментарии царского МВД не было да и не могло быть по определению.