Текст книги "Берег Скардара"

Глава 25
Паштет из соловьиных язычков

– Точно поможет?

За последние полчаса я задавал этот вопрос уже в третий или четвертый раз. Задавал я его Мидусу, худому старичку с копной взъерошенных седых волос и пронзительным взглядом глубоко запавших глаз. Больше всего Мидус был похож на шарлатана, воспользовавшегося случаем поставить на очередном клиенте очередной эксперимент в надежде: а вдруг чего и получится. А где же солидность, благообразность? Ведь врач одним своим видом должен внушать больному надежду на выздоровление. В нашем случае ничего такого не наблюдалось и в помине.

Внешний вид лекаря явился первой причиной моего вопроса. Вторая же заключалась в том, что локоть под повязкой, наложенной Мидусом поверх толстого слоя дурно пахнущей мази, жгло, пекло и дергало пронизывающей все тело болью.

– Поможет, обязательно поможет, господин де Койн. Вы же сами просили меня вылечить вас как можно скорее.

Ну да, сам и просил. При абордаже «Буревестника» я при падении как-то особенно неудачно ударился локтем правой руки. Прошло уже больше недели, а он продолжал меня беспокоить. Вернее, я забывал о травме, но стоило мне резко согнуть или разогнуть руку, как локоть взрывался острой болью.

И мне приходилось сильно закусывать губу, чтобы задавить болезненный вскрик еще в самом зародыше. Ну а то, что при этом закрывались глаза, – так с кем не бывает?

Показывать свою слабость было никак нельзя. Если мне удалось счастливо избежать дуэли с Юстином дир Метрессу или с одним из его спутников, это совсем не значит, что подобных предложений больше не поступит.

Опухоль на локте спала полностью, от нее не осталось даже следа, так что объяснить свой отказ от дуэли тем, что я почти не могу действовать правой рукой, не получилось бы. Люди везде одинаковы, видимая рана, пусть и небольшая, вызовет значительно больше сочувствия и понимания, нежели то, что творится внутри, что не видно и трудно доказуемо.

Существовала еще и вероятность дуэли на пистолетах, но именно этого мне хотелось меньше всего. Слишком много в этом случае зависело от случайности.

Мне до ужаса не хотелось лежать с развороченным пулей животом, требуя в минуты сознания очередную дозу макового отвара, чтобы забыться, моля Всевышнего только об одном – поскорее бы все это закончилось. Нет, можно, конечно, получить пулю в живот и в бою, но ведь это совсем другое дело.

Берега Скардара мы достигли только к вечеру и высаживались уже в потемках. «Интбугер», в отличие от «Морского воителя», пришвартовавшегося к причалу, остался на рейде. На берег мы переправились в шлюпке, согласившись на приглашение дир Пьетроссо стать гостями его столичного дома.

Дом Иджина оказался размером с дворец. Да и глупо было бы предполагать, что теоретический претендент на престол Скардара будет проживать в скромной кособокой хижине на самом берегу моря. Хотя дом и впрямь стоял почти на берегу, а та часть окружавшей его стены, что смотрела на море, больше всего походила на крепостную. Со стороны города все выглядело значительно более гостеприимно. Высокая кованая ажурная решетка, цветники, тянущиеся от входных ворот к самому входу в дом, смутно белеющие в саду в наступившей темноте какие-то статуи. Я даже журчание воды расслышал, хотя сам фонтан увидеть не удалось.

Всю дорогу к дому Иджина мои спутники напряженно поглядывали по сторонам. Их реакция понятна: в любой момент дорогу нам могла перегородить группа вооруженных людей с требованием последовать за ними.

Из этих соображений сти Молеуен поначалу высказал мнение, что нам лучше остаться на борту «Буревестника».

– Да не лучше и не хуже, Клемьер, – ответил ему я. – То, что Иджин гостеприимно распахнул перед нами двери своего дома, говорит о многом. И разве тебе самому не надоело находиться на борту корабля столько времени? Давай воспользуемся всеми теми благами, от которых успели отвыкнуть, коль скоро подвернулась такая возможность, а там видно будет.

В доме дир Пьетроссо мы устроились отлично. На следующий день Иджин послал за Мидусом, уверив в том, что лекарь он превосходный и обязательно поможет. Может быть, это и на самом деле так, но вид у врачевателя был… скажем так, немного странный.

Перед тем как приступить к лечению, лекарь заставил меня несколько раз согнуть и разогнуть руку, причем при двух последних движениях Мидус приложил к локтю ухо, что-то подсчитывая на пальцах и неотрывно глядя на меня. Не понимая логики его действий, я заявил ему, что гонорар он может запросить любой, если нужен аванс – тоже не вопрос, лишь бы лечение помогло, и помогло быстро.

В ответ, прервавшись на несколько мгновений от своих подсчетов, Мидус заявил, что его этика не позволяет ему брать деньги авансом. Конечно, приятно осознавать, что у него имеется такая этика, но не значит ли это, что лечение может и не помочь?

– Нет, лечение поможет. И это совершенно точно, – заявил лекарь несколько другим тоном, видимо уловив в моем голосе иронию. Но для того чтобы снадобье начало помогать как можно быстрее, господину следует удалиться из комнаты на некоторое время – Мидусу необходимо без помех приготовить бальзам.

Жаль, ведь мне так хотелось увидеть, как он будет толочь в ступе мумифицированные лягушачьи лапки, сушеных жуков, какой-нибудь странной формы корень с непроизносимым названием и еще пять-десять других ингредиентов, при этом завывая вполголоса. Нет, всего этого я был лишен, как лишен и возможности узнать хотя бы примерную цену лекарства.

Но на здоровье экономить нельзя. Укрепив этой мыслью свой не очень бодрый дух, я вышел из комнаты. После того как таинство свершилось, ассистент лекаря, молодой парень, во всем старающийся быть похожим на своего патрона, пригласил меня на процедуру.

Не печалься, юноша, когда ты станешь лет на сорок-пятьдесят старше и похудеешь, а на твоем лице оставят следы многие тысячи разочарований, постигших тебя в жизни, все произойдет само собой. Пока же не стесняйся своего здорового румянца во всю щеку, все это так ненадолго.

Мазь оказалась очень мерзкой с виду. А еще она воняла. Не просто неприятно пахла, а именно воняла. И очень жгла. Казалось: вот сгорела кожа, затем спеклись мышцы с сухожилиями, и огонь принялся за сам сустав.

Мое терпение закончилось именно в тот момент, когда Мидус решительными движениями освободил локоть от повязки. Я ожидал увидеть что угодно, но локоть выглядел таким же, каким он и был до встречи с этим дьявольским зельем. В тот момент мысленно я дал себе слово любыми средствами выведать у Мидуса рецепт, потому что нет смысла вгонять людям щепки под ногти или дробить суставы пальцев молотком, добиваясь правды. Достаточно намазать этим зельем что угодно и затем лишь успевать записывать ответы на заданные вопросы. Очень гуманно, да и следов от пыток не останется.

Локоть после лечения почти не жгло, кожа на нем оставалась такой же, какой она и была до экзекуции, и я осторожно несколько раз согнул руку. Как будто бы все нормально, но сделать то же самое резко духу мне все же не хватило. Мидус, обратив внимание на мои манипуляции, заявил, что локоть следует пока поберечь. А вот послезавтра, после нескольких сеансов лечения, один из которых будет сегодня вечером, я могу себе позволить сгибать руку как угодно и сколько угодно.

Для вечернего сеанса он оставил мне немного мази. Мидус ткнул пальцем в глиняный горшочек и сказал, что завтра с утра принесет свежего… тут я чуть было не закончил за него фразу словами «жгучего дерьма».

Уже уходя, лекарь добавил, что скрежетать зубами, кусать губы и пучить глаза вовсе не обязательно, снадобье поможет и без этого. Словом, расстались мы с Мидусом, души не чая друг в друге. Его молодой помощник все время важно кивал головой, подтверждая слова учителя.

«Юнец, я сейчас тебе этим снадобьем под хвостом намажу, и ты возьмешь карьер с места не хуже знаменитых аргхальских скакунов, а ржать будешь еще громче», – подумал я, глядя на выражение его лица.

Второй раз накладывать мазь на локоть мне пришлось уже глубокой ночью, потому что вечером меня пригласили во дворец к отцу Диамуна, Минуру дир Сьенуоссо, правителю Скардара. От подобных приглашений отказываться не принято, особенно когда его приносят лица, прибывшие в сопровождении десяти солдат.

Приглашение прибыло после обеда, когда мы с Иджином сидели в беседке, заросшей густой зеленью.

От расположенного невдалеке фонтана навевало приятной свежестью, и разговор не должен был быть серьезным. Обстановка располагала к легкой болтовне, когда не следует напрягаться, чтобы не произнести что-нибудь такое, отчего собеседник непременно вцепится в только что услышанные слова. Кроме того, я рассчитывал получить от дир Пьетроссо информацию о том, как побыстрее попасть в Империю.

Фред сразу же после обеда в сопровождении сти Молеуена ушел в порт на поиски попутного корабля, и я всей душой молил, чтобы ему сразу же повезло. Так что на встречу с Минуром я отправился один, даже без Проухва.

Идти пришлось недалеко, так что кареты не понадобилось. А может, ее специально не прислали за мной, чтобы лишний раз подчеркнуть мой нынешний статус.

Дворец правителя вплотную примыкал к площади немалых размеров. Со стороны площади на дворцовом фасаде имелся балкон, такой же фундаментальный, как и само здание. При необходимости с него можно выступать с пламенной речью перед соотечественниками, объясняя тонкости текущей политики или вдохновляя народ на ратный либо трудовой подвиг.

С оружием я расстался сразу же, как только мы вошли внутрь. Ждать аудиенции пришлось долго, но скучать мне не пришлось.

В роскошной гостиной, где мне предложили подождать встречи с первым лицом государства Скардар, на стенах висело множество картин, занимавших на стенах почти все свободное место. Пейзажей и портретов среди них оказалось очень мало, на большинстве картин были изображены морские бои. Что и говорить, Скардар – держава, славная прежде всего морскими традициями, так что было бы странно видеть пасторали на стенах дворца правителя.

На одной из картин сошлись два строя кораблей, и тот, что захватил ветер, был скардарским. Это и понятно: было бы глупо увековечивать на полотне грубый, иногда даже смертельный просчет адмирала, командующего флотом.

Следующая картина запечатлела абордаж. Видимо, изображенное на ней событие произошло в далекие времена, поскольку корабли имели высокие надстройки на носу и корме, а в руках и атакующих, и защищающихся не было ничего похожего на огнестрельное оружие – сплошные топоры, мечи и булавы. Ничего больше рассмотреть мне не удалось, потому что в гостиную заглянули три весело щебечущие молоденькие фрейлины и начался абордаж другого толка. Нет, я конечно же допускаю мысль, что, увидев меня, кто-то из них внезапно влюбился, но чтобы все три сразу… По их же поведению получалась одновременная любовь с первого взгляда.

Что ж, я был совсем не против миленько пообщаться. Куда как интереснее, чем рассматривать картинки с изображением густо заросших волосами мужиков, яростно лупцующих друг друга всякими смертельно опасными для жизни предметами. Да и света не мешало бы немного добавить: окна хоть и огромны, но полуприкрыты тяжелыми портьерами из бархата, и в гостиной царил романтический мягкий полумрак.

Эти блестящие глазки, зубки, плечики, нечаянно обнажаемые чуть сверх того, что допускают рамки приличий, едва ощутимые прикосновения тонких пальчиков и достаточно красноречивые взгляды. Как это было мило, потому что сразу начинаешь чувствовать свою несравненную мужественность и неотразимость. И еще фразы, произнесенные с придыханием и самым томным видом: «Ах, неужели все это правда? Артуа, вы настоящий герой!» или «Господи, какой мужчина!», сказанные не совсем к месту, но так ласкающие мой слух.

Присутствуй при этом один мой хороший знакомый из прежнего мира, я непременно услышал бы от него: «Артур, у этих телочек башню от тебя снесло. У всех троих сразу». Этим он мне всегда и нравился, своей непосредственностью в эмоциях и образностью речи.

К тому времени, когда я успел полностью проникнуться собственной неотразимостью и даже получить поцелуй, легкий, как прикосновение крылышек бабочки, на сцене появилось еще одно действующее лицо.

К сожалению, это был мужчина. Слегка за сорок, холеный, с волевым подбородком и светлыми прищуренными глазами. Лицо извинилось перед барышнями, что вынужденно похищает меня, на что девушки отреагировали вздохами сожаления, и мы перешли в огромный кабинет. Предложив присесть, мой новый собеседник извинился за то, что вынужден быть лишить меня такого приятного общества во имя скучного разговора, добавив, что господин Минур дир Сьенуоссо, правитель Скардара, примет меня чуть позже, как только завершит неотложные дела.

Причем Минура он назвал господином ондириером, а «чуть позже» затянулось на добрые два часа.

Мы разговаривали о многих вещах, важных и не очень. Но все время как-то так получалось, что мне приходилось отвечать на его многочисленные вопросы, заданные им как будто бы случайно. Онора дир Мессу, так он представился, интересовало буквально все: от положения дел в Империи и ее внешней политики до моих планов в самое ближайшее будущее и устремлений на перспективу.

Вероятно, он хотел составить обо мне свое мнение. Вполне возможно, что Минур выслушает его перед разговором со мной. Но мне было плевать с высокой колокольни, каковым оно будет, это мнение, и потому я отвечал, не особенно заботясь, как прозвучит та или иная фраза и много ли в ней будет смысла. Наверное, дир Мессу это понял, и пару раз его лицо едва заметно скривилось. Разговор, несмотря ни на что, продолжался, и когда тема внезапно коснулась охоты, я рассказал ему историю, произошедшую со мной перед самым отъездом из Империи.

Эта история произошла в Стенборо, единственном моем имении.

Нет, другая собственность у меня тоже имеется, от виноградников вблизи Гроугента до перспективных угольных месторождений в провинции Монтенер, недвижимость в столице и даже верфь все в том же Гроугенте, но поместье было единственным. Это так, к слову, но именно в Стенборо вся эта история и произошла. Помню, тогда я приехал в поместье к Капсому, своему химику, работающему над эпохальными открытиями, которые должны были совершить революцию сразу в нескольких областях технической науки.

Конечно же трудился Капсом над ними не один, к тому времени он обзавелся сразу тремя помощниками, которыми нещадно помыкал. Двое из них были чуть ли не мальчишками, безропотно выносившими все его выговоры, разносы и нудные нотации. А вот третий…

Третий, Мархсвус Бирдст, которому тогда было уже около сорока, успел состояться как ученый-химик. По крайней мере, сам он считал именно так. И вот ему, ученому в самом расцвете своего таланта, – это снова его убеждение, – приходилось терпеть нападки человека, чье мнение никогда не было для него решающим.

Суть их конфликта мне понять так и не удалось. Вернее, как раз суть и была понятна: они не сошлись во мнениях, поскольку оба работали над одним и тем же проектом – капсюлем-детонатором. Но в чем именно они не сошлись, так и осталось для меня тайной. Когда я попросил их объяснить подробнее, началось такое… Едва один из них принимался доказывать свою точку зрения, сыпля непонятными мне терминами, второй делал страдальческий вид, морщился, крутил головой, показывая, что только мое присутствие вынуждает его выслушивать откровенную чушь, льющуюся из уст оппонента.

Затем слово брал второй диспутер, и ситуация повторялась. Причем оба поглядывали на меня, словно заставляя принять именно их сторону. Я же оставался невозмутимым, успешно делая вид, что понимаю, о чем идет речь. Половина слов мне вообще была непонятна, мне и слышать-то их раньше не доводилось. Наконец дело дошло до того, что оба моих химика, исчерпав все доводы, перешли к прямой агрессии. Небольшого роста и невзрачного телосложения, с красными от возбуждения лицами, они по очереди наскакивали грудью друг на друга.

Тут, надо сказать, некоторое преимущество имел Капсом, поскольку за время пребывания в Стенборо он успел набрать вес, в некоторых местах даже излишний. Колобок, одним словом.

Он уже абсолютно не походил на того человека, который когда-то появился в поместье. Тогда Капсом казался насмерть перепуганным и втягивал голову в плечи при каждом резком звуке. Теперь же его было не узнать. Еще бы, сейчас за его плечами два эпохальных открытия: изобретения капсюля, названного в его честь капсомом, и динамита, получившего название капсомит. А если вспомнить об амальгаме, так это вообще уникум.

Правда, широкой общественности ни авторство его открытий, ни сами открытия были еще не известны, не пришло пока время, да и сделал он все благодаря моим подсказкам, но в этом ли суть? Ведь до того момента, когда о его свершениях узнают все, оставались сущие темпоральные пустяки, как вдруг заявляется человек, который не только имеет собственное мнение, но и наглым образом настаивает на своей правоте!

Мархсвус Бирдст появился в Стенборо благодаря Геренту Райкорду, управляющему моими делами в Империи. Герент где-то услышал об этом химике, встретился, переговорил… и в итоге Бирдст оказался в Центре исследований, изобретений и внедрения новых технологий – так я назвал свое имение на перспективу.

Мархсвус, в отличие от своего коллеги, абсолютно не тщеславен, но как специалист Капсому нисколько не уступал. И если бы Бирдст оказался в Стенборо раньше Капсома, я нисколько не сомневаюсь в том, что и капсюль, и динамит сейчас носили бы его имя. Правда, для этого изобретателя пришлось бы уговаривать.

Но и у него был один пунктик: вечный двигатель. Поскольку Бирдст химик (так и хочется употребить это слово с приставкой «ал»), то и перпетуум, по его замыслу, должен был быть на какой-нибудь химической основе.

При первом нашем разговоре с Мархсвусом присутствовал и Капсом. Он с весьма скептическим выражением лица выслушивал рассуждения Бирдста, всем своим видом показывая абсурдность его логики.

«Любому мало-мальски образованному человеку в Империи, – говорило выражение его лица, – известно, что создать вечный двигатель невозможно. Отсюда следует, что человек, посвятивший свою жизнь такого рода прожекту, не является серьезным ученым».

– В общем-то, если принимать во внимание всякие там законы энтропии и термодинамики, так оно и есть. Но если хотите создать действующую модель мобиля, так уж и быть, подскажу, – заявил я Бирдсту.

Ничего сложного, занимательная физика для детей среднего и старшего школьного возраста. Да, мобиль будет работать, работать вечно. Вернее, до той поры, пока не износятся материалы, из которых он будет изготовлен, поскольку вечных материалов как раз и не бывает.

– Но предупреждаю сразу, – заявил я, – заниматься двигателем вы будете только в свободное время, посвятив все силы, энергию и талант тем задачам, которые я перед вами поставлю. И ассигнования на этот ваш проект будут весьма скудными. Согласны?

Мархсвус с воодушевлением закивал головой, а лицо Капсома приобрело крайне недовольный вид. Как же, еще одно судьбоносное открытие, а авторство будет принадлежать не ему.

– Принцип работы такого двигателя, уважаемый Бирдст, состоит вот в чем.

Тут мне на глаза попалось огромное краснобокое яблоко, висевшее на яблоне на расстоянии протянутой руки. Я сорвал его, полюбовался и подкинул вверх. Хотя закон всемирного тяготения в этом мире открыт еще не был, но тем не менее сработал он отлично, и яблоко упало в траву.

«Так, и причем здесь яблоко? – задумался я. – Во-первых, это физика, а не химия, и открывать этот закон я не собираюсь, даже формулу не помню, а куда без нее?»

Я вообще только одну формулу помню, Эйнштейна, и то только потому, что она очень короткая. Но и здесь проблема: в ней каждая буква обозначает что-то, мне неведомое, да и рано им еще ее знать.

Сделав вид, что подбросил яблоко только для того, чтобы полюбоваться его полетом, я приступил к объяснениям:

– Погода, господин Бирдст, вам поможет погода. К своим сорока вы уже обязательно должны чувствовать ее изменения: шум в ушах, головную боль или еще что-то. Перед изменением погоды меняется атмосферное давление, и это вам очень пригодится. Даже женское настроение меняется не так часто и не с такой завидной регулярностью, как атмосферное давление.

Теперь перейдем к главному. Как вы узнаете, что погода назавтра переменится? Правильно, с помощью барометра. Стрелочка на нем показывает: «сушь», «ведро», «шторм», «дождь», «буря» и так далее. Вот именно стрелочка вам и нужна, она же движется практически постоянно. А заставляет ее двигаться ртуть. Соберите конструкцию из множества подобий барометров, стрелочки станут рычагами, связанными с приводом, привод будет крутить какое-нибудь колесо, передавая усилие… У такого механизма удивительно низкий КПД, он ничтожный, мизерный, но работать ваш двигатель будет вечно. Если разбавить ртуть касторовым маслом, вполне вероятно, что она будет лучше реагировать на изменение атмосферного давления, расширяясь и сжимаясь. Ртути полно, бочками, вон в том сарае на отшибе, к нему я стараюсь даже не приближаться. Сама ртуть довольно безобидна, но ее пары – сильнейший яд, имейте это в виду. А механическую часть вам мои механики помогут собрать. Они у меня даже карманные часы изобрели, не то что ваш перпетуум мобиле.

Такой вот у меня с ним при первой нашей встрече и состоялся разговор…

Я решительно встал между не на шутку разбушевавшимися учеными и совсем уж было собрался обратиться к ним с проникновенной речью о важности стоящих перед нами задач, о том, что у нас совсем нет времени на пустопорожние споры, когда показался Пелай, управляющий поместьем. Не дойдя до нас нескольких шагов, он остановился, ожидая окончания разговора. И вид у него был самый озабоченный.

– Говори уж, – обратился я к нему, когда мы остались наедине.

С этого момента наша охота и началась.

Одним из моих соседей был барон Кресле. Его поместье состояло из замка и четырех-пяти деревень. Землицы у него имелось раза в четыре поболее моего, а через его владения протекала Сиура, довольно крупная река.

Сам барон был старше меня лет на пятнадцать, имел трех сыновей и дочь, давно уже обзаведшихся семьями и живших отдельно. Все три сына служили по военной части, дочь, кстати, была женой офицера имперской армии. Такой вот небольшой оплот государства.

Спокойный и рассудительный, даже флегматичный, он оживлялся и молодел на глазах, едва разговор заходил об охоте. Охота была его страстью, и дай ему волю, барон только ею бы и занимался.

Кресле был приятным собеседником, и мы не раз засиживались за полночь за разговорами и бокалом бренди, к которому он охотно пристрастился. Не знаю, каким образом он узнавал, что я прибыл в свое имение, но на следующий день барон непременно осчастливливал меня своим визитом. Мне он нравился, особенно тем, что никогда не строил из себя крутого дворянина. Сам я у него в гостях не бывал и теперь решил воспользоваться давним приглашением барона. Причина была уважительная: где-то на принадлежащих нам землях лютовал зверь.

Поначалу пропажи домашнего скота списывали на обычных волков, коих в Империи тоже хватает. Они и выглядели такими, как я и привык их видеть, и повадками ничем не отличались, разве что никогда не сбивались в стаи, чтобы пережить суровую зиму: нет ее здесь, зимы. Пара сезонов дождей, длящихся месяц-полтора каждый, когда температура опускается, по моим ощущениям, градусов до десяти тепла, остальное время лето, иногда довольно жаркое.

Так вот, однажды крестьяне из Кривичей, принадлежащей мне деревни, обнаружили мертвого пастушка, явно убитого зверем. В стаде телят, что он пас, одного недосчитались. Останков теленка на месте не нашлось, их обнаружили позже, в небольшой рощице, в паре лиг от места, где нашли пастушонка.

Насколько я знаю, обычным волкам унести теленка не под силу. И получалось, что либо хищники угнали его в лесок, либо зверь оказался значительно крупнее обычного волка.

Затем нашли мертвыми еще двоих крестьян, убиравших сено на дальнем лугу, и у обоих оказалось перерезано горло. Пелай рассказал: у соседа, барона Кресле, такие случаи тоже были. И скот пропадал, и людей с разорванным горлом находили. Дело дошло до того, что крестьяне стали бояться отходить далеко от деревни, не без причины беспокоясь за свою жизнь.

– Никого в поле не выгонишь, – жаловался тогда Пелай.

Вообще-то помимо научного центра в Стенборо существовал и еще один, Центр подготовки воинов. Тоже громкое название, поскольку в общей сложности воинов было у меня чуть больше четырех десятков. Но занимались их подготовкой всерьез. Занимались ими «дикие», воины, когда-то служившие в Диком эскадроне – особом подразделении имперской армии, куда отбирали только лучших бойцов. Не так давно «дикие» вместе со своими подопечными устроили на волков большую облаву. За неделю охоты им удалось добыть около десятка волчьих шкур. Немало, если учесть, что волки – хитрые бестии, а обнаружить их следы на бесснежье – безнадежное дело. Специально обученных собак нет, а обычные псы только и могут, что хвост поджимать да жалобно скулить, почуяв запах хищника.

Со слов Пелая выяснилось: облава не помогла, и в ночь моего прибытия в Стенборо на границе наших с Кресле владений нашли мертвыми еще двух человек – парня из Кривичей и девушку из деревни, принадлежащей барону. Только какой черт их понес ночью в луга? Подождали бы несколько дней – все бы и уладилось.

Знал я об их любви и тайных встречах, Пелай рассказывал. Но не те еще времена, чтобы просто заслать сватов, сначала необходимо было решить вопрос с самим бароном Кресле. Именно об этом я и хотел поговорить сегодня с бароном.

Кресле при последнем его визите в Стенборо приглянулось одно из моих охотничьих ружей, точнее, одно из двух, которые у меня были.

На мой взгляд, ничего выдающегося, разве что богато отделанная ложа и сплошь покрытый инкрустацией ствол. Но когда барон взял ружье в руки и приложил приклад к плечу, наведя дуло на воображаемую цель, стало заметно, как изменилось его лицо.

Иногда возьмешь оружие в руки – и сразу чувствуешь, что оно твое. Наверное, похожие чувства испытывают женщины, примеряя драгоценности.

Услышав от Пелая о влюбленной паре, мне пришла в голову мысль обменять ружье на невесту. А что, любовь – дело святое. Если же рассуждать цинично, то от всякой любви между мужчиной и женщиной рождаются дети. И если бы мне удалось провернуть дело с обменом, что почти наверняка барон не стал бы настаивать на том, что половина детей принадлежит ему, не собак ведь покупаем. Да и не в его это характере. Хотя я слышал, что такие истории иногда случались. Теперь менять невесту на ружье уже слишком поздно.

Я отправился в гости к барону Кресле в сопровождении десяти человек: неразлучного со мной Прошки, четырех «диких» – Ворона, Кота, Жгута и Брона, а также Грегора, Пелая, Шлона с Нектором и еще одного воина, взятого мною недавно. Отправились мы, подготовленные для долгой охоты, которая могла затянуться на неопределенное время.

С бароном мне необходимо было встретиться потому, что во время преследования зверя существовала вероятность очутиться на его землях. Когда такая орда в пылу погони окажется на дозревающем ржаном поле, хозяин может возмутиться. Кроме того, я надеялся, что барон примкнет к охоте, ведь погибли и его люди.

Как выяснилось, надеялся не зря, потому что охотничий отряд Кресле встретился нам на пути к его замку. Барон ехал во главе отряда из восьми человек, и по поклаже, притороченной к лошадиным бокам, становилось понятно, что Кресле решил заняться этим вопросом всерьез. Так и оказалось. Военный совет был краток, и тут я полностью подчинился мнению барона, опытного охотника.

– Все говорит о том, что орудует одиночка, – заявил он. – Не пара волков, не самец с самкой, не самка, натаскивающая щенков… Это матерый зверь, но точно волк. Я видел волчьи следы. Но размер следов… – Барон даже покрутил головой. – Никогда прежде ничего подобного не попадалось. Они по крайней мере в два раза больше тех, что мне встречались раньше. И еще, волки обычно избегают людей, стараются даже на глаза им не попадаться. Этот же… Он не охотится на людей, он просто убивает их при встрече, как будто мстит. Очень странное поведение. Зверь появился в этих местах не так давно, месяца три, не больше. И за это время погибло девять моих крестьян. Девять! Я знаю, что и у вас люди тоже гибли.

Мы ехали с бароном впереди отряда, направляясь на север. Кресле объяснил, что логово зверя нужно искать именно там, и я ему поверил. Северные края наших владений упирались в невысокие горы, точнее, сопки, покрытые непроходимыми зарослями.

Действительно, если уж где и прятаться хищнику, так именно там, в густом кустарнике. Или на склонах одной из гор, где чертова уйма больших и малых пещер.

В свое время в этих горах долго работал нанятый мной рудознатец, но не нашел ничего интересного. А так хотелось заполучить золотой или на худой конец серебряный рудничок в двух шагах от имения! Вспоминая о своих хождениях, рудознатец только крякал, настолько эти места оказались непроходимы. Но это для людей непроходимы, а для зверя – в самый раз.

– И еще, господин де Койн. Гилосса, девушка, погибшая этой ночью, была моей внебрачной дочерью. Об этом знали только ее мать и я. Моя жена, леди Виора – женщина замечательная во всех отношениях, но… вы сами все понимаете, граф.

Я любил Гилоссу, любил не меньше остальных своих детей, но лишь издали, не приближаясь. Наблюдал, как она взрослеет, становясь все больше похожей на меня. Втайне от всех я давал матери Гилоссы деньги, но разве дело только в деньгах?

Кресле замолчал.

Вы правы, барон. Сейчас вы корите себя в том, что так и не нашли мужества признать отцовство. Как вам, наверное, хотелось подойти к дочери, обнять ее и все рассказать.

Я ведь тоже могу упрекнуть себя в том, что не смог приехать хоть немного раньше и не предложил ружье в обмен на девушку. Погибшая девушка была вашей дочерью, и вы бы не согласились, сочли бы такой обмен смешным, но мы могли бы решить вопрос и по-другому. И тогда влюбленным не нужно было бы встречаться ночью, втайне от всех.

Но произошедшего не изменишь, и лучшее, что мы сможем теперь сделать, – это убить зверя. Убить хотя бы ради чужих детей, чтобы их родители не испытали того, что сейчас испытываете вы.

– Я не успокоюсь, пока не найду его, – продолжал Кресле, – сколько бы времени ни заняли поиски.

Я тоже не успокоюсь, барон. До моей свадьбы еще два месяца, и пусть все это время я проведу в горах, я обязательно его найду. Это мой долг.