Текст книги "Последняя лошадь"

Глава сорок вторая

Цирк затих после представления. Он устал. Зрители разошлись ещё час назад, растащив праздник по кусочкам. Аплодисменты разлетелись голубями выше галёрки и осели на ночь где-то под куполом около не остывших ещё прожекторов. Билетёры сложили в стопки не проданные программки, повесили в шкафчики нарядную униформу и разошлись по домам. Задержавшиеся артисты обыкновенными прохожими торопились в гостиницу. В цирке осталась лишь вахта да служащие. На манеже тускло светила пара дежурных фонарей.

Репетиционный ковёр серым пятном лежал в центре манежа. Всё растворилось в полумраке. Цирковое пространство замерло, уснуло до следующего дня. Завтра всё повторится. Хотя в этом подлунном мире не повторяется ничего…

В собачнике, тревожа своих сородичей, всё ещё лаяла не угомонившаяся псина. На конюшне, в соседних станках, возлежали горбоносые памирские верблюды. От малейшего шума они вскидывали головы с любопытными миндалевидными глазами и на какое-то мгновение переставали жевать. Вдруг заиграл тонкими ногами молодой ослик, чего-то испугавшись. Постучал, постучал копытцами по деревянному настилу стойла и замер в полудрёме, оттопырив губу. Цирк готовился отойти ко сну…

Нарушали наступивший покой только лошади Захарыча, которые пофыркивая, готовились к ночной репетиции. На них надевали сбруи, пристёгивали к гуртам арниры…

– Сегодня попробуешь с Салютом без кóрды! – Стрельцов дал задание, чуть усложнив задачу. Корсарова без энтузиазма кивнула.

– А если он…

– Я рядом, если что, остановлю. Поведёшь, как и с кордой. Техника та же. Будешь смотреть в ту же точку и туда же направлять шамбарьер. Лóнжа нужна лишь для того, чтобы он не загарцевал и не рванул в форганг. Делай всё мягче, душевней, и получится.

Пришёл дежурный электрик и включил ещё шесть репетиционных прожекторов. Полумрак испуганно метнулся за спинки зрительских кресел и притаился там до конца репетиции.

– Ну, давай, сама. Выводи.

Корсарова взяла Салюта за головной ремень и вывела на первую писту манежа, поближе к барьеру. Конь настороженно косил глаз, в котором отражались прожектора, и ждал команды.

– Ры-ысь! Салют! Алле-й! Рысь! – Корсарова заметно смаковала эти слова-команды. Произносила она их нараспев, вычурно, словно иностранка, и каким-то повелительным тоном. В этот момент она преображалась, становясь заметно «когтистей» и высокомерней. У неё даже желваки на скулах поигрывали…

– Не наскакивай на коня, видишь, он от тебя шарахается. Медленней, не агрессивно, в глаза не смотри ему, вскинется. Та-ак… Теперь на ажну поставь. Спокойней, без резких движений! Чуть осади назад и фарпайчем легонько тушируй по голени. Легонько, я говорю! – Захарыч повысил голос, увидев, как та с удовольствием хлопает коня по голени кожаным наконечником фарпайча.

– Салют должен понять, что ты ему подсказываешь, а не наказываешь! Это разные вещи, поэтому и силу рассчитывай! Он сто раз это делал до тебя, просто должен сообразить – чего хочешь от него ты. В данный момент лошадь умнее тебя. Она-то уже обученная, а ты ещё не говоришь на её языке. Это как начинающий водитель: машина ехать готова, а шофёр ещё не умеет. Учись! Спокойно, без нервов – всё получится. Больше любви, ласки! Животные чувствуют людей на раз…

Корсарова, как она и заявила, приходила только на ночную репетицию. Рано утром репетировала с Захарычем Света. Днём, когда нужно было обслуживать лошадей, Корсарова являлась от случая к случаю. Стрельцов ей замечаний не делал – пришла и пришла. Он выполнял приказ Главка – подготовить исполнителя, то есть, человека, который может выйти на арену и показывать работу с лошадьми, не более того. Для этого со стародавних времён и существовали берейторы. Задача была, в принципе, выполнимой. Эти отлично выдрессированные лошади могли отработать свой номер, даже если никого не было на манеже. Лишь бы в районе форганга «незаметно» стоял такой мастер, как Захарыч. Чтобы испортить их работу, нужно было ещё постараться…

В Главке сидели не только управленцы со стороны, но также работали бывшие цирковые, вышедшие на пенсию по выслуге лет, а значит, люди неглупые, кое-что понимающие: «Мы идём с Корсаровой на эксперимент! Опыта и знаний у неё ноль, как бы нам наработанную конюшню не угробить!..» Чтобы свести риск к минимуму, выбрали наставником Захарыча. Аргумент был один: «Этот любой номер вытащит! Под его руководством даже “дверь запоёт”».

Как выяснилось позже, с Корсаровой случай был особый. Она оказалась той самой «дверью», которая не только не хотела петь, но даже не желала открываться…

– С Сарматом повнимательней! Уши прижал – будь начеку! Постоянно его контролируй и не обижай напрасно. Имей в виду! Лошадь – существо злопамятное, может подкараулить и отомстить! Перед тобой редкий конь, лидер! Необыкновенно талантливый, с человеческим умом, но с характером зверя, недаром его назвали – Сармат. Так именовали бесстрашных степных воинов и так величают сильный ветер на Байкале. Как лодку назовёшь…

Захарыча с каждым днём всё больше радовали успехи Светы. Будущее этого номера он видел только под её руководством. Интуиция его никогда не подводила. Он видел в Светлане Ивановой настоящую цирковую и прирождённую дрессировщицу редкой одарённости. К тому же она была артистична и необыкновенно женственна среди шестёрки вороных. Ах, как бы это смотрелось!..

Он мрачнел лицом, понимая, что эта конюшня может достаться Корсаровой. Стрельцов прожив долгую жизнь, отдавал себе отчёт, что в цирке, как и везде, существует блат, кумовство. И здесь, как в армии, тоже часто наказывают невиновных и награждают непричастных. Но он был солдатом цирка, работал не за страх, а за совесть, поэтому не подличал и пытался научить Корсарову всему, что знал сам. «Господь всё управит…»

– …Послушай меня ещё раз внимательно. – Захарыч в который раз пытался настойчиво и терпеливо достучаться до сознания Корсаровой. – Всё, что я говорю – важно! Со временем твои движения зрителю будут не видны, только животным. Вы станете одним целым, одним организмом. Посмотри, какое трепетное, нежное создание лошадь! Потрогай коня за подбородок, какой он мягкий, проведи рукой по ноздрям – шёлк! Но лошадь может быть и зверем, она с лёгкостью прокусывает череп человека, как надувной шарик, а руку может откусить не хуже тигра. Николай Акимович Никитин, сын великих русских цирковых предпринимателей, лишился руки именно из-за лошади! А уж он был, поверь, мастер мировой величины! Так что, каким быть твоему животному, зависит только от тебя. Это как дитя – какого вырастишь, таким и станет. Тут терпение и терпение нужно! Одно и то же приходится повторять сотни раз. Получилось, поощри – приласкай словом и руками, дай морковочки или сухарик. И так многократно, пока не закрепится. Потом иди дальше. Шаг за шагом, трюк за трюком. Потом всё нужно свести в комбинации. Так через какое-то время и родится номер. Одно животное хватает на лету, другое не сразу, как и люди. Пока чего-то добьёшься, не один пуд морковки с сухарями скормишь! А как же – это животное, дрессировка!..

Глава сорок третья

Корсарова вывела на манеж спарку лошадей. Раздалось её громкое: «Алле-й!», и тут же щёлкнул шамбарьер. Захарыч вспыхнул:

– Да не надо лишний раз дёргать обученных животных! Сколько раз тебе говорить! Вообще забудь о кнутах, работай только пряниками! Зачем ты его посылаешь? Стандарт толком ещё и на манеж не вышел! Вот чего он сейчас должен понять, что сделал не так? Конь сейчас запсихует, собьёт работу себе и Салюту – вот цена бестолковому обращению с шамбарьером!

Захарыч на удивление самому себе и другим всё чаще стал раздражаться с Корсаровой. Кременецкий, который, задерживаясь после представления, всё чаще стал бывать на их репетициях, только качал головой, поражаясь терпению старого берейтора.

– Запомни! Этот инструмент для физического контакта только в крайних ситуациях! В основном только показывай: или притормозить, или подогнать. В первом случае – веди чуть впереди плеча – притормозит, во втором – чуть сзади, чтобы шамбарьер ушёл из поля зрения – лошадь прибавит. Научись работать голыми руками, корпусом, голосом. Короче – работай головой! Вот, упрямая, блин, хомут тебе в дышло!..

Светлана втянула голову в плечи. Захарыча она привыкла видеть в основном доброжелательным и улыбающимся. А тут, в который раз…

– Чего съёжилась? – глаза Стрельцова потеплели. В них сверкнули синие зайчики, усиленные светом репетиционных прожекторов.

– Строго так!..

– Да-а… – Захарыч в сердцах коротко махнул рукой в сторону Корсаровой. Та резким обиженным голосом отдавала команды лошадям. – Прислали на мою голову бездарность, да ещё бездушную. Ни хрена она не любит животных и не понимает их! Чувствую, расстанемся! Сил моих больше нет! – Захарыч откинулся на дерматиновую спинку кресла первого ряда, сложил крестом руки на груди и со страдальческим выражением лица продолжил наблюдать за репетицией. После каждой нелепой ошибки Корсаровой он поднимал глаза к куполу, тяжело вздыхал, ёрзал и покусывал губы.

Глава сорок четвёртая

С манежа неслись истеричные вопли Корсаровой и пистолетные выстрелы шамбарьера, который был нацелен по самым незащищённым местам лошади. Хлыст безостановочно жёстко стегал коня по крупу, холке, морде, тонким изящным ногам – всюду, куда впивалось гибкое жало стека.

– Ты достал меня, сволочь! Ажну, Серпантин! Я сказала – ажну! На колени, дрянь такая! Поклон!..

Лошадь металась из стороны в сторону, искала выход с манежа, то и дело вставая на дыбы. Животное было в панике. Глаза коня вылезали из орбит, он всхрапывал, скалился и пытался достать зубами свою мучительницу.

На шум прибежали Захарыч и Света, которые чистили в этот момент овощи. В руках Светы краснелась недочищенная морковь.

– Прекрати! А-ап! – Захарыч оттолкнул кипевшую от злости Корсарову и обратился к лошади:

– Ай, бра-а-во! О-хо-о! Ай, бра-а! – Захарыч приподнял руки и ровным ласковым голосом начал успокаивать очумевшее от безысходности и страха животное. – Шам-барьер опусти, мать твою! – повернувшись в полоборота зашипел он начинающей дрессировщице. – Уйди с манежа, укротительница хренова!

Такого разъярённого Захарыча вряд ли кто когда-либо видел за все его годы жизни в цирке. Седые волосы его топорщились от негодования, глаза горели недобрым огнём. Он повернулся к лошади и снова ласково пропел:

– Бра-а-во, лошадка, бра-аво! Ну всё, успокойся, Серпантин! Спокойно, мой хороший, спокойно! Света, подойди, не бойся, прими животное, я сейчас…

Испуганное животное трясло холкой, вздрагивало посечёнными местами и периодически вибрировало шкурой.

Света подошла к коню, который постепенно успокаивался и снова обретал веру в людей. Она протянула ему морковку. Серпантин потянулся губами, громко и вкусно захрумкал. Света гладила лошадь по мягким, всё ещё раздувающимся ноздрям, потом в них тихо подула, как делала всегда, когда ласкала своих подопечных. Серпантин положил ей голову на плечо и тихо жалобно вздохнул. Света прошлась рукой по взмокшей шёлковой шее молодого жеребца.

– Хороший мой, хороший! Мы тебя в обиду не дадим…

За кулисами громыхал голос Стрельцова, который сдерживал себя как мог.

– Ты что творишь, хомут тебе в дышло! Я давно за тобой наблюдаю! Из тебя дрессировщица, как из говна пуля! Тут нужно безграничное терпение и такая же любовь! Животное рассказать не может, что у него что-то болит, или оно не понимает, чего ты от него хочешь. С ребёнком так же будешь поступать? Наверняка так же…

– Так то ребёнок!

– Животное больше, чем ребёнок, – оно ничем не защищено, кроме твоей любви и разума. Бросай это дело, уезжай! Не твоё это! Слышишь – не твоё! Я в Главк докладывать не стану. Уходи по-хорошему. Возвращайся к мужу и продолжай работать свой номер! Начальству найду, что сказать. Замену тоже найду. Работать с тобой не стану. Уходи с глаз долой!..

Глава сорок пятая

Через месяц с небольшим, по просьбе Захарыча, утренним поездом Пашка снова приехал в Минск.

До этого у него были тяжелейшие гастроли в Кемерово. Условия паршивые, город – не разгуляешься, программа тоже, мягко говоря, оставляла желать лучшего. К тому же весна в Кузбасс явно запаздывала. Он репетировал, как никогда, часов по восемь-девять, прихватывая время до и после представления. Это крепко спасало от одиночества и депрессии. Но и накопленная усталость давала себя знать. По окончании гастролей нужно было прилететь в Москву на окончательное оформление документов в Венгрию. Это был единственный положительный момент за всё время…

У Стрельцова в Минске наступила «чёрная полоса». Корсарова довела ситуацию до абсурда. Она писала гневные письма во все отделы Главка. Муж сходил в партком с просьбой разобраться. Минское руководство – директор цирка и инспектор манежа – в ответ на запрос Москвы изложили своё видение ситуации, которое разнилось с мнением циркового начальства. Захарычу на старости лет тоже пришлось что-то там писать. Назревал скандал. Со дня на день сюда должна была приехать авторитетная комиссия, чтобы решать судьбу Корсаровой, Ивановой и Стрельцова. Положение было серьёзней некуда. Конюшня стояла под угрозой расформирования.

У Пашки в Москве дела тоже оказались не лучше. Валентина теперь работала в программе цирка на Ленинских горах. Она его заманила к себе в гостиницу «Арена» в тот же самый их номер 10–12. Пашка не устоял… Там выяснилось, что его намечающаяся поездка в Венгрию – дело её рук. «Ангелы» на три месяца тоже ехали в Будапешт. Валентина пыталась таким образом вернуть бывшего мужа.

В этот же день в зарубежном отделе Главка под недоумевающими взорами сотрудников он без объяснений категорически отказался от поездки!..

К Захарычу Пашка приехал измочаленным и потерянным. Света поняла это с первой же секунды по его внешнему виду, остальное почувствовала женской интуицией.

Они зашли в её гостиничный номер. Тут жила ещё одна служащая из аттракциона верблюдов «Караван горного Памира». Той сегодня предстояло дежурить в цирке целые сутки. Пашка здесь мог хоть немного отоспаться. Этажом выше друг Юрка Александров привёз жену с новорождённым Теперь в его «люксе» царила радостная кутерьма, и им было не до него.

Номер Светы был просторный, но какой-то неуютный. Высокие, посеревшие от времени потолки. Серые потрескавшиеся стены в выщерблинах. Серые, плотно задвинутые шторы на окнах – первый этаж!.. Две неширокие кровати, придвинутые к стенам, две тумбочки, два стула, кухонный стол. На нём электроплитка, рядом турки для кофе, пара кастрюль, умывальник. Этакий холостятник…

Тумбочка Светы застелена белой салфеткой. На ней будильник, книги, черноморский рапан. Подсвечник из половинки красного кирпича, залитый воском. Флакон недорогих духов. На стене – цирковая афиша с изображением вздыбившейся лошади и дрессировщицы с поднятым вверх шамбарьером. Внизу фамилия и имя артистки, чья конюшня перешла к Захарычу и Свете.

– Завтракать будешь?

– Я бы поспал…

– Раздевайся, я пока пройдусь…

Пашка в хмуром расположении духа сложил вещи на спинку стула, зажёг свечу на кирпичном подсвечнике и уставился в потолок. Ни планов, ни чувств, ни желаний.

Время замерло. Будильник хлопал маятником, как одинокий зритель в пустом цирке…

Пришла Света, присела на краешек кровати и с материнской улыбкой вгляделась в Пашкино осунувшееся лицо. Пламя свечи трепетало, тени бродили по стенам комнаты и вспыхивали светлячками в зрачках Пашки. Он сонно хлопал глазами и не знал, что делать. Потом вдруг притянул Свету к себе. Она не сопротивлялась. Жара безотчётно, сам толком не понимая, что творит, затащил Свету в кровать, раздел наполовину и… обмяк, рухнув на неё. Он так лежал минуту, потом хрипло произнёс:

– Прости!..

– Бог простит. Спи…

Света встала, оделась и вышла из комнаты.

Пашка стоял на горбатом мостике «поцелуев» и смотрел в воду, куда они когда-то со Светой отпускали карпов. Это было недавно и так давно… В прошлый раз всё было чисто, просто и радостно. Теперь – паскудно и муторно. Жить не хотелось. Он навис над перилами и смотрел на протекающую мимо воду…

– Замеча-ательный день сегодня!.. Топиться собрался? – его вдруг хлопнули по плечу. Женский голос за спиной был полон жизни и оптимизма.

– А может лучше повеситься или, скажем, чайку попить?..

Пашка вздрогнул и уставился на… Свету. Он остолбенел. Нет! Этого не может быть!..

– Что с тобой? Я что похожа на привидение? Ты чего так испугался?

Пашка что-то неопределённое пытался рассказать руками и широко открытыми глазами продолжал таращиться на Свету.

– Голос!..

– Что голос?

– Твой голос…

– Па-аш, изъясняйся яснее!

– Я знал, что слышал твой голос раньше! Всё мучился… Теперь вспомнил – Дворцовый мост, в Ленинграде. Я тогда хотел… Ты ещё тогда добавила что-то про Чехова…

Света, в свою очередь, замерла с поднятой рукой.

– Так это был ты-ы?!..

Они ошалело рассматривали друг друга. Вот это был поворот событий! Подобное возможно только в романах или в кино! В огромном Ленинграде, в нужной точке, в нужном месте, в нужное время Ангелы-Хранители слетелись…

– Я в тот раз шла с Васильевского из ветеринарки. Наших птичкав тогда пероеды замучили.

– А я шёл из нарсуда. Тоже с Васильевского… Из пункта «А» в пункт «Б»…

– В пункте «Ц» они всё-таки встретились! Ну, надо же!..

– Прости меня за сегодняшнее утро! Правда, удавиться хочется! Позорно так…

У Пашки от переживаний и усталости последних дней невольно повлажнели глаза. Света приблизила своё лицо к Пашкиному и нежно прижалась щекой к щеке. Они обнялись. Его руки тяжёлыми плетьми повисли на плечах девушки. Жара был парнем сильным, терпеливым и мужественным, но всему наступает предел…

– Вот у тебя слёзы в глазах стоят! Это Бог сейчас с тобой плачет, он в тебе с тобой говорит.

– Все только и говорят о нём! Да кто его видел?

– Не видели, это правда. Но чувствуют все. А увидеть… Так это как микробу прилепиться на копыто лошади и попытаться представить её себе. Не охватишь… Жить надо, Пашенька! Господь посылает дни чёрные и светлые. Светлых больше. Да и испытания он даёт по силам. Не ты себе или другому жизнь давал, не тебе её и прерывать – грех это страшный! Может, самый-самый. Даже думать больше не смей!.. А насчёт своего мужского бессилия – не рви душу! Ты же сам знаешь, что всё не так. Мне не надо ничего доказывать, я девочка взрослая. Просто ты думал в этот момент не обо мне… Такие, как ты, – натуры тонкие! Им нужно обязательно любить! Мне тоже…

– Спасибо тебе за всё! Я запомню твои слова!

– Дарю!

– Хм!.. Спасибо и тебе… – Пашка погладил перила. – «Дворцовый мост»…

Глава сорок шестая

Известие пришло ожидаемо неожиданно. Ситуация требовала своего разрешения и час настал.

– Спешу вам сообщить, господа, пренеприятное известие: к нам едет ревизор! – На пороге конюшни появился Василий Дмитриевич Кременецкий.

– Какой ещё ревизор? – Захарыч не сразу сообразил, о чём речь.

– Рад бы сказать «гоголевский», но придётся ответить – главковский. Комиссия едет из Москвы. Завтра прибудут утром. Так что, Иванова, падай в обморок, а ты, Захарыч, готовь свою старую ж..! Мы с директором тоже навазелинились…

В «Союзгосцирке» накопилась куча депеш Корсаровой, которая обвиняла Стрельцова во всех смертных грехах, начиная с того, что он с ней не репетирует, и заканчивая тем, что делает это сознательно, усиленно готовя своё протеже, у которой с ним, скорее всего, «мезальянс». В отделах Главка работали люди бывалые, ко многому привычные. Но, когда они стали тонуть в бумажных фекалиях, начальник художественного отдела сыграл большой сбор и со словами «Мы не ассенизаторы!» отправил комиссию на решительную сечу в Минск рубить задницы, головы и что там ещё попадётся под руку…

Просмотр назначили на полдень. Все репетиции работающей программы перенесли на более позднее время. Люди расселись в зале. Пришло человек пятьдесят. Здесь были и артисты программы, и службы цирка, и оркестранты, и даже уборщицы. Кого-то интересовала судьба Корсаровой – было любопытно. Кто-то хотел просто попасться московскому начальству на глаза, те подходили и навязчиво здоровались. У кого-то сорвалась намеченная репетиция и надо было коротать время. Кто-то просто шёл мимо манежа. В цирке жизнь не затихает ни на минуту…

По согласованию с директором цирка Кременецкий дал сигнал к началу.

Корсарова появилась на манеже в полном боевом окрасе-гриме, с распущенными волосами в цвет лошадей, в обтягивающем трико и в сапогах-ботфортах на высоченных каблуках. Статная, гибкая, отталкивающе-притягивающая, с явно подчёркнутыми женскими формами. В одной руке фарпайч, в другой шамбарьер. Лицо решительное, дерзкое. Она напоминала Афину-воительницу, которой предстояло сейчас, как минимум, войти в клетку к хищникам.

Она эффектно щёлкнула хлыстом и скомандовала коротко: «Алле-й!»

Из форганга появилась четвёрка лошадей. Впереди, как и положено, шёл Сармат. Захарыч стал у занавеса, приглядывая за животными и на всякий случай перекрывая им несанкционированный уход с арены.

Они мелкой неторопливой рысью прошли пару кругов вдоль барьера. Корсарова в центре манежа вдруг резко развернулась, щёлкнула шамбарьером, пытаясь послать лошадей на вольте. Она явно хотела произвести впечатление на публику. Наверное это и случилось бы, будь у неё больше опыта. Но вместо этого один конь в испуге подпрыгнул, другой столкнулся с крупом соседнего. Четвёрка развалилась, разбежавшись по разным сторонам.

Корсарова, в сердцах, стеганула сначала Сармата, а затем Стандарта. Животные заметались.

– Не смей! А-ап! – Захарыч выбежал на манеж в попытке отнять у Корсаровой шамбарьер. Сармат забежал сзади, яростно тряхнул гривой и вцепился в плечо дрессировщице. Стрельцов мгновенно зажал ноздри коню и за узду оттянул его, повиснув на ней всем своим весом. Сармат норовил подняться на задние копыта, чтобы ударить Корсарову передними. Выбежали и Пашка со Светой. Они разобрали лошадей и после некоторых усилий утянули их за кулисы. Последним зашёл с разъярённым Сарматом Захарыч.

В зале люди повскакивали со своих мест. Все были обескуражены и возбуждены. Они понимали, что сейчас могло бы произойти на их глазах!..

Инспектор манежа оказался в мгновение ока за кулисами. Кременецкий был человеком среднего возраста и таких же спортивных достижений. Но в этот раз на спринтерской дистанции ему вряд ли нашлись бы равные. Теперь его голос был слышен не только за кулисами, но и в зрительном зале. Василий Дмитриевич, интеллигентный человек, демонстрировал сейчас Корсаровой глубочайшие познания в области ненормативной лексики, оценивая её и как дрессировщицу, и как артистку, и как человека. Всё звучало в превосходной степени!..

Муж Корсаровой, Виталий, тоже приехал на просмотр и всё это время сидел выше всех, как бы подчёркивая свою независимость и незаинтересованность. Когда началась вся эта суматоха, он не шевелился, словно ничего не происходило. Потом вздохнул, тяжело встал и медленно пошёл за кулисы. Там с озабоченным лицом ходил из угла в угол директор цирка и ярился взвинченный до предела Кременецкий. Члены комиссии отводили глаза и многозначительно молчали. Скандал был налицо. Дрессировщица аж повизгивала, призывая всех в свидетели, особенно мужа. Тот сосредоточенно хмурился.

– Ты видел? Видел?!..

– Видел…

– Меня чуть не порвали! Это специально!.. А мат? На меня матом! Я что, с панели?..

– Без мата хотела?.. Я-то без мата могу! А ты без руки сможешь?.. Тебе повезло, что конь был в арнирах, а то бы… Благодари Захарыча! Если бы не он!.. – Кременецкий почти ткнул пальцем в Корсарову, словно подписал той приговор. Ему, опытному инспектору, не хватало только приключений при московском начальстве из-за какой-то…

Корсарова подпрыгнула!

– Если б не ваш хвалёный Захарыч и его профурсетка, я давно бы уже работала с этой конюшней!

Директор цирка с инспектором манежа посмотрели друг на друга, синхронно вздохнули и обречённо развели руками. По их губам, без всякого сурдоперевода, легко можно было прочитать «воспоминания» о матери Корсаровой…

Укушенную повели в медпункт. Доктор быстро обработал рану и перебинтовал. Травма была пустяшной, так – просто прихват. Местами, правда, кожа была содрана. Через сутки тут обещался быть знатный синяк. Врач налил Корсаровой успокаивающее и уложил на кушетку.

За кулисами, в курилке, стихийно собрался консилиум. Люди толпились, оживлённо переговаривались друг с другом, делясь впечатлениями и сигаретами. Те, кто приехали, не понимали, что делать в подобной ситуации. Надо было принимать решение, но какое?..

Четвёрка лошадей стояла невдалеке. С ними возились Света и Захарыч. Они поправляли сбруи, успокаивали, прикармливали морковкой. Пашка водил по закулисью Сармата со Стандартом, которые последними вышли с манежа. У тех всё ещё раздувались ноздри, и чуткие уши пытались уловить малейшую опасность. Пашка что-то рассказывал им, периодически похлопывая по влажным шеям.

Нервно дымя сигаретой, зам начальника отдела охраны труда и техники безопасности Главка спросил:

– Что вы все ухватились за этого, как его, Стрельцова? Других специалистов нет, что ли? Вон какой скандал раздули из-за него!

Кременецкий подчёркнуто спокойно и с сокрытой издёвкой произнёс:

– Ну почему же! Специалисты есть: Соколов, Ермолаев, Штейн, Рванцов, Бегбуди. Ещё могу назвать пару-тройку мастеров. Но им некогда восстанавливать чужие конюшни и возиться с бездарями! У них своё хозяйство, где надо пахать день и ночь! Отправляйте к ним Корсарову на стажировку. Года три поубирает за лошадьми, потом может кто из них и доверит самостоятельно выйти на манеж. Я бы не доверил… Ответственно заявляю: другого такого берейтора, как Стрельцов, лично я не знаю! Я присутствовал почти на всех его репетициях. Он её при мне предупреждал не раз и не два. Да и репетировала она только вечерами, и то через… пень-колоду. Если не дано человеку, значит, не дано! Пусть продолжает работать свой прежний номер, фокусы показывает – там вреда никому никакого! – И уточнил: – Кроме зрителя…

– А что, коню нельзя было намордник надеть? По-моему, я у кого-то видел, из проволоки такой. – Работник по охране труда повернулся к инспектору манежа и вопросительно посмотрел.

– Почему же, можно. Алексей Соколов как раз придумал такой. Теперь вот придётся…

– Мне кажется, это недосмотр берейтора и инспектора манежа. Надо принимать меры! Техника безопасности явно нарушена.

Уязвлённый инспектор обижено засопел – понимали бы! Нашли крайних! Руководство, блин!..

Надо было что-то делать дальше, и Кременецкий взял инициативу в свои руки.

– Ладно, одну посмотрели. Никита Захарович! А Иванова может сейчас показать свою работу?

Света со страхом взглянула на Стрельцова. Захарыч улыбнулся и тихо сказал:

– Что смотришь? Покажешь, что умеешь. А умеешь уже не мало. Я рядом, Пашка тоже. Так что не съедят. Считай, что это обыкновенная репетиция.

Захарыч объявил, что через пять минут будет готов.

Члены комиссии сначала не поняли: «А причём здесь какая-то Иванова?» Кременецкий не стал объяснять, ответив: «Просто посмотрите…»

В составе комиссии сегодня была на просмотре и прежняя руководительница этой конюшни. Коренная минчанка после пережитого инсульта сидела в инвалидной коляске в центральном проходе зрительного зала. Рядом находился её муж, бывший воздушный гимнаст. Захарыч не случайно оказался на репетиционном периоде именно в этом цирке. Теперь в любое время можно было получить консультацию по номеру у бывшей дрессировщицы, что называется, из первых уст, и не по телефону. Света с Захарычем много раз бывали у артистки сначала в больнице, а потом и дома. К ней вернулась речь, но ходить она пока не могла. Между Светой и дрессировщицей установились тёплые отношения, если не сказать дружеские. Муж иногда привозил её на репетиции, она давала советы. Светлана с лёту всё исполняла. Захарыч был доволен – дело двигалось удивительно споро…

– Ну, что, готовы? – Кременецкий командовал, как и положено инспектору манежа. – Смотреть будем или как? – он обратился к членам комиссии.

– Да уж показывайте, что мы зря ехали семьсот километров!

Света выглянула в зрительный зал. Людей было немало. После неожиданного перерыва их прибавилось ещё. Выше всех сидела забинтованная Корсарова с мужем.

– О-ох!..

– Так! Все по местам! Осветители – полный свет! Тишина! Стрельцов с Ивановой, готовы? – инспектор отдавал последние команды.

Из центрального прохода бывшая руководительница конюшни показала Свете большой палец, мол, давай девочка, врежь им!..

За кулисами лошади заняли привычные места, выстроились парами. Униформист приготовился открыть занавес.

Кременецкий знал, что делал. Накануне записали музыку, под которую когда-то работал этот конный номер. Всё тот же Кременецкий вызвал цирковой оркестр. Те разложили ноты, сыграли, звукорежиссёр сделал фонограмму. Под неё Захарыч со Светой и репетировали последние дни.

– Все готовы? – инспектор манежа прибавил строгости в голосе. – Музыку! Начали!..

Из-под купольных колонок полилась мелодия. На манеже появилась шестёрка вышколенных, ухоженных лошадей. Их шеи, забранные арнирами, отливали в свете прожекторов воронёным вороньём. Сиренево-белые султаны на головах и спинах животных покачивались в такт бегу. Сбруи играли драгоценными камнями. На всех снизошло ощущение гармонии, великой вселенской красоты и покоя.

Лошади, услышав знакомую музыку, по памяти стали исполнять отрепетированные фигуры. Так они прошли несколько кругов. Главенствовал Сармат, который строго косил глаз в сторону партнёров, чтобы те не нарушали строй. На манеже осталась четвёрка вороных, которая кружилась в вальсе вместе со Светой. Та являла собой само совершенство женской пластики и изящества. Она покачивалась в центре. Её руки, как руки дирижёра, рождали в воздухе форшлаги сильных и слабых долей, могучее форте и пианиссимо, крещендо и затихающие диминуэндо. Лошади, послушные этим рукам, как под гипнозом, повторяли в движениях желания маэстро. На манеже творил будущий Мастер!..

Пашка залюбовался Светой, едва не прозевав очередной приём лошадей за кулисами. Иванова показала ещё пару синхронных трюков с двумя лошадьми и на финал подняла Серпантина свечой на «офф». Лошади скрылись за кулисами. Музыка стихла…

Довольный и хитро улыбающийся Кременецкий пригласил Стрельцова на манеж. Захарыч вышел и, выждав когда стихнут аплодисменты с выкриками цирковых: «Браво!», сказал:

– Как-то так. Пока всё. Ещё месяц-другой – и готовы работать.

Всех привлёк всхлип в центральном проходе. Там тихо плакала бывшая артистка, создавшая этот номер.

Света выскочила из-за форганга и побежала к ней. Она присела на колени перед инвалидной коляской. Дрессировщица обняла Светлану и перекошенными болезнью губами поцеловала.