Текст книги "Последняя лошадь"

Глава пятьдесят седьмая

Венька проснулся поздно. Торопиться было некуда – выходной. Валяйся, плющи бока хоть весь день…

Вчера он заявился домой, когда посветлевшее небо спрятало от любопытных глаз мириады звёзд, охраняя вселенскую тайну до следующей ночи, а птицы наперебой радостно горланили, желая друг другу доброты зарождающегося утра. Несколько часов он покемарил. Очнулся вдруг. Настроение было беспричинно приподнятым. Спать не хотелось. Потягиваясь, он неторопливо решал: подняться с кровати резко, одним движением, как в армии, или «интеллигентно», неторопливо, по частям. Пока побеждала – лень…

Как таксист он был никакой. План стабильно не выполнялся. На это закрывали глаза, ища оправдание в машине-развалюхе, с которой хоть шерсти клок. Занят парень, работает – и слава богу! Время придёт…

На Веньку не давили и ни в чём не упрекали. Его по-настоящему уважали и молодые водители, и старики. Молодёжь тянулась к нему, потому что он был реальным лидером: честным, справедливым и невероятно смелым. Городок был небольшим, почти все друг друга так или иначе знали. Венькины подвиги ещё со школьной скамьи у многих были в памяти. Для Червонца не было авторитетов. Он не смотрел на весовые категории – мог «подправить фару» или отправить в нокаут любого, кто того очень добивался. Проба сил в то время происходила чуть ли не ежедневно, а по выходным, на дискотеках, так уж обязательно. Улица на улицу, район на район. Поселковых, где жил Венька, побаивались, его тем более, потому что никто никогда Червонца не побеждал…

Те, кто был в возрасте, оберегали Грошева за добрый нрав, уважительность к старшим и за память о его отце. Того до сей поры вспоминали добрыми словами многие. Не было агрегата, который отец Веньки не мог бы починить. Никогда ни с кого не брал лишнего. Специалист был высочайшего класса, человек открытый, добрый, отзывчивый. Он дослужился до главного механика гаража, начиная с простого таксиста. Когда возникала проблема, говорили просто: «Это к Иванычу!..» Отчество Грошева-старшего долгие годы заменяло ему и фамилию, и имя…

Незадолго до Венькиного призыва в армию отец неожиданно умер от воспаления лёгких. У матери на руках остались подросший сын и школьница дочь. Грошева от призыва на год освободили, пока сестра не закончит школу. В таксопарке над Венькой мужики взяли шефство. Он вскоре получил профессиональные права и стал работать на линии самым молодым водителем…

После армии Венька долго метался. Одно время работал в совхозе на молоковозке. Потом устроился на почтовую машину, развозил с экспедитором по области газеты, посылки с бандеролями. Ему даже выдали оружие. С кобурой на боку он смотрелся этаким гангстером из зарубежных фильмов. Уволился. Несколько сезонов отработал водителем в геодезической разведке на буровой машине. Ездили по городам и весям, искали воду, изучали грунты, рельефы и прочее, готовили площадки под строительные проекты. Это позволяло быть на природе, что-то видеть, но тяготило однообразие и примитивность происходящего. Не то!.. Позже хотел устроиться в автобусное хозяйство на межгород, но не позволили классность и отсутствие опыта. Душа всё время чего-то искала, просила!..

Попробовал вернуться в таксопарк, но свободных машин не было и не предвиделось на ближайшую перспективу. Пришлось устроиться там автослесарем. В свободное от работы время поднимал убитую «Волгу». Все пожимали плечами – блажит парень! Из автохлама можно собрать только автохлам. Но упорство и гены взяли своё. К тому же те, кто помнил его отца, оказывали помощь, как могли. Каждый из них старался достать для Веньки необходимые дефицитные «кажашки», часто отрывая от себя. Помогали всем миром. Подключились и автомеханики, и автослесари, и жестянщики с малярами, и даже скупердяи кладовщики. Там подрихтовали, там подварили, подкрасили, и в один прекрасный момент он выехал на линию…

Венька любил езду в ночные часы. Он так срастался с машиной, что терял ощущение её существования. Это не его старенькая «Волга» и не его тело мчались по узкому тёмному тоннелю дороги, а обретшая крылья душа…

Венька приезжал на дальний вокзал, где в это время останавливался всего лишь один проходящий поезд. Шансов подхватить тут пассажиров были невелики. Но он ехал сюда за мыслями и тишиной, убегая от городской суеты…

Венька ложился на тёплый капот машины и устремлял взор в ночное бездонное небо. Вокруг трещали сверчки, выводили рулады ночные птицы. Где-то вдалеке, на реке, тарахтела одинокая моторка. Со стороны города нет-нет доносились звуки цивилизации – обрывки музыки, вой встревоженных сирен. Потом звуки исчезали, и его окутывала вселенская тишина и благодать.

Лопнувшей серебряной струной вдруг мелькал метеорит, распарывая чёрный бархат неба. Сердце начинало трепетать от осознания какой-то иной жизни вне человеческого бытия.

Он бродил взглядом по звёздному небосклону, улетая в космические просторы и поражаясь его безграничности. Сердце сжималось от отчаяния познать хоть толику сокрытого от человека. Ему начинало казаться, что, вглядываясь в жемчужные россыпи неба, он всматривается в самого себя.

Его вдруг начинали терзать мысли: «Для чего он живёт? Какого его предназначение в этой жизни?..» Душа разрывалась от какой-то глубокой светлой тоски. Он даже не подозревал, что на эти извечные вопросы человечество до сей поры так и не нашло ответы…

У Веньки была любимая звезда. Она светилась последней в ручке ковша Большой Медведицы. Он сам не мог понять, почему выбрал именно эту? Не самая яркая, какая-то грустная, одинокая – может, поэтому? Как-то однажды он пошёл в библиотеку, взял астрономический атлас и отыскал эту звезду. На арабском языке её имя звучало как Бенетнаш, что в переводе значилось «Предводитель плакальщиц». Печальный её вид в космическом общежитии стал Веньке понятен…

Он недоумевал, почему созвездие назвали Большой Медведицей? Никакого медведя он не видел, скорее конскую голову с уздечкой. Семь звёзд висели над головой, как посланники Вечности. Со своей он разговаривал, при встрече подмигивал. Она ему. При расставании прощался вслух.

Под утро, насмотревшись на небо, нафилософствовавшись, Венька опускался в водительское кресло, как на грешную землю. С неохотой поворачивал ключ в замке зажигания и возвращался в город…

Венька рассматривал свои ступни, шевеля длинными тонкими пальцами ног. Он пока так и не определился – встать быстро или просто сползти с кровати и уже стартовать с пола. Мысль его забавляла своей никчёмностью, но насущностью. Прервал его утренние рассуждения голос матери, которая увидела под дверью полоску света.

– Ве-еньк! Вражина! Ты чаго это лампочку жжёшь! Али ишо не ложился?

– Ишо нет! – в тон матери ответил он, передразнивая её деревенский диалект. У этой женщины была нелёгкая жизнь. Она с детства много и тяжело работала, как все колхозники. Замуж вышла за тридцать. Дети были поздними, но желанными. Семья жила небогато, но в достатке и любви. Потом, после смерти мужа, тужилась одна. Подросший сын помогал как мог…

Сейчас она, улыбчивая, не старая, с добрыми лучистыми глазами, стояла в дверном проёме, вытирая руки о передник.

– Завтрак стыня! Поспяшай!..

– От, мать, ты у меня молодец! – Венька хохотнул. – Вроде уже городская, а всё «Ныне-ноня, туды-сюды!» – оба рассмеялись…

Город стремительно наползал на близлежащие посёлки, как щупальца растущего спрута. Сносились некогда деревенские дома, пилились фруктовые сады, и на их местах воздвигались панельные многоэтажки, в которые и переезжали бывшие колхозники. Посёлок, в котором жил Венька с матерью и сестрой, в каких-то лет пять оказался в черте города. Сестрёнка вскоре вышла замуж и укатила в соседний городок. Венька холостяковал с матерью. Вокруг некогда налаженные хозяйства пребывали в растерянности, не став ещё толком городскими, но уже теряя деревенские навыки. Тут по утрам продолжали голосить петухи, воду всё ещё носили в вёдрах из уличных колонок, но кипятили её уже на газовых плитах. Всё жило в ожидании крепких изменений, а их всё не было и не было. В результате целая улица оказалась в центре нового микрорайона: по краям панельные серые монстры – девятиэтажки, а посередине – добротные частные дома с садами и огородами, окружённые яркоокрашенными крепкими заборами.

Словно в насмешку чья-то рука разбросала новостройки как попало. «Ни улиц тебе, ни дворов! Каждый дом, как пуп земли!» – собираясь вечерами на лавочках, обсуждали поселковые современное градостроение. Так они и жили – невольные «лилипуты» в стране «Гулливеров»…

– …Ладно, ма, умываться! Пять минут!..

Кран с холодной водой был во дворе, как и все прочие удобства. Воду использовали, когда летом поливали помидоры, огурцы, капусту, клубнику и прочую растительность.

Венька вышел во двор, с хрустом потянулся и… задохнулся от свежести воздуха, ослеп от яркого солнца, белоснежных облаков и осколков ярко-синего неба. День был на редкость прохладным, словно природа извинялась за последние дни беспощадной жары. В такой день хотелось куда-нибудь мчаться по шоссе, заставляя стрелку спидометра заваливаться вправо. Но мчаться не бесцельно, а торопиться туда, где тебя ждут. Куда зовёт сердце и указывает путь лучше всякого компаса…

Венька неосознанно стал примерять лучшую свою рубашку, критически поглядывая на себя в зеркало.

– Оух! Гляньте – без порток, но в шляпе! – мать со смехом застукала Веньку за примеркой. Он и в самом деле стоял без брюк. – Куды ж ты навострился, никак кралю себе завёл? – мать с радостью и надеждой взглянула на сына.

– Скажешь тоже – краля! Много ты их тут видела?

– Я-то видела, ты их не замечаешь! Вроде не порченный ты у меня!

– Ма! Ну хватит, ей богу! Всему своё время! Дай в пацанах походить! Ты сама нас во сколько рожала? То-то же!.. – Венька всегда использовал этот аргумент. – Я к ребятам в цирк. К Пашке со Светой. – На последнем имени Венька как-то заметно киксанул голосом.

Мать проницательно посмотрела на своего сына. Покачала головой и тихо сказала:

– Чужого ничаго не бери, сынок! Своё – храни! Остальное – Господь даст…

Глава пятьдесят восьмая

Света любила смотреть на Пашкины выступления. Он работал четвёртым номером в первом отделении программы. Иванова его заканчивала. До её выхода оставалось ещё много времени. Лошади были готовы, костюм на ней, оставалось его прикрыть халатом, забраться по ступенькам к осветителям на центральную пушку и затаиться там, чтобы Пашка не заметил и не нервничал.

Он появлялся на манеже искромётным, стройным, ослепительно молодым и, конечно же, самым красивым. В начале своего номера, под сопровождение оркестра, он отбивал степ-чечётку. Длинные ноги, обтянутые белой лёгкой тканью брюк, легко порхали по пластику небольшого пола-пьедестала и металлическими набойками туфель извлекали из оргстекла цокающие трели сильных и слабых долей. Ритмический рисунок степа соревновался с барабанщиком в оркестре. Эта дуэль заводила зрителей с первой минуты. Затем к виртуозным движениям ног подключалось волшебство жонглёрских рук. Кольца рисовали в воздухе причудливую геометрию. Всевозможные варианты их вращений, парабол, перекрестий, зависаний в кажущейся невесомости завораживали и заставляли зрителей замирать, видя, как нарушаются законы всемирного притяжения, порождая взамен законы вселенской гармонии и красоты. Светлана замирала вместе со всеми, влюбляясь в жонглёра вновь и вновь. А когда зал в конце обрушивал на него шквал аплодисментов, ей хотелось в порыве невольной ревности крикнуть всем зрителям: «Это мой Пашка-Пух! Мой!..».

Со Светой-Точкой его отношения с каждым днём становились всё глубже, тоньше и приятней. Он впервые себя чувствовал по-настоящему нужным и желанным. Впервые ощущал себя – Мужчиной… Главного слова он до времени старался избегать, храня его ценность глубоко в сердце. Иногда вспоминалась Валентина. Ожоги прошлых лет ещё саднили…

Время от времени на него нападала хандра. Тогда он исчезал из цирка, шёл бродить по полюбившейся набережной вдоль реки, разделяющей город на берег левый и правый. Неспешная вода успокаивала, навевала философские думы и мысли…

– Захарыч, дорогой мой! Ты мудр! Вот скажи – для чего человек живёт? – Пашка пришёл какой-то уставший и грустный.

Старик плёл свой очередной шедевр – арапник, спрос на которые среди цирковых был велик. Пахло кожей, дымом самосада и какой-то вековой тайной, которую всегда скрывает цирк, даже от своих. Тем приходится тут прожить жизнь, чтобы хоть что-то понять…

Стрельцов внимательно посмотрел глазами синими и глубокими, как бездонное небо, повременил с ответом, потом, не прекращая работы, медленно стал говорить.

– Ты обратил внимание, как рождаются люди и многие животные? Они появляются мокрые, некрасивые, беспомощные, причиняя боль тем, кто рождает новую жизнь. Лишь со временем обретают красоту, вид, смысл. Смерть тоже никогда и никого не красила – сплошное уродство! С души воротит! В самом начале жизни и в её конце нет красоты. Есть только таинственный смысл, неведомый человеку. Красота появляется потом, когда мать обнимает ребёнка, мужчина женщину, когда появляется великая сила – Любовь!

Захарыч сделал паузу. Он явно что-то обдумывал. Наконец продолжил.

– Вот мы тут все скопом живём. Собачимся, дружим-любим, расходимся-сходимся. Пока все вместе – не задумываемся, нам не страшно. Но в этот мир мы приходим по-одному. По-одному нам придётся и познавать, что там! – Захарыч заскорузлым пальцем показал на потолок. – Понимаешь, по-одному! – последнее слово старик отчеканил по слогам. – Не позовёшь в помощники ни друзей, ни врагов. Один на один с Неизвестностью…

– А вдруг Там ничего нет? – Пашка зябко поёжился.

– Может, и ничего. Но мне кажется, тогда и в самой жизни нет смысла, если Там ничего нет. В рождении и в смерти есть какая-то великая тайна, сокрытая от человека. Если вдуматься и всё соразмерить, – единственная сила, которая дарит надежду и радость – это любовь! Имея её – ничего не страшно! В Евангелии об этом много говорится.

– Ты читал Евангелие? – Пашка удивлённо поднял глаза на своего бывшего наставника.

– Конечно! Не один раз. Там много правды! – Захарыч отложил плетение, привстал со своего походного сундука-кровати, откинул его крышку, порылся внутри и достал потрёпанную книжицу с едва различимым затёртым крестом на обложке. Немного стесняясь, быстро перекрестился и подал книгу Пашке.

– Один поп подарил по случаю. Почитай для ознакомления.

Пашка сделал протестующее движение рукой.

– Да ты бери, бери! – Захарыч настойчиво протягивал Евангелие. – Интересно же! Ты потихоньку читай, когда нет никого, да в каждое слово вдумывайся – столько для себя откроешь! – Захарыч для конспирации завернул Евангелие в старую газету. Мелькнуло название «Правда». Пашка улыбнулся невольному каламбуру. Старик это заметил, не сразу сообразил, но тут же вместе с Пашкой громко рассмеялся…

Глава пятьдесят девятая

Венька, проезжая мимо своего таксопарка. сообщил Пашке:

– Надо Михалычу пригласительные билеты в цирк отдать. Заскочим на минуту! – Грошев крутанул руль, и они подъехали к воротам автопредприятия, где тот работал. Машину оставили тут же, чтобы не крутиться.

Венька шёл размашисто, то и дело пожимая руки и отвечая на приветствия. Пашка отметил светлые, улыбающиеся лица людей, встречавшихся по пути – его друга тут явно уважали и были ему рады. Вдруг Грошев потемнел лицом.

– Здорово, Чирик! – молодой невысокого роста плотный парень, вытирая ветошью руки, как-то подобострастно, но с сокрытым вызовом раскланялся с Венькой. – Давненько не виделись, не заболел?

– За «Чирика» сейчас нос сломаю! – Грошев угрожающе двинулся к здоровавшемуся.

– Чего ты сразу! Ну, Червонец – Чирик, какая разница – красивое погоняло, на десять рублей похоже.

– Погоняло у тебя под нарами будет, в «петушатнике», а у меня прозвище – запомни, Крысов! Ещё раз – и ты без челюсти! Я предупредил. – Венька цыкнул слюной сквозь передние зубы, сверкнул фиксой и шагнул назад к Пашке.

– Я – Мышкин. Мышкины мы! – с наивностью в голосе отозвался провинившийся и попробовал улыбнуться.

– Ну и валите вы, Мышкины, на … – Венька не моргнув глазом, грубо и подчёркнуто откровенно послал куда подальше коллегу по автохозяйству. – Ещё раз, сучара, скрысятничаешь, выхлопную трубу вставлю в ж…, опущу по полной программе, как на зоне. Пошёл на… говорю! Бего-ом! – рявкнул Венька так, что Пашка аж вздрогнул. Он первый раз слышал его, говорившего в таком тоне. Обычно Венька обходился без крепких выражений.

Когда Мышкин ретировался, Пашка посмотрел на своего товарища.

– Понимаешь, не люблю гадов! Он ещё в школе был гнилым, то и дело получал по роже. Любил стучать на пацанов, склочничал, втихую стравливал. У нас поселковые ребята простые, чуть что – в глаз, и все разговоры. С ним толком никто не общался. А теперь вот в такси пошёл, деньги любит. Ну и тут то пьяного пассажира, говорят, обчистит – потом пойди докажи, то клиента перебьёт у ребят, то вот с новой машиной подсуетился у начальства. А она должна была достаться Михалычу. Тот в такси уже двадцать лет – заслужил, а этот гад… – Венька ещё раз сплюнул. – На неделе как-то прихожу, глядь, а у меня датчика давления нет – заглушка стоит. И так машина на ладан дышит. Пацаны подсказали, чья работа. Этот урод недоделанный скрутил, в загашник, видите ли! Я к нему. А тот и в ус не дует. Оправдывается, мол, машина всё равно скоро на ремзавод пойдёт, там всё новое поставят. А то, что мне ещё работать, – ему хрен по деревне. Ну, смазал я ему разок…

– А почему Червонец? Давно хотел спросить. – Пашка вопросительно посмотрел на взъерошенного Веньку.

– С этим всё просто. Когда-то, в последних классах школы, занимался радиохулиганством. Помнишь, было повальное увлечение выходить в эфир на средних волнах? Музыку там покрутить, базары-вокзалы между собой, у кого мощнее передатчик. Я начинал, как все, с приставки на лампе 6П3С. Потом у меня был передатчик аж на двух ГУ-50. Это мечта любого радиолюбителя. Что-то похожее в посёлке, но чуть послабее, было только у Лёхи Рекламы и Серёги Секунды. Это позволяло связываться даже с соседними областями. Нас уважали. У всех были позывные, по которым знали друг друга. Они же со временем становились именами. Моя фамилия Грошев, ну я себе прибавил денежного номиналу, стал «Червонцем». Так и покатило по жизни. Иногда даже имя своё забывал – тут редко, кого величали, как папа с мамой назвали, всё больше по кликухам…

Венька, разговаривая, немного отошёл от неприятной встречи. Настроение прибавили эмоции Михалыча, который долго тряс им руки, и особенно Пашке за приглашение в цирк на представление. Потом с детским любопытством рассматривал его, впервые видя артиста «живьём»…

Глава шестидесятая

Венька приехал в цирк возбуждённый, как после драки. Пашка наводил на гримировальном столе порядок. Вдруг загромыхали ступеньки, вагончик отозвался колебаниями рессор. На немой вопрос Жары Грошев без обиняков выпалил с порога:

– Я решил ехать с вами!..

– Я…

– Паш, ну ты чего, не врубился? Я подал заявление об уходе из таксопарка. Там вот такие же сделали глаза…

Наконец Пашка «врубился» в смысл сказанного. Удивлён ли он был? Вряд ли. Что-то подобное он ожидал, но не так скоро и резко!

– Вот только отгоню на ремзавод машину, как им обещал, и сразу к вам приеду. Захарыч, если что, обещал помочь!

– Я, кажется, многое пропустил… – невольная обида на своего бывшего наставника полоснула сердце. То ли Пашка был так увлечён в последнее время своим счастьем и личной жизнью, что не замечал каких-либо изменений, то ли Захарыч упустил из виду что-то очень важное в их отношениях. Грошев, не очень-то церемонясь и спрашивая на то разрешение, невольно вклинился в их жизнь. Всё происходило как-то постепенно, само собой. Нарушился привычный ход вещей. Пашка был в растерянности…

– Откуда такое решение? – начал Пашка издалека.

– Понимаешь, я словно оказался на другой планете! Ваш мир какой-то радостный, праздничный, как день рождения или Новый Год! Здесь даже пахнет так, что грудь прыгает от восторга, как те ваши акробаты! Люди вокруг красивые, необыкновенные! Вы скоро уедете, и я снова останусь во всём этом… Нет, мне тут неплохо, правда! Тут мать, сестра недалеко, брат – родина, короче. Но душа всю жизнь куда-то звала и зовёт!.. Мне скоро тридцатник, а что я видел, кроме карбюраторов и распредвалов! Я даже ещё и не… влюблялся по-настоящему… – щёки Веньки на этих словах покрылись лёгким румянцем. От Пашки это не укрылось. Жару опять словно кто-то укусил или ужалил…

– Слушай, давай начистоту, как мужик с мужиком! – Пашка решил эмоции своего друга направить в логическое русло. – У тебя есть нормальная работа. Скоро новая машина будет. Начнёшь зарабатывать, семью заведёшь! А в цирке кем ты будешь, служащим по уходу за животными? Ни ночи тебе, ни дня, ни выходных, ни проходных, и вокруг одни начальники! На побегушках будешь в свои тридцать лет!..

– У Светы готов быть и на побегушках…

– Вот оно что… – все Пашкины сомнения развеялись. Он едва сдерживался от неожиданного коварства человека, которого пустил к себе в душу. – А ты меня спросил, хочу ли я, чтобы ты был у Точки «на побегушках»? Так-то я смотрю, ты последнее время вьёшься вокруг неё, Захарыча обхаживаешь!..

– Молодец!.. – Венька вспыхнул факелом. – Настоящий жонглёр – ловишь всё на лету!.. Я и не думал, паря, что ты такой придурок! Да пошёл ты!.. – Венька сверкнул глазами, дёрнул кепку за козырёк и громко хлопнул дверью. Через какое-то время его тарахтелка с визгом шин отъехала от цирка.