Текст книги "Последняя лошадь"

Глава двадцать шестая

– …Ныкита Захарович! Дорогой! – Казбек выдержал паузу. – Мы с тобой огонь и воду прошли, вагон сена с морковкой съели! Столько лет спина к спине. Ты мне как родной отэц!.. Пришёл контракт из Амэрики. Ты знаешь, я его нэсколко лет ждал. Поехали вместе! Денег заработаешь, старость обеспечишь, дом свой купишь. На Дону – как хотел! Поехали, дорогой!..

Для Стрельцова это не было неожиданностью, разговоры ходили давно. Вначале Захарыч даже начал подыскивать себе новое место работы. Но время шло, а контракт не приходил. Потихоньку всё забылось…

– Ну, какая Америка в моём возрасте, Казбек! Я там помру с тоски! Цирк – это ведь не только лошади. Цирк – это ещё и Родина! Первое я поищу и найду. Второе даётся от рождения и до конца. Потом, у меня здесь мой Пашка…

Расставаниями цирковых не удивишь. Но отрывать от сердца людей приходится каждый раз с кровью. Привыкнуть к слову «с окончанием» нельзя. Ничего не повторяется… Если традиционные поздравления в цирке: «с началом» и «с выходным» дарят радостную надежду на очередную встречу, то «с окончанием» – лёгкую печаль и понимание бренности этого мира…

Наступил день, когда пришла пора прощаться. Надолго. Кто знает, может даже навсегда. Контракт у Казбека был подписан на пять лет. В цирке – это целая жизнь…

С завтрашнего дня джигиты Захарыча станут собираться за океан, а он – в неизвестность. Старый берéйтор, отдавший цирку более пятидесяти лет, и его четырёхлетняя собака Варька на какое-то время останутся не у дел. Уже завтра нарушится привычный уклад жизни и вещей.

– Ничего, Варюха, не пропадём! Цирк он круглый, в каком-нибудь углу для нас место найдётся… – Захарыч потрепал собаку по шерсти и поцеловал в нос. В ответ Варька лизнула Стрельцова в лицо, мол: «Конечно, не пропадём! Я же с тобой!..»

Началось второе отделение сегодняшнего прощального представления.

Всё было как всегда. За кулисами выстроились по двое три пары всадников. Казбек в белой бурке и такой же папахе строго оглядел своих партнёров. Они сидели на конях рост в рост, как влитые. Его отряд был в чёрных бурках. На груди поблескивали серебряной отделкой газыри…

– Ну, что, ещё разок? Не расслабляться, повнимательней!

Цирковой оркестр закончил вступительную увертюру.

– Тишина, приготовились! – Казбек сверкнул глазами.

На манеже, инспектор, подчёркнуто торжественно объявил:

– Конно-акробатический ансамбль «Казбек»! Руководитель – народный артист Осетии…

Стрельцов, когда открывался занавес, каждый раз крестил своих орлов в спины. Джигиты выходили на манеж, защищённые любовью старого берейтора и силою крестного знамения. Неважно, что в труппе были и мусульмане, и православные, и католик, и даже иудей. «Бог – он один для всех! А кто как молится – разница невеликая. Главное, чтобы вера жила в душе…»

– Ну, Захарыч! Осэмени! – Эльбрус просительно посмотрел на Стрельцова.

– Не дай бог! – Сашка Гáлдин сделал страшные глаза.

– Почему? Он всегда так дэлает. Просто хочу, чтобы сегодня я это видел, спокойней как-то…

– Если Захарыч «осэменит», то родится ещё один такой, как ты – с кривыми ногами и бешеной головой, тогда пипец нашей Америке!

– А, если такой, как ты, то придётся вместо обрезания тебе вообще его отрезать – он ведь у тебя вместо головы! – намекнул Шамиль на любвеобильность Галдина и частые скандалы по этому поводу.

Сашка тут же отреагировал с озорной улыбкой:

– Я ему не хозяин. У него своя голова… на моих плечах.

– Ого! Скакать не мешает? Смотри, зацепишься, больно будет!

– Разговоры! – Казбек поднял руку. – Всё лишнее в сторону!..

Захарыч по своей многолетней привычке и сегодня благословил крестом выход артистов на манеж. Всё как всегда…

– В добрый час! Храни Господь!.. Вот я вас и «осэменил», сынки! На прощание… – Захарыч прикрыл веки и представил строгую очерёдность своего конного номера. Cейчас цирк погрузится в тревожную сумеречность. Зазвучит грустная кавказская мелодия стройного хора мужских голосов. Пространство заполнит музыка многоголосия, тихая, широкая, загадочная. В ней сразу оживут картины сотен исторических событий минувших дней. Занавес распахнётся. Манеж встретит малиново-лиловым мраком, и Казбек коротко скомандует: «Пошли!..»

Захарыч открыл глаза. Конный спектакль начался…

В красном тумане театрального света, словно в розовой пелене кавказского утра, когда предрассветное солнце, соскучившись за ночь, целует горные вершины, медленным аллюром ехали горцы. Они, как фиолетовые тени, скользили по кругу манежа, словно где-то в распадке горного ущелья крались абреки.

Из-под купола цирка зазвучал густой баритон:

 
Осетии далёкой горы снежные,
Там мальчики джигитами рождаются,
И хочется сказать слова им нежные
За то, что кровь отцов в них – повторяется…
 

Вспыхнул полный свет, словно солнце вырвалось из ночного плена, взлетев над горами. Всадники с гиканьем перешли в галоп, и закружилась каруселью кавказская история…

Джигиты выскакивали на манеж, исполняли головокружительные трюки и исчезали за кулисами, перепрыгивая на лошадях через барьер замкнутого круга. Сложность номера всё возрастала, и уже не хватало фантазии, что же ещё можно этакое виртуозное выдумать, галопируя на лошадях? А конники, под овации, всё удивляли и удивляли…

Захарыч с ассистентами принимали разгорячённых лошадей, подавали для заездов новых. Им, как в старые добрые времена, помогал Пашка. Всё работало безукоризненно, как дорогой часовой механизм. Всадники, традиционно, успевали между заездами шутить и «заводить» друг друга. Репертуар шуток был похожим, с небольшими импровизациями.

– Аллах акбар! – ударял пятками в бок своему коню Шамиль и пулей вылетал на манеж.

– Воистину акбар! – с оскалом куража на горбоносом лице выкрикивал Сашка Галдин и летел вслед за Шамилем. У них был парный заезд. Они и в жизни, и на манеже были не разлей вода.

Друзья носились по кругу, синхронно делая вокруг конских шей сложнейшие «таджикские вертушки». Шамиль в раже кричал, дико взвизгивая: «И-и-ха!». Галдин ему вторил не менее звучным: «Хэй-я!». Всё это сопровождалось, словно пистолетными выстрелами, оглушающим щёлканьем хлыста Казбека. Тот, в свою очередь, восседая в центре манежа на белоснежном коне, то и дело поднимая его «в свечу», подгонял лошадей и джигитов басовитым коротким: «Хэть!..»

– …Получи, фашист, гранату! – каламбурил ещё толком не отдышавшийся Шамиль, на ходу соскакивая за кулисами с лошади.

– Э-э! За фашиста отвэтишь! – хватая за уздечку разгорячённого коня по кличке Гранат, притворно возмущённо взмахивал кистью вверх Эльбрус. Он одним махом влетал в седло, успокаивал скакуна, похлопав того по мокрой шее, и разворачивался к манежу. Ему через заезд нужно было идти на «длинный обрыв». Джигит весь напрягался, подавался вперёд, ожидая, когда распахнётся фóрганг. Глаза его прищуривались и брали в прицел круглую мишень арены.

Занавес открывался, перепрыгнув через барьер, за кулисы возвращался Шукýр, который вместе с Аланом только что исполнял двойной пролаз «под живот». Алан, оставшись на арене, делал заднее сальто и приветствовал выезд Эльбруса, ударив себя в грудь. Всё как всегда…

– Хо-у-у! – словно ракета на взлёте звучало в чреве кулис и в мгновение ока перемещалось на манеж. Конь с наездником нёсся по кругу, почти ложась боком на ковёр. Копыта ахалтекинца барабанили по деревянному каркасу барьера. Эльбрус, бросив поводья, откидывался головой к молотящим задним ногам скакуна и вытягивался в струну, держась за стремя только одной ногой. Его рука в перчатке касалась плоти арены. Через полкруга от перчатки шёл дым… Так виртуозно «длинный обрыв» из джигитов не делал никто. Зал в очередной раз взрывался аплодисментами.

Музыка в оркестре сменялась на финальный заезд. Появлялась четвёрка галопирующих лошадей. Джигиты вставали ногами на сёдла и поднимали руки в синхронном комплименте. Проскакав пару кругов, они один за другим соскакивали с лошадей и выстраивались в ряд. В центре, как «белая гора», стоял в белоснежной бурке Казбек.

Животные, перепрыгивая барьер, исчезали в форганге. На манеж молнией вылетал Эльбрус. И тут начиналось!..

Ритмы «лезгинки», мелькание рук и ног, замысловатые па с гортанными выкриками доводили зрительный зал до свиста и рукоплесканий. Вот тут Эльбрус до конца раскрывал свой талант артиста, темперамент танцовщика и человека гор. Наверное, если бы к нему сейчас подключили провода, то его энергии хватило бы на освещение целого микрорайона. Зал, заведённый до предела, гремел аплодисментами, топал и бисировал… Всё как всегда…

– Уважаемые зрители! Дорогие друзья! – обратился инспектор манежа к зрителям. – Сегодня этим выступлением конно-акробатический ансамбль «Казбек» закончил свои гастроли. Завтра они отправляются в Америку, где будут защищать честь нашей страны. Сейчас, на прощание, вы увидите человека, который вот уже пятьдесят лет беззаветно служит нашему отечественному цирку. Он трудится за кулисами, но его работа – это то, что вы видели сегодня на манеже. Встречайте: Заслуженный берейтор РСФСР, потомственный донской казак, ветеран Отечественной войны, человек, который с арены Московского цирка ушёл на фронт и дошёл до Берлина с конной дивизией легендарного генерала Доватора, – Никита Захарович Стрельцов!

Из-за малинового занавеса вывели растерявшегося Захарыча. Его длинные волосы забавно топорщились, он ещё толком не отошёл от работы, а тут новые волнения. Джигиты опустились на одно колено и стали ритмично хлопать. Через мгновение зал подхватил, и цирк заполнился скандированием. Вышел Казбек, который незаметно до этого исчез. В его руках был изящный клинок настоящей Дамасской стали с инкрустированным эфесом и такими же ножнами. Дорогая вещь у зрителей вызвала шквал междометий. Казбек тоже встал на одно колено перед Захарычем и протянул оружие Стрельцову. Тот принял саблю, выпрямил спину, сверкнул глазами и приоткрыл ножны. Отблеск отполированного металла солнечным зайчиком пробежал по лицу старого казака.

Он поцеловал холодную сталь и низко поклонился. Зал взорвался аплодисментами.

Стрельцов стоял высокий, стройный, седой, взволнованный. Вокруг бушевали зрители. Купол качнулся, и он словно увидел чёрно-белую хронику пятидесятилетней давности, когда вот так же, только на манеже Московского цирка, он стоял и раскланивался с букетом цветов. Тогда сам Алибек Кантемиров решил поздравить его с днём рождения, подарив свой кинжал…

– А что, берейторам уже звания дают? Я и не знал! Да и до Берлина я не дошёл, комиссовали по ранению… – Захарыч сделал нестрогий выговор инспектору манежа.

– Ну, приврал я немного для дела! Всё остальное-то – правда! Пойдём покурим, а то у меня глаза на мокром месте! Да и у тебя, смотрю, роса, тоже, того гляди, дождём прольётся…

Через несколько дней волей случая Стрельцов был срочно отправлен по телеграмме Главка в Ленинград. На неопределённое время они снова расставались с Пашкой. Варька не расставалась с Жарой, но не забывала строго охранять хозяйство Казбека в ожидании Захарыча. Отправка лошадей в Америку оказалась делом хлопотным и затягивалась на неопределённый срок…

Глава двадцать седьмая

…Стрельцов выбивался из сил, днюя и ночуя в цирке на набережной Фонтанки. На него неожиданно свалилась шестёрка лошадей, которые вот уже две недели толком были не кормлены и не ухожены. Некогда отличный конный номер «Свобода» остался без руководителя. Ещё не старую дрессировщицу, которую хорошо знал Захарыч и которой когда-то помогал, свалил инсульт. Она оказалась в больнице. Служащие стали увольняться один за другим. Последний не просыхал неделю, и его тоже уволили. Ситуация была катастрофической. Вот в это время и появился Захарыч…

– Кошка, не плакай! Ну, чего ты, милая! – Света стояла на коленях перед серой мяукающей Муськой и гладила её по спине. Та отчаянно звала свой выводок, но никто не отвечал. Последних двух котят сегодня забрали с конюшни девочки из кордебалета. Подстилка у вечно тёплой трубы была опустевшей. Только обильный кошачий ворс напоминал, что здесь ещё недавно было чьё-то обиталище. – Не расстраивайся, твои масяки в добрых руках! У тебя ещё будут детки! На-ко, вот, попей молочка! – Света пододвинула блюдце под мордочку осиротевшей кошки.

Захарыч, проходивший мимо к своим лошадям, краем уха слышал этот разговор и улыбался: «Хм, не плакай!..» Он уже не раз замечал, как эта с виду странная симпатичная девушка общается с животными и людьми. Обращала на себя внимание её манера говорить, её логика, исходящая от неё доброта и открытость. Она была не защищена ничем и никем, но одновременно сама была бронёй этому миру. Обидеть её, как-то задеть не приходило никому в голову. Хотя попытки были…

Однажды Захарыч стал свидетелем разговора униформиста со Светой. Как-то при всех тот решил сумничать, увидев в её руках пакет с молоком.

– А скажи-ка, Светик, почему молоко белое?

Света, не раздумывая, тут же ответила:

– Видишь, на пакете написано «Морозко». Молоко белое, потому что зимою коровы едят сено и снег, травы-то нет.

– Ну, а летом почему оно не зелёное?

– Летом жарко, поэтому молочко парное. А пар зелёным не бывает.

Наступила пауза. Это был ответ ребёнка, юродивой, но никак не взрослой девушки. Все неловко переступали с ноги на ногу и не знали, как выйти из этой ситуации. Помогла всё та же Света. Она взглянула на парня умными ласковыми глазами и спросила:

– А зачем люди говорят, когда можно молчать и улыбаться? Почему задают глупые, никчёмные вопросы, когда с человеком просто хочется подружиться? От точки до точки путь прямее, нежели по кругу – это элементарная математика. Ты выбрал кривой путь.

Она вложила свой пакет в руки растерявшемуся униформисту, поцеловала его в щёку и добавила:

– Пей, хороший мой, там гормоны роста…

Сразу при входе на конюшню расположился вольер для необычных постояльцев. Тут разгуливали охотничьи фазаны, афганские петушки и несколько огромных лебедей-кликунов. Те постоянно хохлились, вздымали крылья, угрожающе шипели, иногда горланили и готовы были нападать на всех и вся. В цирке лебедей никто и никогда не дрессировал. Это был эксперимент. Толком даже не было понятно, кто из них самка, кто самец. Выглядели они одинаково. Назвали их: Пепси, Ладушка, Женька, Шарик, Сударушка. Привезли птиц из Астраханского заповедника. Орнитологи крутили пальцами у виска, мол, никогда никто лебедя не приручит и не выдрессирует – это вечные дикари.

Света с руководителем номера Наташей Гречаненко сутками сидели с птицами, разговаривали с ними, прикармливали. Те хватали пищу, больно царапали крепкими клювами пальцы и шипели паровозными котлами. Они часами держали вырывающихся птиц на руках, чтобы найти хоть какой-то контакт. В первые же дни «укротительницы» лишились своих колец и перстней. Серёжки были выклеваны из ушей. От укусов и ударов крыльями на лицах и телах дрессировщиц было несметное количество гематом. Это было познание друг друга и борьба, кто кого.

Любовь и терпение людей через какое-то время всё же победили. Теперь лебеди ходили по цирку за Светой, как обычные домашние гуси. Гречаненко подпускали, но всё время были настороже. Было ощущение, что они сами себе выбрали вожака, не считаясь с мнением руководства «Союзгосцирка».

Номер Гречаненко после года репетиций начал успешно работать на манеже.

Стрельцов чистил очередного коня, то и дело присаживаясь на табурет, чтобы хоть немного перевести дух. Устал он неимоверно. Несколько дней промелькнули практически без сна: гонял лошадей, чистил их, кормил, наводил порядок в шорной. Он заметил, что некогда налаженное хозяйство изрядно разорено. Пропали три уздечки в стразах, столько же не хватало кожаных сбруй. Под табличками с именами лошадей на стенах укорами совести смотрелись три пустых гвоздя. Исчезли инструменты и многое другое по мелочам. Он сверился с инвентарной ведомостью и понял – недостача немаленькая…

Самое главное – пропали фирменные шамбарьéры. Гонять лошадей было нечем. Нужно было срочно обращаться в Главк, чтобы прислали новые, хоть какие-нибудь. Хорошо, что Стрельцов догадался захватить свой шамбарьер. Это была древняя реликвия. По слухам, им пользовался ещё чуть ли не сам Чинизелли. Место ему было скорее в музее, а не на манеже. Это был подарок его ученика – Алексея Соколова.

Пашка обещал приехать, чтобы помочь. Но до конца его гастролей надо было продержаться ещё три недели. На этот раз парня загнали аж на Дальний Восток…

– А я вам чай с бутербродом принесла. Давайте отобедаем? Мы уже три дня как вместе, а ещё не знакомы. Я Света Иванова. – Она держала поднос, на котором дымились две кружки с чаем и горкой лежали бутерброды с сыром и колбасой.

Берейтор отложил в сторону щётку со скребницей и попытался было встать со стула. Охнул от боли в сведённой усталостью спине, распрямился, понаклонялся вперёд-назад, пробормотал непонятное: «хомут тебе в дышло!» и галантно представился:

– Стрельцов Никита Захарович! Можно просто – Захарыч! – старик благодарно улыбнулся. За последние дни он забыл, когда ел. Заглянул как-то один раз в столовую. В остальное время он немилосердно курил, забивая голод и грустные мысли.

Стрельцов принёс ещё табуреты из шорной, и они уютно расположились посередине конюшни. Сидели запросто и ели, как если бы были знакомы много лет. Слева постукивали копытами в станках лошади Захарыча, а справа пробовали свои тоненькие голоса афганские петушки и гигантскими змеями пошипывали лебеди – подопечные Светланы.

Иванова помыла кружки и вернулась на конюшню.

– Можно я вам помогу? – Света улыбнулась, поглядев на лошадей. – Я их не боюсь! И времени у меня полно. Я свою работу сделала, теперь до вечера свободна. Вы только покажите как…

Глава двадцать восьмая

– Никита Захарович! А почему их всех назвали на букву «С»? – Света помогала Захарычу чистить лошадей. Эта девушка всё хватала на лету. С третьего раза она делала эту работу так профессионально и легко, словно проработала на конюшне, как минимум, год. Другим давалась эта нехитрая наука много дольше. Захарыч не успевал удивляться. Многое он повидал, но такого!..

Лошади, которых она чистила, стояли как вкопанные, подставляя бока и играя весёлыми глазами.

– Так назвали специально, по первой букве имени дрессировщицы. Отсюда: Салют, Сармат, Сатир, Стандарт, Серпантин, Сатурн. У неё даже свой фирменный знак на всей упряжи есть. Вот смотри! – Захарыч показал штампованную стальную бляху-жетон на сбруе, где буква «С» была перечёркнута по диагонали молнией. – На её манежном костюме вышито блёстками то же самое. Во время представления цирковые вечно хохмили: «Спартак» работает! Уж очень её именной символ напоминал эмблему спортивного клуба… Даже беду себе дрессировщица удумала почти на «с» – инс-с-сульт называется. Теперь вот и я туда же – Сс-стрельцов! – Захарыч подчеркнул совпадения.

Вдруг его лицо напряглось, глаза широко открылись, и он уставился на Свету.

– Ну-ка, девонька, приглядись, что ты видишь? Ты на молнию посмотри, на молнию! Ничего не напоминает? Это же лежачая вытянутая буква «И». А всё вместе, ну?.. – Света изменилась в лице в своей невольной догадке.

– Хому-ут тебе в дышло! – протянул Захарыч, почёсывая затылок. – Это ж так просто не бывает!.. Это ж… чего-то значит! – Захарыч был в замешательстве и не на шутку взволнован совпадением. – Это что же, если всё вместе сложить, то получится… «Светлана Иванова»!.. – Захарыч удивлённо хмыкал, снова и снова разглядывая жетон и улыбающуюся Свету. – Надо же! Это – перст! Это… – надо думать…

– Света! Морковь подготовь, пожалуйста, к репетиции. Набери покрупнее и порежь на дольки для подкормки.

Захарыч готовил лошадей к вечернему прогону. Номер требовал ежедневных репетиций, от которых животные уже начали отвыкать. После окончания представления, когда цирк пустел, наступал час Стрельцова. Также ему отводилось время с семи утра до девяти, пока манеж не занимали артисты работающей программы.

– Чего набрать покрупнее?

– Морковкав, говорю! Тьфу ты, хомут тебе в дышло! Заразила!

Светины дурашливые окончания слов в родительном падеже: кошкав, собачкав, конфеткав и сотни других, – мгновенно впивались в память. Слышащие тут же подпадали под очарование этой игры и невольно начинали говорить так же…

Сегодня Света сидела на пустующих рядах ночного зрительного зала и любовалась, как Захарыч легко управляется с шестёркой лошадей. Он специально дал ей возможность увидеть красоту номера «Свобода». Старый берейтор неожиданно легко и изящно двигался в ритм бегущих по кругу животных. Шамбарьером он почти не пользовался. Держал его в правой руке, как удочку, когда рыба не главное и о рыбалке не думаешь. Лошади вальсировали, делали пируэты, становились на колени в комплименте, ходили передними ногами по барьеру и даже становились на задние ноги, поигрывая передними. Всё выглядело непринуждённо, красиво и легко.

Света уже много раз смотрела репетиции Стрельцова, где она с разрешения инспектора манежа и по сложившимся обстоятельствам стала его правой рукой. Она принимала лошадей за кулисами, разворачивала, выстраивала парами и по команде нового руководителя выпускала на манеж.

Захарыч приглядывался и, как обещал – думал…