Текст книги "Последняя лошадь"

Пашка вздохнул и, словно решившись, начал свою исповедь.

– Ну, мне тоже особенно рассказывать нечего… – бывший Гвардии рядовой Жарких начал повествование. – Год призыва восемьдесят второй – восемьдесят четвёртый, как я уже говорил. Начинал служить тоже в Подмосковье. Мотострелок. Выбрал гранатомёт. Уж очень его граната на жонглёрскую булаву была похожа! – Пашка улыбнулся своим воспоминаниям. – Стрелял как бог! Не веришь? Нет, правда! – отреагировал он на Венькину ухмылку. – Мне нравилось это дело. Было в этом что-то цирковое. На одном показе мишени танка делал в ней две дырки в лёгкую. По нормативу мишень едет туда, потом обратно. Даётся два выстрела. Хороший результат – одно попадание за два показа, а я фигачу два за один! Несколько раз ухитрился попасть даже трижды.

– Да ладно тебе! – Венька повернул с интересом голову к Пашке.

– Правда! Там главное не смотреть – попал-не попал. Мишень поднялась – выстрел. Зарядил – тут же другой. Ну и в падающую тоже можно успеть. Три дырки в фанере есть. Главное, чтобы гранаты были не за спиной, как положено, а рядом, под руками. Ну и первая сразу в стволе. В этом и хитрость…

На одной из показушных стрельб проверяющий из Главпура подарил мне свои часы и приказал дать отпуск домой на десять суток.

– Ну?..

– Часы сдал в музей войсковой славы дивизии – хм, «попросили»…

– А отпуск?

– Дали… Трое суток на «губу», чтобы не выпендривался. Остальные-то отстрелялись в «молоко». Почему-то хуже всех стреляли именно гранатомётчики и снайпера.

Может оттого, что оружие выдавали не по призванию, а по степени тяжести, как в наказание. Ну, командирам по результатам стрельб тоже выдали – кому «несоответствие», кому очередное звание с задержкой на полгода и прочее. А я как красная тряпка для всех: «Ведь можете, товарищи, когда захотите, есть же у вас пример!» – Пашка смешно скопировал выступление Ильича, чуть картавя и подняв ладонь в сторону надвигающегося коммунизма.

– Ну, а дальше?

– Чего дальше… Раньше позволяли репетировать в Доме офицеров. Из-за этого нет-нет, да пропускал наряды, в которые ходили пацаны. Они, естественно, косились – сачок. По праздникам выступал на концертах с жонглёрским номером. После тех стрельб мои отцы-командиры запретили ходить в ГДО. Вместо этого – из наряда в наряд. А что это за жонглёр без репетиций! Втихую брал с собой в караулку и на посты мячики. То и дело ловили за этим занятием. Очередные внеочередные наряды за залёты. То сортир мыть, то на кухню, то охранять склады ГСМ, чтоб «служба мёдом не казалась». В промежутках – стрельбы. Я там опять за своё. Коса на камень. Вроде хвалить должны, а они дрючат. Сначала натравили сержантов. Те строевой давай доставать. А я ходил, как в роте почётного караула. Пойди прицепись. Ну, никак! Тогда подключились «деды». Я-то уже «черпаком» был, тоже не салага. Да и «деды» были нормальными. Так – попугали, даже потолкались для дела, видят, ни хрена не получается, отстали. А у меня даже злость с азартом появилась – кто кого! Школа-то Захарыча!.. Скосило меня другое: узнал об очередном романе моей Валентины. Вот тут у меня из-под ног земля и ушла. Сломался… Через неделю пришёл в штаб дивизии с заявлением отправить меня в Афган. Там сначала послали даже дальше того места, куда я просился. Я их припугнул, мол, тот проверяющий из Главпура оставил мне телефон – пожалуюсь. Тут же подписали и отправили на переформирование в ГСП с ещё парой десятков ребят-добровольцев… Попал я в первый мотострелковый батальон восемьсот… неважно какого отдельного мотострелкового полка… – Пашка замолчал. Пауза затянулась…

– Пострелять-то пришлось? – Венька оторвался от баранки, откинулся в кресле машины и с любопытством замер, ожидая продолжения рассказа.

– Пришло-ось… – вернувшись из воспоминаний, с явной неохотой отозвался Пашка. Он долго жевал губы, трогал нос, пытаясь избавиться от назойливой пушинки, решал – продолжать, не продолжать…

– Ну, что такое Горный Бадахшан, ты, земеля, знаешь. Есть там такое хитрое ущелье, что близ Коран-о-Мунджан. Наши спланировали операцию, но что-то там сорвалось, то ли разведка не сработала, то ли «духов» подкорректировали. Короче, не мы их подкараулили, а они нас. Зажали со всех сторон. Уходили от них, как могли. Сверху всё как на ладони – стреляй не хочу! То и дело что-то у нас горит. Мы отрываемся, они догоняют. И всё снова-здорово. Командиры берегут людей, мол, технику, хрен с ней, пригонят, в конце концов. Для манёвров места нет, межгорье извилистое, узкое. Голова колонны ушла, хвост не контролируешь. Связь хреновая, обстановка нервная. На второй день преследования «духи» нас прижали окончательно. А тут топливо стало заканчиваться. Бензовозы наши сгорели за два дня все. Видимо, душманы за ними и охотились, понимали, что потом нашу технику возьмут голыми руками. БМПэшки с БТРами не трогали. Даже нашу шестьдесят двойку, что шла последней, могли сжечь не раз. Выбивали только грузовики и охотились на людей. Пару раз наши «вертушки» подлетали. Отгонят «духов» и назад. У них свой график. Немного оторвались. Десятого июля дошли до этого самого ущелья. Вот тут всё и закончилось. Техника стала. До этого ещё что-то тащили на буксирах, как могли, спасали – приказ есть приказ. Но горючее, в конце концов, закончилось почти у всех. Поступил приказ отходить в горы, а технику взорвать. Судя по всему, наш эфир прослушивался. «Духи» навалились… Танк Т-62, что прикрывал отход, расстрелял из КПВТ весь боекомплект, замолчал. Куда из его пушки палить – он как раз на повороте остановился – кругом скалы! Танкисты бросили машину – и бегом вглубь нашей колонны, прикрываясь бортами. «Духи» лупят, мы отстреливаемся, как можем. Треск стоит, словно все заборы, что есть на планете, ломаются! Появились раненые. Крики, стоны! БМП люки окрыли, оттуда пацаны горохом. Команда всем в горы уходить. А они, суки, нам в спины… Машины горят, дым кругом. Наши бойцы гранаты в пустые бензобаки и ходу! Ко мне подбегает командир взвода: «Давай вон на ту высоту! Оттуда жги всё во что попадёшь! Бего-ом!..» Со мною двое рядовых с моими гранатами. На мне РПГ, сзади ещё две гранаты торчат рогами, на поясе пару Ф-1 и столько же РГД-5. На пацанах Калашниковы и ещё шесть моих кумулятивных «булав». Бежим, рядом взрывы, ветерок и шелест от пуль. Вовке Черникову, моему помощнику гранатомётчика, взрывом сбросило каску и тут же снесло полголовы. Мы остановились как вкопанные. Тут же сзади удар от нашего лейтенанта: «Вперё-ёд! Не останавливаться!» Краем глаза вижу, падают рядом ребята, как-то странно, словно спотыкаются. Раньше так близко смерть видеть не приходилось. Добежали до возвышенности. Рядом валуны. Чуть выше – небольшая «зелёнка». Все туда рвутся. Я за камни. Немного отдышался. Разложил гранаты. Прицелился. Два БМП с двух выстрелов. Горят. В свою технику стрелять, это!.. – Пашка помотал головой, пытаясь избежать крепких слов. – До танка метров четыреста – почти предельная дистанция. По нём уже «духи», как муравьи, ползают. Стреляю. Вижу, что попал, но почему-то не горит. Поменял точку, чтобы их снайпер по мне не отработал. Второй выстрел попал в трансмиссию. Третьей гранатой точно в башню. Там, видимо, боекомплект сдетонировал. Башня подскочила и опрокинулась вместе с «духами». Мы ушли, оторвались… Тогда погибло двенадцать человек из нашего подразделения вместе с начальником инженерной службы. И это было только начало…

Пашка замолчал. Он нервно покручивал плечом, словно оно у него затекло, и прерывисто дышал, будто никак не мог восстановить дыхание после пробежки. Пошарил по карманам в поисках сигарет, вспомнил – бросил же…

– Значит, понюхал пороху! – грустно констатировал Венька.

– Да уж, нанюхался… – Пашка смотрел вдаль на дорогу, по которой они так и не поехали. Всматривался, но ничего не видел. Он снова был там, в прошлом. Вновь переживал то, что отчаянно хотелось забыть! Память до сей поры продолжала его мучить обрывками снов-кошмаров, когда сердце готово было выскочить из груди и бежать зайцем от грохота и криков. Пашка вновь и вновь, нет-нет, да опрокидывался в то видение, где было страшно всё время, пока ты был в сознании… Там, в Афгане, особенно страшно было потом, когда всё заканчивалось. Когда мир погружался в звенящую до рези в ушах тишину. Когда ты осознавал, что и в этот раз жив, а память прокручивала снова и снова картины боестолкновения. Бесстрашно и красиво это было только в кино…

Повисла тягостная пауза. Вокруг машины роем носился тополиный пух. Ветер султанами закручивал и поднимал его в воздух, образуя вращающиеся белые воронки.

В цирке, под брезентом шапито, по-прежнему слышались различные голоса – там шла обычная будничная жизнь.

Вдруг раздался выстрел! Пашка с Венькой синхронно вздрогнули и с удивлением посмотрели друг на друга, потом облегчённо выдохнули и разулыбались. То, видимо, Захарыч решил опробовать новый арапник, сплетённый на заказ. Его хлёсткий щелчок, усиленный эхом циркового пространства, как две капли воды был похож на ружейный залп…

– Ну и чем этот порох пахнет, бачá? – Венька с улыбкой попробовал было свести неожиданный разговор к шутке. Тема заметно отяготила обоих.

– Хм, тухлыми яйцами… Особенно, когда потом чистишь гранотомёт… – Пашка улыбнулся афганскому «бачá». Это слово знали только те, кто там побывал…

– Мм-да-а… – задумчиво протянул Венька, – не «Шанель», это точно…

Разговор прервался так же неожиданно, как и начался. Каждый думал о своём. Мотор так и не заводили, понимали, что никуда они сегодня уже не поедут…

Судьба их пощадила. Пройдя боевые действия, они чудом не получили ни одной царапины. Но невидимые раны Афганская война нанесла глубокие. Эти раны продолжали кровоточить где-то в нейронах сознания, в молекулах кровяных телец и в невидимых атомах человеческого существа. Этим молодым парням в самом начале их жизни пришлось испытать то, чего нормальным людям переживать противопоказано природой. И Богом. Но эта зараза снова и снова эпидемией входит в жизнь практически каждого поколения живущих на планете Земля. Непонятно, почему! Для чего? Ради чего?!..

Каждый раз человечество ужасается, умывшись кровью, клянётся, что это в последний раз. Но проходит совсем немного времени, и чужая кровь снова пьянит, пожирает ум! Что-то звероподобное, глубоко спрятанное до определённого часу. вырывается наружу, притупляя страх, загоняя всё человеческое снова куда-то в глубь пещер, из которых оно когда-то вышло. И так по кругу…

Глава пятьдесят пятая

– Сердечный тебе рахмат, дорогой! – Венька поставил на стол пустую кружку с выпитой холодной минералкой и по-восточному приложил руку к груди.

– И тебе рахмати калон бародар!

– Ни фига себе! – поразился Грошев. – О, чешет! Откуда такие познания вражеского языка?

– Ну, насчёт «чешет» и знания языка ты, конечно, того… Так, несколько слов и пару предложений ещё помню. В отличие от некоторых, которые всю службу по спецсвязи болтали, – Пашка с намёком приподнял бровь, – другие почти год плотно общались с местным населением. Кое-какие специальные выражения пришлось вызубрить по службе. А потом, почему вражеского? На персидском, или, иначе, на фарси-дари, не только «духи» в Афгане разговаривали. Это, скажем, язык таджиков. Нам пару раз лекции читали. Оказывается, есть куча разных диалектов, но тебя всё равно поймут в Иране, Пакистане, в некоторых районах Узбекистана, в странах Персидского залива. Это, по сути, древний универсальный язык Ближнего Востока. На нём писали свои стихи Омар Хайям, Низами, Фирдоуси и многие другие.

Венька было оробел от Пашкиной эрудиции, потом хитро прикрыл глаза и поинтересовался:

– Это кто, полевые командиры моджахедов?

– Ну, типа того… в мировой литературе…

На конюшне послышались возбуждённые голоса. Пашка с Венькой поспешили туда.

– Ты чего привёз, хомут тебе в дышло! – ярился не на шутку разгневанный Захарыч. – Ты сам эту прошлогоднюю гниль есть будешь? А почему считаешь, что этим можно животных кормить? Жжу-лик! – Стрельцов в сердцах пнул ящик с порченной морковкой. – Я уж молчу о сене, которое ты нам подсовываешь каждый раз – сплошные палки, проволока и колючки! Мы замучились выбирать! Что, трудно с каким-нибудь колхозом договор заключить? Лето на дворе! Их вон рядом полным-полно, всё травой заросло! Они рады будут любому прибытку! Задницу свою толстую только оторви от стула, да в карман суй поменьше! Ей богу дождёшься! Или посадим, или морду набьём!

Подошёл Монастырский, играя желваками и сжимая тяжёлые кулаки.

– А мы, Захарыч, сделаем и то, и другое. Не знаю, как ты, а я, если ещё раз повторится, церемониться не стану – скормлю медведям, не найдут потом! Слышь, ты, упырь! Догадываешься, куда я тебе сейчас эту свёклу засуну!..

Завпост дёргался, крутился на месте, пытаясь сбежать.

– Ну, не знаю я, где нормальные овощи найти, не знаю! На рынке толком пока ещё нет ничего или не подступишься, а денег выделили – кот наплакал!

– Воровать надо меньше, Иуда! – Монастырский сжал кулаки.

Раздался голос Веньки Грошева:

– Я знаю где! У меня брат в совхозе живёт, работает зоотехником. Здесь недалеко. Машину выделите? На своей не довезу, развалится.

Завпост радостно засуетился.

– Вон, бортовая стоит во дворе, бери! Путёвку выпишем.

– Точка! Со мной поедешь? – Венька взглянул на Свету и тут же торопливо отвёл взгляд.

– Когда?

– Сейчас! У меня всё равно выходной.

Света радостно закивала.

– Никита Захарович! Один справитесь?

Стрельцов приподнял брови, мол, какой разговор.

– Венька! Дай я тебя поцелую! – Света чмокнула Грошева в щёку. – Через две минуты я твоя! – Точка исчезла за фанерной выгородкой.

Венька смущённо покряхтел, поиграл лицом, дёрнул кепку за козырёк и выразительно посмотрел на улыбающегося Захарыча. Света вскоре вернулась и всплеснула руками:

– Совсем забыла! Ты же меня не на танцы пригласил, а я, глупая, давай переодеваться, там же наверняка работать придётся! Так что, извини, я без помады и в повседневном.

Через полчаса они уехали в область…

Репетиция не клеилась. Пашка не мог сосредоточиться. Жонглёрские предметы летали на автопилоте и бесконтрольно падали. Пашка отвлекался. Все мысли были о Веньке со Светой…

Когда Захарыч сказал, куда и зачем они уехали, Пашка даже обрадовался. «Молодец, Червонец, настоящий мужик!» – подумал он с гордостью о своём друге. Потом его вдруг накрыла какая-то непонятно откуда взявшаяся чёрная туча. Начали приходить на ум мысли, одна гаже другой. Как Пашка не пытался их отогнать от себя, они продолжали лезть в мозг и душу, словно тараканы из щелей, когда их травят. Для подобных размышлений причины, конечно, были. Последнее время он всё чаще стал замечать, как его приятель посматривает на Свету. Делал это Венька украдкой, но Пашка не единожды перехватывал этот непростой взгляд. Точка явно нравилась Червонцу…

Вернулись они к вечеру уставшие, пыльные, но чрезвычайно довольные. Кузов машины был забит под завязку мешками с овсом, ячменём, отрубями, отборным пакетированным сеном, овощами из хранилища, которые были как с грядки. Хорошо сохранившиеся яблоки прошлогоднего урожая светились красными сочными боками, как новогодние игрушки. Отдельной копной лежала свежескошенная трава с заливных лугов. Это богатство распорядился выдать директор совхоза, который услышал, что приезжий цирк в нужде. Взамен попросил всего пару десятков билетов для своих тружеников и их детей. Хваткий завпост цирка созвонился с директором передвижки, который тут же, в порядке шефского обмена, выделил директору совхоза целый сектор в зрительном зале для его людей на ближайшие представления.

Это был Венькин триумф! Захарыч с Монастырским трясли ему руки, директор обещал для него самые лучшие места в цирке на любое представление, Света в очередной раз при всех его расцеловала. Он был заметно горд, посверкивал фиксой и от всеобщего внимания чуть тушевался. Грошев в это час был по-мужски красив и выразителен.

Пашка подошёл, пожал руку своему другу, выдавив из себя улыбку. Своё состояние он отчаянно прятал, вдруг почувствовав, как очередная горячая волна ревности ошпарила его, когда Света целовала Веньку. Их долгое отсутствие Пашку истомило и измучило. Против воли его сердце снова затревожилось, затрепетало и минорно скукожилось…

Глава пятьдесят шестая

– Ну что, красавица! Вот и пришёл твой час! Через десять минут ты станешь настоящей артисткой. Не по приказу Главка, нет. Это позже. Тебя зритель аплодисментами сам благословит и коронует. Волшебный миг! У каждого он свой…

Захарыч стоял перед плюшевым форгангом, отделяющим закулисье от зрительного зала и в который раз придирчиво осматривал лошадей. За занавесом слышались аплодисменты, гомон публики и смех от шуток клоуна. Ещё несколько мгновений и…

Шестёрка вороных стояла попарно, не шелохнувшись. В первой паре, как всегда, Сармат с Салютом.

– Не волнуйся и не торопись! – давал последние наставления Захарыч. – Если что – уповай на лошадей, не мешай им. Они всё помнят.

Света машинально кивала, но вряд ли что слышала. «Сейчас! Вот уже сейчас!..» – метрономом билось в её сознании.

Она потёрла «на счастье» бляху на сбруе Сармата. Там сияла молния, пронзившая букву «С». На груди, в районе сердца, на костюме Светы так же поблескивал теперь уже её фирменный знак. Она была одета в белоснежный брючный костюм, изящно облегающий её стройное молодое тело. Белый цвет и макияж делали её ещё привлекательней.

– Ну, что, «Спартаки», готовы? – Миркин выглянул из-за занавеса. На мгновение приоткрылся кусок манежа, ряды с возбуждённой публикой. Ударило в лицо горячей волной переполненного зрительного зала. Внутри у Светланы что-то зашевелилось, словно там ожил кто-то холодный и неповоротливый. Борис Ефимович подмигнул:

– Деточка! Удачи! И спокойно! Захарыч рядом, не пропадёшь! Мне бы такую защиту!..

«Мы пошли смотреть!» – целая делегация свободных от работы артистов ринулась из-за кулис в центральный проход передвижного цирка. Джигиты Осетии подошли и тоже пожелали удачи.

– Соседка! Не подведи! Чувствуй себя, как на белом коне! Если кто обидит…

Захарыч замахал на них руками – идите, мол, балагуры, не до вас!

Света напряжённо вслушивалась в происходящее в зрительном зале. Она оглядывалась, пытаясь за кулисами отыскать глазами Пашку. Тот после своего номера, быстро переодевшись, помог подготовить лошадей к работе, чмокнул её, сказал что-то ободряющее и исчез. Теперь его нигде не было видно.

«Ладно, так даже лучше, если что, позора будет меньше!..»

Вновь в приоткрытой половинке занавеса-форганга показалась голова Миркина.

– Приготовились, объявляю! С богом!..

Захарыч положил руку на плечо своей подопечной.

– Без суеты! Всё, как на репетиции. Ничего нового – только под живой оркестр и со зрителями. Тебе понравится, поверь! Поехали!..

– Конная рапсодия! Светлана Иванова! – торжественно объявил Миркин. Оркестр ударил в медь и вытянул длинный мажорный аккорд, как бы усиливая важность объявления. Потом начал исполнять пьесу, написанную специально для этого конного номера.

Занавес распахнулся. Появились лошади. Красивые, вороные, в белоснежных сбруях, сверкающих драгоценными камнями, с сиреневыми султанами на головах и спинах. Тут же раздались первые аплодисменты. Света сначала их толком не услышала – настолько была сосредоточена на работе. С виду она вроде не была зажата, но волнение выдавала её напряжённая улыбка и невольно вибрирующий кончик шамбарьера.

Первая комбинация прошла спокойно и неторопливо. Сармат чётко вёл за собой остальных лошадей, как всегда, поглядывая на дрессировщицу и кося глазом на партнёров. Те безукоризненно выдерживали строй и ритм номера.

Светлана мягко послала четвёрку вороных на вальс. Она в его ритме то плавно отходила от лошадей, словно кланяясь им, то наступала с изящным взмахом руки. Те синхронно кружились. Их глянцевые чёрные силуэты отражали цветные рампы прожекторов. Сильные доли музыкальных аккордов сливались с сильными долями вращений животных. Это было настолько едино музыкально и эмоционально, что зрители снова отозвались аплодисментами. Теперь Светлана их услышала. Где-то под солнечным сплетением что-то затрепетало, прошлось утренним холодком, словно с влажных цветов взлетел рой луговых бабочек. Подобное она испытала, когда впервые увидела Пашку…

Она вопросительно посмотрела на Захарыча, который стоял в форганге за барьером. Тот, улыбаясь, удовлетворённо кивнул.

«У меня всё получается!» – радостно мелькнуло в сознании. Вдруг словно взошло солнце. Стало как-то необъяснимо легко и хмельно. Светлана подняла голову к куполу и широко улыбнулась. Там, от налетавшего ветерка, мерно покачивался брезент шапито. В такт покачивались трапеция, мостки канатоходцев, верёвочные лестницы. Мачты четырьмя великанами поддерживали небесный свод передвижки, несли на своих плечах цирковую оснастку и разноцветье прожекторов. Света что-то шептала, словно благодарила Создателя. Она не ощущала реальности происходящего. Действительность осталось где-то там, за кулисами, в нескольких отсечках минутной стрелки. Ей словно снился волшебный сон из детства. Она парила над манежем, не касаясь потёртого ворса циркового ковра. Сквозь музыкальные пассажи оркестра слышались аплодисменты и ласковый голос Захарыча, который негромко, но настойчиво пытался вернуть её на землю:

– Света-а!..

Лошади делали свою работу, исполняли положенные им трюки. Сармат недоумённо поглядывал на стоящую в центре манежа дрессировщицу с поднятым лицом вверх, но ни на секунду не останавливался сам и не позволял этого сделать другим животным. В нужных местах, под давно отрепетированные музыкальные такты, лошади совершали перестроения. Они несколько раз гребёнкой пересекали центр манежа, где их повелительница стояла совершенным изваянием Галатеи, и ни разу не задели её. Животные работали самостоятельно, без вмешательства человека! Это было так необычно и так выразительно, что зал отреагировал на этот «трюк» взрывом аплодисментов!..

Света вздрогнула и очнулась. Сначала она даже не поняла, что происходит, потом какое-то время пыталась сообразить, что дальше. Захарыч, хмыкая, предусмотрительно напомнил, открыв занавес и выпустив новых лошадей на смену трюков…

Всё было впервые. Сегодня была не просто премьера номера, сегодня был – дебют! Эти необычные слова кружили голову и проникали в мозг неведомыми ранее ощущениями и смыслом. Первый выход на манеж при заполненном зрительном зале. Первый раз один на один с чем-то загадочным и неведомым, необъяснимым словами, с чем сталкивается в своей жизни каждый новичок…

Первые аплодисменты! Незабываемые и долгожданные! Неожиданные и резкие, как взлетающая стая испуганных голубей на площади…

Светлана вдруг осознала, что аплодируют ей! Не кому-то другому, а ей – с этой минуты настоящей артистке! Не служащей по уходу за животными, не репетиционнице-стажёрке Стрельцова, а именно – Артистке!

Она испытала состояние, которое редко знакомо дебютантам. У тех обычно царит в душе запредельное волнение, граничащее с паникой, когда плохо что помнишь и осознаёшь. У неё же было другое чувство, ведомое только «матёрым» – сладостное и незабываемое – кураж!..

Это был удивительный миг таинства, природу которого не может объяснить никто, кроме Всевышнего! Так из кокона, некогда свитого гусеницей, появляется бабочка. Так девушка-подросток в какую-то волшебную секунду превращается в женщину, от которой не оторвать взгляда! Так из ещё вчерашнего неумехи, подающего надежды, в одно прекрасное мгновение рождается Его Величество Артист!..

Иванова подняла Серпантина на офф. Тот на задних ногах прошагал в сторону форганга положенные десять шагов и, махнув на прощание хвостом, метнулся за кулисы. Светлана вышла на финальный поклон. Инспектор манежа торжественно объявил:

– Конная рапсодия! Светлана Иванова!

Аплодисменты ударили по ушным раковинам. Света чуть качнулась. Она в самом деле была словно под хмельком. Кисти рук чуть подрагивали, манеж покачивался. Лица людей смешивались разноцветной рукоплещущей массой и расплывались, словно дождь размывал акварель. Она не сразу поняла, что это не дождь. Это невольные слёзы смывали грим со счастливого лица…

– Дорогие друзья! – Миркин возвысил голос и добавил пафоса. – Сегодня в нашем цирке состоялся дебют! Только что на ваших глазах родилась новая артистка! Это было её первое в жизни выступление на публике. Поздравляем! Запомните это имя – Светлана Иванова!..

Оркестр играл туш. Артисты высыпали на манеж, добрыми словами и цветами поздравляли дебютантку. Воцарилась радостная суета и неразбериха. Через какое-то время инспектор манежа объявил антракт.

– …Ну, что, с началом! Весьма неплохо! – довольный и улыбающийся Захарыч встретил Свету на конюшне. – Молодец!.. А «трюк», который ты сегодня устроила посередине номера, мы закрепим! Я до такого и додуматься не мог! Так просто и так эффектно! Десять – ноль в твою пользу! «Спартак» опять выиграл!..

Появился Пашка с огромным букетом полевых цветов. За его спиной прятался Венька с охапкой пионов.

– Пашка всё колхозное поле ободрал, теперь арестуют за потраву! Мне срок меньше дадут, я ограбил всего лишь оранжерею брата! Это тебе! С началом!.. – Венька протянул Свете её любимые цветы, покраснел, опустил глаза и деликатно отошёл в сторону. Он пожал руку Захарычу и как бы увлёкся с ним беседой.

Пашка протянул свои цветы и долго смотрел в глаза Точки. Она уткнулась лицом в букет и глубоко вдохнула луговую свежесть.

– О-о!.. Спасибо! Ты подарил мне целое поле!.. Ты подарил мне лето и… – Света замялась, подыскивая слова.

– Тебе спасибо…

– Мне-то за что?

– Ты подарила мне то, от чего оживает сердце… Так что и меня – «С началом!..»

Луговые бабочки вновь вспорхнули, оставив утренний холодок внутри…