Текст книги "Последняя лошадь"

Глава шестьдесят первая

Всё случилось стремительно. Он словно был под гипнозом. Ему будто показывали какое-то странное кино. Вот он работает свой номер. У него прощальное выступление, окончание. Аплодисменты. Успех. На манеже появляется Валентина с букетом цветов, она его обнимает. Вот он снимает в вагончике мокрый от пота костюм, а затем салфеткой – грим. Стук в дверь. На пороге Валентина. Ошеломительно красивая, божественно пахнущая! С нежными руками-повителью и с парализующими волю бездонными зелёными глазами, в которых он не единожды безнадёжно тонул…

Рядом грохочет музыка под сводами цирка-шапито. Там продолжается представление. Вагончик сотрясается от бешено-энергичных движений и сладострастных стонов Валентины. Там что-то падает, звенит, разбивается. Артисты, занятые в программе, с многозначительными улыбками проходят по двору цирка за кулисы и обратно, поглядывая в сторону доносившихся звуков. Наконец всё успокаивается и затихает. Свет в зале – кино кончилось!..

Пашка вышел из вагончика растрёпанный и бледный. Он сел на ступеньки и закрыл голову руками. Что происходило в этот час в его голове, ведал только бог. Неожиданная встреча с Валентиной в который раз разорвала его душу в клочья. Ураганом смело то, что зарождалось со Светой, оставив снова пустыню и смятение. Он понял, что предал что-то очень важное, может быть, самое главное, что приобрёл за последнее время. Как так могло произойти? Зачем?..

Он был словно под наркозом. Состояние было равное глубокому опьянению. Ему настолько было худо, что его стошнило. Он едва успел завернуть за вагончик. Шатаясь, Пашка вернулся и взялся за поручень. Поднял голову и встретился глаза в глаза с Венькой и Светой. Они стояли в проёме кулис в каких-то десяти шагах от него, растерянные и недоумевающие. В широко открытых глазах Светы звучал немой вопль: «За что?..» Они медленно отвернулись и исчезли в чреве брезентового цирка-шапито…

Мерцающие звёзды обложили летнее небо от края и до края. Млечный путь подсвечивал чёрный бархат мирозданья размытой светящейся хордой.

Сжав кулачки и прижав их к подбородку, Света смотрела в небо, запрокинув голову. Она медленно, словно в каком-то танце, покачивалась. Венька молчал, теребя сорванный цветок. В кронах деревьев щебетали ночные птахи. Нет-нет слышалась зарянка. Вдалеке выводил прощальные рулады поздний одинокий соловей. Надрывались цикады. Мир был полон звуков и жизни.

Света вдруг резко повернулась к Веньке.

– Почему ты ко мне не пристаёшь? Самое время: ночь, звёзды, одинокая, брошенная женщина! Я же тебе нравлюсь! – она с вызовом посмотрела на Грошева, словно тот был виноват во всех её бедах.

– Нравишься. И давно. С первой минуты. – Он понюхал и отбросил цветок. – Ты от обиды пошла бы на это?

Света молчала. Потом, в упор глядя на Веньку, спросила:

– А ты?..

– Есть вещи, через которые мужчина не должен переступать, не подумав. Например: через горы и через лежащего в беспомощности человека. В первом случае можно сломать шею себе, во втором – угробить лежащего. Эх, ты, Точка, точка, запятая… Вышла рожица кривая. Пашка мне друг! Мы – афганцы. Как же я могу лежачего! Паскудство это! Ему сейчас… Ранен он, выжить бы…

Света вдруг зашлась в истерике. Всё, что в ней накопилось за это время, прорвалось криком боли и слезами.

– Увези меня куда-нибудь, слышишь! Увези! А-а-а!..

Венька среди ночи привёз её к своей матери. В двух словах объяснил ситуацию. Та женщина деревенская, быстро всё поняла. Напоила девушку каким-то снадобьем, и она рухнула на Венькину кровать.

– Теперь до утра не проснётся. А ты, сынок, давай в сарай, там постелю…

– …Захарыч, миленький, помоги! – на пороге шорной стояла Валентина.

Эту необыкновенно красивую девушку, которую в последнее время всё чаще стали приглашать сниматься в кино, как некогда её мать, Стрельцов знал с детства. Вся её жизнь ему была понятна. В цирке, как под софитами на съёмочной площадке, не скроешься. Тут всё, как в кадре – на виду, так уж он устроен…

Захарыч знал о Пашкиной «оплошности» уже через полчаса. Кто был тому виной – тоже. Он был расстроен, сердит и по-человечески растерян. Что делать, как поступить? К тому же вот уже больше суток, как пропала Света, и Захарыч не находил себе места. Пашка тоже где-то прятался, то ли в городе, то ли в гостинице.

– Захарыч! Помоги мне вернуть Пашеньку! Мы любим друг друга! Развод был глупостью! Я всё хочу исправить!..

Стрельцов собрал в эту минуту всё своё мужество, чтобы не накричать, не оскорбить Валентину последними словами, которые рвались из его сердца. Он, сдерживая ярость, каким-то чужим голосом сказал:

– Исправить? У себя ничего не склеила и тут всё развалила! Ты своим распутным подолом ещё многих людей сметёшь на обочину! Жизнь короткая, что после себя оставишь? Уезжай, Валентина! Уезжай! И больше никогда не возвращайся! По-хорошему прошу. Ты не просто женщина-Беда! Ты – женщина-Погибель!..

На послезавтра был намечен общий отъезд артистов поездом в соседний город, куда собирался переезжать цирк-шапито. Животных, личный багаж, всю цирковую оснастку должны были перевезти туда же машинами.

Пашка наконец решился и пришёл упаковывать реквизит на конюшню, где располагались его ящики с багажом и цирковым реквизитом. Зачехлённые костюмы аккуратно отправились в кофр, остальное каждое по своим, раз и навсегда, отведённым местам. Стрельцов демонстративно не замечал Пашку, ковыряясь со своей поклажей.

– Захарыч! Где Света?

Старик долго не отвечал, потом выдавил из себя:

– Тебя бы надо спросить!.. Её нет уже третий день. Если уж она бросила лошадей… Наломал ты дров, Паша, сынок! Предупреждал же я тебя!.. – Захарыч снова отвернулся и обиженно засопел. Он, вдруг как-то устало поникнув, направился к себе в шорную, зашаркав ногами, много походившими по этой земле…

…Света проспала до следующего вечера. Она лежала на Венькиной постели с открытыми глазами, глядя в потолок, потом отворачивалась лицом к стене. Двое суток она не реагировала ни на вопросы, ни на касание к своим плечам. Её словно не было в этом мире – тело было, а человек отсутствовал. На третьи сутки она попросила воды и сказала:

– Мне надо в цирк, там лошади…

Глава шестьдесят вторая

Дождь пошёл неожиданно, когда его уже перестали ждать. Вдруг потемнело, всё притихло, затаилось. Потом с каким-то змеиным шипением в этот мир ворвался ливень. Застигнутые врасплох люди прятались под деревьями и любыми навесами, кто-то наоборот радостно продолжал куда-то шагать в прилипшей к телу одежде. Воробьи попрятались по кустам и забились под стрехи.

Крыша циркового вагончика гудела от барабанной дроби тяжёлых струй, которые сплелись в грохот водопада. Варька отшатнулась от входной двери, куда мириадами мелких брызг влетали капли дождя, ударяющиеся о поручень и входные ступеньки. Пашка встал и прикрыл дверь. Варька благодарно повиляла хвостом и вытянулась, высунув пульсирующий язык.

В мутном квадрате окна, исполосованном потёками дождя, промокшей серой акварелью виднелся внутренний двор передвижного цирка. Он закончил гастроли в этом городе и собирался переезжать. Основной брезент с него сняли ещё вчера. Оставили только над кулисами, где стояли лошади и медведи. Теперь под дождём мокли мачты с осветительными приборами и круглая чаша координат со зрительскими местами вокруг манежа. Его, как такового, уже не было. Барьеры тоже вчера погрузили в прицеп вместе со шторм-балками. Вместо арены был убранный от опилок круг с обрывками старых афиш и ещё каким-то мусором, сопутствующим гастролям.

Пашка упёрся лбом в прохладное стекло и закрыл глаза. Сквозь шум дождя ему послышался звук Венькиной машины. Он его ждал вот уже третий день. Но это был очередной мираж. Потом заржали лошади на конюшне. Кто-то на кого-то покрикивал, ему отвечали. У кого-то в вагончике вопила музыка. Дождь рождал слуховые галлюцинации, а мир – реальную какофонию…

Неожиданно заскулила Варька и стала царапать дверь. Пашка открыл глаза. В залитом дождём стекле коричневым миражом подрагивал размытый силуэт Светы. Пашка отпрянул от окна, потряс головой, потом бросился к двери…

Он прижался к мокрой девушке. На ней не было ни ниточки сухого места. Волосы мокрыми прядями прилипли к плечам. Лицо и грудь блестели от влаги.

– То-очка!..

– Молчи! Ничего не говори!.. Прошлое иногда бьёт больнее шамбарьера, я знаю…

Дождь был проливным, долгожданным и тёплым. Земля жадно впитывала влагу. От неё шёл пар. Слева от цирка посветлело, и там родилась двойная радуга.

Светлану трясло, как в лихорадке. Было ощущение, что она невероятно продрогла.

– Ты нездорова?

– Не знаю… Жива ли вообще… Ты говорил о страховке… Так вот без лонжи оказалась я…

…Пашка, Захарыч и Света молча возились на конюшне, готовя пожитки к переезду.

Завтра в полдень уедут артисты, послезавтра рано утром автоколонной уйдут животные со служащими, багаж и вся конструкция передвижного цирка. Уже завтра вечером снимут брезент с конюшни и площадка окончательно опустеет. Здесь гастроли закончились. Всё как всегда…

Пашка буднично упаковывался, что делают цирковые каждый раз после окончания программ. Он завинчивал длинными болтами деревянный ящик, где умещалась вся его жизнь. Перед этим он обложил листами фанеры кофр с костюмами и обвязал его верёвками, чтобы при погрузке не пробили бока. На его цирковом багаже синей краской было протрафаречено: «Павел Жарких. Москва. Союзгосцирк».

Захарыч мёл станок у Серпантина, а Света сгребала в железный совок своё «цирковое счастье», которое выпало из Салюта.

Неожиданно появилась Валентина. Она ворвалась на конюшню растрёпанная и решительная. Шикарно одетая, божественно сложённая и женственная в каждом своём движении. Она остановилась в нескольких шагах и, тряхнув густыми волосами, сверкнула зеленью глаз.

– Я вернулась за тобой, Пашенька! Я не могу без тебя! Слышишь! Едем, у нас всё будет по-другому. Обещаю!..

Света выпрямилась. Совок с грохотом выпал из её рук, рассыпав содержимое. Пашка подошёл к Светлане, прислонился к её плечу, нащупал её ладонь и крепко сжал, сплетя их пальцы, сказав этим всё.

Захарыч зашёл к Светлане с другой стороны и тоже взял её за руку. Это было дополнением к молча сказанному.

У Валентины задрожал подбородок, она повернулась и медленно пошла с конюшни, роскошная, хорошо пахнущая тонкими духами и… бесконечно одинокая. На улице её ждало такси…

Глава шестьдесят третья

Артисты и ассистенты номеров стояли в окружении сумок и чемоданов и возбуждённо переговаривались. Очередной переезд всегда создавал какое-то приподнятое настроение.

С колонной цирка ехали только сопровождающие животных, несколько руководителей номеров, инспектор манежа, шапитмейстер и директор цирка на своей служебной машине. Путь намечался километров в двести. Остальных – на вокзал и поездом в следующий город, где труппу будет встречать администратор.

К гостинице подали автобус. Цирковые засуетились, устраивая багаж и занимая места, призывая кого-то садиться рядом или громко заявляя, что здесь, мол, занято.

– Внимание! – зычный голос замдиректора цирка призвал всех к тишине. – Наш поезд проходящий. По вокзалу не разбредаться, а то опоздаете. Никого искать и ждать не будем. Напоминаю, стоянка поезда всего пять минут! Все по местам!..

Вдалеке послышалось знакомое тарахтенье. Через минуту «Последняя лошадь» скрипнула тормозами рядом с автобусом.

– Привет! – Венька кивнул Пашке, не глядя тому в глаза. – Уезжаете?

Пашка как-то неопределённо пожал плечами.

– Когда отправка животных?

– Колонна пойдёт с площадки завтра утром. Света и Захарыч там же.

– Значит, завтра… – Венька жевал травинку, то и дело поправляя свою кожаную кепку. Он словно что-то хотел сказать, но всё не решался.

– Жарких! Тебя одного ждём! Ты едешь или остаёшься тут на веки вечные? – голова замдиректора выглянула из двери автобуса, который уже нетерпеливо подгазовывал.

– Садись! – Венька решительно кивнул на такси. – Отвезу туда, где тебя взял когда-то.

Пашка заколебался. Вещи были в автобусе, да и вообще как-то…

– Садись! Отвезу за так, без денег.

– Дурак ты, Веник! – Пашка махнул рукой в сторону автобуса, мол, езжайте. Двери ЛАЗа с металлическим присвистом закрылись, и он медленно, перегазовывая, неторопливо стал набирать скорость. Из автобуса Веньке махали, мол, давай за нами. Тот краешком губы улыбнулся, согласно кивнул и сел за руль.

– Если не возражаешь, поеду напрямик, как тогда ехали, помнишь? Пока они доберутся в объезд по новому шоссе, у нас будет минут двадцать-тридцать потрепаться на прощание. – Венька повернул ключ в замке зажигания. Машина не отозвалась. Стартёр через раз щёлкал, но не схватывался. Венька в сердцах ударил кулаком по рулю.

– Блин! Как всегда, когда не надо! Теперь вот бендикс!..

– Капот открывай, фокус покажу! – Пашка улыбнулся, вспомнив, как он помог тогда завести машину при их первой встрече в день приезда. – Хм, прямо дежавю…

– Чего? – не понял Венька, впервые услышав незнакомое слово.

– Открывай, говорю!..

Пашка подёргал провода трамблёра, как в прошлый раз – нормально. Потрогал клеммы на видавшем виды аккумуляторе, минусовая болталась, едва держась на свинцовом контакте батареи. Понятно!..

– Ключ на десять дай! – Пашка вытянул руку из-под капота и пощёлкал пальцами.

– Чего там ещё? – Венька подошёл, глянул и чертыхнулся. – Блин!..

Взяв в бардачке рожковый ключ, бесцеремонно отодвинул Пашку плечом от двигателя.

– Сам!.. – он был уязвлён до глубины души. Венька прикручивал клемму и обиженно сопел. Внутри него бушевал вулкан. Что за день такой!.. Его, водителя второго класса, у которого были открыты почти все категории от мотоциклов до грузовиков, уделал какой-то жонглёр! Как пацана!

– Вот, блин, цирк да и только!

Он повернул ключ в замке зажигания, «Волга» завелась резво и радостно, словно очнулась после недолгого обморока.

– Цирк не трогай, тут дело в другом. Мне один инженер как-то сказал: «Вся электроника – это наука о контактах. Если что не работает, ищи разрыв в цепи методом тыка». Вот я и тыкнул. Ладно, не обижайся, поехали.

Венька хлопнул капотом, выплюнул травинку, поёрзал в кресле, несколько раз поправил кепку и, выжав сцепление, включил коробку передач. Машина набрала скорость.

Разговор не клеился. Пашка смотрел на плывущие по бокам дороги дальние новостройки, разбросанные по холмам, вспоминал свой приезд и удивлялся, как быстро пролетело время. «Волга» монотонно пела свою привычную песню. Впереди дорога заметно уходила вниз, затем круто поворачивала вправо. Поворот проходил по краю того самого заброшенного карьера, который своим страшным провалом тогда так впечатлил Пашку. Впереди замаячил силуэт знакомого автобуса.

– Ух ты! А они в объезд-то не поехали, решили, наверное, время сэкономить! На хрена?..

Такси медленно стало нагонять автобус.

– Что это с ним, не пойму? – Венька кивнул на едущий впереди ЛАЗ. Его в облаке пыли бросало по узкому шоссе из стороны в сторону. Дорога пошла под уклон. – Что он там, пьяный? Перевернётся, блин, людей угробит! – Венька пригнулся к рулю и прибавил скорость. – Да не-ет, не может быть, – таксист крутанул головой, – это Колька Пономарёв из соседнего ПАТП, я его знаю, он не пьёт!

Венька заморгал фарами и засигналил, стараясь обогнать автобус. Старенькая «Волга», напрягая последние силы и звеня каждым болтом, медленно обгоняла неуправляемую машину с перепуганными людьми.

– Давай, родная! – умоляюще стонал Венька. – Ну же! – он ещё раз засигналил, поравнявшись с автобусом. Из-за стекла кабины выглянуло бледное лицо Кольки Пономарёва. Глаза его были широко открыты от ужаса, руки судорожно вцепились в рулевое колесо.

– Тормоза-а-а… – скорее догадались, чем услышали его крик.

– Ручни-ик! – заорал Венька, словно его мог услышать водитель автобуса. Из-под арки задних колёс автобуса валил белый дым, остро пахло палёным ферродо.

– Тормозные колодки горят, ручник у него еле держит!

До поворота оставалось всего ничего. Венька с тоской глянул вдаль, где неминуемо ждал свою жертву старый карьер. Венька так вдавил педаль газа, что аж привстал. Встречный ветер свистел в открытых окнах, мелькал трещинами и выбоинами давно не ремонтировавшийся асфальт. Автобус остался в клубах пыли позади. Обрыв неумолимо приближался…

– Держись! – сквозь рёв двигателя услышал Пашка. Он понял план Веньки безо всяких объяснений. Тот понемногу притормаживал, то и дело поглядывая через плечо в зеркало заднего вида, ожидая автобус.

Венька ещё притормозил, потом ещё. Он почти остановился. Есть! Огромная туша автобуса вынырнула сзади из пыли, и Пашка услышал Венькин крик: «При-гни-ись!..»

Огромный силы удар потряс легковушку. Стеклянным дождём осыпалось заднее стекло. Багажник «Волги» с металлическим лязгом открылся, обнажив на мгновение всю подноготную смятого чрева. Задний бампер повис, звеня по асфальту. У Пашки что-то хрустнуло в шее, и она тут же онемела. Венька, натужно рыча и скрежеща зубами, что было силы давил на тормоз. Визг заблокированных колёс резал слух.

– Резина, сука, лысая, не удержу, просил же поменять!.. – стонал Венька, с трудом удерживая машину, которую вот-вот грозило развернуть поперёк шоссе. Многотонная масса автобуса давила на старенькую «Волгу» и неудержимо влекла к роковому повороту. Запах палёной резины наполнил кабину. Вдруг под такси что-то оглушительно грохнуло.

– Задний скат! Всё, теперь п..! – как-то просто и буднично сказал Венька. – Но я его притормозил…

Он оторвал взгляд от зеркала заднего вида, где теперь ничего не было видно, кроме искорёженного багажника, посмотрел вперёд и, снова набирая скорость, заорал:

– Паша! Прыгай!

Пашка недоумённо посмотрел на своего друга.

– Прыгай, говорю! – Венька принял какое-то решение, и у него не было времени что-либо объяснять. Он выдал целую серию матерных слов и закончил:

– Прыгай, дурак! – его глаза были полны ненависти. – Тебе нельзя! Светка беременна! У меня с ней ничего не было, запомни! И не могло быть – тебя любит! Пошё-ол!..

Пашка, ошарашенный новостью, смотрел то на Веньку, то на дверь, которую тот рывком открыл, метнувшись в его сторону.

– Прыгай же, ну, давай! – умоляюще простонал Грошев.

За дверью наждачным кругом мелькал и гудел асфальт. Заднее колесо шлёпало разорванным скатом, ехали почти на диске. Машину то и дело заносило. Сзади нагонял автобус, который снова стал набирать скорость. Впереди на повороте ждал карьер. Было как-то равнодушно и безразлично. Эмоции вдруг улетучились, словно их сжёг карбюратор, который сейчас захлёбывался от переизбытка бензина.

– Не трусь, циркач! – Червонец сверкнул фиксой, специально подобрав словечко, режущее слух любого циркового. Лицо его вдруг озарила какая-то шальная радость. Он озорно подмигнул. – Алле-Ап!..

Пашка глянул из двери вниз. Удар в плечо выбросил его из машины. Ветер полоснул лицо жаркой пылью, мелким щебнем и выхлопами плохо сгоревшего бензина. Жёсткий асфальт закрутил центрифугой, сдирая одежду, кожу, нанося удары, гасящие сознание. Замелькало небо, шоссе с пыльной обочиной, поворот с карьером, автобус, пронёсшийся над головой и удаляющийся квадрат старого разбитого такси…

…Венька круто развернулся в критической точке. Именно здесь и ни метром дальше автобус с цирковыми артистами должен был встретиться с судьбой.

Венькины прищуренные глаза сверкали из-под кепки. Желваки играли на скулах, губы поджались в тонкую ленту. Его кадык гулял вверх вниз. Крылья орлиного носа подрагивали, выдавая азарт и волнение. Решение было принято!..

Венька мял баранку, периодически коротко и резко нажимая на газ, машина отзывалась коротким хриплым рыком. Он весь подался вперёд, как гонщик, боящийся прозевать старт. Секунды растянулись резиновым жгутом от «было» до «вот-вот сейчас»…

На повороте показался рыскающий из стороны в сторону обречённый автобус. Его серая громадина в облаке пыли и дорожного щебня приближалась к неизбежному. Венькина «Волга» громко рычала, как маленькая отважная собака, защищающая своих щенков перед громадным бульдогом. Передняя решётка легковушки оскалилась хромом. Под капотом помятый бампер, на котором отсутствовал один из «клыков», словно скривился в усмешке перед опасностью. Круглые фары старой машины горели решительным огнём.

– Ну, что, Червонец, грош тебе цена, если ты этого не сделаешь! – он улыбнулся собственному каламбуру. Мысли его были ясными и спокойными.

Венька прицелился. Он понимал, что у него есть только один шанс, одно мгновение. Он должен ударить ЛАЗ в переднее, правое от себя, колесо, чтобы замять кузовщину автобуса и тем самым затормозить его ход, а лучше – сломать переднюю ось, тогда…

Грошев дёрнул кепку за козырёк, газанул ещё пару раз и рванул рукоятку коробки передач. Лошадиным ржанием взвизгнул выжимной подшипник, «Волга» подобралась и ринулась вперёд. Из-под её днища полетели остатки резины разорвавшегося колеса.

– Давай, родная, да-ва-ай!.. – «Волга» из последних сил пошла в лобовую атаку на автобус.

Водитель Николай всё понял и стал подставлять бок, рискуя перевернуться. Раздался глухой удар, скрежет и приглушённые крики в автобусе.

Искорёженная груда металла ещё несколько метров двигалась, наконец остановилась на краю обрыва и замерла в облаке тяжёлой пыли…

Из автобуса выскакивали перепуганные люди. Водитель ЛАЗа лежал на баранке. Его волосы были усеяны осколками разбитого лобового стекла. Переднее колесо автобуса было разворочено и вмято вовнутрь. Его заклинило намертво…

По дороге из последних сил, хромая, бежал Пашка Жарких. Он придерживал левую руку, которую повредил при падении из машины. На нём лохмотьями болтались некогда отутюженные щегольские брюки. Рубашка тоже представляла собой жалкое зрелище. Щека Пашки кровоточила, ссадины розовыми цветками усыпали тело. Он тяжело, надсадно дыша, подволакивая ногу, подковылял к месту аварии. Осмотрел бегло автобус, своих коллег по цирку, жадно ища глазами «Волгу». Её нигде не было. Он мотал головой из стороны в сторону, отгоняя очевидное. Гримаса отчаяния и боли кривила губы парня. Его плечи сжались, глаза слепли от накрывающей влаги. Внутри Пашки копился крик отчаяния. Он медленно подошёл к краю обрыва и со сжатыми кулаками закричал в небо каким-то первобытным гортанным воплем. Где-то внизу в карьере, словно в ответ, гулко ухнуло и потянуло горьким дымом. Под ногами Пашки лежали осколки лобового стекла такси, кусок картона с рисунком конской головы. На картоне было написано: «Последняя Лошадь»…

– …Что ж ты так орёшь!.. – словно с небес, сначала послышался стон, а потом слабый Венькин голос. Пашка не поверил своим ушам, стал оглядываться.

– Помоги выбраться, я, кажется, под автобусом, спина горит…

Пашка упал ниц. В самом деле, под автобусом лежал Венька.

Цирковые навалились и стали отчаянно приподнимать край грузной, искорёженной машины. Пашка потянул Грошева за руку.

– Тихо ты, больно!.. У меня, кажется, куча всяких переломов. Спина горит огнём. Выхлопной трубой сжёг…

…Они сидели на краю карьера, грязные, извалявшиеся в дорожной пыли, с разбитыми в кровь лицами, и хохотали в голос, аж подвывая! Пашка обнимал картонку, где было написано «Последняя Лошадь». Венька, икая, заходился смехом. Они вспоминали про десять ангелов, которые, со слов доктора, сидели у них на плечах, и самую первую встречу на вокзале…

– Ещё разная лошадь! Ещё разная…

Они размазывали по щекам то ли пот, то ли слёзы и хохотали, хохотали до одури, до истерики, до самого глубинного осознания хрупкости человеческого бытия, его многогранности и безграничности, имя которому – Жизнь…