Текст книги "Бусы из плодов шиповника"

Откормочный комплекс

…После этих слов я почувствовал, что уже никакие тормоза меня не сдержат.

«Ах ты, скотина зажравшаяся! Вон как жирная складка-то выперла за ворот рубахи. Прямо на пиджаке лежит. Аж лоснишься весь, как маслом смазанный. Окружил себя прихлебателями и думаешь, все можно! Царек местного значения!»

Все это я сказал, когда поднимался со стула. Сказал, к сожалению, мысленно. Вслух же я произнес более корректно:

– Во-первых, Илья Ефимович, давайте без истерик решать деловые вопросы. А во-вторых, когда вы наведете порядок в своем! откормочном комплексе?! Я имею в виду эту вашу нэпмановскую контору, именуемую СМУ «Водстрой»!.. Народу на планерке по понедельникам немало. И поэтому гул виснет в воздухе, кто бы ни говорил. Но на сей раз в просторном кабинете начальника управления стало так тихо, как на ночном кладбище.

– …Скажите мне, – продолжал я, – сколько раз за последние месяцы главный гидролог был на буровой?! Ни ра-зу! А ведь это его прямая обязанность. Небось подходить к кассовому окошечку 4-го и 24-го каждого месяца он не забывает! Ах, извините, это я забыл – его нельзя отрывать от дел пустяками, он ведь с вами в шахматы перед обедом «режется». Это когда у вас внезапная «планерка» – для всех…

«Что-то меня не туда потащило, – подумал я. – Валю все в одну торбу». Но злость от незаслуженных обвинений, от бестолково выполняемой работы, от паразитизма некоторых начальников и начальников, выезжающих на первые места за счет тяжкого труда буровиков, которым они ничем не помогли, да еще получающих за это огромные премии да и от частых загулов и неисполнительности самих буровиков, в общем, от всего сразу – подхлестывала, как кнутом, не давала покоя. «Да нечего либеральничать! Пусть знают! Да все и так знают – молчат только. Ну и черт с ними, со всеми! Получайте!»

– …А производственный отдел, в образе наших необъятных тетушек, чем занимается? Доставанием дефицита по магазинам, в том числе и для вас. А вы сами выполнили в срок хоть одну мою заявку: на лесовозы, на запчасти, на буровое оборудование?! А сколько раз вы были в Тарнополе? Два раза. Из них две минуты на буровой. «Не подведите, братики-сударики!» Прямо-таки градоначальник Фердыщенко, а не начальник управления. А эта «липа» с «незавершенкой», которую вы регулярно проделываете и поощряете!..

Я взглянул на начальника и подумал, что он сейчас потеряет сознание. («А он еще диабетчик, – подумал я. И мне стало жалко его. – А он бы тебя, пожалуй, не пожалел, приведись случай!»). Он побагровел. А складки жира под подбородком и за воротом рубахи сделались малиновыми. Глаза остекленели. Казалось, он силится что-то сказать, но не может. И на меня вдруг навалилось такое безразличие и слабость («Плетью обуха не перешибешь», – ввинтилась услужливо мысль), что я сначала устало сел на свой стул, потом встал и вышел из кабинета, с планерки, в полной тишине, под скрип половиц.

Когда-то я уважал этого человека.

Когда-то…

Когда не знал всех его дел и делишек.

* * *

В середине мая меня назначили старшим мастером по буровым работам на Братский участок.

Участок небольшой, по нашим сибирским понятиям: всего лишь половина Испании или Франции, или одна Англия, или три Греции, или пять Голландий – на выбор, по вкусу.

На участке четыре буровых бригады. «32 соколика! По восемь человек в каждой бригаде, если, конечно, они укомплектованы полностью».

– Три бригады, – говорил мне начальник участка Задумов, знакомя с делами, – довольно благополучные. И план дают и поддают в меру. А вот четвертая нервы тебе потреплет. То авария у них! То запой! То запчастей не хватает, то еще чего. И люди у них не держатся. И заработки ниже, чем в других бригадах. Одним словом, из такой бригады и в тюрьму без протекции не возьмут… В общем, принимай участок! Налаживай работу! Воспитывай! – жизнерадостно закончил он. И добавил еще, но менее радостно и даже как бы с угрозой.

– Да знай, что план мы с тебя спросим! Чтоб две скважины в месяц на каждую бригаду как минимум было. Да не сухих, а с самым ценным на земле минералом – водой. Нечего попусту дырки в земле вертеть. В ней их и так хватает. Слышал, небось, по радио, что даже ООН объявила десятилетие питьевого водоснабжения. Ибо среди существенных проблем человечества проблема воды стоит на первом месте… В общем, действуй! Решай глобальные проблемы. Ты молодой, здоровый, красивый. – На счет ООН не знаю, а на счет красоты, по-моему, он все-таки загнул. – Тебе и карты в руки.

Да… перспективка была обрисована светлая.

Перво-наперво я решил осмотреть свою вотчину. Объехать бригады. Познакомиться поближе с людьми, да еще кое-что подвезти им из бурового оборудования. Кому обсадные трубы, кому – водоподъемные, кому – глубинные насосы. В зависимости от стадии буровых работ.

Хотел выехать сразу же, на следующий день с утра – в пятницу. Но не удалось. Начальник гаража заявил, что свободных лесовозов нет. А готовящийся к выезду из гаража шофер лесовоза на мой вопрос, куда он поедет, «может, по пути?», уклончиво ответил.

– Да, надо тут в одно место бревна отвезти. – Сказал и скрылся, как будто его и не было.

Насколько мне известна технология бурения – бревна там нигде не применяются.

Начальник гаража, когда я спросил его об этом, после слов: «Ну и настырный же ты, парень!» просто и искренне сказал:

– Не лезь не в свое дело. Отдыхай! Успеешь еще на свой участок. А подрастешь – поймешь побольше.

Выехали в понедельник.

Шофер лесовоза, с которым мы отправились осматривать мои владения, попался тот самый, который в пятницу так мгновенно куда-то исчез. Это был рыжий и, как оказалось, очень разговорчивый парень.

Я попробовал по неискоренимой с детства привычке «выкать» ему. Но он сразу отрубил:

– Брось. Не «с-вы-кнемся». Не получится. В одной кабине едем. Так что сразу давай на ты. И заводись на сто двадцать километров разговора – на больше не получится.

– Почему на сто двадцать?! Нам же дальше ехать.

– От Иркутска до Черемхово 120 кэмэ, верно? Верно! И 120 кэмэ асфальта. А нам с тобой 400 верст с гаком пилить. Чуть не всю Болгарию из конца в конец проедем. Был я там, – пояснил он мне, – по турпутевке, в прошлом году.

– Ну вот, из четырехсот верст почитай 280 кэмэ не дорога, а стиральная доска. Если бы слышали дорожники, что мы говорим в кабинах о них, то, наверное, сгорели бы синим пламенем. Так что не до разговоров будет. Головенку бы не оторвало – и то хорошо. А говорить начнешь – язык откусишь. Хотя дорога первой категории считается. И расценки нам на ней пониже – первокатегорийные. Че ж не ездить по «хорошей»-то дороге. Верно? Верно.

Однажды с ребятами из Краснодара в Иркутск водовозки гнали своим ходом. Я еще тогда только подстрекал себя к переезду в Сибирь. После армии все рвался куда-то… Ехали по атласу автомобильных дорог… От Красноярска до Нижнеудинска все кишки через рот норовили выскочить. Такая дороженька. Дальше смотрим… что ждет, загадываем. Асфальт ждет! До самого Тулуна! Обрадовались. А асфальта-то – тю-тю. А атлас новенький – последнего выпуска. Вот и полагай, что кто-то поди и премию хватанул за ввод участка дороги и отрапортовал где надо. Дорогу только доделать забыли. А мы машины до места в таком виде догнали, что их в пору хоть в капитальный ремонт сдавать.

Читал небось в «Известиях» недавнюю заметку «Бетон на Сибирском тракте». Какой-то наш, местный, корреспондент тиснул:

«Одевается в асфальтобетон старинный Сибирский тракт, протянувшийся от Урала до Байкала. После реконструкции сдан в эксплуатацию участок автотрассы, примыкающий к городу Нижнеудинску». И т. д. и т. п. Все так, кроме того, что до Нижнеудинска почитай 30 верст без асфальта пылить.

– Память у тебя хорошая! Статью наизусть помнишь, – позавидовал я.

– Это у меня от матери. Она песен, стихов много знает. Из книг много помнит… Но разговор не о том. Вот прокатить бы тех начальников областных, которые единственную дорогу-то эту – «Московский тракт» – с царских времен отремонтировать не могут, по этому самому тракту. Может, у них мозги-то от тряски на место и встанут.

Он задумался о чем-то. Потом достал из бардачка папиросы. Протянул пачку мне.

– Спасибо, не курю.

Он закурил. И, с видимым удовольствием глотая дым и щурясь на него, так же задумчиво спросил меня:

– Ты думаешь, куда я в пятницу бревна возил?

Я пожал плечами.

– Начальнику нашему на дачу. О себе-то он не забыл подумать. И обо мне тоже, что Бога-то гневить. Ходку мне до Усть-Орды и обратно в путевке проставил. А вот трубы с тобой в Тулун не отправил.

– ?!

– Да не смотри ты на меня так! – вдруг озлился шофер. – У самого-то, наверное, рыльце в пушку. И мяско небось по деревням подкупаешь и медок, так сказать, авансом за скважину берешь? Ездил я тут с одним мастером до тебя – знаю. Да и премию-то за «ввод объекта» да за пробуренные метры снимаешь небось немалую. А сколько их тут объектов сухих, безводных, ненужных и скважин и метров не учитываешь. «Дали пять скважин! Пробурили тысячу метров!» А из этих скважин – может, только две или три действующие. Так, что ли?!

– Так, да не совсем. И не со всеми, парень! – тоже начал заводиться я.

– Да ты не кипятись, – спокойно и устало сказал он. – Это у меня просто на душе муторно. Говорим и слышим одно, а делаем и видим совсем другое. Все мы фигу-то в кармане горазды казать. Да и мужиков жалко. Сидела бригада, почитай, три дня – труб ждала. «Бурить дальше без труб неможно», – подделался он под говор одного из бригадиров.

Мне, конечно, лучше в выходные у женкиного бока погреться, но и буровиков понять можно. Ни дела – ни работы. Сидят там в вагончике, ждут. Керосинят, наверное. А в конце месяца им же скажут: «Пьете! Не делаете ничего! А деньгу какую гребете?! План гоните!» А с другого боку коснись мне, например, чтоб деньгу приличную зашибить – рейсы надо давать. Чтобы по такой дороге рейсы давать – надо запчасти иметь. А запчасти на свои же деньги у барышников не покупаешь даже, а выпрашиваешь, потому что у завгара ни фига нет. Да… Все начинается с дороги…

К вечеру доехали до Куйтуна, где мы решили заночевать.

На теле за девять часов дороги, казалось, не осталось живого места. Особенно пострадала, разумеется, пятая точка опоры, сидячая. Да еще жара стояла весь день невыносимая. Бывает и снег упадет в мае – даже в июне, а тут жарило целый день, как в середине лета. Кабина раскалилась – не притронешься. А стекло в дверце опустишь – от пыли задохнешься.

Под вечер, правда, немного полегчало. Да еще с приютом повезло. Уехала по каким-то причинам раньше времени бригада шабашников. И в районной гостинице оказалось несколько свободных номеров. Гостиница, правда, больше напоминала сарай, разделенный множеством дощатых перегородок, но это все мелочи по сравнению с тем, что в ней имелись кровати и чистые простыни.

Обычно уже в начале лета почти все деревеньки и районные центры укомплектованы одной-двумя бригадами с южным народом. Прямо-таки сибирский филиал Юга.

По колхозам, совхозам строят в основном, почему-то шабашники. Строят быстро, себя не жалеючи (не всегда хорошо, правда – торопятся), но и берут за строительство немало…

На следующее утро выехали с рассветом. По холодку. (Пока я спал, шофер вскипятил чай, прогрел мотор машины. Ночи в мае еще холодные). Чтобы поспеть в бригаду пораньше.

Уже казалось, что выехали из Иркутска не вчера, а давным-давно. Волосы от пыли серые, жесткие, как проволока. Еще утром в гостинице я заметил, что на подушке от головы отпечаталось серое пятно. (Под умывальником, холодной водой как следует не вымоешься.) Серый налет остался у меня и на расческе после причесывания. Да и вообще, районные гостиницы от городских наследуют только название. Ибо удобства у них на улице, воды горячей нет – умывальники. Номера бывают и по 10 и по 15 человек. Но! Все равно, как приятно растянуться на кровати. На свежей, прохладной простыне, скинув с себя скрипящие от пыли одежды. А если еще нагреешь в чайнике воды да вымоешь голову!..

Объехав почти всю нашу область, работая сначала буровиком в бригаде, потом мастером, потом бригадиром, я по достоинству ценю ваш скромный быт. И говорю спасибо за приют.

В деревню, где квартировала бригада, приехали часов в девять утра.

Еще издали заметили одиноко стоящую возле вновь строящегося на краю деревни откормочного комплекса мачту буровой.

Строили комплекс, как выяснилось, друзья из солнечной Армении.

В загоне старого малюсенького, расположенного рядом, на утреннем солнышке резвились телята, похожие скорее на борзых собак, чем на молодых представителей крупного рогатого скота. Они подбирали с земли соломку. (Свежая травка только пробивалась.) Мычали жалобно. Кашляли, вытянув шеи и надуваясь измазанными в навозе боками. Задние ноги и хвосты, которые некоторые представители этой «псарни» пытались задрать повыше, гарцуя на солнышке, тоже были в присохшем навозе. Из этого было ясно, что поносы типичны для этой «золотой молодежи». Крыша фермы, откуда телята выскакивали в загон, прогнулась, как хребет старой, избегавшейся по тайге собаки.

Было безлюдно. И, не смотря на солнышко, грустно как-то по-осеннему.

Слышалась гортанная речь строителей (они рано что-то в этом году нагрянули), да то и дело визжала лебедка с другой, невидимой, стороны строящегося комплекса.

Из трубы бурового вагончика шел дым. «Завтракают, наверное», – подумал я.

Подъехали к вагончику. Никто не вышел, как это обычно бывает, на звук подъехавшей машины.

Буровая не работала. Ротор, забрызганный ссохшейся красной глиной, казался безжизненным, остановившимся навсегда.

На одной из боковых стенок вагончика огромными белыми буквами было написано: «Куда вас, сударь, к черту, занесло! Не уж-то вам покой не по карману?» А над входной дверью в него красными буквами красивым готическим шрифтом было выведено: «Бриг-Ада Гражданина Токмакова. Просю!» Действительно, бриг Ада, а не бригада», – подумал я. И Токмаков в ней первый «пират».

На двери еще красовалась сорванная со столба жестянка с изображением черепа и костей и надпись: «Не влезай. Убьет!», а пониже этой намертво прибитой жестянки, тоже белой краской, но уже довольно посредственным почерком было выведено: «Прежде чем войти, подумай – нужен ли ты здесь!»

Раздумывать мне было некогда и я вошел. После яркого света глаза не сразу привыкли к полумраку. А когда наполовину привыкли – первое, что я заметил, был белый металлический указатель от железнодорожного вагона с надписью «Москва – Ташкент», прибитый над нарами. А первое, что я ощутил, был «наркотический» запах портянок.

На рундуке, над которым был прибит указатель столь заманчивого маршрута, образовалось шевеление.

– Здорово, мужики! – сказал я мажорно, еще как следует не привыкнув к полумраку.

– Привет, – ответил мне голос из шевелящегося тряпья.

И тут я увидел, что никаких прочих мужиков, кроме подавшего голос, в вагончике нет. А из лоснящегося и снаружи и изнутри спальника без вкладыша показалась голова не знакомого мне человека.

Он протянул руку и снял некогда белую верхонку с кружки, стоящей на железной, раскаленной почти докрасна, печурке (запахло перепревшим чаем) и отпил несколько глотков. Кружка от копоти была черной.

– Чифиришь помаленьку?

– А че делать-то, – ответил мне парень, пятерней с впитавшимся в нее мазутом расправляя вздыбившиеся волосы.

– Это не ты изощрялся в надписях на вагончике? Прямо какой-то цирковой балаганчик получился.

Парень молча прихлебывал из кружки чай, по-прежнему не вылезая полностью из спальника и лукаво поглядывая на меня.

– А где бригадир? Где бригада? Почему буровая стоит? И ты кто такой?

– Слишком много вопросов, начальник, – ответил он спокойно. – Садись, чайку выпьем. Потолкуем. Трубы, солярку, аванс привез?

– Слишком много вопросов, дружище, – в тон ему ответил я. – Где же все-таки бригадир? В конторе?

– Да нет… В Тулуне… В тюряге мается вместе с бригадой.

– ?!

– Я один остался здесь, – лениво, как о чем-то надоевшем, продолжал парень. – Вагончик, буровушку, бутор стерегу… Дай рубля два. Сахару, хлеба купить – подхарчиться. Потом все расскажу.

Я дал ему деньги. Он в мгновение ока исчез из вагончика.

Шофер возился на улице с машиной, а я начал готовить завтрак: достал из рундука картошки. Почистил. Пока она варится, решил прибраться «в помещении».

В куче старого, пропитанного соляркой тряпья за рундуком я обнаружил новогоднюю открытку. Грустью какою-то повеяло от нее в этом запустелом захламлении. Так бывает в старом, заброшенном доме, где на стенах висят еще фотографии и открытки, но в котором уже никто не живет. И свет из щелей заколоченных ставен едва отражается в мутном пыльно-паутинном зеркале, где в щель между рамой и ним вставлены давнишние поздравительные открытки.

Я не удержался и прочитал это новогоднее послание: «Дорогие родные, Мать (слово «мать» было написано с большой буквы; это противоречило правилам грамматики, но здесь они не подходили, и так хотелось верить, что это не описка), Валера, Любаша, Наташа и Димчик. Поздравляю Вас с наступающим алимпийским 1980 годом желаю всего самого наилучшего в вашей жизни в работе а самое главное в семейной жизни чтобы в новом году вы жили еще дружней, а так же всем крепкого здоровья и самого веселого настроения. Степан».

Так звали сменного мастера, о котором говорили: «Вечно пьяный – вечно злой сменный мастер буровой».

Может быть, это была его открытка.

Почтовых штемпелей на ней не было. Так и не дошла она до адресата…

Я вставил уголок открытки между рамой и стеклом (не поднималась рука ее выбросить). Подмел пол в вагончике. Проветрил его. Мысли у меня были несвязные и невеселые. Перескакивали с пятого на десятое. Но больше вертелись вокруг слова «тюряга», сказанного удравшим за «харчом» Имяреком.

«Да… неплохое начало в должности мастера участка. Впрочем, сам виноват – не надо было соглашаться на эту должность! Работал бы по-прежнему в бригаде и получал бы вдвое больше, и бригада ведь была что надо!»

В вагончике становилось все жарче от раскрасневшейся «буржуйки», боковина и верх которой алели, как бы высвечиваясь изнутри. Я пошире открыл окно и крикнул шоферу:

– Костя, иди завтракать!

Вскорости вернулся и Имярек. Он был навеселе. Сдачу, как договаривались, он, конечно, не принес. Выяснилось, что звали его Вовка Зарубин. И что «молодость свою он зарубил». Где, не говорил, но по цвету лица, наколкам и повадкам было видно и так, что в местах не столь отдаленных. За что, тоже помалкивал. Во всем прочем был весел и словоохотлив.

Он принес булку хлеба и бутылку «Агдама».

Было видно, что ему очень хочется побалагурить «за жизнь». Он так и сыпал шутками-прибаутками.

– Вот «Агдам», – произнес он, весь искрясь и ставя бутылку на стол, – вино для жентлеменадам. (И что это за зверь такой – жентлеменадам?). Как раз к закусочке. А я уже с людьми добрыми принял. Вовку Зарубина каждый угостит. Я у Толи Такмака-то в бригаде кайлографом работаю. Кайло да кувалдометр с ломперметром – мои инструменты. Я ж шурф в любом грунте вырою за два часа без оттайки. А кувалдой да ломом помашешь так – и «банки» после того пухнут. – И он, как бы в доказательство согнул руку в локте. Под рубахой образовался такой бугор, что я подумал, рукав просто лопнет.

К искреннему огорчению высокого специалиста по шурфам – кайлографа Вовки Зарубина, я и шофер выпить отказались. У меня негласное правило такое: «На буровой ни с кем и никогда!», если не хочешь, чтоб сели на шею. А дашь себе слабину – и не вылезешь из ярма панибратских отношений. А это всегда мешает работе. А Костя не «составил компанию» этому мазутному Голиафу потому, что нам предстояло еще ехать дальше. Вовка приуныл и сделал паузу в своих прибауточных разговорах. Я не преминул воспользоваться этим.

– Ну, рассказывай, что случилось-то. Подрались, что ли?

– Та нет, не подрались. Та и с кем?! Здесь разве ж люди? Мураши! – После третьей кружки «Агдама» он как-то резко захмелел и перешел с сибирского диалекта на малороссийский. – Выпили, правда, малэнько. Но пили с закуской, как полагается. Три ящика портвэйна – три огурца. Та поросеночком разжились. Ну и шум поднялся. И повязали хлопцев. А я здесь второй день от скуки загибаюсь. Х кралечке в Зиму уже хотел рвануть… – Он опять завелся и повеселел.

Из разговора с ним я понял, что мои «соколики» напились из-за вынужденного простоя. И не взирая на изысканную закуску – из трех соленых огурцов, буханки хлеба и луковицы, и на обилие не менее изысканных вин из «королевских» погребов Тарнополя (так красиво, даже как-то по-гречески именовалась эта деревенька), охмелели до последней стадии и, вдоволь изругав начальство за то, что им вовремя не подвезли трубы, почувствовали острое желание отведать свежатинки. Тем более что полтора ящика все того же «Агдама» были еще непочатые. Древний мужской инстинкт – инстинкт охотников, довел их до ближайшей фермы, «дальше ноги как-то идти не хотели», где путем сложных ловчих орудий, скрадывания, загона и был добыт «мочный кабанище». Правда, у Зарубина рассказ выходил несколько иной. И он бы удивился, услышав мой мысленный перевод. У него выходило, что якобы у кого-то кто-то из бригады когда-то вроде бы договорился купить «парасюка». А потом этот некто, тому, с которым, ну, вроде бы… одним словом, оклеветали бригаду и увезли в милицию в Тулун на разбирушки «за невинно загубленную поросячью душу по имени Василий».

Большего я от парня добиться не мог, ибо он, как-то внезапно утратил интерес к предложенной мною теме и поимел интерес к денежному знаку трешечного достоинства. Он заклинился на трешке, но приставал, правда, не ко мне, а к Косте, рисуя ему «красивую жизнь».

– Мир не видел такой доярки. Идет – земля дрожит. Но для обладания этим аппетитным центнером телес нужны срэдства, манэры нужны, винцо. Оставайся, Костик. Вечером в клуб на танцы рванем…

Я понял, что нормальный человек – не сверхгерой, просто не в состоянии устоять перед такими соблазнами и, чтобы не искушать себя, пошел в контору с надеждой выяснить у директора совхоза все более точно, сказав Косте, чтобы он сгрузил две обсадные трубы и шесть водоподъемных. («По проекту здесь скважина не глубже 80 метров. Должно хватить».)

– А когда вернусь, поедем в Тулун.

Двухэтажная бревенчатая контора совхоза находилась рядом с забором гаража. Забор был ветхим, с выдранными во многих местах досками, но зато имел надежные, вычурно отделанные металлические ворота, на арке которых на одной проволочке, качаясь, как маятник, висела четырехугольная фанера, имеющая надпись:

Памятка:

Проверь свой транспорт, и в добрый путь!

Возьми права, да и путевку не позабудь!

Над дверями конторы на уровне второго этажа тоже красовался лозунг. По алому белым было написано: «Каждому полю – знак качества!»

Во дворе гаража грустно стояли разобранные комбайны, трактора, валялись какие-то каркасы и запчасти.

Два человека возились возле трактора К-700. Консультации им резким окриком давал человек, высунувшийся почти по пояс из окна второго этажа.

– Да ты сальник замени, Кирилл!

Не получив ответа, но внимательно наблюдая за тем, что делают чумазые мужики, он продолжал «помогать»:

– Карбюратор продуй!.. И опять весь внимание.

Я поздоровался с ним (поскольку он замолчал и был ближе ко мне, чем остальные) и вежливо спросил:

– Простите, не вы директор совхоза?

Он ответил с таким же энтузиазмом и серьезом, с каким давал консультации. «Чувства юмора ноль процентов», – констатировал я.

– Да нет! Не я! – Раздражение тоже было в его ответе, дескать, ходят тут всякие – отвлекают.

– Я главный инженер! А директор на первом этаже! По коридору направо… Да ты ключ на 36 бери! Что ты ломом-то корежишь!.. – закричал он с новым энтузиазмом. Но это уже относилось не ко мне, а к «немым» ремонтникам, которые по-прежнему неспешно копались в моторе.

Директор совхоза был человек в Тарнополе новый, назначенный на место недавно снятого за развал предшественника. Бывший директор работал теперь опять же директором то ли пчелосовхоза, то ли артели какой, то ли еще чего. Начальник, одним словом, а чего – не важно. Я подумал, что, наверное, существует такая категория людей, у которых в графе «специальность» значится «начальник» или «начальничек» и там уже совсем неважно чего.

Лицо у нового директора совхоза было круглое и усталое. Узнав, кто я такой и по какому вопросу, он достал из ящика стола двойной листок бумаги из ученической тетради, исписанный почти полностью мелким, красивым почерком, и протянул мне.

– Вот, познакомьтесь с документом. Докладная нашего участкового милиционера. Он по национальности мордвин, так что стилю не удивляйтесь.

Директору непрестанно звонили. И он куда-то звонил. Вызывал в кабинет то главбуха, то еще кого. Люди приходили-уходили.

А я углубился в чтение «детектива» о «невинно убиенном парасюке Василии».

«…Подвыпивши и взявши: лом, кувалду и нож (вещественные доказательства прилагаются) буровики Токмаков, Загоренко, Ямпилов, и, впоследствии примкнувший к ним, Мамедов ночью прошедши на ферму и споивши сторожа. Затем, когда он уснувши, зашедши в загон и убивши шестимесячного поросенка по кличке «Васька» ударом кувалды в пятак. Ямпилов был державши животного, а Токмаков ударявши, и первый раз промахнувши он огрел Ямпилова кувалдой в плечо (Синяк имевши место). Сполнивши это дело, взваливши поросенка на плечи Мамедов понесши его в вагончик. А сторож опамятавши, побежал за ними и кричавши им: «Не трогайте, ребята, совхозное добро!» На куртке Мамедова вся спина измазана кровью.

Пришедши в вагончик и спрятавши жертву в рундук, буровики спокойно уснувши…

Утром я заставши их врасплох и приведши в контору.

Участковый милиционер пос. Булгашка (на два села, расположенных рядом, был один милиционер с содружинниками) ст. сержант Ченхотьян».

«Мордвин, а фамилия корейская или китайская», – подумал я, заканчивая чтение изобилующего «вшами» документа.

Собственно, в Сибири не разберешь, кто есть кто. Все давно уже на десять рядов перемешалось: якуты, поляки, немцы, русские, буряты…

От директора я узнал и остальные интересующие меня подробности.

Утром на ферму кормить свиней явились бабы.

Пропажа обнаружилась. Поднялся галдеж.

Растолкали пьяного сторожа, спящего на топчане вместе с одним из буровиков. Сторож, еще окончательно непротрезвевший и непроснувшийся, сказал, что поросенка, наверное, украли.

Вызвали участкового, который заночевал в Тарнополе «у кралечки-продавщицы».

Он нашел в загоне, куда, непонятно для какой причины, выгнали из сарая поросенка – может, хотели, чтоб он до буровой своим ходом дотопал – кувалду и нож, а струйка засохшей крови, как нить Ариадны, привела его к вагончику.

Буровики еще сладко спали, сотрясая своим переливистым храпом вагончик, когда он растолкал одного из них, спящего на рундуке и в куче старых спальников, портянок, тряпья обнаружил жертву, которая уже сильно пованивала, перебивая даже угарный дух, «по причине непотрошенности» и жары.

О происшествии было доложено директору, и без того изнуренному неприятностями, доставшимися ему в наследство вместе с должностью от предшественника. Он вспылил:

– Судить подлецов!

И еще ничего не соображавших по причине раннего утра и вчерашней пьянки буровиков «с горящими трубами» препроводили во главе с бригадиром в КПЗ г. Тулуна. Зарубина от препровождения спасло то, что он во время «облавы» находился в ближайшем ельничке, где, впрочем, провел почти всю ночь с небольшими перерывами на сон по причине «свистухи» или, как литературно выразился участковый: «Запоносивши сильно, так как съевши свежатины, большим куском вырезанной из ляжки, обильно».

Зарубин из ельника наблюдал, как понурых, «изрыгающих пламя, аки змеи горынычи», буровиков бравый милиционер увел в контору совхоза, сам же «свистун» в ельничке замечен не был. И остался в качестве добровольного сторожа буровой, а поросенок был сдан в совхозную столовую.

– Ну, что делать думаешь, мастер? – спросил директор.

– Вам скважина нужна? – вопросом на вопрос ответил я.

– Нам не скважина, мил человек, а вода нужна. Видал, какой комплекс строим. Самый большой в области. «А без воды», – как говорится, – «и ни туды, и ни сюды». К зиме уже собираемся задействовать его.

– Ну, скважина и вода в данном случае одно и то же. Здесь по проекту мощный водоносный горизонт. Так что будет вам вода – кубов сто в сутки.

– Сто нам только-только впритык для такой махины, – задумчиво ответил он.

– А насчет поросенка дело лучше решить так: позвоните в Тулун, договоритесь, чтоб буровиков отпустили. У них и так недокомплект бригады, а другую прислать мы не сможем. Некем заменить. Людей хронически не хватает. Берем кого попало и откуда попало, даже не заглядывая в трудовую книжку. Из четырехсот человек работающих в СМУ 230–280 ежегодно меняются. Не успеваешь лица запоминать, не то что фамилии. А в территории, на которых работаем, можно вместить пять Франций с прибавочком. – Насчет пяти Франций с довесочком я, конечно, загнул для вящей важности, но что мне оставалось делать. – Так что вы войдите в наше положение…

– Да я понимаю. Просто зло взяло. Заступил недавно на эту должность. Хочу как лучше сделать, а тут кругом прорехи, да еще ваши «бичики» подкузьмили, ну и вспылил.

В Тулуне, куда я приехал часа через два после моего разговора с директором, всех четверых «убийц», идущих по делу «Василий», отдали мне с радостью. Вида они были зеленоватого и опухшего. То ли с пересыпу, то ли с перепоя.

– Ты, Павлыч, нас извини малость, – начал Токмаков, – так получилось глупо. Токмаков был моложе меня лет на пять, но выглядел старше намного. И как-то странно было слышать от него смиренное «Павлыч». В остальных бригадах обходились без отчества, называли Серега, Сергей, мастер – в зависимости от отношения и ранга обращающихся. Но и в конторе тоже пни сидят. Что же трубы-то не слали? Мы им телеграмму за телеграммой, а нам шиш. А мы тридцатку отбурили, – продолжал он свое, все больше вдохновляясь и видя, что я молчу, – как положено большим диаметром, а дальше не бурим. Завалит. Труб для обсадки нет. Один был «кондуктор», да и тот короткий. Ну ждем. Телеграммы шлем. День ждем – два ждем, ну и гульнули маленько.

Я вспомнил, что действительно видел в четверг, в день моего назначения на должность мастера участка, у начальника СМУ на столе телеграмму от Токмакова: «Высылайте трубы». И вспомнил, как в пятницу свободный – Костин, как теперь выяснилось, – лесовоз отвозил Задумову на дачный участок бревна.

Конечно, любому лесовозчику неохота ехать в такой дальний рейс в конце недели. Вернешься в лучшем случае, если без поломок обойдется (на такой дикой дороге), в субботу вечером. А в понедельник на работу. А у всех свои планы на выходные дни. Семьи или подружки. Но опять же, если это строительство курирует обком партии, как на каждой планерке говорит Задумов (правда еще никто из буровиков не видел ни разу ни одного курирующего инструктора из обкома на буровой) и мы «не должны подвести на нашем звене», то можно было бы и отправить машину. Тем более, как я убедился уже здесь, положение действительно критическое, воду для телят на старом комплексе бабы из колодца таскают ведрами. Так только денек потаскаешь – руки оттянутся до земли.