Текст книги "Бусы из плодов шиповника"

Кстати, и в этой деревеньке опять почему-то работали в основном одни бабы. Где мужики-то? Куда подевались? Правда, я видел нескольких, на тракторах разъезжавших по деревне, да и то они все больше у магазина кучковались. Не вылезая из кабин «Белорусов», беседовали о чем-то, открыв дверцы и покуривая «Беломор».

На буровую с «соколиками» я прибыл уже к обеду.

Разговор о трешке завелся вновь. Теперь уже бригадиром.

– Трубы горят, Павлыч. Душа похмела требует. Уважь.

Я дал им пятерку, зная, что трешкой они не обойдутся, и видя, что они сегодня явно не работнички.

– Отдыхайте. Сходите в столовую – отведайте щец… со свининкой! Я с директором договорился – пока бурите скважину, вас будут кормить в столовой бесплатно, поэтому деньги вам не выдаю. Но чтобы завтра с утра, как огурчики, начали работать. Я объеду бригады и дня через три к вам загляну. Породы здесь слабые. Так что к тому времени вы должны уже закончить скважину.

– Да мы ее махом! Раз все есть. Бури да бури! Не сомневайся! Сделаем!

Сколько раз впоследствии я слышал от них и от других таких же «светлых работничков» это радостное, в предчувствии выпивки: «Сделаем!» И сколько раз они меня подводили!

Я убедился, что на слово пьющего человека полагаться нельзя. Но это уже о другом.

Через четыре дня я вернулся в Тарнополь, убедившись, что дела на участке колеблются в интервале между «плохо» и «очень плохо».

В других бригадах не было подобных ЧП, но были другие сложности, неполадки. У кого ротор вышел из строя, у кого дизель барахлит: «Гонит масло, не успеваем подливать». Буровые установки давно исчерпали на несколько рядов свои моторесурсы, но на них приходится работать, так как новые опять не поступили. И существует негласное правило «использовать технику до дна», уж о моральном износе я и не говорю. Вот буровики и выкручиваются как могут, поскольку работают сдельно и заинтересованы сработать больше. А на высоких собраниях рапортуют об экономии, о фантастических моторесурсах. На основе этих рапортов и спускаются потом нереальные задачи. А бригады, чтобы выполнить эти явно завышенные планы, иногда работают на грани риска. Бывали и аварии и ЧП со смертельными исходами. Но бывало и так: пришлют на буровую новую машину, а шофер по пьяному делу расхлещет ее.

Всякое бывало. Но я опять не о том.

Скважина на строящемся откормочном комплексе работала. Но водонос оказался хилым и не давал даже десятой доли запроектированного и требуемого количества воды.

– Вот, Павлыч, смотри, как скважина писает… Хрущьяне правы были, говоря, что здесь воды не добудешь. Высоко. Они на этой стороне и колодцы-то никогда не роют. Зверух жалко, – указал Токмаков на резвящихся телят, – не достанем мы им здесь воды.

Я подумал, что, наверное, не один человек на составлении водоносных горизонтов в здешних местах защитил кандидатские и докторские диссертации. Но сколько раз проявлялось несоответствие проектной глубины с действительным залеганием водоноса, а то и вовсе с отсутствием его.

– Ладно!.. Буровую пока не демонтируйте. Я поеду в Иркутск, постараюсь в геологоуправлении выбить разрешение на добурку до 160 метров. (Именно выбить, так как в геологоуправлении, блюдя честь мундира, всегда с неохотой дают разрешение на дополнительные метры.) А вы бурите пока, чтобы время не терять. Кстати, что-то ваши полки поредели. Не вижу Мамедова. Где он?

Токмаков сбегал в вагончик и принес мне листок бумаги.

«Наверное, очередное заявление об уходе, – подумал я, хотя подобные заявления, как желтые листья, сыплются осенью, перед холодами, а сейчас весна – нелогично. Весной, наоборот, наблюдается приток «странствующих рыцарей». Я развернул бумажку и прочел:

«Нач. участка Сомову

от Мамедов Ф. Я.

Объяснительная

Так как я с 21-го мая 80 г. не был на работу. Причина в том, что пришлось срочно ехать в Читу к семью. По болезну ребенка».

– Ты уж, Павлыч, пришли человека два. А то мы тут запурхаемся с добуркой, – сказал Токмаков, увидев, что я прочел записку.

– Ладно… Постараюсь… Бурите…

Я нарушал все инструкции, заставляя бригаду бурить дальше, не имея на это разрешения геологоуправления, которое составляет проект скважины. Но жизнь вообще мало подходит под инструкции. Ведь «самое фантастичное – это действительность», а поэтому в реальной жизни 2 × 2 почти всегда получается пять или три и лишь редко, и очень, – четыре.

Я понимал, что бурить нельзя, но и не бурить нельзя, теряя дорогое время. И еще я понимал, что воду добыть все равно надо, ибо в противном случае весь уже построенный комплекс не имеет смысла.

«Идиотизм какой-то. Понастроят сначала, а потом вспомнят, для чего понастроили! Если воды не будет – миллионы в трубу! Время потеряно! Самая невосполнимая ценность – время! Совхоз, конечно, упрется с оплатой. И начнется судилище-рядилище. Так как обязаны все-таки заплатить хоть за сухую скважину: «За произведенные работы, за израсходованные материалы» и т. д. и т. п. Переложат государственные денежки из одного кармана в другой. Времени потратят сколько, а телята так и останутся «стаей борзых».

В Иркутск с Костей вернулись в воскресенье вечером… После поездок по деревням город узнаешь заново. И кажется, что отсутствовал не неделю, а гораздо больше.

В город въехали в сумерках. Пока Костя подвез меня к дому, совсем стемнело.

Настроение – нулевое. Может, от усталости, а может, от злости.

«Ну, завтра я им на планерке выскажу!» – подумал я, засыпая. Кому «им», я еще не знал. И хоть размяк от ванной, от тепла, от чистоты, но был все-таки зол.

Понедельник – день тяжелый. А если еще с тяжелой от недосыпа головой!..

Планерка проходила бурно, как обычно. Спорили, кричали, доказывали что-то друг другу. А на меня нашла такая тоска, апатия какая-то, оцепенение, что хотелось только спать.

Не верилось, что можно что-то изменить словами. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться. На вопросы отвечал четко, но чувствовал внутри себя какую-то вялость. Такое бывало у меня иногда на ринге перед боем. Ждешь в своем углу удар гонга, возвещающий о начале поединка, и вдруг ощутишь какую-то бессмысленность, потешность происходящего. Как будто тобой против твоей воли кто-то управляет, дергая за ниточки и заставляя тем самым двигаться. Так и сейчас. Кому, что я хотел доказать вчера? Я не смог бы ответить.

Злоба, раздражение, недовольство собой и делами на участке исчезли. Остался какой-то звенящий вакуум внутри, ощущение бессилия осталось.

«Что я сделаю? Что изменю? То, что у буровиков в большинстве бригад старые станки, требующие замены – так ведь об этом все знают. И до меня знали. Я-то в этой должности без году неделя. То, что в некоторых буровых бригадах нет даже своих жилых вагончиков и люди вынуждены зимой, работая на открытом воздухе, греться у костра – прямо каменный век какой-то – тоже все знают. (От того и текучка.) Что плохой, износившийся инструмент, что несвоевременный подвоз, что нет… да мало ли чего нет и что нужно сделать. Может, мне на свежий, «не замыленный» взгляд все так ужасно показалось. Неужели на всех участках такое?! Да и что я могу изменить – один раз уже пробовал. В Ленинграде. В аспирантуре. Сейчас бы уже год как закончил ее. И работа-то была интересная. И шла хорошо. А чего добился? Ну, сняли шефа с директоров биостанции. Ну, наложили партийное взыскание за плагиат и «использование служебного положения в корыстных целях». Ну и что? Он там же, в Ленинграде, в старших научных ходит. Ему же лучше – больше времени можно заниматься наукой, меньше – администрированием. А то, что многие узнали о его делишках… Так ведь и до этого знали! Неслепые же были! Двенадцать аспирантов до меня прошло, и всех доил, как коров безмолвных. Я – тринадцатый. Так и застолбилось на кафедре – «тринадцатый аспирант». Один даже спросил с участием: «У вас в Сибири все такие чокнутые?» А промолчал бы где надо и когда надо – и все было бы хорошо.

Было бы?.. А не превратился бы в плевательницу? Раз плюнули – стерпел. Два… И пошло бы, поехало…

А теперь вот занимаюсь не своим делом. Из науки ушел. Квартиру отрабатываю.

Я вспомнил разговор о квартире – и охота что-то говорить совсем пропала, а усталость еще круче сдавила плечи.

После моего возвращения из Ленинграда для меня наступил период безвременья. Я не знал, куда мне податься. Да и некуда было особо. Не ждал никто с распростертыми объятьями.

Как-то я сидел у Задумовых (с сыном начальника я давно дружил и часто бывал у них в доме).

– Ну, что делать думаешь, Сережа? – обратился ко мне Илья Ефимович.

– Не знаю еще. В Лимнологический институт, наверное, вернусь. Я ведь там работал до аспирантуры. Хотя вакансий у них вроде нет…

– Да брось ты этот свой институт! – сказал он весело, объявляя мне шах. – Что вы все так за эти институты держитесь?!

Мать моего друга – жена Задумова, очень добрая и умная женщина, похожая на испанку, пригласила нас «перекусить».

Мы немного выпили за ужином, поэтому отец моего друга был более обычного возбужден. И больше обычного говорил – через меня ведя полемику со своим сыном.

– Жизни там нет, в институтах ваших. Болото! И заработка нет! И квартир нет. Вот ты, Сережа, жениться собираешься. А жить где будешь, знаешь?

Я пожал плечами.

– Вот то-то и оно – не знаешь! Ты же биолог. Учил, что для нормального развития любому биологическому виду – и человеку, значит, – нужно жилище, кормовая база. Это основное, так ведь?

Я кивнул головой.

– А в институте своем ты лет двадцать будешь стоять в очереди на квартиру, не так ли?

– Почти так.

– А получать сколько будешь?

– Рублей сто тридцать.

– Во-о-т! – радостно воскликнул Илья Ефимович, как будто уличил меня в чем-то нехорошем. А у меня, если пойдешь в бригаду – 400–600 рэ. И квартиру через год-два самое большее получишь. – Вот на этот-то сладкий коржик я и попался. – У нас в СМУ почти все квартиры имеют. А там съездишь в Ростов на полгодика, подучишься нашему делу. Глядишь, бригадиром, а то и мастером участка станешь…

Я действительно собирался жениться. И во всей моей тогдашней черной и уж очень широкой какой-то полосе это был единственный светлый лучик. А к тому же я так устал от всех этих полугодовых ленинградских разбирушек, ученых советов, переаттестаций, доказываний, что ты не баран и что шеф твой «уважаемый» (кем только?) человек, доктор наук, коммунист – мелкий плагиатор, да и просто, даже если суперобъективно, дерьмо на палочке, что я согласился.

– К тому же ты разбираешься в химических анализах воды. Не поддаешь без нужды… Слышал, ООН объявил десятилетие питьевого водоснабжения… Вот оно обыкновенное чудо – вода! В общем, мне такие люди, как ты, нужны… – подвел жирную черту под разговором Илья Ефимович. – Ну что, закончим шахматную партию? – спросил он после ужина.

– Да не стоит, пожалуй. И так ясно, что я проиграл…

И вот теперь я сидел на планерке и думал то о том, что Илья Ефимович сделал меня затычкой в каждой бочке, назначив мастером на этот участок, то о том, что надо как-то налаживать дела, то о квартире, то о квартальном плане, то о своей непригодности на этой должности. Угораздило же меня принять дела за месяц до конца полугодия. Начальник участка Сомов тоже хорош! Это он посоветовал назначить меня. И план полугодия или хотя бы второго квартала с меня уже спросят. Это уж – как пить дать.

Планерка кончилась.

– Сомов, Мальцев, останьтесь, – попросил Илья Ефимович.

– Ну как, Николай Васильевич, – обратился он к Сомову, вытяните план полугодия? Боханский участок обещал даже перевыполнить.

– Постараемся, – как всегда, уклончиво ответил Сомов.

– Ну-ну, старайтесь, – бодро сказал Задумов. – Знамя министерства нам нельзя упускать.

– Ну, а у тебя как дела на участке? Как осваиваешься в новой должности? – обратился он ко мне.

– Плохо.

– Дела плохо или осваиваешься плохо? – добродушно улыбаясь, спросил он.

– И то и другое…

В это время позвонили из Москвы. Потом опять межгород. И бодрый голос Задумова: «Да-да. Жду Ростов». Телефон не умолкал, и начальник дал понять нам, что разговор окончен. Хотя поговорить мне о своих «болячках» так и не удалось.

А после обеда Илья Ефимович куда-то уехал.

Я спросил секретаршу, куда он откочевал и надолго ли? Она ответила, что сама не знает (хотя я убежден, что она знала в СМУ все и обо всех) и что лучше спросить об этом у Любаши Давыдовой из планового отдела. «У Любаши Давыдовой» она произнесла довольно язвительно.

Я пошел в плановый отдел, но Давыдову там не застал. «Она куда-то уехала по делам», – сказали мне. «Куда-то» для деловой поездки, по-моему, слишком расплывчатое понятие, но в подробности я вдаваться не стал. Вообще я старался не вникать в эти «помойные», как мне казалось, разговоры, ходившие в СМУ, о «фаворитках» Задумова, к числу которых относилась и Давыдова и наша яркая секретарша. Но кое-что замечал, конечно.

Вообще я понял одну простую вещь – люди всегда знают гораздо больше, чем следует. Наверное, бывает и наоборот, но реже.

Муж секретарши работал в нашем же управлении шофером. И его как-то все тихо жалели. Я замечал, что шофера в его присутствии старались не рассказывать анекдотов на свою любимую тему: «Ну, значит, уехал муж в командировку…» (а в командировку ездили часто, и случалось – надолго).

У Давыдовой мужа не было. И к ней «клеились» многие. Но та не спешила обзавестись «супругом». Она недавно пришла в наше СМУ после окончания института и была злой, пробивной и красивой.

Одним словом, пробыв неделю в Иркутске, я так и не поговорил с Задумовым о болевых точках участка. Да и разговор мне по-прежнему казался напрасным. Надо самому выкручиваться, думал я, нечего занятых людей в свой хомут впрягать.

Пожалуй, единственное полезное дело, которое мне удалось – было то, что я выбил-таки разрешение в геологоуправлении на бурение скважины до 160 м, упорно доказывая, что на предполагаемом горизонте воды нет.

– А породы какие?

– Такие-то.

– Должна быть вода. Коренные породы. Вы должны были уже вскрыть водоносный горизонт.

– Но воды нет! И комплекс почти достраивают. Что же вы тысячи телят оставите без воды.

– Меня ваши телята, молодой человек, не интересуют. Я вам еще раз повторяю – карты водоносных горизонтов составляли умные люди. В тех местах на квадратный километр можно ежесуточно получать двести кубометров пресной воды, а ваши буровики мудрят. Им ведь поглубже пробуришь – побольше получишь.

– Но я сам проверял. К тому же знаю, геофизики в тех местах не работали. Электроразведки не было. Так что оконтуривание водоносных участков приблизительное.

– Ради бога, не забивайте мне голову умными терминами!.. Кстати, у вас геологическое образование?

– Нет.

– Ну о чем тогда вообще говорить! – разводил руками очередной человек, к которому я обращался, и отсылал меня к кому-нибудь еще и т. д. и т. п. Словом, все крутилось по кругу.

Незаметно подкатило лето. Как будто не было этого резкого похолодания в конце мая.

Я снова уехал на объекты, так и не решив многие вопросы.

Начальник участка отмахивался от меня и от моих просьб, как от назойливых мух, и отвечал всегда по схеме:

– Это не в моей компетенции. Не мудри – будь попроще. Не усложняй жизнь – она и так сложная. – На этом разговор обычно и заканчивался.

Еще издали, подъезжая к буровой бригады Токмакова, я увидел, что идет бурение.

На новом откормочном комплексе уже крыли шифером крышу. «Быстро работают, черти, – подумал я о строителях. – Мне бы такую бригаду!»

Подъехали к буровой.

– Ну, как дела? – обращаясь ко всем, спросил я.

– Вскрытие покажет, – за всех ответил бригадир.

– Что-то невеселые у вас шуточки. Моргом отдают.

– А что веселого-то тут, Павлыч? Штангу в сутки проходим. И то еле-еле. Девятая категория грунтов, а водой и не пахнет – никакого поглощения. Да и дома уже месяц не были, так что че веселиться-то, – закончил бригадир Токмаков.

Говорить возле буровой было трудно из-за гула работающего ротора, и мы перешли в вагончик.

– Сколько пробурили? – спросил я бригадира.

– Да почти 150 метров.

Если даже приврали метров на 10–15, по обыкновению, все равно положение серьезное.

– А каким диаметром сейчас бурите?

– Семеркой.

Про диаметр долота я спросил лишь для того, чтобы затянуть разговор и успеть собраться с мыслями. На самом деле меня интересовал только один вопрос: «Будет ли здесь вода?»

– Как думаешь, будет вода? – не выдержал я.

– Не будет, Павлыч. Сухая скважина, – грустно сказал Токмаков. Сейчас, весь перемазанный соляркой с всклокоченными волосами, он походил на черта.

– Директор совхоза уже раз двадцать приходил, интересовался, – вставил кто-то. – Грозится, что, если воды не будет в нужном количестве, не будет платить за работу.

– Питаетесь в столовой? – Я все не мог собраться с мыслями.

– Ну…

– Ладно!.. Добуривайте до проектной отметки. Опускайте насос. Сколько будет воды – столько будет. Если удастся взять разрешение на 200 метров и ниже – возьмем. И будем разбуривать большим диаметром. А пока здесь заканчивайте. Я поеду, перевезу две бригады на новые места. Подпишу у заказчиков акты о завершении работ и вернусь дня через три к вам. Там решим, что делать. С директором совхоза сам поговорю. Вы не встревайте.

– А мы куда отсюда?

– Отдохнете недельку – раз дома месяц не были. Буровую здесь, в гараже, оставите. Может, глубже придется бурить. Хотя вряд ли. А если не придется разбуривать – поедете в Захал. На кошаре будете бурить.

– А сколько там?

– Семьдесят метров.

– Нормал.

Подошел новый шофер водовозки, один из тех двух человек, которых я послал в бригаду. Его все звали «мать ты моя родная». В миру он был просто Колей. Добрый здоровяк лет тридцати пяти – не женатый.

– Кто же, Павлыч, мать ты моя родная, так спланировал хреново? Сперва комплекс, мать ты моя родная, взгромоздили, потом воды решили добыть. Нельзя разве было сперва пробурить развед-скважины? Здесь бабы нас, мать ты моя родная, изматерили всех, воду таскаючи ведрами. Хреновые вы, говорят, бурщики, раз воды достать не можете. Вам только под юбкой у баб бурить – это вы мастаки. Оно, конечно, мать ты моя родная, под юбкой бурить приятнее, но и обидно как-то. Че будет-то теперь, Павлыч?..

Если бы я знал ответы…

Середина июня.

Любой город в первой доверчивой, не запыленной, непоблекшей еще зелени красив. А старинный город красив особенно.

Я шел на трамвайную остановку, разглядывая дома, умытые ночным дождем. Слышал ненавязчивый колокольный звон из Крестовоздвиженской церкви. Любовался игрой света на ее золоченых куполах. И старался не думать ни о плане, ни о сметах, ни о скважинах вообще, пытаясь угадать, какие дома, например, уже были построены в этом городе, когда и города Питера еще не существовало. Лишь болота были на том месте, а Иркутск вот, уже стоял.

И так не верилось, что через каких-нибудь полчаса начнется обычная по понедельникам говорильня, именуемая планеркой. Что наверняка будет обсуждаться полугодовой план, который трещит по всем швам. Что СМУ с первого места «опускается ниже канализации», как говорят буровики. «Вот он, неизбежный процесс перехода количественных изменений в качественные. Все вроде ничего-ничего. А потом вдруг бац и прореха, которую ничем не залатаешь. Да… нельзя до бесконечности выезжать на «авосях». Нужна техника, нужны кадры. Из ничего – ничего не возникает. И многие, конечно, это понимают. Нельзя не понимать. И все равно начнут собачиться и искать крайнего. Забыв о лете и о том, что они все же люди – не псы цепные. Не могло же управление так захиреть в одночасье. Невозможно больше выезжать на крике, на энтузиазме людском. Вон гидрологи ни разу, пожалуй, за полгода и не выехали к «месту работ». А плановый отдел. Да что это я, в самом деле! Опять о работе. Утро-то какое!»

На планерке все было именно так, как я предполагал…

Дошла очередь и до моего участка.

– Ну! А как у вас дела?!

Когда начальник переходил на «вы» – это верный признак, что он уже на достаточном взводе.

– Вскрытие покажет, как дела, – попробовал я разрядить обстановку.

– Какое вскрытие! Чего? Что за чушь вы несете! Водоноса, что ли, вскрытие?!

– Да это так – шутка.

– Мы здесь не шутки шутить собрались! – багровея, заорал начальник. И его трехэтажный подбородок налился кровью.

Я не люблю, когда на меня кричат. Впрочем, наверное, никто не любит. Просто некоторые как-то умудряются терпеть. Сдерживать себя. Я тоже пробовал несколько раз – у меня не получается.

– Вы привезли незавершенки! – не сбавляя напора, прорычал Задумов.

В это время я старался досчитать до двадцати. Кажется, не досчитал.

– Нет, не привез, Илья Ефимович. И привозить не собираюсь.

Тут надо пояснить кое-какие нюансы для ясности картины.

Переезжает бригада на новое место. Монтирует буровую. Роет шурф для воды, поскольку процесс бурения идет с водой. Переезд, монтаж буровой, перевозка бурового оборудования что-то уже стоят «заказчику» – тому хозяйству, которое нуждается в скважине. Но буровые работы еще не ведутся или только начались. Тем не менее уже можно подписать акт в хозяйстве о том, что бригада приступила к работам и выполнила то-то и то-то на сумму, например, в две тысячи рублей. Это и есть «акт незавершенных работ», или «незавершенка».

Заказчик подписывает такой акт, ставит свою печать, а у нас в производственном отделе только подставляют нолик (так как прописью сумма на таких актах почему-то не пишется). И получается, что работы выполнены не на две, а на двадцать тысяч! То есть скважина практически уже пробурена. Крамолы в этом большой нет, ибо бывает и так, что, пока возятся с бумагами, скважину в «легких породах» действительно успеют пробурить. И тогда уж главное – плановикам подогнать расходы к сумме, указанной в акте, если скважина оказалась дешевле. И подгоняют. Включат в сметную стоимость одну-две якобы использованные «шарошки» с алмазными вкраплениями – вот сумма и подскочит. А буровики этих «шарошек» и в глаза не видели. Бурят старьем беззубым.

Одним словом, «с миру по нитке…», глядишь, тысяч сто, даже сто пятьдесят, по управлению наберется. Или по метрам. Пробурено десять скважин. Ура! Пробурили тысячу метров! А из этих десяти скважин, может быть, только пять нормально действующих, остальные или спроектированы не верно и не дают нужного количества воды, или вообще сухие. А хозяйство деньги платит. Работали – заплати. Вот и перекладываются деньги из одного кармана в другой без толку. Много еще в этом деле «бестолковщины», как говорят буровики.

«А Задумов с плановым отделом дружит. Он их любит. У них же попы со стульев свешиваются. Знатные женщины (из бурового фольклора)!

И они его любят, так как их не заставляют выполнять их обязанности, а именно: ездить по хозяйствам, да подписывать сметы (а дорожки, вы уже знаете какие). А если зимой! Холод к тому же. Да и далеко, не один день пройдет. А мастеру участка все равно ведь ехать в бригаду, ну и сделает крюка километров триста и подпишет».

Но вернемся к нашим баранам. Слово «бараны» прошу воспринимать как точную метафору. Действительно, когда начальник начинал орать, мне казалось, что все как-то тупели. Я не исключаю и себя.

– …Кстати, мне звонили из обкома. Интересуются делами на откормочном комплексе. Что у вас там делается?! Когда воду дадите наконец?! И почему бригада Токмакова в Иркутске?! Вчера в СМУ видел бригадира. С утра уже пьяный был.

В этот раз мне удалось досчитать до двадцати.

– Я буду отвечать по порядку, ладно? Что делается? Пробурена скважина 160 метров. Когда воду дадим? Никогда, по-видимому. И последнее – я бригаду отпустил на отдых на неделю. Они почти полтора месяца не были дома.

– Что?! Да!..

– Я еще не все сказал! Вот вы говорите, а вернее, кричите, что в обкоме интересуются делами на откормочном комплексе? Говорите, что обком курирует это строительство. Что-то никаких кураторов я там не видел. Приезжали, правда, какие-то обкомовские инструктора. Покрутились на газике по деревне. Походили в конторе, кое-что порасспросили, выписали у директора совхоза дешевого мясца и уехали домой.

– Это не ваше дело! Вы должны заниматься своими прямыми обязанностями. Понятно? А если вы не в состоянии справляться с ними – мы вас от них освободим.

Мне стало все безразлично и скучно как-то. «А какое было прекрасное утро».

– Нам не нужны такие мастера!

«Конечно, вам нужны послушные марионетки. И меня вы таким видели. «Незавершеночки», метры для плана, ничегонетребование. На «работяг» рукой махнуть. «Пьяницы. Права голоса не имеют. Пусть пашут. Ты с ними построже», – вспомнил я наставления Задумова.

– Каждый берется учить! Здесь вам не мраморные ступени Зоологического института, откуда вас выперли. У нас люди по земле ходят. И грязи не боятся! Это там вы три года в аспирантуре ничего тяжелее авторучки не держали, а здесь, если надо, то и кувалдой и лопатой поработать придется.

«Начались бабские штучки. Демагогия», – подумал я, пробуя досчитать теперь уже до ста.

– Вы можете нам конкретно сказать, когда вы наведете порядок на откормочном комплексе? Работать, работать надо, а не болтать!..

После этих слов я почувствовал, что уже никакие тормоза меня не сдержат…

Но это вы уже знаете.

* * *

Я проработал в СМУ «Водстрой» три года и три месяца, из которых два последних – мастером участка. Когда я работал в бригаде, я был подальше от управления, поближе к земле. И поменьше знал о делах и делишках. О людях и людишках. И это было лучше для меня. Ибо известно, что умножающий знания – умножает печаль свою. Разное бывает знание. Иногда изнаночное… И разная бывает печаль от этого…

До прихода в СМУ я почти три года – опять эта фатальная цифра три – проучился в аспирантуре в Ленинграде, где почти действительно «тяжелее авторучки» ничего не держал, отвык от многих реальных вещей. И я благодарен буровой за вселившееся в меня ощущение своей необходимости и нужности дела, которое тянешь. За вернувшуюся силу рук. За трудно приобретенную уверенность в том, что я многое – если не все – могу.

Квартиру я так и не получил…

А начальника перевели начальником же в другую, вновь организующуюся контору…

Теперь он занимается охраной воздуха от вредного воздействия промвыбросов. Того самого воздуха, которым мы с вами дышим…

Опять я оказался камнем, выпущенным из пращи и свалившимся в теплое застойное болотце.

Знать бы, кто держит эту пращу… Поговорить бы…