Текст книги "Дочь Бога"

Двадцать седьмая глава

Влад со Светлой безмятежно сидели на деревянной скамейке в небольшом парке Нижнего Новгорода. Хотя, конечно, точно определить город во сне сложно, можно только предполагать, что получилось нечто похожее. Общее ощущение похожести. Детали разительно отличались от действительности. Сейчас царила полная тишина – ни людей, ни машин, хотя аллея проходит всего в пяти метрах от широкой дороги. Прутья высокой чугунной ограды в реальности, лишь условно отгораживали кусок искусственного леса от выхлопной гари и давящего на барабанные перепонки постоянного городского гула шумной улицы. Тем не менее, Рощин любил забредать сюда и присаживаться на лавку, чтобы помечтать в одиночестве, дымя сигареткой.

– Особенно мне тут нравилось ранней осенью, – делился он сокровенным, обняв свою фею. – Ещё не сыро, и шуршащих листьев под ногами полно. Кем я только себя не представлял! Или ты в курсе? И помнишь те времена?

– Что ж теперь – молчать?! – резковато ответила Светла, но постаралась сразу исправиться. – Володенька, я тебе уже говорила, что никогда не записывала на корочку – или куда там ещё? – все твои поступки и мысли. Просто чувствовала твою душу, сопереживала… но даже словом помочь не могла. А знаешь, как хотелось! Тогда еще время не пришло… Лучше расскажи, ты успел присмотреться к будущим моделям королевской крови? Есть идеи по портретам?

– Да я спросил, решив, что тебе стало скучно, – Рощин соорудил подобие неловкой улыбки. – А идеи есть! Несколько дней назад Лада говорила, что прогуливается вместе с королевой на лошадях в невообразимо красивых местах. Можно мне понаблюдать? Со стороны, без всякого вмешательства и, чтобы они меня, как бы, не замечали?

Фея, выдохнув, засмеялась и легонько щёлкнула своего рыцаря по кончику носа:

– Сейчас мамочку попрошу и всё…

Моментально рядом на скамейке появилась восхитительная Лада:

– Только нам надо чуть-чуть поменять окрестности. Сидите спокойно – я всё сделаю… – сказала и исчезла.

Вдруг, и парк, и сам город провалились куда-то за горизонт. Лавочка на десять-пятнадцать секунд зависла в седой невесомости над пропастью. Влад машинально одной рукой прижал к себе Светлу, а другой цепко ухватился за дощатую спинку.

– Никуда вы не свалитесь! – откуда издалека раздался голос Лады. – Я что вам велела? Успокойтесь, это же сон!

Дымка постепенно исчезала, и вокруг начал проявляться тот самый пейзаж. Девственный, но в меру облагороженный лес, за ним – яркие и пахучие от солнечного тепла луга, перерезанные наезженной редкими конными повозками дорогой и парой узких тропинок. Ещё дальше виднелась красная крыша дворца, выглядывающая из-за длинной аллеи с вековыми деревьями. Как раз оттуда на грунтовку вывернули две дамы на иноходцах и поскакали рысцой в сторону наших влюблённых. Они вместе со своей лавочкой оказались в прозрачном коконе, парившем в нескольких дюймах над землей и в километре от всадниц. От Елизаветы и Лады.

– Пчёлка моя, а можно подлететь поближе, – освоившись, Рощин решился попросить свою фею.

– Мамочка… – только и успела произнести Светла, как их летучий шар, стремительно рассекая воздух, спустя миг оказался около дам, которые не обратили на такое диво никакого внимания и безмятежно продолжили свой путь.

– Ребятки, вы сами можете управлять пузырём, – вновь мелодично прозвучал родной голос, уже откуда-то сверху. – Делайте, как вам удобнее. Володя, это твой сон внутри сна королевы. Вы даже можете висеть прямо над дорогой, если надо. Мы с королевой просто проскачем сквозь вас.

– Понял! Наконец, я понял, что будет на картине! – воскликнул Влад. – Только гарцуйте помедленнее! Пожалуйста…

– Гарцуйте? – раздался смех Лады. – Это можно.

Рощин пожелал, и в руках у него появился альбом и уголь, а рядом на сиденье картонная коробка с пастелью. Затем он отправил шар чуть сбоку от дороги, на несколько метров впереди и наискосок от всадниц. И заставил его двигаться параллельно колее с такой же скоростью, что и кони, чтобы дамы постоянно оставались в одном и том же ракурсе – жеребец Лады, вроде бы на втором плане, но зато на полкорпуса обгоняет скакуна Елизаветы. То есть, обе леди получались в полный рост – если так можно выразиться про всадниц. Влад живо набросал силуэты углём, потом хватая один цветной мелок за другим, постарался ухватить цветовую гамму. Мелодию соцветий будущего полотна. Фея зачарованно наблюдала за происходящим на её глазах волшебством, когда за считанные минуты белый лист пропал и, из ожившего гармонией квадрата, прямо на неё азартно скакали молодые, полные задора наездницы. Рощин повернулся к своей любимой:

– Нравится?

– Этот рисунок я сохраню в этом мире. Обязательно надо показать маме и папе…

– Дарю! – Влад протянул альбом с наброском Светле и озабоченно посмотрел на часы. – Мне бы надо проснуться пораньше…

– Сейчас я тебя поцелую, и встретишь утро бодрым, – без лишних расспросов ответила фея.

* * *

Чуть открыв глаза, Рощин, действительно, вскочил с постели как ошпаренный. Он пожалел, что за целую неделю не выкроил часок-другой для того, чтобы заранее купить мольберт, кисти, краски и всё остальное. Откладывал до лучших времён. А когда уже загорелось – ничего нет под рукой. Художник бесшумно натянул джинсы, футболку и уже взялся за куртку, когда бросил взгляд на подругу.

Наташа спала сладко. В полном смысле этого слова. Она наполовину скинула с себя тёплое одеяло. Бархатную кожу бедра и шёлковую – груди оттеняла сочно-алая простыня. Светло-каштановые пряди, отливающие золотом, волнились на подушке. Мягкие губы, слегка подрагивающие длинные ресницы. Вся атмосфера вокруг неё источала аромат любви. Влад потихоньку наклонился над девушкой, глубоко вздохнул и укрыл её одеялом. Потом чиркнул на блокнотном листке «Скоро буду!» и вышел из номера.

Он отправился в магазин для художников, который заприметил еще на пути из универмага с подружками и смокингом в отель «Розовое дерево». Поначалу Рощин хотел ехать на своей машине и даже спустился в подземный гараж, но проговорив вслух: «Пересечение Уайт-Лайон стрит и Аппер-стрит», – передумал. – «Эти ориентиры скорее подойдут для таксиста, чем для меня».

Спустя полчаса дежурный сержант по просьбе Влада спешно вызванивал управляющего магазина «Искусство». Дело в том, что приехав по нужному адресу, живописец «поцеловал» запертую дверь. Видимо, лондонские художники не привыкли вставать ни свет, ни заря. Ждать еще два часа Рощин не мог: руки неимоверно чесались – быстрее запечатлеть на холсте стоявшую перед глазами картину. Нет-нет, витрину разбивать Влад не собирался. Наш смелый русский, проверив в кармане наличие королевского пропуска, начал барабанить в дверь и по-русски, громко звать сторожа. Когда возле него затормозила полицейская машина, то руки Рощин засунул в карманы, но кричать не перестал. Подошедший констебль вежливо тронул его за плечо:

– В чём дело?

Влад медленно достал запаянный в пластик документ, где под вензелями Её Величества черным по голубому было каллиграфически написано «придворный художник» и «рыцарь Большого креста». Для полисмена это означало – «оказывать всяческое содействие». Причём с тремя восклицательными знаками. Служивый почтительно вернул пропуск Рощину и произнёс уже совершенно другим тоном:

– Чем могу помочь, сэр?

– У меня срочный заказ королевы Елизаветы Второй… -кратко ответил Влад.

– Спасибо, сэр. Но я знаю, как зовут нашу королеву, – констебль не опустился до раболепия. – Чем, именно я, могу вам помочь?

– Открыть эту дверь. Нужны кисти, краски…

– Понял, – кивнул полисмен. – Подождите минутку, я свяжусь с участком из машины.

Связь, и правда, продолжалась не дольше минуты. Констебль высунулся в открытое окошко и гаркнул по-военному, на весь перекрёсток:

– Сэр, сейчас сюда подъедет наш сержант, а директора и владельца магазина уже ищут.

* * *

Рощин поймал на полотно сдвоенный сухой стук копыт – топ-топ. Как какой-то неведомый морок, с картины доносился даже серовато-мутный звук поднимающейся пыли над колеёй. Великолепные всадницы, одна немного впереди другой, пустили своих коней в медленный галоп. Куда-то через левое плечо зрителя. Влад замер с кистью в руке, да-да, он услышал и негромкую беседу знатных наездниц, лишь слов не разобрать. Ветерок, гуляющий на лугу, относил фразы в сторону. Рощин достиг цели, поставленной на сегодня. Он открыл еще одну тайну истинной живописи. Теперь на его холсты можно было не только смотреть, но и слышать их.

Он писал уже шесть часов, установив мольберт у окна и сдвинув всю лишнюю мебель в другой конец комнаты. Наташа, забравшись с ногами на диван, читала какую-то книгу, стараясь беззвучно переворачивать страницы. Она клятвенно обещала творцу – не мешать до самого аукциона. Вернее, до момента, когда настанет пора выезжать. Даже для упреждающего звонка Глории, девушка выходила в коридор.

– Закончил? – шепотом спросила чуткая Наташа, заметив, что её любимый сел на единственный в номере стул, скрестив руки на груди.

– Ну, может быть, ещё пара штрихов, – эхом отозвался Влад. – Можешь подойти…

Какое там – подойти! Девушка подлетела к картине. Она смотрела на неё несколько секунд, а когда Рощин нетерпеливо заёрзал на своём стуле, вскинула вверх указательный палец и одними губами молитвенно прошелестела:

– Пожалуйста, тихо!

Влад расплылся в улыбке, выждал ещё немного и поинтересовался:

– Ты слышишь?

– Да, – Наташа закивала, часто-часто. – Сначала мелькнула мысль, что мне померещилось. Но нет, всё наяву. Отвожу глаза в сторону – тишина, поворачиваюсь к полотну, к шедевру… копыта – шлёп-шлёп по земле, всадницы какой-то бал обсуждают, ветер шуршит у них в шлейфах. Ещё мне кажется, что картина словно живая. Травинки шевелятся, кони двигаются, и вот эта роскошная дама, что впереди, немного повернула голову к собеседнице и собирается рассмеяться.

– Значит, движение тоже получилось! – воскликнул Рощин. – У меня, видимо, глаз слегка замылился. Так ты говоришь, что они бал обсуждают?

– Точно – бал! – девушка даже в ладоши хлопнула. – Но вот чётких слов расслышать не могу.

– И я тоже… к сожалению.

– Но это же – божественно! – Наташа так и продолжала, не отрываясь, взирать на чудесный холст. – Звуки, движения! Это же невозможно! Как ты это смог нарисовать?! Володенька, какие ещё пару штрихов?! Тут уже всё есть!

– Птичка, а как же мой автограф?

* * *

Биг-Бен по-стариковски громко кашлянул пять раз, и долгожданный вечер торгов настал. До начала схватки кошельков оставалось полчаса, и, по лондонским меркам, уже давнишний знакомый Рощина, младший партнер аукционного дома «Бонэмс» Хаим фон Рамштайн пригласил его вместе с Наташей и Глорией в свой кабинет на рюмочку кальвадоса.

В приватную комнату фон Рамштайна пришлось протискиваться боком, чтобы случайно не зацепить какой-нибудь раритет. Как в тесной лавке антиквара-старьёвщика, всё пространство было плотно заставлено совершенно разношерстной утварью. Несколько огромных китайских напольных ваз, манекен в камзоле вельможи и с криво нахлобученным пыльным париком времён бабушки нынешней королевы, пара готических стульев с узкими высокими спинками, парчовый диван в стиле барокко с отбитой позолотой на подлокотниках, неподъемный кованый сундук. Вдоль стен стояли пять или шесть резных комодов разных стран и эпох, забитые старинными фолиантами вперемешку с современными пухлыми папками деловой переписки. У окна, куда всё же пробивался солнечный свет, вместо письменного стола приютилась высокая конторка из вишнёвого дерева с двумя потрепанными креслами по бокам.

– Как видите, у нас не всегда всё продаётся, – вполголоса заметил Хаим, наполняя крошечные рюмки-напёрстки. И, предложив дорогим гостям рассаживаться, где душе угодно – уже празднично поведал:

– У нас сегодня – не просто аншлаг! Вы видели в зале больше двухсот человек, но это только вершина айсберга, образно выражаясь. На прямой связи с нами через интернет и телефоны еще пятьсот покупателей и их агентов. Я уверен, что это столпотворение вызвано не сомнительным Айвазовским или грустными литографиями Жерико.

– Что за Айвазовский? – поинтересовался Рощин.

– Да шесть небольших картин на тему обороны Севастополя, – скривился фон Рамштайн. – Вам, как своему, скажу: продает потомок шефа британской разведки в позапрошлом веке. Видимо, его прозорливый прадедушка в своё время позаимствовал из архива службы… А вы что?! Даже наш каталог не изучили? Наверно, только на свои полотна любовались?

– Сначала, конечно, на свои, но мне понравился и Теодор Жерико.

– Дайте угадаю, что именно, – прищурился Хаим.

– Пожалуйста…

– Конечно же, «Нищий, умирающий у дверей булочной»!

– Точно, – почти равнодушно ответил Рощин.

– Догадаться-таки нетрудно. Ваш девиз «Простые чувства, простых людей» не врёт. Он полностью отражает ваш стиль, ваш внутренний настрой. Поэтому и Жерико вам близок по духу.

– Всё-таки, почему Айвазовский сомнителен? – Влад пригубил горький напиток. – В Британии всегда привечали маринистов.

– Но этого – особенно! – с жаром воскликнул Хаим. – Ещё бы, перед Крымской войной Британии с Россией он зарисовал все укрепления Севастополя в мельчайших деталях и продал английской разведке. Кстати, он тоже получил орден и звание рыцаря.

– Что значит – тоже?

– Как и вы, – как будто мимоходом, заметил фон Рамштайн, глотнув кальвадос.

– Хотите сказать – я тоже шпионил для этого?! – Рощин струной выпрямил спину.

– Нет-нет, я совсем не хотел вас обидеть. Сейчас такие наивные шпионы, как вы – не нужны, – засмеялся Хаим. – В Лондоне и так всё ваше правительство живёт. И жёны их, и детки. Некоторые обожают к нам заглядывать на огонёк. Правда, сегодня никого из ваших соотечественников не заметил.

– Бог с ними, – Рощин осторожно откинулся на спинку кресла, противно захрустевшего треснутой задубевшей кожей. – Вы же говорите, в зале и так – полный комплект.

– Правильно, тьфу на них! – махнул рукой фон Рамштайн. – Они там, в Москве еще не понимают, какого живописца потеряли.

– Почему потеряли? – подала голос Наташа. Она, боясь испачкаться, примостилась на раздвижной то ли египетский, то ли античный стульчик. Как скоро выяснилось, совершенно не предназначенный для сколь-нибудь долгого сидения на нём. Ноги затекли, хотелось встать, размяться, но где тут?! Да и неловко.

– Девушка, милая, – Хаим повернулся к Наташе. – Какой же нормальный человек, получив из рук королевы рыцарское звание, и пять миллионов фунтов за три картины, покинет Англию! Не родился ещё такой!

– А может быть, Володенька – патриот? – поёрзав и попробовав вытянуть ноги, молвила милая девушка.

– Да, хоть трижды патриот! Возьмите меня – родился и вырос в Одессе…

– Это я сразу понял, – негромко заметил Влад.

– Спасибо, – кивнул ему фон Рамштайн и запальчиво продолжил: – Вы знаете, как я обожаю Одессу? Но! Как только появилась возможность устроить свою жизнь в Лондоне, то – где я оказался? Как – где?! В Лондоне!

– Давно вы здесь? – поддержала разговор и Глория.

– Почти тридцать лет, как один день! А что Одесса? Я имею возможность в любой момент поехать туда и иметь там всё, что захочу!

– Часто навещаете родные места? – спросил Рощин.

– Да всё никак не соберусь, – чуть погрустнев, проговорил Хаим. – Вот в Нью-Йорке, Париже и так далее – по несколько раз в год.

– Ностальгия – у всех русских? – нежным тоном произнесла Глория. Настолько нежным, будто она собиралась встать и погладить ладошкой лысину скорбно тоскующего одессита.

– У нерусских тоже! – махнул рукой громко захохотавший фон Рамштайн. – Не берите в голову, моя дорогая! Разбередить душу старому и мудрому Хаиму не так-то просто.

– Ну, конечно, вы же терпите уже тридцать лет, и ничего, – поюродствовала Наташа, подражая волнующим интонациям подружки-медсестры.

Было развеселившийся младший партнёр, сжал губы и ответил Наташе взаимностью:

– Вот, если бы вы стали такой же доброй, как красивой… То с вашего образа можно было бы не только светские картины, а иконы писать!

– Наверно, нам уже пора выдвигаться в зал? – миролюбиво сказал Влад, медленно поднимаясь с ужасного скрипуна, чтобы он больше не издавал ни визгов, ни тяжких вздохов.

Хаим скакнул кузнечиком, вытянув вперед обе руки:

– Пожалуйста, сидите! Что это я, действительно, разошелся не на шутку?! Вы же – гости, и к тому же, клиенты. А я с вами, как со своими родственниками обращаюсь…

– С бедными родственниками? – искренне, но как бы в кулачок, засмеялся Рощин. – Простите, не удержался, чтобы не добавить. Мир?

– Миру – мир, а нам с вами – деньги! – фон Рамштайн с чувством пожал Владу руку и глянул на часы. – А вот сейчас, и, правда, пора на карнавал. Или ещё по рюмочке? По швартовой, как говорят в Одессе.

– Благодарим, – художник за всех отказался от угощения. – Ещё надо свободные места найти…

– Для вас уже всё приготовлено! – опытный Хаим всего за секунду мудрёным зигзагом пересёк кабинет и открыл дверь. – Слева от трибуны, если смотреть на трибуну, вдоль стены стоят три мягких удобных стула. Их, специально для вас, караулит наш сотрудник.

Проход Влада с девушками по залу сопровождался аплодисментами половины собравшихся. Видимо, другую половину больше интересовал сомнительный Айвазовский и Жерико. С которых, собственно, и начались торги. Шесть картин известного мариниста ушли с молотка в общей сложности за триста тысяч, а «Нищий» – оставшегося вечно молодым Теодора – достался неизвестному из мировой сети за сто пятьдесят тысяч фунтов. Две другие литографии Жерико поменяли хозяина за гораздо меньшие суммы. Затем покупатели слегка поторговались за полдюжины полотен неизвестных Рощину британских и французских авторов. Наконец, на стенд установили первую картину Влада «Старик и голуби». Хаим кратко, но красочно расписал заслуги автора перед королевой и Британией, затем указал на него самого и таки заставил подняться со стула для поклонов, которые больше походили на кивки.

Художник и его спутницы впервые воочию стали свидетелями зрелища, метко названного фон Рамштайном – карнавалом. Аукционист настолько овладел своей профессией, что ему можно смело давать звание заслуженного или даже народного артиста. Его убедительная быстрая речь с указующим молоточком то на одного, то на другого желающего приобрести полотно модного и дорогого живописца перемежалась с затяжными театральными паузами, чтобы ещё больше поднять цену. На первом миллионе сломалось большинство покупателей, и яростный торг продолжался лишь с пятью основными претендентами, агенты которых находились в зале. В результате, дедушку, крошащего батон на Дворцовой площади купили за три миллиона полновесных фунтов стерлингов. От такой суммы за интересную, но всё же – проходную работу у Рощина пересохло во рту. Однако он и бровью не повёл. Во всяком случае, так ему казалось. «Сижу как скала!» – послал он мысленный воздушный поцелуй фее. «Вижу! – весело ответила Светла. – Я тут забралась на секундочку в одного фанатика Айвазовского, чтобы на тебя со стороны глянуть и, если что, причёску поправить. Но никакого волнения снаружи не заметила. Прекрасно держишься, только уж чересчур, столбиком. Расслабься немного и поцелуй в щёчку Наташу и Глорию. В щёчку. Как бы, благодаришь своих муз. Во-первых, это будет смотреться очень красиво, а во-вторых, душевно и естественно».

Пока Влад выполнял приятное поручение феи, на суд покупателей вынесли следующую его картину. Затем – третью… К концу торгов четырнадцать картин Рощина обрели новых владельцев, а он стал богаче на шестьдесят миллионов.

Фон Рамштайн заканчивал перевод денег на счёт живописца, когда у того зазвонил телефон. Сотрудник секретной службы спросил – не пора ли присылать за сэром Владом и его спутницами лимузин? К королевскому ужину надо прибыть без опозданий – ровно в половине девятого вечера…

– Осталось всего сорок минут! – воскликнул Рощин. – Может быть, нам лучше прямо сейчас взять такси, чем неизвестно сколько – дожидаться ваш транспорт и нервничать?

– Что вы, сэр?! – агент даже оскорбился, что русский художник сомневается в его предусмотрительности. – Если вы уже готовы ехать, прошу вас – выходите на улицу, серый роллс-ройс ожидает вас у входа.

Сославшись на срочные дела, Влад отказался немедленно спрыснуть с Хаимом удачные торги в ближайшем приличном ресторане. Но всё же не оставил его совсем без надежды:

– Давайте, через денёк-другой свяжемся по этому поводу и решим, где и когда отметить нашу совместную победу. Меня с девушками уже ждут в другом месте.

– Как жаль! – фон Рамштайн приложил руку к сердцу. – А я ведь хотел вас угостить не только рюмкой кальвадоса. И поговорить о будущем… ведь не все ваши новые картины отправятся во дворец. Наш аукционный дом предлагает вам лучшие условия…

– Пять процентов? – в Рощине проснулся коммерсант – он произнёс эти слова с некоторым пренебрежением.

– Четыре с половиной! – выпалил Хаим. – Поверьте, таких контрактов нет ни у кого из ныне живущих художников.

Влад, молча, прикусил разочарованную нижнюю губу.

– Всё. Убедили! – фон Рамштайн вознёс ладони к небу. – Пусть фирма останется без прибыли, но для вас… Четыре процента!

– Очень хорошо. Вот с этой цифры мы и начнём обсуждение при следующей встрече, – Рощин пожал руку одессита. – И ещё хотел сказать: вы – просто гениальный аукционист! Устроили великолепное представление…

– И главное – выгодное! – поддакнул Хаим, никак не оценив комплимент. – Удачи вам!

У машины, художника с подругами, ожидал улыбающийся молодой человек в строгом костюме. Он с чувством собственного достоинства и одновременно с почтением распахнул перед дамами дверь салона. Влад не спешил усаживаться:

– Неужели вы следили за мной?

– Конечно, нет, – улыбка сползла с лица агента. – Все наши знают про аукцион. Мы давно сюда приехали. На всякий случай…

– Кажется, я вас и в зале видел? – с пристрастием спросил Рощин. – Или ошибся?

– Простите, не смог удержаться, – закивал молодой человек. – Ни разу не был на аукционе.

– Да, что вы, дружище, – миролюбиво заметил художник-мультимиллионер. – Ради Бога! Я просто проверил свою зрительную память.