Текст книги "Массовка"

Если его самого эти мракобесы чуть не прикончили за безобидные, в общем, шаманские штучки, то за магическое покушение на лидера Достойных по головке не погладят. Сразу же объявят адептом тьмы и утопят в параше…

Артемий глянул в сторону. Рядом с болезненным любопытством пялился на творчество Старика Глист. Он вдруг издал нечленораздельный булькающий звук, метнулся вперед и неуклюже схватил грязной лапой несколько фигурок. После чего, брызжа слюной от восторга, умчался прочь.

Старик молча посмотрел ему вслед, поправил очки, и принялся доделывать бумажного журавлика.

10

С утра пришлось сделать несколько звонков. Это непросто – пересилить себя, преодолеть быстро нажитые привычки. Прикинуться тем, «нормальным» Павлом, к которому все привыкли. Которому доверяли, которого боялись, чьи слова ловили с жадностью, как голодные воробьи хватают на лету хлебные крошки.

Это необходимо. Надо держать руку на пульсе событий и страховаться. Вокруг лагеря начинались неприятные движения. Вполне ожидаемые, но, все же, нежелательные. Пока сюда сунули нос лишь двое из тех, кого стоило опасаться. Хорошо, что они так и не успели ничего понять и сообщить, куда следует. Да и личная охрана Константина Сергеевича – это, все же, не официальная спецслужба. Остается надеяться, хватятся их не скоро.

Чего не скажешь о злополучном объекте их охраны. М-да… Опознать того тоже будет непросто…

Павел тихо рассмеялся. Нет, он не желал зла даже этому мерзавцу. Просто новая жертва несла божеству очередной заряд забытой уже бодрости. Даже врач при встрече выразил удивление и пробурчал что-то про ремиссию. Конечно, не стоит делиться с доктором своими соображениями о причинах и следствиях…

Как же не хватало здесь его, этого самодовольного выскочки, этого насмешника, властителя судеб, повелителя должников. Переходящему наверняка было бы интересно посмотреть, как его жертва сама учится повелевать таинственными силами.

А, может, и не стоит раньше времени ставить крест на своей жизни? Может, имеет смысл каким-то образом легализовать лагерь? Наладить регулярное обновление массовки, может даже, расширить ее.

В конце-концов, есть деньги, а деньги в нашем мире решают все.

На экранах, в клубах сигаретного дыма проплывали полосатые фигуры, небритые перекошенные лица, обращенные к нему воспаленные глаза. Но хотелось смотреть не на эти картинки, а в дрожащую дымку будущего.

Павел погрузился в кресло и предался призрачным мечтам.

Он, наконец, мог позволить себе улыбаться.

Посреди ночи всех разбудил дикий крик.

– Это он! Он!!! Я видел!

Статисты повскакивали с мест и бросились на голос, хватая, что подворачивалось под руку – палки, самодельные ножи, веревки. У многих сон был тревожный, чуткий. Будто ждали, когда, наконец, раздастся этот ночной клич.

Следом за остальными осторожно отправился и Артемий. Старик идти отказался. Он сердито повернулся на бок, накрывшись с головой грубым одеялом.

На том конце барака происходила какая-то возня. Помимо того, первого голоса, издавшего крик, доносились чьи-то поскуливания и повизгивания. Артемий сразу понял – чьи. Потому не удивился, увидев, как староста барака таскает за волосы отчаянно сопротивляющегося Глиста.

– Это он, он! – кричал староста. – Я сам видел – крался в темноте, а в руках – вот!

Староста неловко схватил и потряс над головой ножом. Нож был не самодельный – самый настоящий, боевой с кровостоком и пилой на верхней кромке.

Воспользовавшись тем, что одна рука у старосты занята, Глист вырвался, заметался в центре людского круга. Но вырваться за плотные ряды статистов оказалось невозможным. На Глиста смотрели страшными взглядами. Тот продолжал скулить и бормотать что-то невнятное. Похоже, он еще не вполне осознал, что попался.

Артемий подумал мельком: Глиста без особых усилий удерживал дохляк-староста. Как же это он умудрился учинить столько кровопролития, да еще душить кого-то подушкой?

Однако чем дальше наблюдал за Глистом, тем больше крепло его убеждение: этот мог.

Кто-то уже ворошил вещи Глиста. На пол посыпались бумажные фигурки. Артемий похолодел: те были в крови. Среди бумажек что-то сверкнуло.

Камешек в колечке. Надетом на тонкий девичий палец.

Упал и подпрыгнул, как мячик, человеческий глаз. Глист радостно воскликнул и бросился ловить убегающий упругий шарик. Схватив кошмарный предмет, заулыбался и принялся возиться с ним, сразу же забыв про то, что пойман с поличным.

– По-моему, тут все ясно, – угрюмо сказал Камин. – Кончайте его…

Урки тут же двинулись в центр круга. На их лицах заиграли неприятные ухмылки: видимо, предвкушали неплохое развлечение.

– Стойте!

Урки замерли и чуть расступились. В центр круга вышел Херувим. Тяжелым взглядом окинул Глиста, что продолжал развлекаться с глазом. Постоял, помолчал. И произнес, наконец:

– Только не здесь. Нельзя уподобляться темным силам…

Урки прекрасно ориентировались в темноте. Видно, этот путь им проделывать не в первой. Удивительно: если они так здорово знали устройство лагеря – неужто трудно было найти какую-то лазейку вовне? Взять, к примеру, ту же трубу…

Нет, им здесь определенно нравится. Как и та роль, которую они охотно играют. Ведь массовка сама распределила роли – без помощи режиссеров и сценаристов. Каждый нашел себе образ по вкусу: кто сейчас разберет, где статист, где бывший актер, где растворившийся в общей массе постановщик…

Трое Достойных тащили связанного Глиста. Тот уже перестал сопротивляться и стал, впрямь, походить на извлеченного на свет дохлого червя. Было страшно и муторно. Артемий не понимал зачем Данила заставил его отправиться в эту карательную экспедицию. Херувим благосклонно отнесся к их присутствию. Тоже неизвестно, почему: может, считал, что таким образом привлечет на свою сторону Данилу и помирится с тем, кого по его милости чуть не отправили к предкам? Кто его знает… Артемий отказывался понимать этого неприятного человека.

Старательно обходили освещенные участки. Создавалось ощущение, что урки просто-напросто договорились с охраной, чтобы та погуляла покуда на другой стороне лагеря. Может, так оно и было. Во всяком случае, лай собак доносился с другого конца, и на пути не встретилось ни единой живой души.

Прокрались мимо ряда брошенной киносъемочной техники. Угловатые фургоны, грузовик с генератором, поникшая осветительная установка – все это забыто, брошено. Но заставило Артемия подумать о том, что живет-то он в обыкновенных декорациях. Так, во всяком случае, говорили те, кто был здесь с самого начала. Не очень-то верилось.

Подул легкий ветерок. Над головой с протяжным тоскливым скрипом повернулся кран. Там, наверху, полагалось быть кинокамере – чтобы, повинуясь воле оператора, выхватывать из этого мира самые невообразимые кадры. Но крепеж на конце стрелы пуст – кран напоминал руку нищего, тщетно вымаливающего подаяние…

Это кирпичное здание совсем не выглядело декорацией. Оно злобно пялилось пустыми глазницами двух узких, не застекленных окошек, распахнув черную пасть двери. Туда и затащили Глиста.

Когда все оказались внутри, дверь прикрыли. Кто-то чиркнул зажигалкой – и в руках Достойных разгорелись импровизированные факелы – палки, обмотанные кусками тряпок, пропитанные какой-то горючей, остро пахнущей дрянью.

Зал осветился бледным дрожащим светом. Статисты топтались, озираясь в некотором смятении. Глист слабо подергивался на полу. Издавать громкие звуки ему не давал полосатый лоскут, надежно стянувший рот. Он просто глухо мычал.

В крематории все предельно просто. Вход черед дверь, выход – через трубу. Простота эта сдавливала горло, мешая говорить.

Между «входом и выходом» – одна единственная печь, жерло которой прикрывает чугунная заслонка. И железные носилки на колесиках – четко вровень с дверцей топки.

Стало не по себе. Какие же это, к дьяволу, декорации?!

– К делу, – дрогнувшим голосом сказал Херувим. Наверное, и ему, взявшему на себя роль носителя духовной истины, было здесь неуютно.

– Как его?.. – спросил один из бритоголовых, неуверенно почесываясь. – Просто прирезать?

Глист отчаянно замычал и забился на бетонном полу. Глаза его округлились, наполнились ужасом – это было видно даже в скупом свете факелов.

– А, может, ну его? – неуверенно проговорил Артемий. – Не стоит его убивать…

Херувим метнул на Артемия ненавидящий взгляд.

– А что с ним тогда делать? – хмуро сказал один из бритоголовых, поигрывая заточкой. – Может, конфетку дать?

– Смотрите, что я нашел! – радостно скалясь, выкрикнул другой уркаган.

Он вынырнул из темноты, обнимая массивный инструмент с торчащей из корпуса рукояткой.

– Этой штукой дюбеля в стенку забивают, – пояснил он. – А-а?

Многозначительно кивнул на Глиста. Тот продолжал тихо выть и дергаться, правда уже менее активно.

– А не шумно будет? – засомневался кто-то.

– Не важно, – сказал Херувим. – Давайте, поднимайте его…

Со сдавленным смехом урки закинули приговоренного на носилки, подкатили к стене. Залезли и встали, неуверенно балансируя. Один из Достойных вызвался придерживать носилки.

Глиста поставили вертикально. Хоть тот и напоминал безвольную тряпку, ноги которой отказывались выполнять свою функцию, его прижали к стене.

Снизу подали аппарат для забивания дюбелей. Послышалось тихое журчание: текло из штанины Глиста. Урки принялись перешучиваться и возбужденно хихикать.

Артемий понял, что не вынесет предстоящего зрелища и сделал шаг вперед. Данила немедленно схватил его за шиворот и оттащил обратно.

– Не дергайся, дурень! – прошептал он в самое ухо. – И будь наготове…

Артемий ничего не понял. Он смотрел на происходящее, и чувствовал себя соучастником отвратительного преступления. Только страх и крепкая рука, ухватившая за робу, сдерживали от какого-нибудь необдуманного поступка…

Череда оглушительных хлопков. И полный боли придушенный вопль.

Урки попрыгали на пол. Удар ботинка выбил из-под ног Глиста носилки – те с жалобным скрипом откатились в сторону.

Артемия била дрожь. Он почувствовал, что вместе со всеми этими людьми проваливается в мрачную пропасть, где нет понятий о добре и зле, где место лишь боли и страданию.

Этот образ всегда будет с ним.

На грубой кирпичной стене, словно приколотая булавкой муха, висит человек. Он дергается, как насекомое, налетевшее на паутину, и в этом образе, в раскинутых в сторону руках – что-то знакомое. Из пробитых железными заклепками рук сочится кровь. Человек кричит от боли и ужаса, но крика его не слышно – окровавленная тряпка перетягивает рот.

Снизу любуются собственным произведением довольные полулюди-полуживотные. Да, приговоренный совершил немало мерзостей, но разве то, что сотворили с ним – лучше?..

Массовка требует новой жертвы. Она не вдается в софистику, ей все равно, кто совершит очередную мерзость – силы ли тьмы или света. У нее собственные цели, лежащие вне человеческой логики и морали…

Херувим победно оглядел присутствующих. Похоже, он доволен процессом. Наверняка в этом кошмарном зрелище присутствует некий символизм, понятный только ему, да его последователям, что благоговейно созерцают происходящее.

– «Каждому – свое» – написано на воротах этого места, – произнес Херувим торжественно. – И решать, кому, какая участь достанется – не ему…

Херувим ткнул пальцем в дергающуюся на стене фигуру.

– … и даже не самому Хозяину. Он поступил мудро, возложив бремя выбора на нас. И участь преступника решили вы! Вы сами!

Артемий с ужасом осознал, что Херувим теперь указывает непосредственно на него, и обращается только к нему. Словно тем самым повязывает себя и свою неудавшуюся жертву единым кругом. И в то же время – очищает себя самого от какой бы то ответственности за происходящее.

Артемий мысленно читал заговор за заговором, молитву за молитвой – все то, что, могло уберечь от проклятья, сглаза и прочих прилипчивых напастей. Но в этот самый момент с какой-то обреченностью понял: никогда, никогда ему уже не избавиться от чувства вины за происшедшее в холодном здании недостроенного крематория…

– Однако, пора заканчивать, – деревянным голосом произнес Херувим, снова обращаясь взглядом к распластанному на стене телу. – Друзья мои, давайте прочтем молитву…

Достойные стянулись в плотную группку, и нестройным хором принялись читать какие-то заученные тексты. Урки с тупым интересом смотрели и слушали.

Слушал и Артемий. Покуда сзади, за робу не потянули куда-то в темноту. Артемий не стал сопротивляться, и задавать вопросы. Он понял, что сейчас для него началось самое важное.

Сегодня Павел поел с аппетитом. Оказывается, это очень здорово – иметь хороший аппетит. Самая обыкновенная еда из надоедливого мерзкого на вкус лекарства превращается в удовольствие. Как же это он не замечал раньше? Или замечал – только успел позабыть?

А вот интересно – едят ли настоящие боги? И вообще – существуют ли они? Или он, Хозяин – единственное во вселенной настоящее, живое и осязаемое божество?

Как это забавно – теологические размышления о самом себе. Было бы здорово пообщаться с тем, кого статисты зовут Херувимом. Тот очень сведущ в природе божественного…

Павел вошел в Комнату Созерцания. После прогулки немного шатало: он успел отвыкнуть от обилия кислорода и движения.

Упал в кресло. Расслабился.

Первое возбуждение по поводу осознания себя в новом качестве успело пройти. Пожалуй, есть смысл подумать – как жить с этим? Ведь он снова хочет жить, не так ли?

Жизнь по определению рождает проблемы. Готовясь умереть, не думаешь о последствиях своих действий. Сейчас же, когда открылось «второе дыхание», было бы глупо погореть на каком-нибудь недосмотре или утечке информации…

– Рустам! – Павел вдавил кнопку рации, но что-то странно резануло глаза.

Ожил экран – тот, что обычно показывал неподвижную, мертвую картинку. Экран, показывающий внутренности крематория.

Это здание, имевшее, скорее, функцию устрашения, необходимое для общего антуража, для диких, но, в общем-то, логичных задумок, пугало самого Павла. Да, вид его должен был напоминать массовке о ее месте, о том, что жизнь каждого из статистов – пыль.

Так было задумано.

Но массовка слишком быстро обрела собственную, совершенно невообразимую волю. И самым непостижимым образом исполнила давние желания Павла.

Она отомстила его обидчикам, просто убив их.

И это декоративное устрашение стало, в общем-то, ни к чему.

Но страх, поселившийся здесь, обрел плоть и кровь. И стал жить своею собственной жизнью, обживая лагерь, самостоятельно выбирая жертвы. Павел нарочно остановил работы над крематорием, чтобы избежать соблазна использовать его по назначению.

Но теперь чувствовал, как недостроенное строение с трубой смотрит на него мертвыми глазницами и требует пищи для своей голодной топки.

Сегодня он поел с аппетитом.

Но то, что узрел на ожившем экране, способно надолго отбить желание есть.

Крематорий добился своего. Даже недостроенный, он умудрился отхватить кусок сырой человечины…

Они тихо двигались на ощупь по ужасно узкому коридору, пока не уткнулись в стену. Было слышно, как Данила с кряхтением отодвигает в сторону что-то массивное. Тут же вновь стали слышны голоса молящихся.

– За мной! – шепнул Данила и полез куда-то в темноту.

Ныряя в узкую пыльную нишу, натыкаясь на какие-то металлические выступы, Артемий понял, что голоса – совсем близко. Откуда-то показался лучик света – и источником его были не факелы. Задрав голову, Артемий увидел бледный кружек звездного неба. Будто они на дне длинной подзорной трубы…

Нет, не подзорной.

Трубы крематория.

Они в топке.

Очень просто представить себе бушующее вокруг пламя. И нудные голоса за чугунной заслонкой только нагнетали панику.

– Не отставай! – шепнул Данила.

И заслонил собой небо, больно наступив на руку. Прикусив губу, Артемий принялся шарить по кирпичной кладке.

Точно: по внутренней стороне трубы вверх вели железные скобы. Ничего не оставалось, как последовать вслед за Данилой. Совершенно не понятно, что ждет там, наверху, но хотелось быстрее выбраться из этой тесной модели ада…

И тут голоса смолкли. А следом раздался вопль, переходящий в совершенно животный визг, перемежающийся с захлебывающимися, булькающими звуками…

Хорошо, что Данила успел прихватить за шиворот: из-за накатившей слабости в руках, Артемий едва не полетел вниз.

– Все нормально… – прохрипел он.

Данила отпустил робу и продолжил путь наверх.

Труба была не очень высокой. Но двигались медленно, тихо, а темнота укрупняла масштабы. Вскоре голова Артемия вынырнула наружу. Данила сидел верхом на кирпичном ободе, помогая товарищу выбраться.

– Что дальше? – пробормотал Артемий.

Данила в ответ лишь кивнул и подергал какой-то, уходящий в темноту провод. Или трос – тот крепился к металлическому крюку, точащему из трухлявой кладки, и совершенно не внушал доверия.

– А-а-а… – неопределенно произнес Артемий.

Неужели этот «профи» решил поиграть в Тарзана? Но тот не раздумывал. Он ловко вязал вокруг провода хитрую конструкцию из собственной робы. Закончив, снова подергал, налег с усилием и удовлетворенно кивнул.

– Смотри, – быстро сказал он. – Руки вот так, ноги – вокруг троса. Тормозишь подошвами. Тут невысоко…

– И куда… – неуверенно проговорил Артемий.

– Провод идет к столбу по ту сторону от колючки, – нетерпеливо сказал Данила. – Руками не размахивай – может, соседние провода под током. Давай первым – ты легче…

Упоминание о весе совсем не понравилось Артемию. Он старался не думать о прочности раствора, удерживающего крюк. Просто вдел руки в петлю и собрался с духом.

Снизу послышались приближающиеся крики, лай собак. Вспыхнули пятнышки фонариков, замельтешили тонкие лучи…

– Вперед! – сдавленно гаркнул Данила.

Артемий поджал ноги – и с замершим сердцем ухнул в черную бездну. Провод натянулся, провис, но выдержал. Помогая себе ногами, Артемий заскользил под уклон. Не так уж страшно, если не считать…

– О, черт!

Из мрака вынырнул обещанный столб – и с размаху приложил плашмя по всему телу. Так во всяком случае показалось. Столб бетонный, квадратного сечения, и встреться он ребром – дело закончилось бы плохо.

Шипя от боли, обхватив столб руками и ногами, Артемий сполз к земле. Роба разорвана, все тело саднило. Но времени на причитания не было: со стороны лагеря донеслись выстрелы. К слабому свету фонариков добавился вспыхнувший на сторожевой вышке прожектор, и показалось, будто настал день. Артемий шарахнулся в кусты.

Он еще видел, как осветилась одинокая фигурка на вершине трубы. А потом прожектор принялся жадно обшаривать пространство за границами периметра. Артемий бросился прочь, спотыкаясь, падая, снова вскакивая, моля невидимые тени предков – своих и всех подряд – только о том, чтобы по следу не пустили собак.

Всякое везенье имеет пределы.

Главное – добраться до какой-нибудь дороги.

Это вначале казалось: все спасение – там, за колючей проволокой. Стоит только выбраться за охраняемый периметр – и все встанет на свои места.

Как бы не так. Свобода принесла с собой неуверенность и страх. Артемий бежал вперед, а по пятам ползли тихие, назойливые голоса. Они лезли под темя, сверлили мозг разъедающим шепотом: «Вернись, вернись!» Были моменты, когда казалось: да, там, в массовке, спокойнее. Конечно, тоже не сахар, но там за тебя думают, решают, там тебя кормят, а теперь еще собираются защитить от ночных кошмаров. Ведь ты только-только стал частью чего-то большего чем рыхлое людское общество. То, что слило воедино массовку, не просто коллектив, не просто группка по интересам, это нечто непостижимое, более высокое…

Артемий кричал, чтобы звук собственного голоса заглушил миражи голосов внутри. На некоторое время голоса смолкали – будто бы удивленные внешними звуками. Но потом возвращались с новой настойчивостью.

Казалось, выдержать это невозможно. Когда Артемий обессилено падал на влажную от росы землю, чтобы немного перевести дух, он хватал в кулак обереги и принимался лихорадочно читать все известные заговоры.

Помогало. Покуда он не замолкал, чтобы восстановить дыхание. И все начиналось сначала.

Только к рассвету, когда притупились ощущения, а усталость, казалось, вот-вот срубит с ног, стало полегче. Сознание несколько прояснилось. Все-таки, ночь – это не для человека. Утро вечера мудренее, и все такое… Главное – найти дорогу. А потом объяснить – откуда он такой взялся, в оборванной одежде киношного каторжника, в грязи и ссадинах. Но это уже дело второе…

С рассветом пришел туман. Идти приходилось с вытянутыми руками, чтобы не наткнуться на какую-нибудь корягу. Артемий уже не полагался на уставшее зрение. Боялся только сбиться с пути. Это было, по меньшей мере, наивно: и без того никакого пути он не знал. Но все же…

Впереди между размытыми силуэтами деревьев показался просвет. Конечно, это могли быть просто фокусы тумана. Не исключено, что за ночь путь увел его в такие дебри, что за неделю не выберешься.

Но думать хотелось о лучшем. Артемий двигался вперед, к свободному пространству…

Вдруг сердце пропустило такт: между деревьями, в тумане показался знакомый силуэт.

Труба.

Сознание наполнилось мистическим ужасом, ощущением неотвратимости, обреченности. Взгляд остекленел, из горла вылетел тихий вскрик.

Неужели он зря плутал всю ночь – все для того, чтобы сделать крюк и вернуться назад?!

Но громче прочих кричал в голове вопрос: почему дымит труба крематория?

Почему дымит?!

Он медленно, словно на автопилоте, шел вперед. Надо было остановиться, отдышаться, привести в порядок мысли. Но нет сил даже на такое простое умозаключение.

Дымящая труба манила страшным черным дымом…

Еще несколько шагов – и из тумана выплыла закопченная бочка с черной железной трубой – в таких плавят гудрон. Человек в грязном оранжевом комбинезоне и вязаной шапочке с изумлением пялился на пришельца из вязкого утреннего тумана.

Шла самая обыкновенная жизнь. Никто никого не резал и не сжигал.

Здесь просто ремонтировали дорогу.