Текст книги "В поисках своей планеты"

У Фируза было такое ощущение, что какие-то мужчины продолжали приходить к ним, но теперь, когда он вырос, они старались делать это в такое время, когда его не было дома. Но соседи все видели, шептались между собой и качали головой, говоря что-то вслед Марзии и ее матери. Хотя открыто никто это Фирузу в упрек не ставил, со временем у него появилась слава юноши, мать и сестра которого были гулящими, так же, как и у его друга Санана, хотя сестры последнего были куда распущеннее и известнее своими нравами, чем Марзия.

Новые «друзья»

Сейхун продолжал часто бывать вместе с Фирузом и Сананом, хотя оба они нередко издевались над ним. В отместку он нередко повторял за их спиной, что те забывают о своих гулящих матерях и сестрах, когда смеются над другими.

Уверенным и спокойным Сейхун чувствовал себя только с Абидом, который был неразговорчив и никакой агрессии по отношению к нему не проявлял. Когда Абид все чаще стал появляться на улице, это очень обрадовало Сейхуна. Он радовался тому, что может находиться вместе с Абидом, а больше всего ему нравилось учить этого неопытного сверстника жизненным удовольствиям: курить и знать при этом какие сигареты лучше выбирать, пить водку и следить за девочками. Именно следить, потому что на большее Сейхун и не был способен.

Неожиданное появление Абида в их среде вначале удивило многих, а потом все стали постепенно привыкать к присутствию этого странного парня. Абид поначалу чувствовал себя здесь очень неуютно, все, что он видел вокруг, казалось ему чуждым, даже чудовищным. Но когда он находился среди этих юных бездельников, его и в самом деле меньше мучили страхи, тяжелые воспоминания, и он в какой-то мере забывался. Такое бессмысленное времяпрепровождение способствовало тому, что мучительные мысли хоть на какое-то время оставляли его. Эта безалаберная жизнь, которую вели его новые «друзья», стала постепенно чем-то нравиться Абиду. Хотя эти ребята не имели никакой цели в жизни; главное, найти какое-нибудь наслаждение и просто так проводить время. Как заканчивались занятия в школе, так они все собирались в чайхане: пить чай, курить, да болтать, а если денег хватало, то шли в столовую, чтобы выпить водки. Все их разговоры были примитивными, неинтересными и скучными для Абида. Нередко он принимал решение, больше не присоединяться к ним. Но оставаться одному значило для него теперь только одно: подвергаться немыслимым страданиям. С книгами он теперь не мог больше дружить, готовиться к урокам у него уже почти не получалось или же это удавалось ему за счет невероятных усилий. Берясь за книгу, он все время вспоминал тяжелые сцены из собственной жизни, унижения, неприятные мысли и страхи, сомнения в собственном человеческом достоинстве не оставляли его. Если он готовился к уроку, то это занимало у него намного больше времени, чем прежде, и все это время он продолжал бороться с самим собой. Ему казалось, будто какая-та часть его мозга закрыта, и туда он не может приблизиться, боясь чего-то, отчего умственная работа стала теперь для него тяжелой и неприятной. Поэтому он старался как можно быстрее завершить ее и занять себя чем-нибудь другим. Все чаще прибегая к получению простых наслаждений – курить, пить или есть что-нибудь вкусненькое, он заменял этим удовольствие, которое раньше давали ему чтение книг, размышления и созерцание мира. И что-то продолжало гнать его в сомнительную компанию и к сомнительным же занятиям.

Новая среда все больше затягивала Абида в себя. У него было иногда такое ощущение, будто его засасывает в болото. Но тут же наступало нечто, которое согревало и утешало его; главное, Абид чувствовал себя здесь защищенным от всех страхов и внутренней борьбы. Находясь в этой среде, он расслаблялся до предела от ее тепла, чувства комфорта и удобства. Вещи, которые ранее он считал неприемлемыми, казались ему теперь вполне обычными и терпимыми. И главное, ему казалось, что ничего в этой жизни и не нужно делать. Можно жить вот так, как эти ребята, находить легкое наслаждение и довольствоваться этим. Такое времяпрепровождение убирало все страхи и переживания, а это было очень важно для Абида. Кроме того, ему все время казалось, что они ведь все равно заняты чем-то полезным. Он слышал каждый раз много таких вещей, которые ему прежде вовсе не были знакомы. Взгляд этих ребят на жизнь был иной, многое в ней они понимали по-другому, чем он. Каждый из них рассказывал не только то, что удалось пережить ему самому в жизни, но и то, что было услышано или узнано через других, особенно более старших; а если тот имел еще вес и имя в округе, то упомянуть о собственном знакомстве с ним считалось большой честью. Опыт других, их дела, были частой темой разговоров здесь за столом. Были ли они Абиду интересны? Нет, ему, скорее всего, было скучно, но он старался убедить себя в том, что слышимое им имеет тоже ценность, и ему нужно научиться принимать это.

Каждый раз, когда Абид, вновь бросив книги и отказавшись готовиться к завтрашним урокам, шел в чайхану, в которой он встречался с этими ребятами, сомнения овладевали им: а правильно ли он поступает? Может, нужно было отказаться от такого общения и предаться вновь книгам и размышлениям, пытаясь восстановить славу лучшего ученика школы со дня ее основания? Останавливаясь перед выходом из дома, Абид раздумывал, как ему теперь поступить. Но каждый раз при мысли о том, что его могут вновь атаковать здесь страхи и тяжелые мысли, он решался в пользу того, чтобы уйти из дома.

Эти ребята, особенно Санан и Фируз пытались иногда подшутить над Абидом, над этим «маминым сынком», как они считали, но каждый раз Сейхун, который почти всегда присутствовал на их посиделках, несмотря на свою слабость, мешал этому. Сам Сейхун, однако, говорил мало, может, из-за того, что не мог хорошо говорить: он заикался, голос его часто утончался до предела, что давало лишний повод другим посмеяться над ним. Когда смеялись над Сейхуном, это доставляло боль Абиду, только защитить своего соседа, как тот его, он не мог. Защищать себя, даже так, как он защищал Абида, Сейхун тоже не мог, и, краснея, он только молчал и ждал, когда же другие прекратят подшучивать над ним. Через какое-то время, однако, тема менялась, и кто-то из ребят начинал рассказывать что-то очень важное, услышанное им от более старших. Такой разговор захватывал, все внимательно слушали рассказчика. А когда тот завершал свой рассказ, то на него со всех сторон сыпались вопросы.

С другой стороны, Абид все равно страдал, встречаясь с этими ребятами и проводя с ними большую часть своего времени, и, если он опоминался вдруг, то находил в такие минуты все, что он видел, слышал и делал здесь, неинтересным, скучным и бессмысленным. Им овладевало в такие минуты еще беспокойство о том, что из него выйдет, если продолжать эти посиделки? Постепенно его жизнь становилась все более бессмысленной: здесь просто, как любили говорить его новые «друзья», нужно было «убить время». И сидя среди них, Абид вспоминал о своих жизненных планах, о том, как много он собирался сделать. Но теперь он становился, как сам же и оценивал, «бездельником» – так обозначали в окружении ребят, с которыми он ныне редко разлучался. Что давали Абиду водка и курево? Выпив, он расслаблялся здесь еще больше, его страхи, заботы и переживания куда-то девались. Ему в это время казалось, что можно свою жизнь провести и так, не особенно трудясь. Абид в это время забывал так же о своих целях и переставал страдать по поводу того, что теперь он стремительно удалялся от них. А, увеличивая количество алкоголя, он по-настоящему пьянел и забывал самого себя. Знавшие Абида прежде люди, удивлялись немало, видя его курящим и распивающим водку среди ребят с дурной репутацией.

Здесь считалось, что до окончания школы курить молодому человеку не полагается, а если он начинал это делать, то его причисляли к «невоспитанным». Абида же теперь очень часто можно было встретить с сигаретой в зубах. Курить в присутствии старших родственников и учителей вообще считалось дурным тоном, Абид же обо всем этом не думал и курил всюду.

Иногда Абид предавался грустным размышлениям, пытался понять причину произошедшего с ним. В первую очередь он продолжал удивляться своему новому состоянию. Он прежде даже не подозревал, что может случиться так, что твоя жизнь будет состоять из одних переживаний и страданий. Все, с чем бы он ни сталкивался, вызывало у него боль. Любой недружелюбный взгляд, в котором он видел ненависть к себе, любое слово, которое казалось ему неприятным, глубоко ранили его. Он не знал теперь, как относиться к людям. Раньше ему казалось, что люди добрые и справедливые, теперь же он как бы убеждался в обратном: будто люди в действительности были только злыми. Абид старался не глядеть на людей, что удавалось ему не всегда. Косой, злой взгляд, наполненный ненавистью, агрессией и злобой, порой достигал и срубал его, словно острое лезвие топора срубает дерево. После такого Абид, чувствуя свое бессилие, опять хотел вернуться к прежним представлениям о людях, вновь угождать им и ожидать от них в ответ самое лучшее, самое хорошее, думать, что те обязаны делать ему добро, говорить о нем только приятное и относиться к нему сердечно и доброжелательно. Но не тут-то было. Будто зная о его желании угодить людям, те умышленно хотели делать ему только плохое, насмехаться над ним и унизить его. И он вновь отправлялся в чайхану, к своим новым «друзьям».

В поисках своей планеты

Однажды Санан привел в их компанию мужчину, лет тридцати пяти, и коротко сказал, что это Малик. С тех пор тот часто появлялся в той чайхане, где обычно собирались Абид и его новые «дружки». Малик сразу же показался Абиду интересным собеседником. А узнав его ближе, Абид вообще обрадовался, что среди них оказался такой человек. Малик был астрофизиком и работал в лаборатории научно-исследовательского института. После университета он поступил даже в аспирантуру в Ленинграде, откуда, как он сказал, его исключили. За что именно, он не хотел говорить.

Малик все еще надеялся сделать большое научное открытие, стать известным астрофизиком, чтобы его имя было у людей на устах, и чтобы соотечественники могли гордиться им. Как была устроена Вселенная, интересовало его больше всего, и он очень хотел заниматься ее изучением дальше. Малик считал, что нет смысла жить, если ты не хочешь или не стараешься понять, как устроен мир, в котором ты живешь. Он искренне удивлялся людям, которые не задумывались об этом. Он пытался объяснять всем, как это прекрасно, когда ты узнаешь о том, как рождается звезда, у которой есть своя жизнь, как движутся планеты и другие космические тела, которые влияют и на нашу планету. Но все равно, это мало кого интересовало. Людям казалось, что их собственные заботы, заботы их родных куда важнее жизни звезд. Малик не хотел с этим соглашаться.

Он всегда старался держаться особняком, как подобало ученому-астрофизику, не хотел обращать внимание на бытовые мелочи и на казавшиеся ему бессмысленными хлопоты и заботы простых людей. Но это ему не очень удавалось: мелочи, житейские проблемы вторгались в его жизнь, мешали ему, мучили, не давали заниматься своим делом, то есть исследовать звезды. Поэтому Малик, недовольный самим собой и собственной жизнью, часто обрушивался на свое окружение, на людей, которые, по его мнению, мало что смыслили и жили очень скучной, даже ужасной жизнью. Был уверен, что всегда виноваты другие, которые вновь и вновь вторгались в его жизнь и мешали ему стать ученым. Малик нередко рвал отношения с людьми или специально портил их, каждый раз радуясь тому, что избавился от еще одного докучного человека. А это были его родственники, товарищи из школы и университета, бывшие и нынешние соседи и многие, многие другие. Одним словом, он верил, что люди ему мешают, и с ними нужно перестать общаться, и будто ему было совершенно все равно, что они потом о нем думать будут. С другой стороны, избавившись от одних людей, он натыкался на других.

Малику было особенно трудно идти против того, что говорили ему отец и мать. А говорили они ему всегда одно и то же: смотри, как другие живут, смотри, как другие хорошо живут, богато живут, и бери с них пример. Родители всегда были против того, чтобы он занимался какими-то непонятными, ненужными делами, такими как исследование звезд. Малику было трудно с родителями еще из-за того, что он не мог снять покров святости со всего, что было связано с ними. Ему казалось, что его родители необыкновенные, что они совершенно не такие, как остальные люди, и все, что они говорят и требуют от него, тоже нечто такое, что невозможно оспорить, поскольку умом это невозможно постичь. С другой стороны, Малик видел явные проблемы в их отношении к жизни и людям и все же пытался временами идти против их воли, не слушаться их и жить так, как ему хотелось. Но его протесты ни к чему не приводили. Он мог кричать, скандалить, даже грозил, что наложит на себя руки. Только все это не помогало.

Родители Малика очень переживали, что он, дожив до тридцати пяти лет, ничего не добился в жизни, так как считали никчемной его работу в Институте космических исследований, за которую он получал мизерную зарплату.

– Надо, чтобы человек ежедневно что-то зарабатывал. Как можно жить на одну зарплату? – недоумевала мать. – Вот Акиф, наш сосед, охранником на фабрике работает и каждый день домой хоть что-нибудь да приносит: то болты, то винты какие-то с фабрики, то прямо там их продаст, а деньги в дом. А этот только на одну зарплату живет, как русские…

Малик не знал, что ответить матери. Иногда он просто огрызался, иногда старался убедить ее в том, что космос – это его призвание, и ничего, кроме исследования космоса, он делать не может и не желает. К тому же ведь не все могут жить на взятки и украденное с работы, кто-то должен и науку двигать. Рассказывая ей это, Малик рассчитывал на то, что мать его поймет, что не нужно сравнивать Малика с другими, она должна гордиться тем, что у нее такой талантливый сын.

Простая женщина, она понимала не все, что рассказывал ей сын, и, послушав его возмущенную речь, опять начинала талдычить ему то про соседа Акифа, то про других мужчин, которые хорошо зарабатывали и «жили как ханы». Малик же злился, когда мать вновь возвращалась к этой теме. И еще – при каждом разговоре она непременно напоминала ему про женитьбу: мол, все его сверстники, друзья-товарищи женаты, а он непонятно, чего ждет. Первым делом Малик должен был, по ее мнению, жениться. Малик пытался успокоить мать, говорил, что время для этого еще не пришло, и он прежде должен защитить диссертацию, а жениться успеет. Но если мать продолжала выражать свое недовольство его холостяцкой жизнью, то Малику в конце все равно приходилось обещать ей, что он скоро женится и сам найдет себе девушку. На самом деле, Малик пока даже не думал жениться, но не хотел спорить с матерью, считая, что не имеет права огорчать ее. А так он просто не знал, как вести себя с ней. Сопротивляться, продолжать говорить ей, что не женится, пока не защитит диссертацию, которой пока и в помине не было? Это тоже было непросто.

Малику было трудно еще из-за того, что ему не с кого было брать пример: вокруг не было ни одного человека, который шел бы по жизни своим собственным путем, делал бы то, что хотел. Все жили и поступали так, как считало правильным их окружение. Тем не менее сдаваться Малик не собирался. Он верил, что можно построить собственную жизнь и жить не по воле других, а так, как тебе хотелось бы самому. Это было его основным стремлением. Он надеялся, что родители наконец-то поймут, что он не такой, как все, и ему необходимо добиться признания в науке. Но родители этого не понимали, они не понимали того языка, на котором говорил с ними Малик. Малик злился, в очередной раз думал о том, чтобы уехать из Баку, устроиться в каком-нибудь российском городе и заниматься наукой там. В такие минуты он особенно жалел о том, что в свое время вылетел из аспирантуры по своей собственной вине. Но что ж, поступить в аспирантуру и нынче для него не поздно. Но убедить родителей в том, что ему нужно, бросив все, еще раз поступить в аспирантуру в Москве или Ленинграде, теперь было почти невозможно.

Малику хотелось, чтобы они сами отпустили его, перестали печься о нем, о его будущем, предоставив его самому себе. Но не тут-то было. Чем больше Малик надеялся, что родители поймут его, тем больше росла между ними стена непонимания. То, что Малик хотел решить легко, без конфликта, родители воспринимали более драматично, даже впадали в панику и больше всего концентрировались именно на том, о чем Малик предпочел бы молчать. Малик соглашался с ними, считая, что они правы – ведь они старше и у них больше жизненного опыта. Но временами он думал, что его родители все-таки не понимают многое из того, что он пытался им объяснить. В такие минуты он выходил из себя, готов был и с ними порвать отношения, снять квартиру в городе, чтобы жить отдельно. При этом он начинал обвинять родителей во всех своих бедах: мол, если бы не они, то он давно жил бы так, как ему хотелось, и стал бы тем человеком, каким мечтал стать.

Но и это состояние у него тоже быстро проходило. Малик опять думал о том, что его родители все равно опытнее и мудрее него, хотя у него больше научных знаний. Что родители знают нечто и владеют чем-то таким, чего ему не понять. Именно это парализовывало Малика, и ему казалось, что о многих вещах спорить с родителями не только бесполезно, но и глупо.

Все же ему удавалось иногда вырваться из суеты и побыть наедине с собственными мыслями. Он хотел всегда оставаться таким, верил, что наконец-то достиг состояния, к которому стремился, и это никогда не пройдет. Но обычно что-то снова мешало ему, и Малик опять становился таким, как все, и воспринимался окружающими тоже более естественно. Жить и делать все так, как другие – вот что от него требовалось. А ему хотелось другой жизни. Он хотел жить для себя, иметь возможность мыслить, думать о своих предстоящих открытиях, жить свободно и творчески, как настоящий ученый.

Малик считал себя счастливейшим человеком на земле, когда все-таки мог на какое-то время уединиться. Он опять начинал мечтать о великой славе, чтобы его имя звучало у всех на устах. По дороге на работу Малик представлял себе, что в этот день будет работать в лаборатории так, как хочет: ни на что не отвлекаясь, полностью отдаваясь тому, что задумал. Продолжать поиски той планеты, которая должна, по его расчетам, находиться где-то между Юпитером и Сатурном. Но как только он концентрировался на своей работе и направлял на нее все мысли, как его обязательно кто-нибудь отвлекал. Малик не мог сказать людям, что они ему мешают и что для него сейчас очень важно уединиться. Вместо этого он делал вид, будто он, наоборот, был рад этому человеку, оторвавшему его от дела. Короче, Малик в таких случаях говорил и делал совершенно не то, что испытывал на самом деле, как будто интересы другого человека, его присутствие были для него важнее, чем работа. А человек, наивно поверив, что он своим присутствием осчастливливает Малика, мог торчать рядом с ним бесконечно, пока у того не пропадало желание заниматься намеченным делом. Нет, отказать кому-либо Малик не мог. Он на все соглашался, говорил «да», очень часто не задумываясь, чисто механически, ведь главным для него было не обидеть никого и не отказать в помощи.

А еще Малик считал своим долгом выполнять обещанное. Он бросал любое свое дело и занимался тем, что обещал другим людям. Он был очень доволен собой, когда ему удавалось сделать это. Малику хотелось, чтобы о нем говорили, как о человеке слова. Не то что о его брате Садае, который был старше его на пару лет. За тем укрепилась слава несерьезного человека, который не выполнял своих обещаний. На самом деле, Садай так же, как и Малик, не мог никому отказать и всем говорил «да», о чем бы его ни просили. Но то ли круг знакомых у Садая был более обширным, из-за чего он просто многое не успевал сделать, то ли он уставал, но многих своих обещаний он на самом деле не выполнял.

Впрочем, Садай при этом всегда придерживался одного принципа: лишь бы всегда и во всем угодить людям, лишь бы им нравиться. Однажды в детстве, когда они с Маликом смотрели фильм, к ним подошел билетер и потребовал, чтобы они заплатили за билеты. За одного человека нужно было платить двадцать копеек в открытом кинотеатре, и сорок в самом кинотеатре, если фильм был односерийный, а за двухсерийный фильм нужно было платить сорок копеек и семьдесят копеек соответственно. Показывая двухсерийный индийский фильм на открытом воздухе, прокатчики придумали новое правило: за одну семью платить один рубль. Это было выгоднее для любой семьи, если хотя бы трое ее членов хотели посмотреть фильм, чем платить каждому по сорок копеек. И когда билетер подошел к ним, Садай задал ему такой вопрос:

– Нас всего двое – два брата. Сколько мы должны заплатить?

Не моргнув глазом, мужчина ответил:

– Это двухсерийный фильм да еще индийский. Каждый должен платить по семьдесят копеек.

Брат не выразил даже удивления, не стал спорить с билетером, что они хотя бы как семья могли заплатить всего один рубль. Садай просто потребовал у Малика, у которого были деньги, выданные им родителями, заплатить этому человеку один рубль сорок копеек. Малику ничего не оставалось, как молча отсчитать и отдать нечестному билетеру требуемые деньги, хотя в душе он понимал, что мужчина обманывал их, причем открыто. Стоило только возразить, и тот вынужден был бы согласиться на рубль, а то даже брать сорок копеек с каждого.

Садай любил пить и веселиться. Он быстро пьянел и начинал обниматься и целоваться со всеми, кто ему попадался под руку. И все это получалось порой чрезмерно шутовским. В отделении сберегательной кассы, в котором он работал, его считали чуть ли не дураком, и Малику казалось, что все хотели его там использовать. Садай всегда в несколько раз больше, чем полагалось, давал чаевые кассиршам, которые выдавали ему зарплату, он угощал всех водкой и закуской, если заходил с коллегами по работе в какую-нибудь забегаловку. Мать все время жаловалась, что Садай мало приносит домой денег и непонятно где все растрачивает. Даже женившись, брат особо не изменился. За безграничной внешней добротой и уважением к другим, которые Садай часто демонстрировал, скрывался страх перед людьми и жизнью. К тому же он катастрофически не был уверен в себе. Будто бы жалея других и стараясь помочь им, брат как бы страховал себя от людей, которые таким образом не должны были больше представлять для него опасности. С другой стороны, он жаждал одобрения окружающих и словно бы покупал его, хоть и на время.

Отец Малика, знаменитый на всю округу скорняк, шивший шапки, тоже был мирным, тихим человеком. Никогда не спорил с клиентами и брал всегда то, что ему давали. Некоторые шили у него шапку взаймы, одни при этом очень долго не отдавали деньги, а другие и вовсе не платили. Мать ругала отца за его чрезмерную уступчивость и робость. Она считала, что люди пользовались его мягкотелостью и не хотели с ним считаться. На людях отец был веселым и разговорчивым, но не мог никому дать отпор, даже если кто-то замышлял против него что-то дурное. Бывало, что отца при Малике оскорбляли, а он в ответ только молчал и не пытался как-то поставить обидчиков на место.

Все это очень огорчало Малика, и эту черту отца он не любил. Еще он не любил в нем то, что, даже поссорившись с кем-то, через какое-то время он снова приводил этого человека домой, как ни в чем не бывало. Нет, с таким подходом к жизни Малик не был согласен. Он считал, что злому человеку нужно давать отпор, чтобы тот в следующий раз не вел себя так. А отец об этом даже слышать не хотел. Всегда, что бы другие ни делали, что бы они ни говорили, нужно стараться жить с ними в мире и согласии. Вот это было единственным правилом отца по отношению к людям. Малик однажды пережил и с отцом что-то подобное тому, что случилось у них с братом на киносеансе. Увидев кроссовки у уличного торговца за сорок рублей, Малик попросил отца купить их. Потом он померил их дома еще раз, походил в них по двору, и они ему разонравились. Через пару дней они подошли с отцом к тому торговцу, у которого был приобретен товар. Тот ничего не сказал и взял обувь обратно. Малик увидел там же белую рубашку и захотел ее. Торговец запросил за нее двадцать рублей. Малик взял рубашку, а торговец даже не пошевелился и ничего не сказал про остаток денег за кроссовки. А ведь после вычета стоимости рубашки он должен был вернуть отцу еще двадцать рублей. Конечно, торговец мог бы предъявить им претензии – мол, кроссовки, хоть и мало, но все же были теперь ношеные. За то, что Малик пару раз походил в них по двору он мог оставить себе пять рублей, пусть даже десять, но отнюдь не половину стоимости кроссовок. Но отец промолчал, не смог сказать уличному торговцу ни слова и довольствовался одной рубашкой.

Так Малик вырос человеком, который не умел требовать свое, часто уступал в споре, позволял другим обманывать себя и брать над собой верх, но потом, когда все уже было позади, его ужасно злило это. Чтобы впредь не допустить обмана, Малик старался теперь действовать осторожно, с оглядкой, хотя, возможно, иногда слишком усердствовал в этом. Он стремился к тому, чтобы контролировать вокруг все, и таким образом обезопасить свою жизнь. Хоть он и казался со стороны человеком интересным, его близкое окружение, особенно сослуживцы, Малика недолюбливало. Его считали человеком скандальным, неповоротливым, подозрительным и слишком сосредоточенным на себе. Да еще вечно боящимся чего-то. Малик делал вид, будто он не придает особого значения тому, что думают о нем другие – эти скучные и, по его мнению, малограмотные люди. На самом деле Малика раздражало отношение к нему коллег, как бы он ни старался убедить себя в том, что он не должен снисходить до таких мелочей. Но Малика выводило из себя любое замечание в его адрес, и он считал нужным самому делать замечание человеку, позволившему себе подобную бестактность. Это опять же мало кому нравилось. Чуть что Малик начинал тут же скандалить с кем-либо – с бухгалтером, охранником, уборщицей или просто с работавшими с ним плечом к плечу коллегами, а иногда даже с самим заведующим лабораторией. Обнаружив какую-нибудь мелочь, крупицу негативного отношения к себе, Малик не мог этого вынести и обязательно затевал выяснение отношений. А через несколько минут разговора он выходил из себя и начинал угрожать своему оппоненту то физической расправой, то следственными органами, где якобы работали какие-то его родственники.

Однажды он, сильно поругавшись с заведующим лабораторией, которого все подозревали в том, что он, будучи женатым, держит одну из сотрудниц в любовницах, обещал тому, что с помощью знакомых журналистов опубликует статью в газете об этих «незаконных отношениях». Заведующий после этого хоть и опасался Малика, но исподволь всячески оказывал на него давление или же мешал ему проводить исследовательские работы. К примеру, когда Малик, проболев несколько недель, вновь вернулся на работу, заведующий велел ему починить сломанную лабораторную печь. Малик, совершенно не разбираясь в устройстве этой печи, возился с ней пару месяцев, пока наконец не бросил ее, так и не починив.

Малику по-прежнему было трудно сосредоточиться на чем-либо и заниматься каким-то конкретным делом. Заведующий продолжал обещать Малику, что поможет ему подтвердить выбранную тему диссертации – есть ли еще одна планета между Юпитером и Сатурном – но и здесь ничего не продвигалось. Другие научные работники быстро и легко подтверждали свои темы, также быстро защищали диссертации и получали научную степень. Были среди коллег и те, которые все время предлагали какие-то новшества, вносили рационализаторские предложения, демонстрировали собственные изобретения. Правда, никто из них новую планету не открыл, даже и не стремился к этому, но кое-какие открытия они все равно делали. Но разве они умнее и талантливее Малика? Малик отнюдь так не считал, скорее все было наоборот, хотя он порой завидовал тем, кто, несмотря ни на что, все-таки мог продвигаться, делая карьеру в науке. Но те не ставили себе грандиозных задач, и их достижения были мелочью по сравнению с тем, чего хотел достичь Малик. Ему было бы очень-очень мало всего того, чем гордились его коллеги. Но Малик не мог достичь большого, а малое, которое было бы ему под силу, он не удостаивал вниманием.

Вся советская наука переживала в те годы острейший кризис. Правительство не могло решить проблему нового поколения ученых и обеспечивать их необходимой работой и местами для проведения исследований. Да и сами научные сотрудники часто жаловались на то, что в их отрасли работу одного выполняли пять-шесть человек, поэтому зарплату, положенную одному, делили на пять-шесть частей. Это вызывало недовольство. Жизнь дорожала, а мизерные зарплаты оставались прежними. В верхах официальной науки все меньше проявляли интерес к изобретениям и рациональным предложениям молодых ученых. Тотальное взяточничество проникло также в структуры Академии наук, все теперь решали связи. Все были заняты устройством родственников или знакомых на престижные места в научных учреждениях. Делать имя в науке становилось все труднее и труднее. Многие талантливые ученые не выдерживали и спивались, продолжая работать или делая вид, что работают, в своих научных центрах.

Вот в такое время Малик и мечтал открыть новую планету, которая непременно должна была быть названа его именем. Никому об этом он не рассказывал, опасаясь, что невежественные люди высмеют его, да к тому же говорить об этом было преждевременно. С другой стороны, он считал, что это все козни завлаба, это тот препятствовал ему с диссертацией, а то бы он давно уже защитил ее и прославился бы на весь мир.

На самом деле он очень мало занимался тем, чем хотел бы – то есть, исследованиями. Вместо этого проводил теперь время в чайхане с ребятами из круга Санана. На работе ему было скучно, поскольку заниматься тем, чем и как он хотел, Малик не мог. Оторвавшись от начатого им дела, Малик скучал и использовал любую возможность, чтобы ускользнуть с работы. Многие его коллеги даже радовались, если скандалист Малик долго отсутствовал на рабочем месте и сидел где-нибудь в чайхане. А Малику больше не хотелось возвращаться из чайханы на работу. Только к концу рабочего дня он заставлял себя все-таки еще раз показаться там, опасаясь, что его долгое отсутствие может стать новой темой для конфликта. Но до этого дело не доходило – заведующий никогда не спрашивал его о том, где и как он проводит свое время. Будучи человеком боязливым, он даже радовался, если Малик не попадался ему на глаза. Ни как работник, ни как человек Малик не был ему интересен, к тому же он давно поставил на нем крест, как на ученом, и ничего путного от него не ждал. Для него Малик был бездельником, человеком ленивым и бесталанным. Такие как он, по мнению заведующего, были случайными людьми в его лаборатории и только мешали другим. Что до самого завлаба, то он сам был далеким от науки человеком. Наука, как и научные открытия его сотрудников, интересовали его не больше, чем дворовую собаку вождение автомобиля. Имея связи в верхах официальной науки и в правительстве, этот человек заботился только о том, как и куда устроить своего сына или дочь, или как извлечь как можно больше выгоды из новых перестановок в правительстве, что подарить в следующий раз женам министров и их заместителей, на приемы которых он всячески пытался попасть. После скандала с Маликом, когда тот пригрозил оглаской его любовной связи с одной из сотрудниц, завлаб желал только одного: чтобы Малик поскорее перешел куда-нибудь на другую работу. Малик же, как назло, продолжал работать в его лаборатории и, по всей видимости, никуда не собирался.