Текст книги "В поисках своей планеты"

Абид в ответ ей сказал, что на счет мусульманской страны она не совсем права. Если Азербайджан – мусульманская страна, то только исторически. А сегодня всего этого больше нет. Женщины свободны, могут выйти замуж за мужчин, которых они любят.

– Да, по сравнению с тем, как это было раньше, сегодня ислама, как такового у нас нет, я согласна. Женщины больше не ходят с покрытой головой, они более свободны, чем прежде. Все это благодаря советской власти. Но есть очень много вещей, которые все еще не изменились. Стоит девушке или молодой женщине вести себя более раскованно, то тут же начинают распространять о ней слухи.

– Это связано, по-твоему, с мусульманством? – спросил Абид недоверчиво.

– Конечно, а как еще? – ответила ему живо и убедительно Сима.

– По-моему такое есть во всех странах – где-то больше, где-то меньше.

– Но на Западе, ничего подобного нет, там никто не распространяет подобные слухи. И в России такого нет.

– Мне тоже кажется, что на Западе этого на самом деле нет – хотя кто знает… А в России, особенно в провинциях, такое тоже есть.

– На что мне нужны российские провинции? Мне нужны города: я знаю, что в Москве, Ленинграде такого нет. Там как хочешь живи, с кем хочешь общайся, никто тебя не о чем спрашивать не будет. Эх, почему же я не родилась в Москве или на Западе? Я хочу свободы, свободы, понимаешь, Абид! Такая жизнь, как здесь, надоедает мне.

После этого Сима начала плакать, положив голову на стол. Абид не знал, как утешить ее.

– Сима, Сима, не плачь. Пожалуйста, не плачь, – пытался он как-то неуклюже утешить двоюродную сестру.

– Нет, Абид, ты себе не представляешь, как тяжело быть женщиной, особенно в такой стране, как наша, – подняв голову, она начала вытирать слезы. – А что ж мне делать, если я родилась женщиной и не на Западе, и не в Москве? Я не хочу быть зависимой от других.

– Сима, ведь ты сама знаешь, как женщины свободно живут в центре Баку, твой институт тоже там. Поступишь в институт, можешь там жить. Ты же не будешь ездить пятьдесят километров после занятий, чтобы ночевать дома.

– А где я там буду жить, в общежитии?

– Можно снимать там недорогую комнату. Родители будут давать тебе деньги на это.

– Но вначале мне надо поступить в институт.

– Ты поступишь, Сима, обязательно поступишь – я не сомневаюсь в этом.

– Спасибо, Абид, тебе за поддержку. Со стороны посмотришь, даже не подумаешь, что такой как ты может так понять и поддержать человека. Ты ведь вообще сам редко что-нибудь говоришь, если тебя не спросят. Но ты совсем другой, оказывается, я сейчас это поняла.

После того как она начала заниматься у его учительницы, Сима стала все больше и больше рассказывать о ней Абиду. А однажды сказала, будто у той тоже большой интерес к Абиду.

– Абид, мне кажется, что ты ей тоже нравишься, – хитро улыбнулась она. – Не знаю, что она в тебе видит. Хотя ты очень интересен, но это видно только тогда, когда начинаешь общаться с тобой близко.

Сима тут задумалась, потом продолжила:

– Они – хоть твоя учительница, хоть Захра – знают тебя из школы и могли узнать тебя там лучше. Поэтому обе влюбились в тебя.

Сказав это, Сима сильно расхохоталась.

– Теперь боюсь, что и я в тебя влюблюсь, – тут у нее навернулись аж слезы на глазах. – Ой, ой, не могу… Прости, пожалуйста, Абид, не думай, что я над тобой посмеяться хочу.

Абид ей не отвечал, но признания Симы в том, что он нравится учительнице и Захре, доставило ему огромное, неописуемое удовольствие. Абид представил себе тут же, как учительница признается ему в том, что она его любит. Каким счастливым моментом было бы это в его жизни! Что бы тогда делал Абид? Он поблагодарил бы ее за эту любовь, сказал бы ей, что она самая красивая женщина на свете и извинился бы за то, что он ее любовь принять не может. Учительница тогда заплакала бы, просила бы, чтобы Абид ответил ей взаимной любовью. Абид принес бы ей еще больше извинений, может и сам заплакал бы, но объяснил бы, что он не только ее, но никого в этом мире любить не может. А если она просила бы объяснить причину того, тогда Абид просто сказал бы ей, что он не может никого любить, потому что у него очень большой секрет, которым он поделиться ни с кем не в состоянии. Учительница в конце концов успокоилась бы, но Абида она все равно не должна была бы забывать никогда. А если где-нибудь встречались бы случайно, Абид видел бы опять в ее глазах ту самую безответную любовь, что она испытывала к нему. При мысли об этом у Абида прослезились глаза. От зоркого Симина взгляда это не ускользнуло.

– Абид, ты что, плачешь? Я задела тебя? Ой, если бы я знала, что могу тебя задеть, то никогда не стала бы рассказывать тебе все это. Да, черт с ними, любят они тебя или нет – все равно. Пусть это будет их заботой. Я больше говорить об этом с тобой не буду. Я обещаю тебе это.

Симе было трудно сдержать свое обещание. И на следующий же день она вновь заговорила об учительнице и о том, в каком восторге та от Абида: от его знаний, интеллигентности и чуткости. В этот раз Сима была все же внимательнее; как только она замечала, что глаза Абида опять начинают слезиться, тут же меняла тему и начинала снова жаловаться на трудность поступления в институт.

– Раньше, говорят, очень легко это было, людей не хватало. А теперь что? Все хотят учиться. Не знаю, что люди нашли в этом. Ах, боже мой, как все это скучно, вот так днями готовиться к экзаменам! Я бы здесь с ума сошла, если бы не ты, Абид! Как хорошо, что ты есть, и как это замечательно, что ты можешь так много времени вместе со мной проводить.

Несмотря на все эти жалобы, Сима теперь полюбила историю. Она с большим интересом слушала то, что рассказывал ей Абид об исторических событиях, произошедших в былые времена в России. Особенно ей были интересны царские особы, их жизнь, описание европеизации культурной жизни в России, ее архитектуры, искусства и музыки. Всякие восстания, революционные движения и борьба за свободу народа интересовали ее меньше, и она слушала подобные истории скучающее, как бы не для себя, а чтобы не обидеть двоюродного брата. Но он все еще надеялся заинтересовать ими Симу. Когда дошли до народников, Абид с особым восторгом начал рассказывать о молодых людях, «идущих в народ», чтобы просветить его. Для Абида это было героическим поступком, смелостью и самоотверженностью, в этом было также много романтичного. То, что потом часть народников выбрала путь террора, вновь ужаснуло Симу. Сколько Абид ни пытался оправдать их, когда они других средств не находили, чтобы бороться против зла, господства знатных и богатых, к коим принадлежала также часть из них по происхождению, это не нашло отклика в ее душе. Сам Абид восхищался ими, особенно теми, кто убил царя Александра Второго, и Верой Засулич, стрелявшей в шефа жандармерии Москвы.

Симу больше затронуло то, как старший брат Ленина Александр оказался среди тех, кто готовил покушение на следующего царя, но был разоблачен и повешен. На этом месте Сима даже заплакала, настолько ей было жаль молодого самоотверженного человека, погибшего ради великой цели, но идущего ради ее достижения не совсем правильным путем. Советские историки описывали народовольческий террор в основном в положительном ключе, но считали это как метод борьбы за освобождение народа от гнета не совсем верным. Так якобы обозначил это сам Ленин, критиковавший террор: мы не пойдем по этому пути. А новый путь был марксизм. Абид с восхищением рассказывал о борьбе Ленина, когда он, будучи еще молодым, организовал «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». После этого «История СССР» была посвящена в основном дальнейшей борьбе Ленина, распространению марксизма в России, революционным движениям вплоть до Октябрьской революции. Сама Октябрьская революция была еще интересна, а после нее начиналась нечто очень скучное, в чем было еще, как казалось Абиду, много лжи. Только одна хвала партии большевиков, «выбравшей единственно правильный путь», хвала Ленину и его деяниям, воспевание марксизма-ленинизма. Никакого серьезного анализа, никакой, даже умеренной, критики. Абид очень глубоко чувствовал такую фальсификацию истории и ложь и отвергал это. После коллективизации и индустриализации под руководством Сталина учебник девятого класса по «Истории СССР» заканчивался. Теперь нужно было перейти к учебнику последнего – десятого класса. А это было не так просто и не только из-за того, что материал был Абиду не знаком, но еще из-за того, что он являлся продолжением той «неправдивой истории», как считал Абид. Но ему все равно нужно было браться за это. Учебник десятого класса начинался с «полной победой социализма в СССР», пятилетками и дальнейшим строительством социализма. Абид вначале решил изучить учебник сам. Ему было опять непросто: все время ему мешали посторонние мысли и все время хотелось отвлечься, поскольку концентрация внимания будто усиливала мучительные переживания и тяжелые воспоминания, от которых в таком состоянии некуда было деться.

Абид старался, хотя ему изучение чего-либо удавалось теперь куда труднее, он все же через несколько дней сумел начать занятия с Симой по материалам десятого класса. Вновь стало интересно, когда стали изучать Великую Отечественную войну. Для Симы было непросто запоминать все причины, планы войны, даты сражений и имена советских полководцев. Несмотря на все старания Абида делать занятия интересными, она иногда засыпала или невыносимо скучала, пока Абид что-то рассказывал ей. Абида это чуть ли не выводило из себя, и ему хотелось критиковать за это Симу. Но он все-таки сдерживался и старался дальше возбудить ее интерес к теме. Чтобы успеть охватить весь материал, они занимались теперь часто до полуночи. Абиду еще нужно было не только не давать Симе засыпать, но и все время взбадривать и убеждать ее, что экзамен по истории она обязательно сдаст.

Абид понимал, что расслабляться во время занятий вредно, но уходить от этого соблазна ему было трудно, тем более если Сима на этом настаивала. Занятия прерывали иногда танцы под ритмическую музыку или разговоры Симы о любовных историях, которые были не безынтересны и для него.

– Неужели ты сам никого не любишь, Абид? – спросила Сима однажды так, будто ее это очень сильно удивляло. – Допустим, Захра тебе не нравится – она не очень-то красивая, между прочим, но есть же полно других девочек. Правда ли, что до сих пор ни одна из них тебе не понравилась? Я что-то не могу в это поверить.

Абид вспомнил здесь Жале и то, какую рану нанесли ему ее любовные увлечения Самиром и Рамигом. Может, ему в самом деле нужно было тогда открыться Жале, как делают это другие мальчики, и такого тогда не произошло бы? Но только Абид опять не мог представить себе, что он должен был делать с ней дальше. Допустим, он нашел бы в себе силы признаться Жале в любви, а потом что? Должен был ходить и искать встречи с ней, чтобы целоваться в кустах? Нет, он вряд ли мог бы делать такое. А если один раз поцеловал бы ее, то она и он сам, и весь мир упали бы в его глазах. Может, он даже не смог бы после этого жить. А, может, нужно было бы сразу жениться на ней, сделав с ней предварительно помолвку и ждать до исполнения обоим восемнадцати лет, как намеривался несчастный Самир? Нет, такого представить себе он тоже не мог. Ведь у Абида было столько планов, он собирался ездить по миру, заниматься в библиотеках, исследовать в архивах, посещать музеи; когда же он должен был бы найти время для жены? Нет, он вообще не собирался жениться, ни на Жале, ни на какой-нибудь другой.

– Нет, я никогда никого не любил, – ответил Абид Симе.

– Никого, никого до сих пор? Абид, тебе ведь скоро семнадцать лет будет. И как такое может быть, что ты до сих пор не влюблялся? Никогда бы не поверила, если мне рассказал бы это кто-нибудь другой. Но тебе я, конечно, верю. Ты не способен на ложь. Абид, знаешь, ты необыкновенный. Хоть и странный немножко, но таких как ты нигде больше нет. Ой, какое счастье, что такой человек является моим близким родственником.

Абид вновь начал гордиться собой, услышав Симины слова. Ведь он в самом деле непростой, великий человек, какие рождаются один раз в сто, а может, в тысячу лет. И как это обидно, что он оказался в таком состоянии, что развивать свои способности, заниматься науками больше не может. Он не умер, и, похоже, жить будет еще долго, но состояние, в котором он теперь находится, ужасное, невыносимое; и, главное, объяснить он это никому не может. Безусловно, когда-нибудь станет ему легче, и он вновь будет тем самим Абидом, как прежде, и посвятит свою жизнь наукам. Ведь кто будет это делать, если не такой как он, имея блестящие способности для этого. А что делать ему теперь, когда он чувствует себя так плохо? Неужели жить ему и дальше, как сейчас: бродяжничать и общаться с людьми, далекими от всего этого?

Единственно, что его утешало теперь, было то, что нынче в новом кругу его знакомых находился и Малик. Тот все время рассказывал Абиду, что он все равно добьется многого в астрофизике. При этом Абид находил Малика часто озлобленным, одураченным и опечаленным. То, что человек в таком состоянии, может заниматься наукой и делать еще, как того хотел Малик, большие открытия, казалось Абиду маловероятным. С другой стороны, Абид считал, что тот был теперь единственным человеком, кто мог бы понять его. С ним, он, возможно, мог бы откровенничать, говорить о том, как он себя в последние месяцы чувствует. Но для того, чтобы начать с ним подобный разговор, Абиду нужно было убедиться заранее, что и Малик готов идти с ним на откровенность. Только, кажется, Малик был далек от этой мысли и вряд ли собирался рассказывать Абиду то, что творилось у него в душе. Чувствуя это, и Абид не шел с ним на откровенный разговор, хотя ему все больше и больше казалось, что у Малика есть тоже нечто такое, что мешает ему жить и заниматься тем, чем он хочет.

– Абид, я уже поверила в то, что ты никого до сих пор не любил, – Сима вновь оторвала двоюродного брата от мыслей. – Но это ненормально, понимаешь?! Тебе нужно обязательно кого-то полюбить. Как без этого можно жить, я не могу себе это представить. Потом ты так много книг читаешь, в них же в основном о любви и говорится.

– А ты сама кого-нибудь любишь, Сима? – вырвалось вдруг у Абида почти случайно.

Сима такого вопроса от Абида не ожидала, поэтому покраснела слегка, а потом ответила:

– Нет, я пока никого не полюбила. Но есть парни, которые любят меня.

Последнее она произнесла с откровенной гордостью. Ее ответ также стал шокирующим для Абида. Ведь у них считалось чуть ни грехом, если женская особа гордилась перед мужчиной своими поклонниками. Сима будто поняла его мысли, и сама попыталась исправить сказанное:

– Понимаешь, Абид, я никому такого не рассказала бы. Но просто мне показалось, что с тобой можно поговорить об этом.

Абид в свою очередь обрадовался такому доверию со стороны Симы.

– Да… да, конечно же, Сима, ты можешь мне рассказывать, все что захочешь. Я с удовольствием буду это слушать.

– Вот, знаешь, Абид, один из этих парней, который любит меня безумно, имеет очень красивую фигуру, большие мускулы и синие глаза. Он носит всегда черную кожаную куртку и джинсы, а когда я выхожу из школы, идет за мной.

– А что он от тебя хочет, Сима? – Абиду показалось, что он начал ревновать свою двоюродную сестру к этому наглецу, который должно быть превосходит его и в силе, и обаянии.

– Эх, чего он только не говорит мне… – вздохнула Сима, кажется, все еще не замечая смущения Абида. – В основном говорит, что любит меня и готов посылать своих сватов.

Тут Сима попыталась придать важность своей персоне:

– Он же понимает, что я не из легкомысленных девушек, которые встречаются с парнями просто так, и мне нужно в первую очередь, чтобы он ко мне своих сватов послал.

– А он уже посылал сватов? – спросил ее вдруг Абид, сам себе удивившись.

Сима стала задумчивой и грустно вздохнула:

– Нет, еще не посылал… А я сама пока не хочу… Мне еще учиться надо. Замуж можно и потом выйти.

Потом она продолжала перечислять другие достоинства того «синеглазого»: какой он смелый и сильный и как его боятся все мальчики в округе. Еще полно девочек, которые сами влюблены в него. И те девушки ей завидуют, что он ходит не за какой-то из них, а именно за ней. Тут Сима достала из своей сумки конверт и вытащила из него письмо и фотографию:

– Он часто пишет мне письма, очень забавные. На них я, конечно, не отвечаю, но он все равно пишет.

Она начала читать, сделав комичное выражение лица:

– «Сима, каждый раз, когда я тебя встречаю, поднимаюсь будто на седьмое небо, но как вижу твое кислое лицо и нежелание разговаривать со мной, падаю оттуда с грохотом вновь на грешную землю и получаю множество ушибов».

Тут она громко рассмеялась:

– Ха-ха-ха!.. Смешно, правда, Абид? Вот это место еще: «А вообще-то каждый раз, увидев тебя, я забываю потом снимать ботинки и сплю прямо в них». Ха-ха-ха… Ой-ой, мамочки, не могу. Вот он пишет письма…

После этого Сима демонстративно протянула фотографию Абиду:

– Хочешь посмотреть, как он выглядит?

На цветной фотографии был запечатлен во весь рост молодой человек лет двадцати, светловолосый и голубоглазый, спортивного телосложения; единственно, ростом он был невелик.

– Мне нравится парни высокого роста, – сказала Сима, глубоко вздохнув, и отобрала у него фотографию. – Ты тоже невысокий, между прочим.

Получив фотографию обратно, Сима достала из сумки другую и отдала ее опять на суд Абида.

У другого молодого человека первым делом бросалась в глаза его мужественность: с фотографии смотрел на Абида смуглый, высокий, худощавый и жилистый парень.

– Вот, каким должен быть мужчина – высоким и мужественным, – добавила Сима не без гордости.

Абид с чувством дискомфорта вернул ей фотографию: неужели женщинам, действительно, нравятся только такие мужчины?

Сима рассказала, как однажды оба этих молодых человека столкнулись, ожидая ее. Прямо при ней они начали разбирать отношения и довели дело до драки. Они хорошенько отколотили бы друг друга, если бы не другие ребята, подоспевшие через какое-то время. Но обоим досталось все равно. Сима рассказывала это так, будто ей доставляло удовольствие то, что парни дрались из-за нее. Казалось, ей было жаль, что так и не выяснилось тогда, кто из них был сильнее: помешали другие ребята.

Сима продолжала ходить заниматься с учительницей русского языка и с учителем английского. У учительницы Сима находила теперь и нечто, за что ее критиковала. Больше за то, что она жила очень просто, не выходила замуж, одевалась без вкуса и почти не красилась. Зато учителя английского она все так же продолжала хвалить. При этом оба они, по ее словам, были уверены в том, что она обязательно поступит в институт.

Абид ревновал ее и к тем двум ее ухажерам, и к учителю английского. Ему хотелось немного урезонить Симу, чтобы она вела себя более сдержанно и осмотрительно, особенно с мужчинами.

– Сима, ты не знаешь, какие парни подлые существа, – Абид решил однажды пойти с ней на откровенный разговор. – У них всегда только одно на уме: как бы добиться близости с девушкой. А вы думаете, что если парень к вам интерес проявляет, то обязательно влюблен и намерен жениться?

Абид рассказал тогда Симе много о подлостях парней, об их уловках и о том, на какие они идут ухищрения, чтобы овладеть девушкой, а потом бросают ее. Рассказанное показалось Симе ужасным, она охала и ахала, слушая откровения двоюродного брата.

– Знай, Сима, мужчина – это подлая тварь, хитрое животное, которое придумает все что угодно, лишь бы соблазнить женщину, использовать ее, а потом без всякой жалости оставить на произвол судьбы…

После этих слов Абида Сима, не выдержав больше, заплакала.

– Я-то всегда думала, что они искренние, добрые, на самом деле любят меня. А-а-а…

На поднятый ею шум пришла мать Абида:

– Что, доченька, что моя хорошая, что же ты так ревешь опять? Обидел тебя кто-нибудь?

– Нет, тетя, нет, никто меня не обидел, не беспокойся, – ответила ей Сима, вытирая слезы и пытаясь улыбнуться.

– Может, Абид сказал тебе что-то нехорошее? – не могла угомониться тетя.

– Разве Абид на такое способен? Ты плохо знаешь своего сына, тетенька. Твой Абид и курицу не обидит.

Тетя вроде успокоилась, дала Симе какие-то советы по поводу того, как вести себя правильно и не обращать внимания на многие пустяки.

Несколько дней спустя Сима стала рассказывать Абиду, что родители хотят выдать ее за какого-то мужчину, который лет на десять старше. Она боится, что долго не сможет противостоять уговорам родителей. Абида такое известие поразило. Полностью растерянный, он схватил Симу за руку и стал трясти ее:

– Этого не может быть, я не верю! Это как в средневековье!

Та еле вырвала руку:

– Ты что, Абид, что с тобой?

Абид после этого будто изменился: его движения стали казаться Симе очень странными, какими-то возвышенно-печальными и сложными.

Через несколько минут тетя позвала их обедать во дворе, где она накрыла стол. Сима ушла первой, а тете пришлось позвать Абида еще два раза. Тот очень медленно стал спускаться по крыльцу, демонстрируя огромную печаль, романтическую отрешенность от этого мира. Сима, сидя, с удивлением следила за Абидом, но чем-то в нем она будто и восторгалась.

После того как они вернулись обратно в комнату, чтобы дальше заниматься по истории, Сима спросила, как бы заботясь о двоюродном брате:

– Абид, что с тобой, ты переживаешь за что-то?

– Давай, заниматься дальше, Сима, – ответил ей величественно и очень грустно Абид.

Сима, ничего не сказав, подчинилась его требованию, но при этом не забыла одарить юношу красивой и одновременно хитроватой улыбкой.

Два дня Абид ходил опечаленным, мало разговаривал, не отвечал на вопросы Симы о своем состоянии, при этом держался всегда как бы возвышенно. Сима, все-таки не выдержав, сказала ему наконец:

– Знаешь, Абид, может, ты переживаешь из-за этого, но я с тобой в тот день пошутила; никто не собирается выдать меня насильно замуж. Разве кто-нибудь мог бы сделать это со мной?

Сказав это, Сима громко расхохоталась. То, что она разыграла его, задело Абида, он хотел встать и уйти и отказаться заниматься с ней дальше. Но вдруг ему самому стало смешно, как-то радостно даже от того, что Симу в самом деле никто не собирался насильно выдавать замуж. Кроме того, в разговоре Сима сказала ему, что он в последние дни был очень похож на главного героя из одного французского романа. Такое сравнение сильно польстило ему.

Абид не хотел бы, чтобы Симу вообще выдавали замуж. Он хотел посоветовать ей, не выходить ни за кого, не обзаводиться семьей, а жить одной. Зачем Абиду этого так хотелось, он сам не понимал. Но он желал, очень желал, чтобы все это было именно так. Ему хотелось еще, чтобы Сима всегда так же, как сейчас, восхищалась бы его знаниями, хвалила его непрестанно и сравнивала бы с известными литературными героями. Кроме всего, он хотел сам нравиться ей как мужчина больше, чем кто-либо, чем тот «синеглазый» или высокий молодой человек.

У Абида всегда были теплые отношения и с другими двоюродными сестрами, которые в основном были старше его. Они часто гостили у них, интересовались делами Абида, лелеяли и любили его. Из-за того, что у него самого сестер не было, из-за того, что он не рос вместе с девочками, Абид испытывал к ним очень сложные чувства. Он считал их родными, своими, но не мог принимать до конца того тепла и той поддержки, которые они пытались дать ему. Он всегда очень радовался, если какая-нибудь из двоюродных сестер гостила у них, но ни с кем из них Абид никогда не шел на какое-нибудь сближение, ни с кем из них он никогда не откровенничал. А теперь, так долго находясь вместе с Симой, Абид стал понимать, что начинает испытывать к ней нечто похожее на то, что испытывает к Жале и учительнице.

В Азербайджане женитьба на двоюродной сестре не являлась редкостью и не осуждалась, хотя в советские годы на государственном уровне начали бороться против этого посредством критики таких браков, распространяя в печати медицинские заключения об их вредности для потомства. Несмотря на это, подобные обычаи не были искоренены полностью. Такое решение принимали часто родители молодых, будучи уверенными в том, что брак между родственниками укрепит связь между их семьями. Кроме того, доверять родственникам было легче, чем чужим. А если это была состоятельная семья, то она не хотела, чтобы ее состояние досталось чужим.

Абид мог теперь очень интересно проводить время с Симой, когда с учительницей и Жале такой возможности у него не было. Тех ему было достаточно видеть, думать о них, чтобы испытывать прекраснейшие, сильнейшие чувства. А что человеку, кроме этого, еще нужно? Ведь сближение могло бы разрушить это прекрасное.

Абид не хотел изменить то, что было важным для него, и принять мир другим, чем он хотел бы его видеть. Он старался, чтобы все вокруг – вся жизнь соответствовала тому, что он выбрал, и тревожился, когда полученная новая весть выходила за рамки построенного им мира, и он старался тогда изо всех сил избавиться от нее. Так, если какая-та новость, которую он узнавал, волновала его, он пытался убедить себя каждый раз в том, что, если она не подходит его взглядам, значит, она ложная. С другой стороны, его обычно не переставали беспокоить также мысли о том, что это правда. Если принимать те новости, которые он часто слышал из уст окружающих его людей, то ему казалось, что нужно отказаться от некоторых убеждений, за которые он держался, не в зависимости от того, насколько правдоподобными они были. Таким образом, получалось так, что каждую весть он ожидал в напряжении: поступала ли она от общения с людьми, встречалась ли ему в какой-нибудь книге или газете, или же передавалась по радио или телевизору. Ему казалось, что нужно беречь себя, оградить от поступления новостей, которые далеко не всегда устраивали его и угрожали порой той хрупкой системе защиты, которую он построил с большим трудом. Значит, нужно было не слушать людей, не придавать значения их разговорам, также не слушать радио и не смотреть телевизор, которые внезапно могли бы передать что-то нежелательное и неподходящее для него.

Абиду иногда казалось, что он будто находится какой-то своей частью в рамках, начертанных без его ведома: они определяли ход его мыслей – может, еще и контролировали – «заставляя» его думать под какой-то диктовкой, вызывая малоприятные чувства, не исчезающие иногда по несколько дней. Он начал бояться думать; ему хотелось запретить себе думать, будто таким образом он мог бы положить конец тому, чтобы его мозг, как он был уверен, перестал производить отрицательные мысли.

Тот мир, который он всегда оберегал от внешних влияний, тоже стал будто меняться. Постепенно, будучи наедине и стараясь вызвать свое прежнее духовное состояние, он чувствовал, что какие-то переживания и неприятные ощущения от внешней жизни переходят и сюда, и с каждым днем больше и больше.

Когда он начинал или пытался думать, будто перед его мыслью что-то вставало, травило эту мысль, не давало ей развиваться. От этого у него появилась привычка думать обо всем быстро и неглубоко – вопреки тому, что он хотел и планировал прежде.

Абиду все время приходилось бороться за то, чтобы сохранить свое убеждение о себе как о великом и неповторимом, во что он продолжал верить внутри себя. Но отрицательные оценки окружения о его несостоятельности как человека, съедали его изнутри. Каждая такая оценка уводила его от себя и мешала ему сохранять свой облик, который он старался оберегать, отгоняя и пытаясь забывать не подходящие оценки. Абид боролся с самой жизнью, которая менялась, но он старался создать для себя такую среду, где не было бы жизни, а были бы твердые, неподвижные правила и ничего не менялось.

Абид искал выход из ситуации, в которую попал, при этом он пытался выходить из нее, не меняя свой привычный, далекий от жизни мир, а когда жизнь чем-то давала знать о себе, он не мог ничего предпринять. Нужно было ломать собственный мир, но он не мог сделать этого.

Когда он запрещал себе думать о чем-то, происходил будто бы захват мысли и закрывался доступ к ее глубине; позже он стал обнаруживать, что теперь начинает думать обо всем с осторожностью, боясь будто того, что свободная мысль, вольнодумие привлекут за собой другие нежелательные размышления. Он мог судить теперь только поверхностно, упираясь каждый раз в захлопнувшиеся перед ним ворота, ведущие к мысли.

Абид поэтому старался делать заключения и выводы, склоняясь в сторону, которая больше устраивала его, или он хотел получить именно такой вывод, такое заключение. Он начинал беспокоиться, когда что-то не походило на его представления о вещах, событиях и явлениях. Когда он все-таки приходил к безрадостному заключению для себя, долго не хотел смириться с этим, хотя в некоторых случаях осознавал свое бессилие: будто речь шла о нечто независимом от него и роковом, что невозможно было изменить. От этого у Абида опускались руки, и оттого, что он не в силах был одолеть это, оно продолжало давить на него. Но он опять сопротивлялся, вновь убеждая себя в том, что некоторое время назад казалось ему бесспорным. Так он мог бороться часами за то, чтобы сделать из неподходящего заключения подходящее. Поэтому каждое незнакомое, новое пугало его; впоследствии он старался сделать из этого нечто, похожее на старое, знакомое. Во время разговора с людьми он пытался говорить всегда одно и тоже, почти одни и те же слова, не в зависимости от того, что говорил собеседник. Но внутри себя он продолжал рассказывать свои мысли, убеждения и идеи мнимым собеседникам. Разговаривая с ними, он оправдывал каждый свой шаг, а иногда смеялся вместе с теми. Знающие Абида люди, порой ловили его теперь на том, что он, идя по улице один, начинает вдруг смеяться.

Абид пытался убедить себя в том, что многое, что его мучает, не имеет под собой почвы, и это можно изменить; а изменив, поставить рядом с другими знакомыми и привычными вещами. Но если он не справлялся с тяжелой мыслью, то старался отгонять ее от себя. Ему казалось, что стоит это отогнать, не допустить к себе, не думать о ней, то она больше никогда не появится в его жизни. А если вдруг нечто напоминало ему об отогнанных мыслях, он начинал беспокоиться, что построенный им «дом», где собраны его представления, убеждения, мечты и понимание окружения, ненастоящий, раз оттуда может выскочить нечто, что он ни понять, ни объяснять не в состоянии. А если пытаться это делать, то оно будет противоречить многим его представлениям. Тогда весь путь, который он собирался пройти в будущем, будет казаться также нереальным и призрачным.