Текст книги "В поисках своей планеты"

Любимая вдали

Абид, после того как вернулся из больницы, проводил свои дни опять только дома. Казалось, больница все же подействовала на него благоприятно, в любом случае мысли о заболевании раком или менингитом посещали его теперь реже. Он начал пролистывать свои книги, которые оставил ненадолго. Жизнь показалась ему вновь интересной, завораживающей, полной тайн. Он опять почувствовал себя счастливым, и кроме постижения тайн жизни и возможности рассказывать о них другим людям, ему как будто больше ничего и не нужно было. Вроде человек сам сознательно отказывается от всех земных благ и думает только о том, чтобы что-то создать для людей: нечто очень большое, огромное, чем восхищались бы все.

Сможет ли он это? Да, безусловно, сможет. Тут он вспоминал о болезнях, которых еще недавно так боялся. А вдруг те резкие боли, которые он в последнее время испытывал, все-таки были признаками этих заболеваний? Что же тогда? Нет, пребывание в больнице, уверения врачей и проверки помогли ему меньше переживать по поводу того, что он болен какой-то серьезной болезнью. Хотя его страх полностью не прошел, его стало намного меньше. Теперь можно было снова, как в лучшие времена, взяться за книги. Но потом Абид вновь начал думать о том, что он, может быть, вправду серьезно болен и, возможно, жить ему осталось не так долго, и опять очень грустил. Ранняя смерть не только не дала бы ему возможности творить то, что он задумал, но и лишила бы людей плодов его творчества. Он удивлялся тому, что жизнь будто бы не хотела иметь такого гения, будто бы она была против, чтобы появилось нечто великое – до сих пор невиданное и неслыханное – и осчастливило человечество. Его окутывало в такие минуты очень глубокое, пронизывающее все нутро горькое сожаление; вот есть такой гений, есть такой талант, есть человек, готовый пожертвовать собою ради людей, а жизни ему для этого не отпущено. Какая несправедливость! Какое невезение! Что за жестокая судьба!

В школу Абид пошел на пару дней позже; это ему позволяла справка от того самого доктора, разрешившего ему, после больницы еще неделю отдыхать. После того как Абид в конце июня расстался со школой, прошло больше двух месяцев. Но он стал другим человеком за этот короткий срок. На многие вещи, вчера еще кажущиеся ему интересными, он смотрел теперь совершенно иначе, более взрослым взглядом, как сам считал. Потом ему казалось, что он уже окончательно определился со своей жизненной задачей: он должен был стать ученым, вернее философом, познать тайны жизни, неразгаданные до сих пор, и поведать о них людям. Все остальное казалось ему теперь бессмысленным и ненужным. Если только его болезнь не окажется серьезной и не положит конец всем его стремлениям и желаниям.

Абиду все равно стало легче с началом школы; заниматься надо было очень много и серьезно, а общаться с одноклассниками приходилось ему теперь тоже чаще. Это отвлекало юношу от тяжелых и грустных мыслей, настигших его с началом последних летних каникул.

Хотя мысли о смерти возвращались к нему временами, только теперь они долго не задерживались. Абид был счастлив видеть теперь каждый день Жале и учительницу в школе, они обе продолжали его очень сильно волновать. Он опять долго, часами мог думать о них, наслаждаться красивыми чувствами. Симу он вспоминал тоже, но в последнее время видел ее редко. Что касалось соседки Захры, Абид с началом школы стал видеть ее тоже чаще, хотя и говорил с ней, как и прежде, очень редко. Теперь, когда они выросли, он не ходил больше вместе с Захрой в школу; она стала еще более неразговорчивой, стеснительной, при этом даже какой-то озлобленной и обиженной – всем своим видом подчеркивала это в последнее время. Абид, и так несмелый в общении с девочками, боялся даже теперь пройти мимо нее. Снова и снова думалось ему, что она, может, влюблена в него и из-за этого так страдает, бедная. Это по-прежнему льстило Абиду, заполняло его сердце чем-то теплым, только, с другой стороны, ему становилось жалко ее. Однако как помочь ей, как утешить ее, он не знал. Может, лучше было бы, если она написала ему письмецо и призналась в любви? Хоть делать это девочке первой трудно, но все равно возможно. Сколько героинь романов поступали так: страдали, страдали непомерно, только потом решались все же первой открыться юноше, которого любили. Трудно это, очень трудно, но делать надо обязательно. Иначе невозможно представить себе, что будет с ней позже, если она не сделает этого. Абид иногда представлял себе, как Захра через свою старшую сестру передает ему любовное письмо. Та многозначно и грустно смотрит Абиду в глаза, а потом тихо, но решительно произносит:

– Абид, это письмо для тебя.

И тут же, попрощавшись, уходит. Только все это она делает так, будто Абид больше не тот самый мальчик для нее, которого она когда-то вместе с Захрой провожала в школу. Теперь он взрослый мужчина, а ее несчастная сестра так глубоко влюбилась в него, что она, может, даже умрет, если Абид не даст ей взаимности. Абид берет письмо с удивлением, будто даже не понимает, о чем речь. Оставшись один, он, не торопясь открывает письмо и видит написанные большими, очень большими буквами слова: АБИД, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Больше ничего, ни одного другого слова. Потом через какое-то время он ищет встречи с ее сестрой и с большим сочувствием говорит ей, что, к сожалению, он не может полюбить Захру. Ему очень жаль, но он не может. «Почему, почему?» – спрашивает сестра. «Не могу и все», – отвечает Абид. «Абид, почему не можешь, объясни», – не отстает сестра. Он опять объясняет ей, что никого он любить не может, просто не создан для этого. Он готов все, что угодно делать для Захры, только любить ее не может. Сестра уходит и через какое-то время опять возвращается: «Пойми, Абид, она очень переживает, никак не может поверить, что ты не можешь любить ее». Абид опять очень жалеет Захру и ее сестру, но все равно ответ у него один: он никого любить не может. Так сестра Захры уходит с пустыми руками. Абид предается очень глубоким размышлениям о жизни, любви и людях, потом видит Захру все время очень грустной, которая готова в жизни на все, лишь бы Абид полюбил ее. Но он, к сожалению, не может. Когда он представлял себе все это, его душа вновь наполнялось чем-то сладостным и волнующим. Ему было очень приятно думать еще о том, что Захра, Жале и даже учительница думают о нем, и часто. Абид мог теперь часами отдаваться подобным размышлениям; он представлял себя в разных ситуациях с ними, как ныне, так и в будущем. В будущем, когда он станет взрослым и известным, он казался сам себе еще более привлекательным, чем теперь. В той будущей жизни он встречал и учительницу, и Жале, и Захру, которые были ослеплены его славой и удивлялись его великодушию, но одновременно и равнодушию. Он будто все равно никого не любил, жил один, все свое время отдавая науке. Ему доставляло огромное удовольствие представление о том, что он мог быть таким равнодушным ко всему и ко всем, ему ничего в этой жизни не нужно было, только бы отдаться науке, пожертвовать собою во имя великой цели, во имя человечества.

Как бы Абид ни старался держаться от людей подальше, однажды все-таки доверился одному человеку, женившемуся на его дальней родственнице. Тот был архитектором, к тому же человеком образованным и начитанным, и жили они недалеко от них. Последнее давало Абиду возможность часто встречаться с ним. Тогда он встретил первого взрослого человека – архитектору было около тридцати лет – которому было интересно то, о чем думал и мечтал сам Абид. Разговоры их получались очень содержательными, даже волнующими для Абида. Они часами говорили о жизни и людях; зачем они приходят в этот мир, зачем умирают. Во всем, можно было сказать, у них совпадали взгляды. И главное в том, что человек должен делать что-то в этой жизни, стараться ради блага других, а не жить просто для себя, а еще важнее – быть честным. Жить, пусть бедно, но честно. Это означало: не обманывать, никогда не говорить неправду, помогать всегда, если кто-то обратится к тебе за помощью. А самое важное, не брать взятки. Абид сказал архитектору однажды, что это несовместимо с высокими стремлениями человека, если он берет хоть какие-то взятки. Архитектор полностью согласился с его мнением, сказав, что, беря взятку, человек как бы продает самого себя. И всегда, как был убежден архитектор, есть другие способы заработать деньги, если они уж, скажем, очень нужны семье: можно что-то написать для научного журнала, сделать какую-то работу и получить за это деньги. Ты будешь использовать свои ум, талант, способности, чтобы создать что-то, нужное людям, но ум с талантом при этом могут помочь тебе и зарабатывать деньги. Абид, услышав это от архитектора, задумался и решил сделать собственную поправку к сказанному:

– Если уж очень деньги нужны.

Архитектор вновь согласился с ним. Абид говорил ему, как своему однокласснику Заки, что человек не должен быть зависимым от денег ни в коем случае, вообще от материального мира и должен стремиться к духовному совершенству, с чем опять соглашался архитектор. Общение с ним доставляло колоссальное удовольствие Абиду. У архитектора было очень много книг по археологии, архитектуре и искусству. Они смотрели их часто вместе, когда Абид ходил к ним в гости. Огромные книги с красивыми и цветными иллюстрациями производили на Абида особое впечатление. Листая их, он будто входил в загадочный, но будто бы и знакомый ему откуда-то мир, завораживающий, волнующий, хотя в них часто изображались далекие страны. Будто это было то самое, что искала душа – она успокаивалась, а сам он глубоко задумывался. Кроме того, архитектор умел вести очень интересные беседы. Один раз он ошеломил и даже озадачил Абида, когда рассказал о каких-то «летающих тарелках». По словам архитектора, это было еще что-то очень секретное, даже запрещенное, о чем знало очень мало людей. А его знакомому рассказал об этом человек, занимающий официальный пост.

– Нашу землю посещают инопланетяне, – сообщил ему тогда архитектор.

И сколько волнения было в голосе друга Абида, будто он радовался тому, что наконец-то может произойти нечто такое, что положит конец существующему порядку вещей на земле и принесет очень много незнакомого и неожиданного с собой. Абида эта новость тогда поразила. Он никак не мог забыть впечатления от рассказанного ему своим старшим другом. Радости от всего этого было немало: сколько нового, неведомого теперь откроется! Будет возможность узнать о других мирах, о других людях, похожих в чем-то на нас, в чем-то нет, сильно опережающих землян в технике, раз они добираются из далеких планет до Земли. С одной стороны, Абид восхищался этим фундаментальным новшеством, которое должно было теперь все поставить верх ногами. С другой же стороны, все привычное, все существующее и весь порядок вещей казались ему теперь ненужными и бессмысленными. На что все это нужно было, если существуют инопланетяне, зачем что-либо вообще делать, если есть такие миры, цивилизации, превосходящие нас во много раз? Все, что ни делается у нас, окажется ненужным, лишним и смешным, когда они – инопланетяне, появятся у нас наконец-то открыто. По словам архитектора, на официальном уровне скрывали их появление, хотя люди стали замечать эти «летающие тарелки» все чаще и чаще. И скоро все это будет невозможно больше скрывать.

Отношение к инопланетянам оставалось у Абида двояким: он находил эту историю крайне интересной, но и жалел будто бы одновременно, что все это имеет место. В такие минуты, он полагал, что было бы лучше, если бы этого не было вовсе, ведь вся необходимость в его деятельности тогда отпадет. Кому нужна будет теперь его философия? Этим инопланетянам, которых кроме усовершенствования летательных аппаратов ничего, наверное, не интересует? И не будет ли казаться ему самому собственное рвение к философии несерьезным? Ведь инопланетяне принесут с собой столько открытий, столько нового, что, все что он знает, будет казаться ненужным, даже труды всех прежних мыслителей земли, вместе взятых, станут лишними. Что тогда ему нужно будет делать? Чем он должен будет заниматься? Нет, лучше бы их не было, этих инопланетян! Это все какое-то заблуждение, какая-то ошибка. Никакой жизни на других планетах нет, а если и есть, они все равно не доберутся до нас. А еще, похожих на нас людей не может быть нигде. Если даже живые существа где-то есть, то они должны быть другими – не могла же быть у них такая же эволюция как у нас! Такие мысли вроде немного успокаивали Абида, порой даже возникало у него какое-то презрительное отношение к инопланетянам, порой ему хотелось даже посмеяться над ними и над своим другом-архитектором, который верил в их посещение Земли.

В ту же ночь Абиду приснился сон: он шел по улице и вдруг увидел над головой «летающие тарелки» – они были темно-серого цвета и напоминали черепашьи панцыри. Их, этих тарелок, было так много, что они покрыли собой все небо; из-за того, что стояли очень близко друг к другу, они даже сталкивались между собой, и возникающие от этого звуки слышались даже ему. Абид хотел бежать, но они его видели и следили за ним, и не отпускали, удерживая каким-то образом. Собственный страх также мешал ему уйти от них. Инопланетяне будто даже знали, что он недавно презрительно высказывался о них, говорил, что не верит в их существование. Теперь они хотели отомстить ему за это. Он ужасно испугался и проснулся. Потом он долго вспоминал этот сон и панический страх, который внушали ему «летающие тарелки».

Абид не верил, что этот сон, как и любой другой, мог что-то значить. От старых людей, особенно старушек, он много слышал про толкование снов. В детстве все это казалось ему очень таинственным и завораживающим. Повзрослев, он стал считать, что сны ничего не значат, а пытаться их толковать просто глупо и смешно. Мало ли что можно увидеть во сне? И как это можно принимать всерьез? Однажды кто-то из знакомых убедил его, что во сне видишь только то, о чем много думал накануне, особенно перед тем, как уснуть. Вот он много думал об этих «летающих тарелках», они ему и приснились. Когда он пришел к такому выводу, тема инопланетян перестала его не только волновать, но даже интересовать. С архитектором он старался больше не разговаривать на эту тему, да тот и сам вскоре перестал об этом говорить, хотя Абид продолжал ходить к нему. Они опять вернулись к делам земным, оставив в покое другие планеты.

Архитектор часто критиковал власти. Он обвинял чиновников в обмане народа, в воровстве и во взяточничестве. Абид нередко поддакивал ему и подтверждал его слова; для него архитектор был таким же чистым и честным человеком как он сам. Тот говорил еще, что таких людей как он и Абид очень мало, остальные думают в основном о том, как набить собственные карманы и жить хорошо, а с другими будь что будет. Архитектор любил еще поносить многое из того, что боготворили люди, о чем ходили легенды. Так, в городах, где ему приходилось бывать, он фотографировал не красивые места, а все плохое, разрушенное и безобразное, что только находил в них. Показывая свои снимки Абиду, он утверждал, что делает это ради людей, живущих здесь: пусть все видят, что и в этих известных местах не все благополучно.

Абид гордился дружбой с архитектором, которая продолжалась уже долго. Но однажды, когда они вместе шли по улице, их остановил какой-то человек и попросил архитектора помочь разобраться в спорных вопросах, касавшихся земельных участков. Архитектор дал понять этому человеку, что помочь он поможет, но тот должен отблагодарить его за это. Речь шла, конечно же, о взятке. Тот человек с готовностью согласился: мол, лишь бы архитектор уладил его дело, а он в долгу не останется. Абид был тогда потрясен услышанным, он не мог поверить своим ушам. Архитектор намекал на взятку настолько отчетливо, что спутать здесь что-либо было нельзя. Возможно, тот не придал особого значения присутствию Абида, может, думал, что Абид все равно не поймет, о чем речь. Во всяком случае дальний родственник продолжал в таком же духе общаться с ним, как и прежде, будто ничего не произошло. Абид очень долго боролся с тем, чтобы не вспоминать больше этот невольно услышанный им разговор и выкинуть из головы мысль о том, что его друг тоже берет на своей работе взятки, как и все остальные. Только вскоре он охладел к архитектору и стал с ним встречаться все реже и реже, а потом и вовсе перестал.

Этот случай оставил неприятный осадок в душе Абида. Он раньше радовался тому, что есть кроме него еще один человек, который во многом согласен с ним, так же в отношении денег. Могли бы деньги когда-нибудь взять верх и над ним самим – он сомневался в этом. Этого не будет никогда! Пусть Абид даже не знает еще кого-то, кто так же относился бы к деньгам, он все равно будет всегда независим от них.

С началом занятий в школе Абид почувствовал еще большую разницу между собой и одноклассниками. Несмотря на то, что он летом так много страдал, все равно в нем произошли такие сдвиги, которых и в помине не было у других. Он стал чувствовать свое превосходство над классом все яснее. Никто, даже Заки, не успел к этому времени прочитать столько книг, не знал столько, сколько знал он; никто в классе не мог так мыслить. Он был самым умным и талантливым среди них, и это уже готовы были признать все. Абид видел, чувствовал это и очень радовался. Но однажды откуда-то пришла ему в голову мысль, что он не самый умный в классе. По математике его все-таки опережали, как бы он ни старался. Самого сильного в их классе по математике так и звали «Математик». По физике Абид был тоже не первым. И еще, и еще, и еще… Чем дальше, тем больше он находил свои недостатки и преимущества одноклассников. Может, он тогда мнил себе, что он самый умный и талантливый в классе? Или он сам себя обманывал? Такие мысли терзали теперь Абида все больше. Тревога по поводу здоровья никуда не делась, но теперь он стал больше беспокоиться по поводу своих умственных способностей и о том, станет ли он гениальным ученым и добьется ли выдающихся успехов и славы?

Иногда он выигрывал у самого себя этот спор, найдя убедительные аргументы, что он превосходит других людей по своей одаренности и наверняка станет большим философом. Убедив себя в этом, он радовался и представлял, как люди станут приносить после его смерти венки к его могиле, рассказывать друг другу о его заслугах и философских открытиях. Он был самым великим философом в мире, скажут люди, с трепетом глядя на его могилу. А величественные памятники ему будут гордо стоять на площадях многих городов мира. Абид теперь часто представлял себе картину, как бесконечный людской поток идет к его памятнику, люди кладут цветы к его подножью. Он принимал величественную позу, в которой должен стоять тот воображаемый памятник, этим как бы становясь памятником самому себе. Такие слова ему больше всего нравились и в автобиографиях писателей и философов: «великий философ», «гениальный писатель», «выдающийся ученый». Он иногда прочитывал эти слова подряд несколько раз для себя. Смотрел и смотрел на них: вот будут о нем говорить, что он был великим ученым, великим философом и все делал для людей, никогда не думая о себе.

Абид становился счастливым в такие минуты, только временами сомнение все же овладевало им. А вдруг это неправильно? Вдруг он вовсе не станет великим ученым или великим философом? Тогда что? Как он проживет тогда свою жизнь? Стоит ли вообще жить и бороться с этими болезнями, о наличии которых он у себя подозревал? Может ли он жить как остальные люди? Нет, это невозможно. Он пришел в этот мир, чтобы стать великим философом. Если… если же, конечно, не умрет раньше от какой-нибудь болезни вроде рака или менингита. Тогда он точно станет таким, с большой мировой славой. Хм… А если все-таки он не гений, таким не родился, нет у него таких способностей, каковы были у великих философов? Что тогда? Абид ужасался от этих мыслей. Как было страшно думать о том, что его имени не будут знать другие люди. Он проживет свою жизнь как обычный человек, также пропадая в ее мелочах. Нет, так нельзя! Надо было убедить себя, что он сможет стать именно тем человеком, о котором мечтал, и все!

Абид все же иногда испытывал резкие боли в животе, близко к желудку или же сильное сжатие внутри головы. Эти боли отодвигали на задний план его заботы и переживания по поводу будущего и того, сможет ли он стать великим философом.

В классе он теперь испытывал все больше внимания на себе, чувствовал, что нравится некоторым из девочек. Это было очень приятно, и он с упоением поглощал каждый восторженный взгляд, восхищение девочек, когда в очередной раз блестяще выступал перед доской, рассказывая урок. Никто не мог как он так глубоко проникать в суть преподаваемого предмета, сделать его своим, рассказывать выученное собственными словами. Многие одноклассники выучивали текст и рассказывали все так, как это было написано в книге, почти ничего не меняя. Абид менял текст из книги, вставляя в него другие, упрощенные, понятные слова, оживлял его. Казалось, после того как он рассказывал урок, все понимали наконец-то, о чем же тут шла речь.

Абид ходил, восторгаясь самим собой, когда все взгляды провожали его к парте, после рассказанного урока. В эти минуты ему вновь возвращалась уверенность по поводу своих необычных способностей. Им восхищались учителя тоже. Абид знал, что о нем часто говорили в учительской, хвалили его и возносили до небес. О нем иногда в открытую говорили, что он является не только лучшим учеником в классе, но одним из лучших учеников за всю историю школы, может, даже самым лучшим. А школа стояла уже давно, ее построили еще до войны, даже отец и мать Абида учились в ней.

Абид никого похожего на себя не знал. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь имел такую славу, хоть пока ученическую, как он. Только ему становилось очень неприятно, когда кто-то хвалил других школьников и их способности, независимо от того, учились они в его же школе или в другой. Нет, никто не мог бы быть похожим на него, никто; он один единственный такой. И не только в округе, но и во всем мире. Он один из самых великих своего времени. С ним могут сравниться только гении прошлого, а не люди настоящего. Потому что для каждого времени рождаются всего несколько гениев и иногда даже один на всю эпоху. Вот именно он тот самый эпохальный мыслитель, которого нельзя сравнивать ни с кем из современников. Люди должны были это понимать и перестать хвалить при нем своих детей. Никто не может быть таким как он, никто. Некоторые даже буквально подтверждали его мысли, считая, что Абид – единственный в своем роде с таким талантом и способностями, и не собирались сравнивать его с кем-нибудь.

Абид чувствовал, как учительница русского языка тоже им восхищается и относится к нему как-то особенно. С другой стороны, казалось, что в нее были влюблены все парни класса: красивая, высокая, стройная, грациозная, с пышными светлыми волосами, она очаровывала всех. К тому же она очень интересно вела урок, так что никто не чувствовал, как проходили те сорок пять минут, когда окончания других уроков все ждали с нетерпением. Когда Абид замечал восхищенные взгляды других парней, направленные на нее, его чуть ли не бросало в ярость. Один из тех пытался даже заигрывать с ней, при этом воображая из себя несчастного меланхолика, которого учительница должна была пожалеть и полюбить. Во время перерывов тот юноша только и знал, что говорил о ней с восхищением, правда, открыто не признавался, что любит ее, при этом будто пытался оградить свою любимую от других. «Вот наглец», – думал Абид иногда о нем, который из себя ничего, по его мнению, не представлял – ни знаниями, ни внешностью – а при этом считал, что только он один может в открытую восхищаться молодой учительницей-красавицей. Абид испытывал жуткую ревность, невольно слушая рассказы этого наглого одноклассника на переменах, но сам предпочитал молчать. Ни за что в жизни он не стал бы рассказывать при других о своих чувствах к учительнице. То, что он ее любит, останется тайной навсегда.

Вскоре Абид пересел к Самиру, сидящему за Жале и ее неразлучной подругой Замине. Это случилось после того, как одноклассник, сидящий до этого с Самиром, начал почему-то искать себе другое место. Абид, испытывая от этого радость, но не показывая никаких ее признаков, предложил тому парню свое место и сам пересел к Самиру. Так он оказался за партой за Жале – героиней его мечтаний, владычицей его души.

Абид получал неописуемое удовольствие от того, что теперь он так близко находился от Жале, до которой мог даже дотронуться рукой. Он часто теперь слышал ее голос, касался невольно ее длинных волнистых золотистых волос, иногда ее спины и плеч тоже. И это непомерно тревожило Абида, заполняя его душу самыми приятными, нежными, мягкими и теплыми чувствами. Замине, подруга Жале, была веселой, живой и жизнерадостной. Жале сама являлась довольно темпераментной, но в подвижности все-таки уступала подруге. Нередко Замине, обернувшись назад и заметив взгляд Абида, направленный на ее подругу, хитро улыбалась, как многознающая и многопонимающая, и что-то шептала ей. Жале, склонив голову к ней так близко, что их светло-каштановые и черные волосы касались друг друга, слушала ее и в ответ сама что-то шептала, после чего обе начинали хихикать.

То любимое существо было теперь совсем рядом. Абид продолжал ее любить как прежде и мечтал о ней наедине, разговаривал с ней мысленно. Он часто вспоминал ее случайный взгляд, мягкость волос, нежный и мелодичный голос. Это помогало Абиду переносить очередной приступ головной боли или колики в животе. А когда на него нападали сомнения, станет ли он великим философом, то он не забывал Жале, а как бы просил ее немножко подождать, пока он сам разберется с собственными мыслями. Не забывал он и про учительницу. А если в какой-то день она была с ним особенно приветливой или хвалила за хороший ответ на уроке, мысли о ней даже вытесняли мысли о Жале. Хотя о Жале он все-таки думал чаще.

Абид знал, что есть мальчики, которые ходят за девочками, иногда месяцами, заводят с ними беседы, приглашают их на свидания, встречаются с ними, целуются. Это было сплошь и рядом: почти каждый юноша его возраста делал это или же пытался делать. Но Абиду казалась странной даже мысль, когда-нибудь рассказать о своей любви самой Жале, не говоря уже учительнице. Зачем нужно было рассказывать ей это? Чтобы встречаться с ней? Чтобы поцеловать ее однажды? Нет, Абид не мог себе представить, что он может целовать Жале, ласкать, трогать ее тело. Единственно, думая о ней, он мысленно разрешал себе держать ее за руку. Да, слышать ее голос, видеть ее с близкого расстояния было хорошо, но это ничего не меняло в главном: голос, глаза, волосы, смех Жале были для Абида всем, что он хотел иметь от нее. Ему казалось, что всего один раз поцеловав ее, он не мог бы больше испытывать к Жале такие чувства, какие у него были теперь, и они могли исчезнуть. Вот этого Абид боялся больше всего: вдруг что-то такое случится, что он перестанет любить Жале. Он каждый раз уверял себя, что нет, никогда его чувства к Жале не пройдут, он будет любить ее вечно, если тем более ничего предосудительного не собирается совершить с ней. Но иногда в ее поведении мелькало нечто, говорившее о том, что ей мало простого обожания, и Абиду начинало казаться, будто его чувства к ней ослабевают. Только через какое-то время это проходило, и он опять с упоением думал о Жале.

Каким ударом оказалось для Абида, когда он услышал от Самира, что тот тоже любит Жале. По словам Самира, для его будущей невесты даже было куплено кольцо: поскольку Самир был единственным сыном в семье, родители хотели как можно быстрее увидеть его свадьбу.

Абиду трудно было в это поверить, еще труднее в то, что Жале была согласна на это и вроде тоже любила Самира. Нет, так не могло бы быть! Самир был человеком неинтересным, скучным, пустым, любил говорить только о новых марках автомобилей, о дорогой одежде и прочем. Отец Самира работал заведующим магазином, ездил на новой «Волге», которую давал иногда поводить и Самиру тоже. Как она, Жале, сияющая красота, изящность могла его полюбить? Нет, в это Абид не мог поверить. Рассказы Самира ранили его очень глубоко, вызывали в нем внутренний протест, он хотел остановить одноклассника, сказать, что нет, тот не достоин Жале, ее любит он сам. Но Абид молчал; каким-то невероятным усилием воли ему удавалось подавлять свой гнев и возмущение, скрывать свои чувства и эмоции, и не показывать, что он неравнодушен к Жале. И Абид притворялся, будто все это было ему безразлично, а если есть у него интерес к рассказанному Самиром о Жале, это только простое любопытство, что могло бы возникнуть у него к любой подобной истории из их класса.

Только когда Жале и Самир начали часто разговаривать, и не только в классе, но и после уроков, Абиду стало трудно это терпеть. Что же делать? Сказать Самиру, что он тоже любит Жале? Тогда Самир спросит его, почему он прежде не говорил об этом самой Жале? Абид задумался: может, все-таки признаться? Но как он скажет Жале, что любит ее? А потом что? Нет, он никогда не сможет этого сделать. И зачем это нужно? Абиду вновь показалось, что если он расскажет Жале о своей любви, то больше не сможет ее любить. А потом у него все равно не хватит смелости, чтобы открыться ей.

Несколько дней Абид страшно переживал, видя, что происходило между Самиром и Жале. Ему было очень обидно, больно и неприятно, что его любовь теперь, на его глазах, становилась чужой. Нет, это было невыносимо… Абид старался это забыть, не думать больше о Жале, но ему плохо это удавалось. Перед его глазами всегда стояли пышные волосы Жале, в ушах звенел ее голос, он вспоминал ее взгляды, которые она порой бросала на него.

«Я люблю, люблю ее», – говорил он, пытаясь уверять себя, что в самом деле ничего не происходило и все оставалось так же, как и прежде. А может, действительно, ему самому пойти признаться Жале, что он ее любит, и намного больше, чем Самир. Никто не может любить Жале так и вообще даже никто не может никого так любить на свете, как он ее любит. Может, пойти все же сказать ей это? Нет, кажется, опять смелости у него не хватит. Может, написать ей письмо и все изложить в нем? Кажется, это неплохая мысль. Значит, письмо, письмо ей нужно написать. Да, да, обязательно. Он обязательно напишет ей письмо и расскажет ей наконец-то о своих чувствах, которые долгие годы уже испытывает к ней. Пусть она наконец-то узнает о них тоже. И как только она узнает, что Абид ее любит, она перестанет смотреть на Самира. А как быть дальше, если она перестанет смотреть на Самира? Тогда она захочет разговаривать с Абидом на переменах, после школы, захочет, чтобы он провожал ее домой? Но это, но это… Нет, это уму непостижимо. Чтобы он с Жале открыто, при всех разговаривал? Чтобы все на них смотрели и хихикали? Самиру это было все равно, кажется, даже самой Жале тоже. А ему нет, ни в коем случае. Нет, нет, этого он делать точно не сможет. Зачем это нужно вообще? А почему она не может остаться с Самиром? Да… Нет, это будет для него очень больно, видеть свою любовь в чужих руках. Его бросало в ярость при одной мысли о том, что Самир провожает Жале и берет ее за руку. А потом даже… Даже целует ее… Нет!.. Нет!.. Не может такого быть!.. Не может!.. Абид в отчаянии прогонял все эти мысли. Он уже тосковал по былым временам, когда Самир даже никакого интереса к ней не проявлял. И так хорошо было тогда: Абид мог спокойно любоваться Жале, и никто ничего не замечал. Почему же это не могло так продолжаться?