Текст книги "Белый рояль, чёрный туман"

– Ага, а ты реальный чел! Оказывается, ещё и на рояле бацать умеешь. А я думал… – что думал Гошка, никто не узнал, потому что подошёл оживший Беленький и бойко перебил его:

– А сейчас мы едем веселиться!

Глава 15. Платочки белые

Поздно вечером следующего дня Кречетов раздавал на перроне железнодорожного вокзала города Светловодска белые бумажные платочки. Он дурашливо приставал к провожающим, чтобы те утёрли слезу вслед поезду, который унесёт его обратно в столицу. Народ хихикал и включался в игру – не каждый день попадёшь под раздачу платочков с просьбой помахать на прощанье артисту. Сам же Кречетов не прочь был бы всплакнуть – здесь ему было хорошо, отступили куда-то проблемы, здесь женщина, которую он, может быть, искал всю жизнь, здесь его принимают таким, какой он есть. Со всем этим не хотелось расставаться. Но где-то в глубине души он чувствовал, что разлука не будет долгой.

Он ещё не уехал, а его уже тянуло обратно. И мысль об аптечном бизнесе свербила в мозгу. Закрутились колёсики расчёта – как быстро он разбогатеет! Почему-то он был уверен, что Жанна ему поможет. И тогда он избавится от Лёньки, который совсем обнаглел и властно диктует свою волю.

Кречетов с раздражением в который раз прокручивал в голове вчерашний фуршет.

После застолья с тостами за грандиозный успех музыканта Михаил, допив свой апельсиновый сок, со словами: «В Москве Ванька помирает» покинул друзей. Его ждали клиенты. При этом он сделал знак Вете, что провожать его не надо.

– Аля поедет со мной на автобусе, мы созвонились!.. – Михаил чмокнул Вету в щёку напоследок. – Не опоздайте на поезд! – помахал он покровительственно рукой, прощаясь с честной компанией.

И как в воду глядел!

А всё потому, что Беленький организовал игру в карты. На деньги, разумеется. По-настоящему играли только он, Влад, с Лёней. Остальные были зрителями. И Беленький надул его на глазах у всех. На глазах у Жанны, которую он весь вечер не спускал со своих коленей. Понять невозможно, как это произошло. Может быть, в тот момент, когда он отвернулся, чтобы поцеловать любушку, и на мгновение забыл обо всём на свете? Конечно, он много выпил… Беленький, паразит, всегда играет трезвый. Вот и вчера…

Да, вот ещё… Может, он с этой Жанной много себе позволил? А если подумать – что такого? Он – свободный человек, ему нравится эта женщина, а она сама пусть думает, что делает и как ей разбираться с мужем. Она захотела этот вечер провести с ним, в компании друзей. А Владимир мог бы и не отпускать её одну. Не уверен – не отпускай. Кречетов улыбнулся, вспомнив, как хороша была Жанна в чёрном платье, с ажурным белым платком на округлых плечах. Ему всё время хотелось в эти тёплые плечи зарыться, ощутить губами их уютную мягкость, даже укусить. Что он и делал втихушку ото всех.

Ну и что, что Вета всё время округляла свои зелёные глаза? Она ж не жена ему. А он не муж, чтобы ей отчитываться. Хочу – флиртую, хочу – нет. А вот поддразнить её – одно удовольствие. Мужик у Жанны, конечно, что надо – крепость. Но разбираются пусть сами. А может, ей скучно с ним, таким правильным и надёжным? А тут он подоспел, в нужное время, в нужный час. Чёрт его знает, что женщинам не хватает. Может, внимания захотелось, игры, в конце концов. Он сразу понял, что они из одного теста вылеплены. Может, поэтому его так тянет к ней.

Кречетов уже почти подошёл к Жанне с Владимиром, когда на перрон из здания вокзала через стеклянные двери выскочила Вета. В джинсах и рубашке, с сумкой через плечо. Образ героини неизвестного сериала растворился в недавнем прошлом. Он приветственно помахал ей платочком и пошёл наперерез.

– Посмотри, сколько белых платочков – все меня провожают, – перегородил он дорогу правдушной, свойской Вете. – «Платочки белые, глаза печальные…» – пробасил Кречетов, играя платочком.

Но Вета была настроена гораздо серьёзнее.

– Привет, Влад. Билет взял? – деловито спросила она, никак не оценив оригинальную выдумку.

– Ну да, в десятый вагон. Разве тебе не нравится, что меня столько людей провожать пришли? – разочарованно спросил артист и обиженно поморгал бесцветными ресницами.

– Вечно ты, Кречетов, что-нибудь придумываешь, – раздражённо сказала Вета. – Только получается всё шиворот-навыворот. Вчера вот опоздали на поезд из-за твоих проделок. Билет-то вчерашний сдал?

Фуршет в ночном клубе сбросил ореол загадочности с Кречетова-артиста. Странности Кречетова-индивида вылезли наружу. Все талантливые люди – психопаты. Кто больше, кто меньше. Кого ни возьми: Македонский, Достоевский, Лермонтов, Врубель, Шуман, Скрябин… Похоже, Кречетов тоже. Что вот он вчера в клубе вытворял?! А у Жанны перед концертом! Будто с тормозов его спустили. Стоит ему только выпить…

– …С горем пополам, – ответ Кречетова перебил поток мыслей. – Тимофей сегодня за меня уроки проводит. Михаил-то нормально добрался?

– Сегодня весь день на вызовах – клиенты за два дня соскучились, – Вета шла прямиком к поезду. – А Аля завтра ждёт урок с Владиславом Александровичем.

– Хорошая у Миши работа – голодным не останется, – с завистью пробурчал Кречетов. Он плёлся следом, засунув руки в карманы плаща, обиженно надув щёки.

– Не прибедняйся, Кречетов, с твоим талантом тоже не пропадёшь. Вот только голову ты теряешь… Вчера опять тебя понесло. Ты хоть помнишь? Столы переворачивал, посуды гору перебил, администратора гонял по всему ресторану, как Сидорову козу, девушке-крупье деньги за шиворот запихивал, – перечисляла Вета «подвиги» Кречетова. – Они-то при чём? Ты же Беленькому сам проиграл. Еле уговорила мента, чтоб он тебя не увёз в отделение. Человек хороший попался, а так не знаю, что потребовал бы на откуп. А Беленький денежки сложил в кучку, и только его и видели.

– Смылся, – угрюмо подтвердил Кречетов. – Он всегда так – внезапно появляется и внезапно исчезает, – он поморщился. – Ладно, не сыпь соль на рану. Я сам виноват. А тебе спасибо. Ты – фея. Подарила мне такой концерт, выручаешь меня.

«Фея» посмотрела на льстеца с недоверием.

– Не подлизывайся. Твой концерт… Меня чуть инфаркт не хватил, Миша зубами скрипел, когда ты… Эквилибристика… на грани срыва. А насчёт выручать… я ж тебя пригласила с концертом… Приходится выручать.

Она вздохнула.

– Ты говоришь, у тебя десятый вагон? У меня тоже. А место? – достала она из сумочки билет. – Вот, мы, оказывается, в одном купе.

Потом взглянула на круглые вокзальные часы:

– Ещё не пора? Пойду-ка с ребятами поздороваюсь. А то уже и прощаться скоро.

Вета направилась к хозяевам особняка в Выселках. Те жестами показывали, что пора спешить. Кречетов побрёл за ней, лениво размахивая бумажным платочком.

– Жанна, – отозвала Вета в сторонку управляющую аптеками, – надо проверить травы на сроки годности. Какие на выходе, выстави на видное место, чтобы ушли побыстрее. И сезонные препараты… Скоро ОРВИ грянут…

Та кивнула головой:

– Конечно, Вета, всё сделаю…

В это время к Жанне со спины подкрался Кречетов, обхватил её за плечи:

– Это вы про какие такие аптеки разговариваете, про твои, что ли? – заглянул он обожаемой блондинке в лицо.

У Веты в сумочке завибрировал мобильник. Она отошла в сторону. Звонил Михаил, беспокоился.

– Да, Миша, да, завтра утром… – подтвердила она свой приезд.

Жанна воспользовалась моментом и сбивчиво проговорила, схватив пианиста за руку:

– Влад, понимаешь, я забыла сказать тебе… Аптека не моя. Да… Владелец – Миша, а Вета – директор. Я её заместитель. Ребята просили не говорить… из-за Али… Ты же учитель…

У музыканта вытянулось лицо:

– А-а, – протянул он, – вот оно что… Понятно, – он посмотрел на Жанну долгим взглядом, потом перевёл его на стоявшего в отдалении Владимира – тот охранял его чемодан. – Надо идти в вагон, через три минуты отправление, – спохватился Кречетов, обнял чаровницу, прижавшись щекой к её щеке, подбежал к Владимиру, пожал ему руку, подхватил багаж и зашагал к вагону. Вдогонку крикнули:

– Ждём на шашлыки!

– Поживём – увидим, – ответил на ходу Кречетов и запрыгнул на подножку вагона.

Здание вокзала, перрон с белыми бумажными платочками в руках у провожающих уплывали причудливым парусником. Его зазноба стояла рядом с невозмутимым, как морской утёс, Владимиром и украдкой прикладывала к глазам бумажный платочек. Это придавало сил на грядущие подвиги.

– До встречи, ребята! – помахал он платочком, стоя у открытых дверей тамбура. Поезд медленно набирал скорость.

Приключения Кречетова только начинались.

Очутившись в вагоне, он мгновенно перестроился. Сейчас ему требовалось общение, чтобы сбежать от грустных мыслей об оставленной даме сердца, о проигранном гонораре, об уютном просторном доме, где ему всё-всё прощали, где он был не одинок. Он заглянул в купе. Новоявленный директор аптеки сидела с чопорным видом и читала толстую книжку с умным названием «Фармакология». На верхней полке спал прямо в форме молоденький курсант. Больше никого не было. Вета наконец оторвалась от «Фармакологии» и обратила внимание на Кречетова. Тот засунул чемодан в багажный ящик и спросил:

– В ресторан пойдёшь?

– В ресторан? Опять? – удивилась Вета. – Нет, я, пожалуй, спать лягу, хоть отосплюсь. И так сплошные рестораны последние дни, – ответила она, неодобрительно взглянув на разгулявшегося музыканта.

– Не опять, а снова, – попробовал острить Кречетов, но настроение его не способствовало остротам. – Тогда я пойду один, – он скинул плащ и расправил его на вешалке. – А то в вашем сонном царстве с тоски помрёшь.

– Всё тебе, Кречетов, неймётся, – заметила Вета. Получилось это назидательно, неожиданно для неё самой. – А завтра в училище уроки, – поправилась она.

– Уроки! Уроки! – передразнил Кречетов. – А я всё равно пойду, – буркнул он и выскочил из купе. – Счастливых снов!

И полетел на всех парах в ресторан. В его кармане лежал мобильник и двести рублей, оставшиеся после покупки билета. «Проклятый Беленький!» – выругался любитель ресторанов, вспомнив, как надул его расторопный друг детства.

В вагоне-ресторане посетителей можно было по пальцам посчитать. Было тихо и скучно. Владислав сел за столик с красной скатертью и разноцветным букетом искусственных астр в вазочке, закинул ногу за ногу и стал наблюдать за соседом – сухощавым мужчиной с гладко выбритой головой и короткой бородкой, обрамлявшей худое пергаментное лицо. Тот жевал листья зелёного салата и при этом что-то приговаривал, сосредоточенно возводя глаза к потолку, будто читал молитву.

«С этим не пообщаешься, чудак какой-то», – подумал Кречетов и заглянул в меню. Есть не хотелось. Пить тоже. Хотелось чего-нибудь интересного, чтобы рассеять эту скуку. В это время в ресторан зашли двое: стройный брюнет в чёрном костюме с розовым галстуком, аккуратно подстриженный, гладко выбритый, его ровесник; второй – похоже, студент, в джинсах с мохнатыми прорезями на коленках, вытянутой синей футболке, с верёвками, вплетёнными в волосы. Вошедшие оживлённо говорили, – так громко, что посетители на них оглянулись. Разговор касался выступления какого-то музыканта. Заговорившись, они прошли до барной стойки в конец вагона, развернулись и стали подыскивать удобный столик. Тот, что с верёвками в волосах, споткнулся, наступив на развязавшийся шнурок кроссовок, схватился рукой за столик, где скучал Кречетов.

– Вот блин! Извините, – воскликнул парень.

– Это знак, – добродушно рассмеялся Владислав. – Я слышал, вы о музыке разговаривали, а я музыкант. Не хотите за мой столик? – предложил он.

– Коллеги, значит, – произнёс тот, что с розовым галстуком, и протиснулся на сиденье у окна напротив.

– Вы не клавишник «Блэк Фог»? – парень с верёвками устроился рядом с брюнетом и впился в лицо соседа по столу воспалёнными глазами.

– Ну-у, не вы первый меня спрашиваете. Что, такой выдающийся клавишник у этого вашего «Блэка»?.. – Кречетов запнулся, прикидывая, в какую сторону выгодней направить дальше разговор.

– «Блэк Фог», «Чёрный туман», – с готовностью уточнил парень с верёвками. – Дьявол за синтезатором играет дьявольскую музыку. Вы на него очень похожи. У нас на музфаке про этот концерт только и говорят.

Брюнет с розовым галстуком выждал секунду и уверенно вставил:

– А вот то, что у нашего нового знакомого был аншлаг в филармонии с Первым концертом Чайковского, – даю сто очков вперёд.

Кречетов расхохотался:

– Вас не обманешь! Это действительно был я. Концерты удались на славу, для меня это было развлечение, да ещё с хорошей оплатой. Сейчас мы это дело отметим!

Он поискал глазами официанта.

– Кристина! – позвала трескучим голосом, перехватив взгляд блондинистого посетителя, тётка в красном кокошнике за барной стойкой. – Клиент ждёт.

– Триста граммов коньяка, самого лучшего, – сказал «клиент», когда к столику подошла курчавая Кристина в переднике, – и что-нибудь закусить для моих друзей. А курить можно? – Кречетов глазами поискал пепельницу.

– Ваш заказ: триста граммов самого лучшего коньяка и что-нибудь закусить. Цыплёнок-табака пойдёт? – делала пометки в блокноте Кристина.

– Табака? – возбуждённо воскликнул Кречетов. – Я угощаю! – обратился музыкант к новым знакомым.

– Да как-то… – начал «студент» с верёвками.

– Вот тебе как раз есть надо, – сказал Кречетов тоном, не терпящим возражений, и с цыплёнком вопрос был решён. – Так можно закурить всё-таки? – снова спросил он курчавую Кристину.

– Штраф сто рублей. Постановление о запрете курения в вагонах-ресторанах поездов дальнего следования, – бесстрастным голосом сообщила официантка. – Пепельницу принесу.

– Ах, вот как! – обрадовался Кречетов и засунул руку в карман за деньгами. – Да я газет не читаю, кроме «Советского спорта», и телевизор не смотрю, если только не футбол. Несите пепельницу.

Он положил сто рублей на красную скатерть и с тоской подумал, что за всё остальное платить ему нечем. Но признать себя неплатёжеспособным, да ещё в глазах «коллеги», было невыносимым позором. Он встал, пошарил по задним карманам джинсов, делая вид, что ищет зажигалку, и пошёл вслед за официанткой.

– Кристина! Хочу вас попросить об одном одолжении… – начал Кречетов и, выбрав подходящий момент, забежал спереди, перегородив проход. – Я забыл кошелёк в купе. Можно в залог оставить мобильник? Неудобно как-то перед друзьями, обещал угостить.

– Не положено, – протокольно сказала Кристина, но обезоруживающая улыбка «клиента» что-то стронула в её сердце. – Ладно уж, давай мобильник, – смягчилась официантка, – друзей обижать нельзя. Только не забудь деньги принести, а то мне свои придётся выложить.

Кречетов торопливо вытащил мобильник – подарок Юлии на его последний день рождения – и сунул Кристине в карман красного передника: – Вот, совсем новенький, – и чмокнул её в щёчку. – Спасибо!

Официантка рассмеялась, преобразившись:

– Тьфу на тебя, балабол!

А он танцующей походкой вернулся к новым приятелям.

Когда Кристина принесла заказ и Кречетов уже готовился разливать «самый лучший» коньяк, к их столу подошёл коренастый мужчина в модном костюме с перламутровым отливом, застёгнутом на все пуговицы. Жёсткий воротник отутюженной белой с синевой рубашки плотно стягивал короткую крепкую шею:

– Зажигалка найдётся? – глухим голосом спросил незнакомец.

Кречетов протянул зажигалку.

Мужик затянулся толстой сигарой. Повернул голову вправо-влево, вздёргивая тяжёлый квадратный подбородок, будто пытаясь растянуть могучую шею, грузно опустился за соседний столик. Вид у него был потерянный. Неожиданно он заговорил:

– Я сегодня друга похоронил. Приехал к нему на день рождения. Не виделись лет десять, как вся эта заварушка в стране началась. Когда-то учились вместе. Он, как и я, с Кавказа. Собрали стол. Гости пришли, друзья приехали. А он вдруг говорит: «Маловато вина, сейчас до магазина доеду». Мы его отговаривать, а он – ни в какую. «Я быстро», – говорит. И поехал. Представляете? В аварию попал! Сразу насмерть. Вот и справили день рождения…

Мужчина сжал кулаки и бессильно опустил их на стол, страдание и протест отобразились на его лице.

Все посмотрели на мужика так, будто покойником был не его друг, а он сам. Ни у кого не находилось нужных слов. Кречетов ляпнул первое, что пришло на ум:

– Надо выпить в память друга.

И стал разливать по фужерам коньяк. Не чокаясь, выпили. Парень с верёвками в волосах закашлялся. В это время сосед с пергаментным лицом, дожевавший травяное ассорти, поднялся со своего места и притулился на углу стола Кречетова, оказавшись между незнакомцем, потерявшим друга, и парнем с верёвочной прической.

– Везу свои работы на выставку, друзья-москвичи пригласили, – невпопад начал он и, заметив непонимающие взгляды мужиков, растерянно объяснил:

– Я художник. Только вот с острова Гоа вернулся, привёз новый цикл картин, – и добавил, обращаясь к Кречетову:

– Был на вашем концерте позавчера. Вы гениальный пианист. Я вас сразу узнал, как только вы вошли.

– Ребята, а давайте на «ты»! – предложил компанейски Кречетов, поднимаясь со своего места и резко уходя от минорной темы поминок. – И давайте выпьем. За встречу!

Народу в вагоне-ресторане прибавлялось. То тут, то там на столиках появлялись пепельницы. Струйки сигаретного дыма сливались в сизое рыхлое облако, сквозь которое брезжил свет потолочных плафонов. Витали ароматы кухни, звенели фужеры, перебивали общий гул смачные реплики, раскатывался дружный хохот. Дух беспросветной скуки испарился.

Глава 16. Царь Давид

Парень-курсант вышел на станции Ожерелье. Вета, не раздеваясь, прилегла, укрывшись одеялом, посмотрела на часы. Было начало третьего. Кто-то с силой дёрнул дверь в купе. После нескольких неудачных попыток дверь наконец открылась, и в купе ввалился загулявший музыкант. Он еле держался на ногах и покачивался в такт движению поезда, опираясь локтями на верхние полки.

Вета притворилась, что спит. Владислав шуршал пакетом с бельём, что-то у него падало, он шумно пыхтел, когда стелил постель. Его кидало из стороны в сторону, когда поезд менял скорость или шёл на поворот; периодически слышался тупой звук, будто мешок с картошкой роняли, и какое-нибудь крепкое односложное ругательство – то ли Кречетов обо что-то ударялся, то ли падал. Стук скинутой обуви подтвердил процесс раздевания. Потом щёлкнула пряжка ремня, и пианист плюхнулся на свою нижнюю полку. Возня стихла, – похоже, «искатель приключений» угомонился наконец. Послышалось размеренное посапывание.

Виолетта приоткрыла глаза. По всему купе валялись разбросанные вещи: опрокинутые вверх подошвами туфли, пиджак распростёрся на её одеяле, рубашка панически свешивалась с верхней полки рукавами вниз, носки двумя комьями земли темнели на столе.

«Вот мужики!» – подумала Вета, вспомнив при виде этой картинки, как одна из её приятельниц по прежней работе в институте жаловалась на мужа: «Вот что делать? Муж – декан факультета. А сколько лет с ним живём, столько лет грязные носки после работы за телевизор складывает, и хоть убей».

Абсолютно нагой Кречетов лежал на полке, раскинувшись в непринуждённой позе, и был похож на гигантского младенца. «Пупсик», – слова Жанны витали в воздухе. Тело «пупсика» покрывала короткая светлая шёрстка, особенно густая и выразительная на груди, животе и ногах.

Вета, опешив от неожиданности, с минуту лицезрела эту эротику, потом перевела дух и заметалась по купе.

Сначала она закрыла купе на предохранитель. Потом отыскала скомканную простыню и набросила её на спящего. Но простыня моментально оказалась на полу. Она повторила попытку. Однако простыня была незамедлительно сброшена и на этот раз. А «спящий» принимал всё более непринуждённые позы, будто ему было невыносимо жарко от ледяного дыхания кондиционера. Сильнейшее смущение, охватившее Вету, не помешало неожиданной мысли, что нагой Кречетов соответствует своему обаянию в концертном костюме с «бабочкой» за роялем. Фигура же в точности воспроизводила статую Давида Микеланджело из Музея изобразительных искусств имени Пушкина. «Демонстрация свободного и раскованного мужества», – такие слова сопровождали рассказ экскурсовода о знаменитой скульптуре. Это точно про него. Уж демонстрация так демонстрация.

Она подхватила простынку и принялась в очередной раз укрывать материализованную статую царя Давида. Как вдруг её запястье перехватили пальцы, твёрдые и холодные, как мрамор.

– Посиди со мной, – повелительно сказала ожившая статуя, – не бойся.

И «царская рука» властно притянула Вету к атлетическому торсу. Попытки высвободиться ни к чему не привели, – её держали мёртвой хваткой. Пришлось подчиниться и присесть.

– С чего ты взял, что я боюсь? – разыграла она удивление, но сердце уже колотилось, сбиваясь с ритма. – Что я, голых мужиков не видела? Только лучше, если ты укроешься, всё-таки холодно для воздушных ванн, – набросила она на «пупсика» рубашку. Пальцы «царя» продолжали сжимать её запястье каменным браслетом. – Кречетов, мне больно, отпусти, – взмолилась она.

– Посиди со мной, расскажи что-нибудь или… спой. Да, спой мне колыбельную, – не открывая глаз, пожелал «царь Давид» и расположился поудобнее, приготовившись слушать.

– Ну-у… – Вета задумчиво напела несколько мелодий. – Что б такое выбрать подходящее? Вот, вспомнилась одна.

Она тихонько запела:

 
Расцвела под окошком
Белоснежная вишня,
Из-за тучки далёкой
Показалась луна…
 

– Что это за песня? Я такой не знаю, – всё ещё не открывая глаз, заинтересованно спросил Кречетов.

– Старинная песня. Мама пела вместо колыбельной.

– Красивая, только грустная. И что там дальше?

Голос Виолетты приобрёл уверенность:

 
Все подружки по парам
В тишине разбрелися,
Только я в этот вечер
Засиделась одна…
 

– Ты засиделась, потому что не пошла со мною в ресторан, – сжал сильнее прежнего её запястье Кречетов, – а я приглашал. Там бы тебе было не одиноко, – подытожил он.

Она молчала, а он наблюдал за ней через полуприкрытые веки. Потом, вздохнув, она заговорила:

– Кречетов, то, что сейчас происходит – из разряда нереального. Во всяком случае, для меня. Я, замужняя женщина, сижу на постели обнажённого мужчины, и мне нисколько не стыдно, никаких угрызений совести… – голос её зазвенел. – Представляешь, мне даже интересно. Такого со мной никогда не было! Оказывается, есть я, которую я не знаю, не похожая на меня. Ты будешь надо мной смеяться, я знаю, всё это глупо и наивно, то, что я говорю. Но ты сейчас пьян и, скорее всего, завтра ничего не вспомнишь. И это было бы лучше всего. Что со мной? Может, это распущенность? И мне ведь от тебя ничего не надо. Просто забавно вот так сидеть и слушать, как дышит царь Давид – это я тебе такое прозвище придумала. Конечно, ты вытворяешь бог знает что, переходишь все границы… А меня это не коробит, хотя… – она помолчала, – хотя пугает, если честно. И зачем я тебе всё это говорю?

Она замолчала и снова попробовала высвободить руку.

Но не получилось. Теперь Кречетов с утроенной силой прижимал её ладонь к своей груди, где пульсирующими ударами рвалось из грудной клетки сердце ловеласа.

– Послушай, как стучит, – проговорил царь, – поцелуй меня!

– Кречетов, ты с ума сошёл! – вспыхнула Вета. – Я люблю своего Ольшанского, а ты просто пьян!

– Не кричи, всех перебудишь, я же прошу только поцеловать, тебе жалко, что ли? И я усну сном младенца, – клешня на руке пленницы сжалась ещё сильнее.

Это была западня. Любое её возражение превращало пальцы соблазнителя в ласковые тиски. Напротив, хватка ослабевала, если она шла на поводу. Наконец она решилась – наклонилась и коротко прикоснулась губами к его щеке. Кожа оказалась горячей и колкой от щетины.

– Как хорошо! – сказал Кречетов. – Ты только не уходи, посиди, пока я усну.

– Ну уж нет! – возмутилась Вета. – Я тоже хочу спать, и я тебе не нянька. Пусти меня. А то я сейчас закричу.

– Погладь меня по голове, пожалуйста, – будто не слышал возмущений «пупсик-царь», – я очень тебя прошу.

– Детский сад какой-то! – сказала она обречённо и провела рукой по его всклокоченным волосам.

– Спасибо, – удовлетворённо произнёс Кречетов, – у тебя очень нежные руки.

– Всё, хватит, поговорили, я иду спать, ты обещал, что отпустишь.

– Я ничего не обещал. Но раз ты не хочешь посидеть со мной, то иди.

На удивление, пальцы разжались, и свобода была дарована. Заложница с лёгкостью синички перепрыгнула на свою полку, зарылась под одеяло до самого подбородка, будто в спасительную нору, к тому же кондиционер шпарил холодом беспощадно. Она закрыла глаза с намерением не открывать до утра, что бы ни случилось. Для пущей важности отвернулась к стенке: «Всё, что за моей спиной, меня не касается, – мысленно приказала она себе. – Спать, спать…» Но смятение гнало сон, как кондиционер холодный воздух. «Что это? Что со мной? С ним всё ясно – пьяный мужик, а я-то что? Другого бы послала подальше, а с этим пупсиком… развела телячьи нежности. Спать срочно! Всё забыть!» – приказала себе верная жена своего мужа. А в голове крутился маховик, разматывающий нескончаемые мысли о превратностях судьбы и непредсказуемости «второй натуры».

Ей казалось, что она уснула, а проснулась от толчка. Она открыла глаза. В её ногах, завернувшись в простыню, сидел её экстравагантный сосед. Вета напряглась.

– Ты что, Кречетов? – приподнялась она. Удары сердца перебивали стук колёс. – Ты чего проснулся?

– Смотрю на тебя, как ты спишь.

– Ну, хватит уже, куда тебя опять понесло? – простучала она зубами. – Это всё коньяк… – попыталась она отодвинуться от него, от того, что может случиться. Но он тут же пересел ближе.

– При чём тут коньяк? – провёл рукой по одеялу Кречетов. – Я уже протрезвел давно. Ты знаешь, у тебя очень хорошая фигура, – потянул он одеяло на себя, – и замечательные тёплые глаза.

Вета вцепилась в одеяло, как в ускользающее укрытие.

– Хватит, Кречетов, уйди с моей постели!

Она резко села, подтянув колени к груди, и приготовилась защищаться.

– И необыкновенные руки, очень нежные, – придвинулся он ещё ближе и попытался обнять её.

И тут неожиданно для самой себя женщина перешла в наступление:

– Сейчас ты встанешь и уйдёшь на свою полку, – голос разносился по купе, как склянки на корабле, оглушая её саму.

– Тише, глупая, весь вагон на ноги поднимешь, – цыкнул Кречетов, – лучше иди ко мне, – он придвинулся вплотную и притянул к себе за плечи.

Она вывернулась и зашипела:

– Брысь от меня! – и укусила обидчика за руку.

– Вот дура! – он обнял её своими лапищами и прижал так, что хрустнули позвонки.

– Медведь! Пусти-и!.. – ещё одна попытка освободиться оказалась безрезультатной.

– Отказываешься от удовольствия, а я предлагаю только один раз, и далеко не всем, запомни! – полетело на пол одеяло. – Ну же, иди ко мне! Никто ничего не узнает!

Силы были неравны. Казалось бы, финал этой сценки из жизни был предрешён. Но…

В следующий момент будто разжалась тугая пружина. Вета толчком откинула от себя забывшегося музыканта и прыжком соскочила на пол:

– Ну уж нет! Ни за что!

Он схватил её за пояс джинсов.

– У-тю-тю! Поймалась, золотая рыбка!

Одной левой Вета убрала фиксатор, мешающий открытию двери, одновременно нажала ручку правой рукой. Фиксатор щёлкнул. Вета ойкнула. В купе ворвался поток электрического света из коридора. Яркий свет привёл Кречетова в чувство, он прекратил смеяться и наконец выпустил из рук Ветины брюки.

– Уходи, – кивнула она и всхлипнула. Прищемлённый палец распухал на глазах. – Дурак…

– А вот этого я тебе никогда не прощу, – сказал он мрачно. – И вообще, я злопамятный.

Он вышел из купе, завернувшись в простыню, огляделся и, убедившись, что их возня никого не разбудила и коридор пуст, сел на откидной стульчик.

– Кинь-ка мне мои сигареты с верхней полки, пожалуйста, – уже миролюбиво добавил он. – Ну и дура же ты, я таких ещё не встречал.

В коридор полетела пачка сигарет со стола. Он поднял упавшую пачку, встал, открыл фрамугу, закурил. Она выбрасывала его вещи из купе. Он наблюдал за ней, обкусывая ногти и выпуская дым в окно. Потом опустился на стульчик и сказал:

– Палец надо под холодную воду…

В ответ полетели туфли. Потом дверь купе захлопнулась.

– Разошлись, как в море корабли, – пробурчал уныло музыкант и отправился искать место ночёвки.