Текст книги "Белый рояль, чёрный туман"

Глава 42. Суета вокруг дивана

Кречетов со своей идеей подгадал как раз под сорокалетие Беленького, который гордился своим рождением в одном месяце с Артюром Рембо, Михаилом Лермонтовым и Серёгой Есениным. Это событие должно было случиться в октябре. Подступающее сорокалетие висело дамокловым мечом над головой ставшего вдруг впечатлительным Лёнечки.

Последние месяцы он ходил сам не свой, в лихорадочных размышлениях, как перешагнуть приближавшийся неумолимо жизненный рубеж. Нет-нет, а всплывали жуткие истории про несчастных, решивших пренебречь «предрассудками» и навеселившихся всласть в свой сороковник на свою же голову.

Беленький не особо верил в приметы, но и нарываться на неприятности ему не хотелось. А тут – Кречетов со своей затеей. Классная возможность избежать юбилейных разорительных застолий и зловещих поздравлений. А ещё приятельский проект обещал, судя по всему, привлечь новых потребителей его экспериментального продукта и просто любопытных. Маячили неплохие деньги. Ведь Влад, паразит такой, собрал в кучу все его творения и сшил эдакое лоскутное музыкальное одеяло из отборных хитов – лучшего пиара не придумаешь.

К тому времени автор прикольного проекта из гостиницы перебрался на дачу бывшей жены. Юлия уезжала на очередные гастроли. Сопровождал её бойфренд, отлично разбиравшийся в достоинствах мировых валют, но отнюдь не в музыке. По старой памяти оттаявшая Юлия попросила бывшего мужа прослушать концертную программу. Он согласился с превеликим удовольствием, попросив взамен разрешения перекантоваться на даче, пока не найдёт подходящее жильё. Она великодушно согласилась – не жить же век прошлыми обидами, да и будет кому дом постеречь да собаку покормить.

Не обременённый занятиями с платными учениками и не связанный обязательствами по ангажементу, Владислав готовился погрузиться в творчество. Но для начала заглянул в бар в столовой, который в прежние времена славился богатой коллекцией алкогольных напитков. Ожидания оправдались: среди прочих брендов красовалось около дюжины разнокалиберных бутылок «Хеннесси». Таким образом, самым необходимым – без чего мир был бы не мил – он обеспечен. А что касается еды, то с некоторых пор он и вовсе забывал про хлеб насущный.

Тщательно продумав все детали, Кречетов занялся распределением ролей в грандиозном шоу. Ему хотелось, чтобы ещё долго после исполнения шедевра не нашёлся кто-то, кто смог бы переплюнуть его в мастерстве владения звуком. Именно игра звуков ставилась фантазёром во главу угла. Богатая звуковая палитра должна поразить воображение и слух тех, кто придёт на юбилейный концерт композитора Беленького. Это будет завлекалочка. А дальше дело за ритмами и частотами, он будет дёргать за невидимые верёвочки, манипулировать публикой, как кукольник марионетками.

Чародей не спал ночами, просиживая у компьютера, как не так давно – у рояля. Когда аранжировка очередного куска подходила к завершению, он с трудом разбирал, какое время суток за окном.

А ещё он дозвонился до каждого, чей телефонный номер имелся в памяти мобильника. Им двигало горячее желание, чтобы все, кто его знал, присутствовали на знаменательном событии, чтобы вспомнили, какой он великолепный пианист, а дальше – трын-трава…

– Аллё! Ксюша? Приветик! Как живёшь? Хорошо? Забыть не можешь? Ну ладно, ладно, какие твои годы… Я вот тебя пригласить хочу на концерт… ага… Экстремальной музыки… это моё новое амплуа, ага. Придёшь?..

– Аллё! Людмила Львовна? Это Кречетов звонит, помните такого? Ну да, ваш клиент. Хочу пригласить вас на концерт. Я буду играть главную партию. На рояле, конечно. Придёте? Найду для вас пригласительный билетик. С ребёнком? Засыпает под «Элегию» Рахманинова?.. Ему нужен не билет, а нужна няня… Понял. Ну, как получится…

– Аллё, Костя? Это Кречетов. У Лёньки юбилей – сорок лет, сам понимаешь. Ну да. Я ему подарок делаю. Приходи, увидишь. Я буду рад. Адрес скину. Угу. Ну, до встречи…

– Аллё! Петя? Что-то я тебя не узнаю – такой дивный волжский бас… повзрослел, значит… Я вот что… Если хочешь, приходи на концерт, я буду там играть. Нет, не совсем классический, нет, не в консерватории. Но, думаю, не пожалеешь. Можешь наших ребят пригласить, – ну, там, Соню, ещё кого встретишь… ой, только Филимонова не надо, а то у меня настроение испортится… Ну, давай. Жду…

Самой первой он позвонил Кате:

– Я не обойдусь без твоей щемящей душу скрипки. Мне надо, чтобы моих поклонников вывернуло наизнанку, – уговаривал Кречетов, ловя себя на мысли, что втягивает её в не очень чистую игру. – Для тебя я написал умопомрачительную партию в духе Бу Нильсона[3]3
  Бу Нильсон (швед. Во Nilsson; род. в 1937 г. в Шеллефтео и вырос в Мальмбергете) – шведский композитор. Представитель шведского музыкального авангардизма. Известность приобрёл в 1960-е гг. Профессор школы музыки Гётеборгского университета. Выступал как джазовый музыкант. Писал музыку к кино– и телефильмам. Ныне почти забыт.


[Закрыть] с элементами музыки Шестой симфонии Чайковского. Как, ты не знаешь легендарного Бу, гения из Мальмбергета? – маскировал он неловкость, бравируя собственной «эрудицией». – Про сериальную музыку ничего не слышала, про музыку во имя абсолютной свободы? Шёнберга слышала, говоришь? Ну вот видишь, кое-что ты знаешь.

Кречетов говорил, а сам думал: «Да, Катька, конечно, замечательная скрипачка, но знать ей незачем, что Бу – великий фальсификатор сериальной музыки, отвергающей музыкальную тональность и законы музыкального ряда, зато признающей власть холодной математики. Это мне близко. Я теперь тоже экспериментирую. Только с музыкой не совсем сериальной. Скорее, нереальной, фантазийной… Да».

– Но без тебя, Катя, мой проект потерпит крах, без вопросов. Мне позарез нужно твоё неподражаемое глиссандо, – с внутренним напряжением договорил «экспериментатор».

В трубке в тот момент зависло молчание – видимо, нелегко Екатерине давалось решение. Удивительное предложение свалилось на неё нежданно-негаданно. Но любопытство взяло верх над сомнениями, да и работа с талантливым Владом привлекала её. И она согласилась.

Кречетов торжествовал – для успеха его проекта участие Кати было очень значимо.

Ещё раньше он позвонил в Светловодск Гоше и пригласил его отдохнуть на подмосковной даче. Тот приехал и теперь сидел за компьютером днём и ночью, шлифуя программу подачи звука. Выбрав момент, Кречетов притащил запылённый металлический короб и поставил его в ногах недоумевающего программиста.

– Вот, Гошка, отечественный экземпляр изобретения Штайнера – Гуерра – Карелли. Ты у нас гений-самоучка, разберёшься.

«Гений» непонимающе похлопал глазами.

– Что за ящик Пандоры? – присел он на корточки и стёр ладонью пыль с поверхности. – Что за хреновина, где ты её откопал?

– Сразу видно, ты – светловодская темнота, – на лице «великого комбинатора» нарисовалось сожаление, – это ж последнее слово электроники – лазерная арфа. Слышал про такую? Вот научишься на ней играть и сразу станешь знаменитым.

– Откуда у тебя эта штука? – с восхищением спросил Гоша. – Я в инете видел, как она действует. Улётно!

– А Беленький, небось, забыл, что у него такое сокровище, – довольный своим открытием, поделился Кречетов. – Говорит, поклонник ему эту штуку подарил. Когда они… то ли в Тольятти, то ли в Самаре – короче, не помню, в каком городе – концерт давали. Так ему зачем? Ему лишь бы ритмы были… – прервав себя, он вышел в коридор и вернулся с огромными рабочими варежками. – Вот, на всякий случай, хоть мощность и небольшая, а бережёного бог бережёт.

– Не дрейфь, я и сам не маленький, – пробубнил Гоша, уже колдуя над таинственным сундуком.

За несколько дней до выступления в концертный зал привезли белый Hoffmann. Разумеется, Кречетов взял его не у мамы в квартире, как бахвалился, а напрокат.

Рояль и синтезатор поставили так, что оба клавишника оказывались в самом центре внимания, хотя спиной друг к другу. Дуэт белого рояля с белым синтезатором выглядел неожиданно. Но именно неожиданность и была нужна постановщику Кречетову. По «куску» сцены получили Гоша и Катя – каждый из них создавал своё «яркое пятно», притягательное для публики. Ведь известно, что на живых концертах мы «слушаем» прежде глазами, потом ушами.

Гоша расположился со своей волшебной коробкой у самого края сцены. Катя выбрала участок поближе к кулисам и подальше от ударника, создав тем своё автономное звуковое пространство. Бас-гитара и ударник разместились между клавишниками, чтобы задавать тон, фон и ритм. Гитарист обосновался на противоположном от скрипачки конце сцены – для контраста. В целом всё сложилось гармонично в настоящий ансамбль.

От хлопот Кречетов так похудел, что концертный костюм стал болтаться на нём, как на вешалке.

– В мой день рождения, и будет такое огородное пугало… – сморщился брезгливо Беленький и всё-таки спонсировал поход Кречетова к модельеру по концертной одежде.

Не прошло и недели, как организатор проекта завертелся перед зеркалом и радовался, как дитя новой игрушке, рубахе из струящейся чёрной ткани.

– Я ещё и молод, и красив, – приговаривал он, довольный своим отражением.

Гоша, с раздражением наблюдавший за примеркой, не удержался и сказал с нескрываемым цинизмом:

– А на самом деле – старый пердун, – и криво усмехнулся. – Сколько лет тебе, а всё пупсика из себя строишь.

Кречетов обиделся, но виду не подал. Только буркнул:

– Нет чтоб за человека порадоваться. Я, может, о такой рубашке всю жизнь мечтал…

В сущности, Гоша где-то был прав. В душе Кречетов чувствовал себя на девяносто.

Ещё он попросил именинника об одном одолжении – заменить гитару. И именно на Jackson с низкочастотными басами, хотя самому виновнику всей этой кутерьмы импонировал эксцентричный дизайн японской Ibanez. По его мнению, её вид производил на слушателей более сильное впечатление. Они даже повздорили на этой почве.

– Что нам важнее – густота звука или дешёвый прикид? – напирал Кречетов, целью которого были плотные низкие частоты в тяжёлых риффах. Беленький, не желая тратить нервные клетки, нехотя сдался. Только удивился: «академичный» до мозга костей Кречетов так лихо вдруг стал разбираться в нюансах эстрадных инструментов. Но вникать в подробности эволюции Влада ему было лень. По-настоящему его занимала только одна мысль: как пережить собственное сорокалетие?

И ещё Кречетов раскрутил спонсора торжества на покупку генератора бутафорского тумана, чтобы усилить воздействие на психику меломанов.

– Лёнька, нет, ты сам подумай, название-то у группы какое? «Блэк Фог». А какой ты «фог», если тумана и в помине нет? Нет уж, туман так туман. Пусть не чёрный, а то уж слишком на дым похоже, но пусть будет…

Беленький только рукой махнул – такие мелочи по сравнению с мировой революцией, то есть с его сороковником… И в задумчивости отсчитал деньги на хейзер, то бишь генератор тумана.

Пересилив себя, в последний момент Кречетов позвонил Михаилу. Своим приглашением он то ли хотел извиниться за все неприятности, которые ему доставил, то ли – и скорее всего! – доказать, что он ещё может – может! – что-то сделать в музыке, может удивить, потрясти… Он ещё чего-то стоит!.. Мнение Михаила было очень важно для Кречетова, хотя он предпочитал над этим не задумываться. Сейчас же, накануне концерта, он остро ощутил необходимость его моральной поддержки. Но Михаил сослался на извечную занятость.

Вете Кречетов не позвонил.

* * *

Накануне с шумом-громом провели генеральную репетицию. Правда, у Лёнечки сдавило в груди и разболелась голова, зато Кречетов почувствовал, что его замысел близок к осуществлению. Смущала Катя, её вопросительный взгляд, в котором он читал недоумение. Но он понял, что она останется и будет играть завтра, чтобы не подвести его, верная своей юношеской привязанности. Он с нетерпением ждал завтрашнего дня: осталось ночь простоять и день продержаться.

Глава 43. Концерт-бумеранг

И вот настал день концерта. Погожий октябрьский денёк в позолоте осенней листвы и лазури высокого неба.

Публика валила в концертный зал «Крокус» так, как если бы вдруг узнала о гастролях легендарной группы ABBA. Ну, может быть, не совсем так, но Беленькому показалось, что такой толпы меломанов ему видеть не приходилось за более чем десятилетие композиторской и продюсерской суеты-маеты. В какой-то момент в его груди заныло и заколотилось испуганное сердце – через несколько минут он должен выйти на неуютную, как лунный кратер, сцену, чтобы продемонстрировать чудеса звука и света. И его, беленьковского, гения. Все они пришли, вся взбудораженная масса молодых людей явилась сюда, чтобы подчиниться его власти. Но ни один из толпы об этом и не подозревает. Это и льстило его самолюбию, и повергало в страх – ведь обычно роковую власть над толпой он передавал в чужие руки. Сегодня же он сам будет управлять взвинченными его сумасшедшим воображением эмоциями множества любителей экспериментов в музыке.

Впервые он услышит вживую плоды своей фантазии на полной мощи звука. Не радовали Лёнечку ни чёрные кожаные штаны с шипами по бокам, ни тяжёлая серебряная цепь на шее, ни брутальный массивный браслет, ни стильные бутсы с высокой шнуровкой – атрибуты рок-звезды. Он перебирал онемевшими пальцами плоские чётки-«болтухи» из чёрного обсидиана – «когтя Сатаны», камня, отпугивающего злых духов и сглаз, и мечтал об одном: чтобы всё это скорее закончилось.

Из оцепенения его вывел резкий звонок мобильника. Звонил Кречетов.

– Ну что, Лёнька, тряхнём стариной? До выхода осталось пять минут.

Он и сам только и делал, что смотрел на часы. На сцене всё было готово.

За кулисами царило предконцертное возбуждение.

Экипированный для игры на арфе – в тёмных очках и пропитанных асбестом перчатках – Гоша рассказывал анекдоты Кате. Облачённая в облегающий комбинезон из светящейся голубой воздушной ткани, тоненькая, с распущенными светлыми волосами, она была похожа на инопланетянку. Да и в жизни она для него тоже инопланетянка – каждый из них обитает на своей планете, так уж сложилось.

Ударник и басист – как братья-близнецы: у обоих рыжие гривы разметались по могучим плечам. И оба, полузакрыв глаза, шевелили неслышно губами, будто читали заклинания на успех. Откуда-то из глубины закулисного пространства доносились отзвуки фортепиано – пианист разыгрывался. Внезапно наступила тишина. Кречетов в развевающейся чёрной рубахе выступил из темноты кулис и сделал знак:

– Выходим.

Луч прожектора выхватил двух клавишников в чёрных одеждах – они сошлись в центре сцены, как сходятся в фантастическом фильме обладатели тайных сил в решающем поединке, и заняли свои места за роялем и синтезатором. На мгновенье свет погас, зал погрузился в напряжённую тишину.

И в тот же момент темноту продырявили тысячи солнц и тысячи молний. Веер из восьми прозрачных зелёных лучей выстрелил в купол, отражаясь с высоты в настил сцены. Миллиарды звуков разной длины, частоты и высоты зависли, выброшенные в воздух, как светящийся разноцветный серпантин. И сквозь кажущийся хаос проступила трогательная извилистая мелодия скрипки. Языками холодного огня метнулась она в далёкое небо. Звенящую мелодию скрипки пересекали звучащие зелёные лучи, перебивая её свистящим шёпотом тонов и полутонов – то ли это был шелест листьев, опадающих с тысячи тысяч невидимых деревьев, то ли неизвестные науке птицы собрались в гигантскую стаю, чтобы исполнить птичий гимн.

Беспричинное счастье разлилось по лицам присутствующих.

Но вступили басы, и откуда-то издалека, исподтишка накатился шум штормового моря, – а может быть, это сход лавин в горах? Ощущение приближающейся стихии было столь очевидно, что народ в зале всколыхнулся, раздались испуганные вскрики. «Стихия» же, напугав, отступила, вызвав всеобщий вздох облегчения.

Звуки фортепиано ворвались внезапно, как если бы с неба посыпался метеоритный дождь, и мгновенно они превратились в перезвон невидимых колокольчиков, – или так звенят цветы на лугу, только в суете, заботах и спешке мы этого не слышим? С ними смешались восхищённые перешёптывания, пробежавшие по залу.

Но недолго длилась иллюзия беззаботности. Кто-то безжалостно смахнул колокольчики с музыкального полотна. Они в последний раз жалобно тренькнули и затихли, исчезли.

Монотонный набат из повторяющихся звуков заполнил пространство между молекулами воздуха, заставил его вибрировать на одной частоте с безотчётной тревогой, которая переросла в тихий ужас, сковавший всех присутствующих «одной цепью».

Всё так же выводила чудные гармонии скрипка, мягкие клавесинные звуки синтезатора вторили ей, скрашивая возвышенное одиночество. Зелёный веер арфы по-прежнему пел мелодию шелеста опадающих листьев. Клавишник за роялем забавлялся змейкой извилистого пассажа. Но исчезло спокойствие. Как если бы за спиной у вас встал таинственный незнакомец с неизвестными намерениями. И многие в зале оглянулись, стремясь проверить, не стоит ли и в самом деле за спиной этот ужасный Некто.

Но это была всего лишь игра. Уже через несколько секунд разноцветные сполохи весело запрыгали по залу беззаботными солнечными зайчиками. Зелёные лучи поддразнивали невидимую канарейку. Скрипка оборвала мелодию, вдохнула – и выдохнула сонм звуков. Они то кружились, как вода в речном водовороте, то неслись наверх, перебивая друг друга, а потом скатывались, подпрыгивая на невидимой стиральной доске, вниз. Пронзительные звуки скрипки совсем выбились из ритма, который диктовали басы. Недавний страх куда-то провалился под натиском невообразимой какофонии.

Сначала сидящие в зале в недоумении заёрзали, но постепенно расслабились, повинуясь необъяснимому гипнотическому воздействию игры звуков. И вот уже отрешённая публика маятникообразно машет вытянутыми вверх руками со светлячками зажигалок, как единый организм, подобный исполинскому прокариоту с тысячами тысяч шевелящихся жгутиков.

А в это время подкрался сначала почти неслышный, потом более явственный, потом очевидный шорох перекатывающейся гальки – невидимое штормовое море швыряло её на берег с равными промежутками времени. Народ зашевелился, потянулся, втянул в лёгкие порцию солёного морского воздуха. И вот уже застучали по шпалам колёса приближающегося поезда, ускоряя движение и заставляя всех вскочить, в такт прихлопывать в ладоши и притопывать ногами. По проходам зала на танцпол стекали толпы слушателей в танцевальном ажиотаже.

Басы усиливались, подогревали, заводили. Затейливая мелодия синтезатора ныряла между басами юркой рыбкой, выделывая кульбиты. Зелёный веер-восьминожка скакал по сцене в бешеной пляске, приглашая повторять за ним пируэты.

Чёрный человек – Кречетов – колдовал за роялем, закручивая тугую пружину импровизаций. Свет софитов, освещавший его бледное, как гипсовая маска, лицо, отражался от единственной пуговицы на рубашке и выстреливал в зал энергетическим лучом – концентратом выпущенной на волю энергии пианиста.

Беспричинное веселье владело публикой. Если бы посторонний заглянул в этот момент в концертный зал, он бы подумал, что туда напустили «веселящего газа». Народ неистовствовал. Выкрики, рыдания, истерический смех сопровождали дикие в своей откровенности пляски. Может быть, в аду так ведут себя разгулявшиеся черти.

Веселье продолжалось, пока у некоторых, в том числе у Сони, спустившейся на танцплощадку, не закружилась голова. Перед глазами замелькал калейдоскоп из людских фигур. Стало душно, уши заложило ватой, и в образовавшемся звуковом вакууме раздался пронзительный комариный писк, подступила тошнота. Соня присела на корточки, опустив голову и закрыв уши руками. Вокруг неё кружился людской карнавал, обдавая волнами пёстрых ароматов, усиливая приступы тошноты.

Она с трудом подняла голову и увидела Костина. В двух шагах от неё он самозабвенно выделывался в танце живота с партнёршей в два раза выше него ростом, тыкаясь головой в объёмистую полуобнажённую грудь.

– Петя, мне плохо, – попыталась произнести Соня, но язык онемел, и Костин её не услышал, поглощённый обольстительным танцем. Тогда, собрав последние силы, она поднялась и, расталкивая ревущую толпу, стала двигаться к спасительному выходу, моля Господа Бога не дать ей упасть в обморок.

Ритмы становились всё жёстче, всё быстрее, всё громче. Паренёк, похожий на гитариста Костю, – а может, это он и был? – распластался на полу и содрогался в конвульсиях жёсткого брейк-данса. Его верёвочные космы расползались по полу змейками и подпрыгивали, повторяя передёргивания тела.

Загадочные фигуры, обряженные в одежды унисекс, сливались в страстных поцелуях. Между живописными парами, словно застывшими в ритуальных позах, задорно скакала седая почтенная дама, размахивая бантом в виде огромного цветка и высоко выбрасывая из-под плиссированной юбки ноги в капроновых носочках. При этом она настырно задевала краем юбки мужчину с лицом, будто вылепленным из воска, стриженного под нулёвку, с тяжёлой золотой цепью на жилистой шее. Тот восседал на полу в позе лотоса, беззвучно шевелил губами и монотонно качался вправо-влево, вперёд-назад, прижимая сложенные ладони к могучему обнажённому торсу. Он будто не замечал шабаша вокруг себя.

Юбиляр Беленький за синтезатором самозабвенно подпрыгивал и приплясывал на стуле, как на рессоре, в такт ныряющей мелодии. Голова его моталась из стороны в сторону, как у огромной резиновой куклы. Он весь взмок, длинные волосы сбились в сосульки и закрывали его лицо на манер бамбуковой занавески, руки сновали по клавишам с запредельной скоростью, как если бы то была не клавиатура синтезатора, а раскалённая плита.

В это время ритмы басов пересекли некую границу и слились в сплошной гул – так ревут моторы самолёта на взлёте. Казалось, рёв этот разнесёт стены зала чудовищным напором децибел и выбросит всех присутствующих, как выбрасывает вулкан куски магмы из жерла.

Вдруг Беленький дёрнулся всем своим крупным телом, оторвался от клавиатуры, будто и вправду собрался взлететь, но – откинулся на спинку стула, задрал голову и… расхохотался. В свете прожекторов сверкнули ослепительной белизны фарфороподобные зубы. Так он и замер. Ныряющая мелодия оборвалась.

Постепенно большое пухлое тело его расслабилось, обмякшие руки безвольно повисли вдоль тела, застывшего в нелепой позе. Но этого никто не заметил, потому что густой туман широкими лентами вползал на сцену, закручиваясь в клубы, постепенно скрывая музыкантов, и только тёмная фигура пианиста за роялем оставалась различима в белёсой дымке.

Веер зелёных лучей пульсировал с запредельной частотой, так что свет безнадёжно смешался с тьмой, и перед глазами находившихся в зале замелькали красные мушки. На мгновенье захлебнулась скрипка. И зазвучала вновь. Сквозь прошитую жёстким металлом басов музыкальную ткань пробивались отзвуки минора. Это было странно, как если бы сопровождением к немой кинокомедии пустили реквием. Сбитая с толку толпа потеряла ритм и недовольно загудела. Между тем пианист за роялем убедительно проводил трагическую тему финала Шестой симфонии Чайковского, вторя мелодии скрипки и перебивая гул басов. Он был настолько поглощён своей самозабвенной игрой, что не придал значения тому, что синтезатор замолчал.

А зелёный веер оборвал мельтешенье и торжественно расправил лучи, пульсирующие теперь в унисон с проникновенными звуками скрипки и фортепиано. Басы отступали, затухающее монотонное ритмическое остинато мягко поддерживало мелодичный разговор фортепиано и скрипки. Публика постепенно осела, как пена на вскипевшем молоке, и затихла, устав от скачек. Музыка растворялась в туманной дымке сцены, а когда истаяла совсем, пианист широко раскинул руки, припал к роялю грудью, будто в стремлении слиться с ним воедино.

«Я сделал это!» – пронеслось в голове Влада. Сердце захлестнула горячая волна восторга. Он победитель! Наконец-то, как когда-то давно, очень давно, когда он шёл к своему триумфу. Вот оно, счастье!

Но что-то мешало полностью отдаться этому чувству. Ах да! Этот замолчавший синтезатор… Червяк тревоги зашевелился где-то глубоко в душе, отодвигая радость достижения цели, которую он так долго и мучительно вынашивал. Вместо этого вползало предчувствие чего-то неясного, угрожающего разрушить блаженство момента. Навсегда.

И вдруг страшная мысль поразила его своим безумным открытием – он осознал, что с Леонидом произошло непоправимое.

Неужели он в своих фантазиях переступил недопустимую грань?..