Текст книги "Белый рояль, чёрный туман"

Глава 41. О призраках, боге кайфа и прочих «тараканах»

После очередного скандала с хозяйкой съёмной квартиры Владислав скоропалительно съехал в гостиницу на окраине Москвы. Здесь работала администратором его бывшая однокурсница. Он красноречиво описал, как хозяйка бросала ему вдогонку сборники нот, и подруга согласилась подождать с оплатой номера. Конечно, он всё придумал: на самом деле хозяйка квартиры швыряла в него его же пустыми бутылками из-под коньяка, но на однокурсницу рассказ произвёл должный эффект. С охами и ахами, и это главное. Потому что теперь есть где перекантоваться до лучших времён.

– Лёнька, ты мой лучший друг! – в приподнятом по случаю новоселья настроении разговаривал Кречетов с Беленьким по мобильнику. Он сидел, скрестив ноги, на широкой гостиничной кровати и черкал значки на листе, разлинованном нотными линейками. – Ты лучший мой друг, Лёнька! – повторил Кречетов и поставил жирную точку. – Я придумал, что подарить тебе на день рождения. Хочешь, скажу?

– Валяй, – вяло согласился на том конце Леонид, больше потому, что ему не терпелось закончить разговор с подвыпившим дружком.

– Я подарю тебе концерт, где ты будешь в главной роли, – торжественно объявил Кречетов. – Ты вот всегда скромно уходишь в тень, когда люди на твоих концертах сходят с ума от наслаждения, – говорил Кречетов воодушевлённо, – а это несправедливо. Автор такой… потрясной музыки должен получить свой лавровый венок. Хотя бы на день рождения. Вот я и решил сочинить вариации на твои бессмертные хиты. Партию на синтезаторе написал, между прочим, специально для тебя. А чтобы тебе было не скучно на сцене, мы поставим туда мой белый рояль, и я тебе подыграю, – услужливым тоном закончил Кречетов и замолчал, ожидая реакции на том конце провода.

В трубке было тихо, как на погосте.

– Ну что ты там? Умер, что ли? – забеспокоился выдумщик. – Как тебе моя идея?

Беленький наконец откликнулся:

– Слушай, Влад… – протянул он, – я, конечно, понимаю, ты выпил, у тебя хорошее настроение, тебя распирает на шутки…

– Я не шучу, – возразил Кречетов обидчиво, – и выпил я совсем чуть-чуть…

– Ага, оно и заметно, – съязвил знаток степеней подпития старого товарища. – Что, тот самый белый рояль? – недоверчиво уточнил он.

– Ну да, – всколыхнулся Кречетов, – ты не забыл. Тот самый подарок фирмы с моего первого конкурса, он же у моей матери стоит, уже лет… скоро двадцать будет. С ума сойти!.. Ты же знаешь, я там не живу после той истории. Ну, с Катей, я ж тебе рассказывал.

Не признаваться же с ходу, что от белого рояля в квартире его матери остались одни воспоминания. Зато – вот он, здесь, а не за решёткой, в камере для злостных должников.

– Слушай, – продолжил розыгрыш Кречетов, – давай его на этом концерте выставим на аукцион, а? Публике развлечение! – он уже и сам поверил, что у него есть что выставить на продажу, – так самозабвенно врал. – Растянем плакат: продаётся исторический рояль… Нет: продаётся уникальный рояль…

Но развернуть агитацию бывший обладатель рояля не успел. Негромкий стук в дверь вернул его к действительности.

– Ой, Лёнь, я тебе перезвоню, сейчас не могу разговаривать, – выпалил он скороговоркой, забросил мобильник за подушку, спрыгнул с кровати и в два шага оказался у двери.

На пороге стояла Вета.

Кречетов так и застыл на секунду, держась за ручку открытой двери.

Он не надеялся, что она придёт. Нет, ему хотелось в это верить, но ждать было бы глупо. И звонил он ей, приглашая увидеться, без всякой надежды – много чего произошло, много воды утекло после дурацкого фестиваля, где они встретились последний раз. Но вот что странно: он часто думал о ней, даже разговаривал иногда мысленно с нею перед тем, как уснуть. Это его успокаивало и даже доставляло радость.

– Привет, Влад, – сказала Вета просто, будто только вчера с ним рассталась. Её мелодичный голос и ласковый взгляд имели какую-то особенную власть. Рядом с ней ему хотелось снова тянуться к свету. Он порывисто вздохнул, справляясь с предательским волнением.

– Привет! – Кречетов рад был сказать хоть что-то, чтобы не растерять остатки самообладания. – Проходи! – в одно мгновение он закрыл за гостьей дверь и суетливо помог снять пальто.

Виолетта с интересом оглядывалась. Сквозь плотную завесу табачного дыма – вспомнилось: хоть топор вешай! – смутно просматривалось крошечное помещение-колодец с высоким потолком. Тяжёлые плотные шторы, наглухо задёрнутые, скрывали окно. Мерцал неровным светом маленький прикроватный ночник. Полумрак придавал обстановке мрачный вид. Слева к стене придвинут стол, заставленный стаканами, засыпанный окурками, и два стула. Справа – широкая кровать со сбитым в неряшливую кучу постельным бельём. На полу – носки, журналы, бутылки.

Кречетов рукавом рубашки лихо сдвинул стаканы и окурки на край стола, кивнул на стул:

– Садись.

Сам уселся напротив. Положил руки на стол и с готовностью уставился на гостью в ожидании. Она села. Растерянно улыбнулась. Только сейчас она заметила, что музыкант навеселе.

– Ты теперь здесь? – спросила она.

– Как видишь, – ответил он.

– Давно?

– Да с неделю, – без запинки соврал Кречетов.

– А как же… – Вета сбилась, – это же очень дорого…

– Ничего, мне хватает, – легко ответил Владислав.

– Ты не очень хорошо выглядишь, – посочувствовала Вета и внимательно посмотрела на него.

В её словах содержался скрытый вопрос. Она явно хотела разоблачить его мнимое благополучие.

– А ты, как всегда, выглядишь шикарно, – ушёл от неприятного вопроса Кречетов, встал, взял со стола сигарету. Вытащил из кармана джинсов зажигалку, закурил, – причёсочка и всё такое… – он затянулся и оглядел Вету, сощурившись, пристрастно, будто в первый раз увидел. – Давно мы не виделись.

– Давно… – откликнулась Вета, – больше года.

– Как живёшь? – Кречетов выпустил струю дыма вверх.

– Нормально, как всегда, – ответила Вета. – У нас всё хорошо. Разве по мне не видно?

– Видно, видно, – торопливо проговорил Кречетов. – Как Миша, как Алька?

– Всё хорошо. Миша пробивает воплощение очередной идеи – ты же знаешь, он не может без идей. Алька учится, играет концерты… Правда, пока ей за них не платят, но… творчески заметно выросла. Всё хорошо, – подтвердила Вета.

– Творчески выросла, говоришь, концерты играет… Про меня-то хоть вспоминает? – со скрытой ревностью спросил Кречетов.

– Влад, ты уже столько в неё вложил, что она и сама может дальше развиваться, – опустив глаза, тихо произнесла Вета.

– Ну да, – неопределённо протянул Владислав. – А как ты сама? Всё хорошо?

– У меня всё хорошо, – повторила Вета и замолчала, не желая развивать эту тему.

– Я рад, – нервно постучал Кречетов пальцами по столу, – только… почему ты пришла в чёрном? – задал он неожиданный вопрос. – Я ведь ещё не умер, – съязвил он.

Будто запустил ей иглу прямо в сердце.

Вета на секунду опешила, на лице её отобразилось то выражение, которое бывает у человека, когда кто-то разгадывает его тайну. Слова Кречетова поразили прямым совпадением с её собственными переживаниями: она действительно боялась, что очередной запой для измученного жизнью и провалами пианиста станет последним. Поэтому она и пришла сюда по первому его зову, движимая неотвязной тревогой и дурными предчувствиями.

Пытаясь сохранить хладнокровие, она взяла первое, что попалось под руку – стакан – и, глядя сквозь искривлённое стекло, как через призму, а в действительности – пряча глаза, чтобы не выдать захлестнувшее её волнение, нарочито весело проговорила, вспомнив вдруг слова из лексикона продвинутого Гоши – они показались ей спасительными своей несуразицей:

– Сто баллов! Чё-о-орный, чё-о-орный юмор… – она поставила стакан на стол и налила воды, стремясь занять себя любым пустяковым действием, лишь бы не дать волю эмоциям. – Но я часто приходила к тебе в чёрном, ты просто забыл, – скрывая нарастающее отчаяние, добавила она, не глядя на Кречетова.

Дрожащими пальцами он мусолил окурок в пепельнице, сопел и молчал – постепенно проходил хмель, у него портилось настроение.

Безграничная жалость к нему охватила её, и что-то внутри подсказало, что надо его отвлечь, переключить, и самой уйти от пугающих мыслей.

– А ты заметил, какое у меня украшение? – с ходу сменила тему Вета. – Эксклюзив! Ручная работа кавказских мастеров.

Она сняла и поднесла на ладони к его мрачному лицу причудливый серебряный кулон с крупным опалом. Камень мягко и загадочно светился изнутри.

– Красиво… – крепкие пальцы пианиста осторожно прикоснулись к чудесному камню, – что-то в этом есть. Мистика… – усмехнулся он, какая-то обречённость выразилась в его словах. – Кстати, у меня теперь есть собственный гороскоп, и там написано, что я на неправильном пути, – задиристо, как школьник, доложил Кречетов, словно ожидая, какие воспитательные меры последуют.

Вета посмотрела на него с сожалением и грустью:

– Когда ж ты наконец будешь серьёзно относиться к своей жизни… – с печалью проронила она.

Вместо ответа грузное тело его мучительно поднялось со стула и тяжело плюхнулось на кровать.

На какое-то время установилась тягостная тишина, было слышно, как осенние мухи жужжали и бились об оконное стекло.

– Я ужасно рад, что ты пришла, – наконец произнёс он мягко и задушевно, так что Вете захотелось заплакать, – дай-ка я тебя рассмотрю получше… – Кречетов сгрёб подушки, подсунул их одну за другой себе под голову, окинул её пристальным взглядом и продолжил, будто рассуждая сам с собой. – Ты для меня женщина за семью печатями. И как это у нас с тобой до сих пор ничего не было? Это даже странно. А ведь я мог… только ты не хотела… – будто спотыкаясь о невидимые преграды, с трудом выговорил он.

Вета криво улыбалась, не веря собственным ушам.

– Слушай, – потянулся он к ней, оторвавшись от подушек, – а может, мы сейчас наверстаем упущенное? Ты такая… соблазнительная! – песочного цвета глаза его, уже почти очистившиеся от хмельной поволоки, на секунду зажглись азартом игрока, но… вздохнув, он вновь упал на подушки, будто выдохся. – Нет, этого у нас никогда не будет, – помотал он головой, – я знаю. Я не смогу отнять тебя у Миши.

Он прикрыл глаза тыльной стороной ладони, будто защищаясь от неверного света ночника – или от этого всегда влекущего наваждения? – и некоторое время лежал точно в забытьи.

Вете стало отчаянно грустно. Где Бог за роялем? Перед ней жалкий сломленный человек. Но что-то сокровенное, что когда-то так крепко зацепило её и лишило покоя, остаётся в нём и причиняет ей нестерпимую боль. Да, она хотела, очень хотела его увидеть и представляла, как они встретятся, и даже что они скажут друг другу, мысленно отрепетировала… Ведь прошло столько времени, и раз он позвонил, значит, думал о ней, значит, она нужна ему…

«Конечно, я соскучилась по нему, – думала Вета, – хоть и не хочу себе в этом признаваться, потому что это… Но если уж начистоту, то это так, да, я соскучилась по Кречетову, по бестолковому, безалаберному Кречетову, и, если уж быть до конца честной перед самой собой, я хотела бы остаться с ним, а там – будь что будет…

А он?.. Он в другом измерении, где мне отводится какое-то неуютное место. Да он и не зовёт меня за собой… И никогда не звал. Вот если ему нужна была Жанна, его страсть сносила все преграды, он ни на кого не оглядывался, и даже её муж не мешал… Просто я увлеклась и не хочу согласиться с очевидным… А сегодня он позвал меня, потому что, наверное, и позвать больше некого. Все отвернулись от такого Кречетова… А вот я пришла, хотя, может быть, не могу спасти, но хотя бы разделю его кромешное одиночество…»

Вета взглянула на посапывающего мужика – именно таким сейчас был Кречетов, бывший когда-то Богом за роялем, – он, казалось, забыл о её присутствии, – и вновь углубилась в размышления.

«Что со мной? – спрашивала она себя. – У меня Миша есть. Надёжный, умный, щедрый, сильный, замечательный Миша… И он же любит меня… А меня тянет к бесхарактерному, слабому, непредсказуемому Кречетову… Он никого не любит, даже себя… Ему надо, чтобы любили его… И то если только он этого захочет… И насколько его хватит, неизвестно, – всё ему быстро надоедает… Но зато он талант!

А природа рождает гениев реализовать своё предназначение, всё остальное им трава не расти. Они заведомо эгоисты, потребители любви, тепла, почитания. Все должны служить им, помогать, прощать, восхищаться ими. Ну да, они же не так устроены, как обычные люди, даже хромосомы у них не такие, как у нормальных людей…

И Кречетов такой же… Для него любить – значит потреблять, а не отдавать, как у нас, у простых смертных… Ему и женщина нужна необычная – яркая, притягательная и недосягаемая одновременно, по высшему разряду, как с картинки гламурного журнала, чтобы он загорался, вдохновлялся… Чтобы – вот она почти его, – ан нет, ускользающая… Чтобы пыл охотника не остывал. Это точно не я. А именно такие его привлекают…

А я? Мне его жалко, я с ним нянчусь, иду у него на поводу… Внушила себе, что нужна ему… Тянет меня к нему… Что это? Любовь?.. Я люблю Кречетова?! И что делать с этой любовью? Что делать с Кречетовым? Уйти от Миши, быть рядом с ним? Я ему наскучу на следующий же день. Бросить? Забыть? Это невозможно. Я уже пыталась это сделать. И вот результат – я здесь. Мне жаль его… Он по-прежнему пьёт, дошёл до края. И это уже классика… Вместо: “Она его полюбила” – “Она его пожалела”. Ну да, та самая загадочная русская душа… Или русская женская душа…

А Кречетов… Что Кречетов? Ему тошно. А я, – что я могу поправить, что изменить?..»

– Кречетову «осталась одна забава: пальцы в рот – и весёлый свист», – раздался голос залихватского повесы. Она вздрогнула от неожиданности. – А я на него похож, на Серёгу Есенина. Как ты думаешь, похож? – Владислав сел на кровати, взъерошил спутанную копну волос. – Все говорят, что похож. Весельчак, балагур, скандалист… Да мы с ним вообще-то земляки! Почти земляки. Прадед мой – тамбовский воевода. Это рядом с Рязанью. И судьба моя, как у Серёги… – в голосе зазвучали драматические нотки. – Так вот, – перебил он самого себя, сменив тон на ироничный, – а состряпаем-ка мы из трагедии – комедию! Я знаю, как это сделать. Давно не веселился!

Любитель повеселиться схватил исписанные нотными знаками листы и похлопал ладонью рядом с собой, приглашая задумчивую гостью пересесть к нему поближе.

– Ты ведь училась в музыкальной школе… Садись, не бойся, силой брать не буду, – хохотнул он, встретив недоверчивый взгляд Веты. – Двигайся ближе. Сейчас я тебе кое-что расскажу интересненькое…

Вета послушно придвинулась.

Кречетов глубоко вздохнул и помотал головой, будто стряхивая остатки хмеля:

– Вот положить бы тебе на колени голову и уснуть – такая ты уютная, а я так устал…

Она ответила, перебарывая волнение, – каждое слово давалось ей, как шаг по канату:

– Укладывайся, кто ж тебе не разрешает!

Кречетов дурашливо толкнул её плечом:

– Не сейчас, а то усну до утра и не захочу просыпаться, чтобы ты не уходила.

И договорил скороговоркой, то ли в шутку, то ли всерьёз:

– Слушай, а давай Мишу позовём, места всем хватит! Чтобы он не волновался… Правда, оставайся, я ему сейчас позвоню и поклянусь, что и пальцем тебя не трону…

Вета вспыхнула:

– Влад, ты несёшь чушь! Послушать бы тебя трезвого. А трезвым я тебя не вижу… И вообще. Ты обещал мне что-то рассказать.

Она нахмурилась, щёки у неё разгорелись. Вот так всегда – разговор о самом важном он превращает в балаган. Наверное, недовольство гостьи поубавило пыл разыгравшегося было пианиста, и он посерьёзнел.

– Ну как хочешь. Тогда слушай, – начал он свой рассказ. – Ты знаешь, что Лёнька пишет музыку. Ты знаешь, на его концертах я играю на синтезаторе. И у меня это, как назло, по-лу-чается, – с нажимом проговорил он. – Лёнька платит мне хорошие бабки. И это – главная загвоздка моей жизни за последние… короче, с момента провала на «чайнике».

Вета осторожно возразила:

– Прям-таки – главная? А я думала…

– Что ты думала, то ты и думай… – не дал ей продолжить Кречетов, заранее зная, о чём она скажет. – Слушай меня. А вот – чего ты не знаешь. Лёнькина музыка – это музыка-оборотень. Это с виду она такая… клёвая – цепляет и всё такое. А начинка у неё – сказать гадостная – это ничего не сказать, – музыкант в сердцах стукнул кулаком по коленке. – Я решил Лёне сделать подарок на день рождения. Пусть сам поиграет свои опусы и на себе испытает их демоническое воздействие, чтобы запомнил на всю жизнь. Я придумал концерт-бумеранг.

Она смотрела на него с нескрываемым интересом, а он всё больше воодушевлялся:

– Вот скажи: почему люди любят ритмическую музыку? Почему так валят на рок-концерты, в том числе на Лёнькины? Потому что ритмичная музыка поднимает настроение, хочется танцевать… до упаду, и пропади пропадом все проблемы. А почему? А потому что ритмы заводят гормональную систему, и вовсю хлещет адреналин…

Кречетову нравилось, что Вета внимательно слушает. Это придавало уверенности, он чувствовал себя в роли преподавателя перед студенткой.

– Глядишь, через какое-то время народ впадает в экстаз, балдеет, как говорят… Всё ему становится до лампочки. А ритм между тем бешено ускоряется, и, когда частота достигает двух ударов в секунду, народ погружается в транс и теряет над собой контроль.

– Ну да, сейчас только и слышишь – хорошо бы расслабиться… – поддержала его Вета.

– Самый простой способ – тусовка, – воодушевлённо продолжал музыкант. – Под звуки бубнов, струн и просто под тра-ля-ля. Все становятся своими в доску и впадают в коллективный экстаз. Это хитрое действие ритма. Наверное, ты читала про казни с барабанами в африканских племенах, так у них всё это сохранилось, – увлечённо рассказывал Владислав. – Лёнька не дурак, всё это знает и использует. Музыка его напичкана такими конструкциями, от которых башку сносит реально, особенно у молодняка и у неуравновешенных. Кстати, дионисийские обряды, массовое древнегреческое плясовое помешательство – из той же оперы. В древнем Риме эти дикие тусовки пытались запрещать – пляски-то были до смерти. А сила их воздействия на психику была чудовищная. Потому что лучше смерть в танце, чем ужасная реальность.

Кречетов вытащил из пачки очередную сигарету и, помяв её пальцами, но так и не прикурив, продолжил монолог:

– Я терпеть не могу политику и газет не читаю. Со своей колокольни обывателя думаю, что большинству не до разбирательств и не до высоких материй – проще утопить проблемы в отключке от реальности…

– Ну да, в тех же ночных клубах – кто во что горазд – эротика на танцполе, наркота… – отозвалась Вета. – Так это ж к нам всё притащили, когда «железный занавес» снесли…

Кречетов согласно кивнул:

– Началось, когда нас с тобой ещё на свете не было. Сколько существует человечество, столько идёт борьба со строптивой человеческой природой. Недовольные-то всегда были, есть и будут. В средневековье церковь пыталась усмирить протестующих григорианскими хоралами. Потом из негров в США выбивали язычество и насаждали христианство. Ну, негры не лыком шиты – они свой негритянский блюз с шаманскими ритмами гимном протеста сделали. Конечно, так называемый гимн запретили, и звучал он только в резервациях на местных радиостанциях. Это было в 50-х годах прошлого века, после Второй мировой войны. Тогда уже белая молодёжь заскучала, особенно те, кому надоело жить в рамках приличий и ограничений, надоело слушать музычку спокойную и слащавенькую. А в запретной музыке джунглей звучали отзвуки диких плясок. Она сметала условности и высвобождала инстинкты. Её быстренько обтесали под нравы белых меломанов. Вот вам рок-н-ролл. Старшее поколение новый музон шокировал бесстыдством. Знаешь, что это значит в переводе? Ни больше ни меньше как заниматься сексом, – Владислав кинул взгляд на Вету – как она перенесёт такое откровение? Лицо её выражало задумчивое удивление.

– Тебе не надоело меня слушать? – остановился Кречетов. – Ты скажи, если что…

Вета махнула рукой:

– Да ладно тебе, Влад, я ведь пришла тебя послушать. Вот и говори.

Он налил в стакан воды из графина.

– Ну а потом заинтересованные господа из спецслужб использовали эту бомбу против наших наивных товарищей. Молодёжь – она как губка, всё впитывает. А музыка, как известно с незапамятных времён – это оружие, которым меняют сознание и моральные установки. Раньше было – один за всех и все за одного, а теперь – моя хата с краю. Но вернусь к музыке Беленького, великого композитора, блин. Сейчас расскажу главное. Ну, ты знаешь, что там, где рок-концерты, там и наркота гуляет для подогрева эмоций. Помнишь, мент придрался к Беленькому на Казантипе? Я, кстати, точно не знаю, что там реально было. Но то, что Лёнька вовсю использует ритмическое остинато – это факт. А бассо остинато – это тёмная магия. Повторяющиеся ритмические фигуры в басах, бесконечное «бу-бу-бу». Никаких высоких порывов. Ага, пар выпускает, потом в тоску вгоняет. А тем временем музыканты сознанием лохов манипулируют. Потому что музыка, сама понимаешь, – это физика, звуковые волны, которыми можно управлять. Ну а мозг – собрание клеток, у них свой природный ритм. Музыкой можно внедрить в клетки мозга нужную установку на действия, изменив ритмы мозговых клеток. Ты становишься роботом. Так делают шаманы, гуру…

– Психиатры… – подхватила Вета. – Привет Кашпировскому, – рассмеялась она.

– Не смешно, – по-детски надул губы Кречетов. – Я тебе о серьёзных вещах говорю. В это же время ритмы и громкость действуют на клетки наших органов – адреналин зашкаливает. И знаешь чем всё заканчивается? Сердечными приступами и потерей памяти. Видела прибабахнутых после концерта Беленького? Жёсткой депрессией… И это ещё самое малое зло. Слышала про акустическое оружие? – неожиданно спросил Кречетов.

Вета отрицательно покачала головой:

– Не-а…

– Я так и думал. Представляешь, звуком реально можно убить. Это оружие уже было испробовано в некоторых странах… Да, и на людях. На демонстрантах. Только вот проблемка небольшая вышла – звук-убийца работает по методу бумеранга: он вредит и тем, кто его применяет. Пришлось изменить направление конструкторской мысли с инфразвука на ультразвук. Вот совсем недавно, в 2000 году, американцы создали звуковую пушку. Помнишь, была история с сомалийскими пиратами? Они корабль на абордаж пытались захватить. Так именно из этой пушки по ним пульнули. И сползли пираты, как травленые тараканы… А с помощью хеви-метал те же американцы издевались над иракскими военнопленными, – те-то к такой музыке непривычные, у них ум за разум заходил. А у моего деда в дневнике есть записи об испытаниях звукового оружия у нас. Это было ещё когда я не родился. Мы с Лёней, когда в школе учились, рылись в дедовых бумагах, искали секреты разведки – это была наша вторая страсть после футбола, – а натыкались на какие-то математические расчёты. Теперь-то я понимаю, что означали характеристики звука. Тогда мне эти формулы были неинтересны, я даже забыл о них. А Беленький не забыл. И использует на полную катушку секреты психоакустики…

Кречетов снова взглянул на Вету – она ждала продолжения.

– Что такое психоакустика, я тоже не знал. Теперь знаю – наука о влиянии звука на психику.

Он с удовольствием поймал в глазах своей слушательницы уважение.

– Но я отвлёкся, – продолжил он. – Представь – пасутся себе мирно коровки и лошадки на полигоне, ни стрельбы, ни суеты, – и вдруг ни с того ни с сего начинают брыкаться, падать, биться в конвульсиях… Об этом дед написал в своих бумагах. Вот скажи, после Лёнькиной музыки народ себя разве не так ведёт, как те коровки и лошадки? Помнишь, как в Светловодске «Блэк Фог» зажигал… ах, тебя ж там не было в это время…

– Зато я на Казантипе была, – напомнила с ехидцей Вета.

– Ну да! Как я мог забыть, – иронично согласился Кречетов. – Там тогда такой переполох после концерта был!..

Он прошёлся по номеру, потирая руки, как лектор перед аудиторией.

– Я уже говорил, что через музыку можно управлять действиями. Беленький выработал свой дополнительный код – балдей и выворачивай карманы.

Вета рассмеялась – так это было точно, но «лектор» её осадил:

– И ничего смешного. Будто ты не видела этих уродов после концерта, они ж дебилы!..

Она спохватилась и начала оправдываться:

– Как не видела! Видела. Да я не над этими несчастными смеюсь, а над тобой – уж очень ты сегодня… занятный! А Беленький – злой гений, само собой…

– Вот-вот, ты говоришь моими словами – злой гений. Он ведь всё прекрасно понимает!

Замысловатое движение ладонью рассекло задымлённый воздух гостиничного номера.

– От монотонных «бу-бу-бу» мозги отключаются, а тебе в это время код внедряют на разнос всех барьеров… И вот уже хочется кого-нибудь убить… или самому выброситься из окна.

Он резко сел на кровати и сжал кулаки, готовый вскочить и подтвердить намерения. Однако он ещё не всё рассказал заинтересованной слушательнице, какой всегда была Вета. Она смотрела на него с только ей присущим восторгом, и её зелёные глаза светились манящим светом.

– Спецэффекты – тоже не бирюльки, – пытался отделаться от необъяснимого желания ещё и ещё смотреть в эти глаза Кречетов. – Когда с бешеной скоростью мельтешит свет и темнота, не заметишь, как съедешь с тормозов. Кого-то наизнанку выворачивает, кому-то призраки и всякие химеры мерещатся… – он и сам уже был на грани сумасшествия, находясь рядом с этой женщиной, которая имела над ним странную власть. Его речь становилась всё более эмоциональной, рассказ обрастал примерами и подробностями… Наконец он выдохся и замолчал.

– Уф! – подытожила страстный монолог Вета. – С ума можно сойти! Вот почему я никогда не любила рок-группы слушать. Голова от них тяжёлая становится. Разве что Битлы… Интересно, кто-нибудь из любителей Лёниной музыки задумывался над всем этим?

Кречетов наконец закурил. Азарт его быстро улетучился. Отблески тусклого света оттеняли нездоровую бледность лица.

– А классическая музыка? У неё ведь тоже ритмы, – задумчиво произнесла Вета.

– Это другие ритмы, – возразил пианист, – у них нет той разрушительной силы. Частоты другие. Нам всегда говорили, что классика развивает мозги, пробуждает возвышенные чувства… – Кречетов посмотрел на Вету долгим взглядом и, расставляя слова, словно фигуры на шахматной доске, произнёс:

– Вот поэтому я к тебе не смею прикоснуться.

И добавил, отчеканивая каждое слово:

– Когда я трезв и в ясном сознании.

И он с усилием раздавил окурок в блюдце.

Вета хотела было сказать ему: «Ну так обними, обними же меня скорей!»

Но вместо этого продолжила расспрос, как дотошная журналистка:

– Так что за хитрость применил Беленький в своей музыке? Вроде в роке уже всё изобрели, что было можно…

Кречетов-лектор взял верх над Кречетовым-лириком, вернулись самообладание и здравомыслие. А ведь только что была надежда, что она откликнется, позовёт его к себе… И закончится его безысходное одиночество…

Но – вновь зазвучали умные слова:

– А Лёня возвёл в степень жёсткие составляющие. Те самые низкие частоты… Никто ж его не проверит. Отсюда такое чудовищное воздействие на психику, особенно – на психику людей слабонервных. Кстати, я помогал ему с аранжировкой, а так бы мне в голову не пришло, какими «тараканами» напичканы его шедевры, какие «ушные черви» во время концертов расползаются по залу.

– И что же ты всё-таки придумал? – развернула Вета разговор к самому началу.

– Что придумал?.. – Кречетов на мгновенье растерялся – как эта женщина владеет собой! Будто и вправду пришла его лекцию о музыке прослушать. Но он-то знает, что она к нему, к нему пришла. Ведь он-то знает, как она к нему относится… «Но что, что я могу ей дать?..»

– Ах да, – откашлялся он, – я придумал Лёню обхитрить. Хочу проучить Беленького его же методами. Вот, уже сделал программу для двух клавишных из Лёнькиных хитов.

Он разложил на кровати исчёрканные листки.

– Сам буду играть на рояле, а Лёне, так и быть, – улыбнулся он саркастически, – уступлю синтезатор. Пусть поучаствует в представлении. Может, перестанет сочинять свои сатанинские шедевры.

Его рука снова потянулась к столу за пачкой сигарет. Он закурил, лёжа на спине, задумчиво выпуская струйки дыма в потолок.

– Хотя сколько таких «беленьких» заняты тем же самым по всему миру! Может, поэтому мир стал такой свихнутый? Я часто думаю: Господи, сделай из моего ребра рояль, как ты сделал Еву из ребра Адама! Буду играть и делать мир лучше… Может, сам стану лучше.

– Но ведь рояль можно купить! – удивилась Вета.

Слова её прозвучали приземлённо и чуть ли не оскорбительно для вознёсшегося к высоким сферам музыканта.

– Женщина, ты не понимаешь! – задетый за живое хмурый Кречетов поднялся с кровати, дрожащими пальцами яростно затушил сигарету в стакане с недопитым чаем и, часто заморгав белёсыми ресницами, проговорил сдавленным голосом:

– Для меня рояль – это часть меня, через него я могу открыться, объяснить, что я чувствую, о чём переживаю… Но в жизни столько соблазнов… Трудно устоять… Столько предложений от лукавого… Когда из твоего ребра – это нерасторжимо, это твоё продолжение, и никуда не уйти от этого, только служить… Служить музыке, которая возвышает, приближает к Богу, к Вечности, даёт силы жить… Кому женщина, а кому – рояль. Мне на роду написано второе…

Он безвольно опустился на стул, неуклюжим движением мужицких пальцев смахнул со щеки слезу.

– Я слаб, я сделал шаг в сторону, всё покатилось под откос…

И непонятно было: то ли он в очередной раз разыграл перед Ветой представление, то ли действительно страдал до глубины души.

– Мне пора, – Вета поднялась, – поздно уже…

Кречетов молча наблюдал, как она собирается. Когда она надела перчатки, он оторвался-таки от стула и подошёл к ней.

– Я был рад тебя увидеть, – неловко поцеловал он её в щёку.

– Ну, я пошла. Выпусти меня, пожалуйста, – улыбнулась она.

Он взялся за ручку двери, но не спешил её открывать.

– Ты ничего не забыла? – заботливо спросил он.

– Забыла? Да вроде ничего… Ах да, забыла пожелать тебе удачи. Желаю удачи! – она замялась. – Знаешь, Влад, я не говорила тебе, но теперь скажу, а то ведь кто знает, когда мы увидимся, ты всегда исчезаешь… В общем, я должна тебе сказать, что мне очень дорог тот блестящий пианист, каким я тебя знаю. Всё остальное неважно.