Текст книги "Белый рояль, чёрный туман"

Глава 33. Богоугодное дело

После того посещения музыканта в его заброшенном жилище Вета долго не могла успокоиться. Мысль, что он гибнет как человек и как музыкант, не покидала её. И когда она встречала в переходах метро кучковавшихся бомжей, ей казалось, что ещё немного, и в одной компании с ними окажется и Кречетов. Михаил же наблюдал страдания жены и как врач осознавал глубину драмы, в коротких же замечаниях сохранял горький оптимизм:

– Нет, он ещё не все круги ада прошёл, чтобы рядом с бомжами сидеть…

Однако и он уже терял надежду на воскрешение Бога за роялем. В результате их с женой разговоры о пианисте заканчивались риторическим «что делать?» – без ответа на извечный вопрос.

И Вета в состоянии почти полной безнадёги решилась на последнее, как ей казалось, средство. Она вспомнила, как на мастер-классах Кречетов рассказывал, что бабушка водила его в церковь в центре Москвы. Что находится эта церковь в Китай-городе и носит имя Святых бессребреников Косьмы и Дамиана. Ещё Кречетов тогда добавил, что в этой церкви служит его знакомый, который когда-то учился в консерватории.

«Ничто не зря», – подумала Вета и набрала номер телефона Сониной мамы – именно с ней удобней всего наведаться в церковь по такому деликатному вопросу. Римма – женщина спокойная, рассудительная и, кажется, даже посещает службы по праздникам. Сама Вета, хоть и крещёная, мало смыслила в церковных традициях. Римма согласилась на предложение незамедлительно.

– Конечно, дело это богоугодное. Все средства хороши, лишь бы человек в себя пришёл, – сказала она при встрече.

Решили имя музыканта не упоминать. По дороге разговаривали о подопечном, о его учениках и об уроках. Римма рассказала, как Соня разыграла Кречетова эсэмэсками в отместку за то, что он её обидел, накричав и пригрозив выгнать из класса.

– Вот негодник, привык отыгрываться на учениках за свои неудачи, раз больше не на ком… – беззлобно поругивала незадачливого преподавателя Римма.

– Ну да, – вторила ей Вета, – как обычно – мы срываемся на близких, если что не так, а в обществе держим лицо…

– Похоже, он так и не понял, кто его разыграл, – с иронией продолжила Римма, – и хорошо, что не догадался. Иначе не знаю, что было бы.

Церковь Косьмы и Домиана долго искать не пришлось. Она будто сама возникла на пути разговорившихся женщин.

Батюшка оказался высоким благообразным старцем. По-видимому, в молодости он был очень привлекателен. Длинные вьющиеся волосы с проблесками седины обрамляли чуть вытянутое, как на образах, лицо с высоким лбом. Неторопливые уверенные движения заставляли забыть о мирской суете. В серых внимательных глазах – неподдельное участие. Облик во всех отношениях располагающий. Римма с ходу, запинаясь от волнения, изложила просьбу:

– Батюшка, человек, Богом одарённый, с пути сбился… Бес в нём. Неуправляемый он… Чем можно… помочь? – и воззрилась на батюшку, как на Спасителя. Вета стояла рядом и ждала, что ответит этот мудрый многоопытный служитель Всевышнего.

А батюшка выслушал Римму, сложив красивые руки поверх ризы – для стороннего наблюдателя лицо батюшки ничего не выражало, кроме безмерного спокойствия. Глаза, почти не моргая, внимали говорившей, и только по едва заметным движениям пальцев можно было понять, что внутри идёт невидимая напряжённая работа мысли. Недолго помолчав, он медленно развёл руки:

– Заочно – ничем нельзя помочь. Если бы он сам пришёл… – и выжидательно посмотрел на Римму: – Кто он вам?

Римма, вконец растерявшись под заинтересованным взглядом батюшки и будто не слыша последнего вопроса, проговорила тихим голосом, опустив глаза в пол:

– Вряд ли он сам придёт, батюшка.

Вета, заметив брошенный на неё вопросительный взгляд священника, кивнула головой и подтвердила слова Риммы:

– Вряд ли он придёт…

Старец же сверлил Римму глазами:

– Что ж за бес мучает вашего… знакомого?

И Римму точно прорвало. Она начала быстро-быстро запальчиво говорить, как причитать:

– Пьёт он, батюшка! Пьёт по-страшному! Боимся, как бы не до смерти…

Вета вторила эхом:

– Пьёт по-страшному… И профессию, и себя теряет.

Батюшка поглядывал то на одну, то на другую. Потом вытащил из-под накидки крест и осенил крестом просительниц:

– Отступитесь! – решительно и вместе с тем отрешённо произнёс он. – Вы ему ничем не поможете. Он идёт своим путём. Только он сам может вернуться на праведный путь, спасти себя. У вас есть о ком беспокоиться, у вас дети.

И дал понять, что это всё, что можно сказать по этому поводу. Даже черты лица его вдруг стали жёстче, морщины глубже, уголки рта скорбно опустились, взгляд – будто в себя ушёл.

Римма в нерешительности переступила с ноги на ногу, весь её понурый вид говорил за неё: «Что, и здесь нам никто не поможет? Хоть чем-то!»

Вета заторможенно переводила взгляд с Риммы на батюшку и обратно. Пора было заканчивать разговор, который становился всё более безнадёжным.

Наверное, батюшке стало жаль странных просительниц. Ведь часто сюда приходят за последней надеждой. Глядя в сторону, он тихо сказал:

– Я… единственное, что могу… помолиться, – и посмотрел сочувственно поочерёдно на Римму и Вету. – Я буду молиться за него, – повторил он и склонил голову в прощальном поклоне.

Римма, словно в неё вдохнули жизнь, просветлела и кинулась благодарить батюшку, горячо, как показалось Вете, даже слишком горячо:

– Спасибо, батюшка, простите, – она кланялась и прижимала руки к сердцу. Вета тоже сказала: «Спасибо», но благодать на неё не снизошла – оказалось, что церковь тоже не в силах справиться со страшной алкогольной напастью. Она пошла задумчиво к выходу. Римма несколько раз воодушевлённо перекрестилась, и они вместе вышли на улицу.

– Вот так вот, помощников у Кречетова остаётся всё меньше…

– Угу, – откликнулась Вета мрачно, – он идёт своим путём, – повторила она слова батюшки, – падает в пропасть. И никто-никто не может ему помочь. Но нельзя его оставлять, несмотря ни на что, надо за него бороться. Но только как, какими способами это делать?

Глава 34. Блудный сын искусства

А Кречетов всё чаще звонил Михаилу, жаловался на самочувствие:

– Миш, мне плохо. Мне снятся кошмары: меня всё время преследуют люди в дурацких масках. Я не знаю, кто это, но я их боюсь! Какие-то тёмные коридоры, какое-то здание… заброшенное… Толпа этих страшных людей… Я убегаю, меня догоняют, хватают, душат. И кто-то хохочет, как Лёнька. Я вырываюсь, бегу, в конце коридора проваливаюсь в тёмную яму. Просыпаюсь в холодном поту. Сердце бухает, будто в груди у меня сваи забивают… Что это? Мне кажется, я умру от разрыва сердца…

Михаил тяжело вздыхал, объяснял с досадой в сотый раз:

– Говорил я тебе: не пей, козлёночком станешь. Ну, нет у тебя этой проклятой алкогольдегидрогеназы, сколько раз можно говорить. Не повезло тебе в жизни… На гастроли не собираешься? – переводил он разговор в более оптимистичное русло.

– Какие гастроли! – сокрушался на том конце провода Кречетов. – На самом деле, Миш, всё плохо. Аптека не тянет. С Лёнькой мне работать в десять раз выгоднее. Только я не хочу. Добрышев не переживёт, если узнает. Лёнькина музыка – это ж чума какая-то. Я больше не могу через себя переступать. Не моё это дело.

Роль исповедника уже давно надоела Михаилу. Его, как всегда, ждали больные.

– Но, Влад, ты ж сам себе хозяин. Решение за тобой. В бизнес я тебя не звал, сам напросился, сам и разруливай. Лучше б на рояле что-нибудь новое разучил. А твой Лёня… Короче, тебе помочь? Если да, я приеду. Решай. Прямо сейчас.

– Кстати, помнишь Костю, гитариста с дредами? – ни с того ни с сего спросил вдруг Кречетов, желая продолжить разговор. – Он ведь, знаешь, ушёл от Лёньки. Заболел. Крыша у него поехала от Лёнькиных сочинений. Всё про «ушных червей» мне пытался рассказать. Которыми Лёнька музыку пичкает.

– Ушные черви? – переспросил Михаил. – Что за зверь такой?

– Да это куски музыки такие, они застревают в голове и потом сверлят мозги… – но Кречетов не стал распространяться дальше. Он закруглил разговор, бросив как бы невзначай:

– Ладно, я тебя жду, приезжай.

…А через две недели пианисту позвонили с предложением сыграть в благотворительном пасхальном концерте. Отказаться было невозможно, дело богоугодное. И не то чтобы Кречетов боялся отказом разгневать Всевышнего, но вспомнились вдруг разговоры о Нём с любимой бабушкой в далёком детстве. Перешагнув через ставшую привычной расхлябанность, он стал по утрам принимать холодный душ. Достал из-за шкафа гантели – давний дедушкин подарок. Он даже порывался бросить курить, но, продержавшись один раз до вечера, второй раз – до первого звонка-назидания матери, оставил эту непосильную затею. Выкурив с наслаждением утреннюю сигаретку, он выключал мобильник и садился за рояль. В нём проснулся азарт победителя. Он так сыграет на этом чёртовом благотворительном концерте, за который не получит ни копейки, что сам Господь Бог крикнет ему «Браво!»

Поздно вечером, довольный собой, он звонил Михаилу и говорил что-нибудь вроде:

– Ты знаешь, оказывается, я так соскучился по роялю. За роялем я чувствую себя человеком, и у меня хорошее настроение.

А потом:

– Разве ж на таких концертах заработаешь! Я ж бесплатно играю, для несчастных и для Бога…

Следом за предложением сыграть в благотворительном концерте ему пришли письма-приглашения из нескольких провинциальных филармоний. Гонорары, правда, обещали скромные, но дорогу и проживание оплатить гарантировали. Кречетов изводился в борьбе с самим собой: каждый концерт требовал серьёзной подготовки, занятий по восемь часов в сутки, а ещё уроки с учениками по программе… Никакой жизни! И за какие-то гроши.

Возможно, он был слишком ленив и расчётлив от природы, чтобы вкалывать за недостойную плату.

Из всех предложений он выбрал два: концерт в доме культуры города Нефтеюганска и в частном концертном зале Светловодска. В первом случае пианист рассчитывал сорвать добрый куш – он давно мечтал поиграть на эмоциях богатеньких нефтедобытчиков.

А владелец концертного зала выразил желание к сотрудничеству. Он напомнил о себе, сказав, что они пили коньяк в вагоне-ресторане поезда Светловодск – Москва. Память моментально нарисовала Кречетову стройного брюнета с розовым галстуком.

– Я решил заняться интеллектуальным бизнесом, – поделился владелец зала, – открыл музыкальное агентство «Форте». Как, звучит? – спрашивал он пианиста доверительно. – Приглашаю выступить в начале лета в дебютном концерте на моей сцене, можно с кем-то из друзей.

«Тимоша, – моментально определился с кандидатурой напарника Кречетов. – Это выгодно – у нас разный стиль. Концерт будет интересным, и мы не будем друг другу конкурентами».

Ему и в голову не приходило, что за всеми весенними подвижками в его жизни стояли старания Веты. Именно она разослала досье пианиста по областным филармониям.

– Мне понятны, дорогая, твои порывы, – иронизировал Михаил над одержимостью жены. – Правда, он вряд ли тебе за это заплатит, это не в его привычках, зато зауважает.

Глава 35. Попытка отвязаться от неотвязной страсти

Для Кречетова наступило сложное время очередной попытки возвращения к себе. Для начала надо было сыграть благотворительный концерт. Для Него. Чтобы Он, поверив в него, одарил бы его удачей. Но чем серьёзнее настраивался музыкант на грядущие перемены, тем настойчивей проявлялась его привязанность к коньяку. Будто затраты нервных и физических сил могли быть компенсированы только одним средством – вожделенным спиртным.

Странное дело – он отдавался игре на рояле без остатка, но как только стихал последний аккорд, так что-то переключалось в его голове мгновенным щелчком, и вспыхивала мысль: «Вот теперь я могу выпить! Я заслужил это удовольствие».

Его бросало в холодный пот. Отделаться от навязчивой идеи выпить не получалось. Не помогали ни чтение нашумевшего детектива, ни просмотр футбольного матча по телевизору. Он стал наматывать по пятнадцать кругов на ближайшем стадионе. Пока считал круги – злодейка впадала в сон, но как только он снимал с себя тренировочный костюм, она начинала долбить изнутри по мозгам всё тем же молотком: «Ты заслужил. Теперь можно и выпить. Выпить. Выпить. Выпить».

Да так, что он стал бояться, что сойдёт с ума. Когда наступал такой пограничный момент – и страшный, и сладкий, – он стремглав бежал к заначке и залпом выпивал содержимое бутылки, спасаясь от помешательства. Ему тут же становилось стыдно и противно за собственную слабохарактерность, но «волшебный напиток» делал своё дело: наступало умиротворение и благодушие. Он ненадолго впадал в эйфорию по поводу будущего, потом погружался в сон или забытьё – как когда, – чтобы очередной раз дать себе слово выстоять, не прикоснуться больше никогда в жизни не только к коньяку, но даже к пиву.

Конечно, он тщательно скрывал свою слабость от всех – и от Михаила, и тем более от Веты. Он надеялся, что справится, обязательно справится сам с навязчивой идеей, стоит только потренировать волю. Иногда получалось выдержать до полуночи, отвлекаясь разговорами по телефону, но как только он оставался один на один с собой, – он сдавался, обессиленный внутренней борьбой.

Изредка он вызывал Михаила. И потому, что бывало ему физически невыносимо, и потому, что с Мишей можно было быть чуть более открытым, чем с другими. Хоть он был нарколог, но при этом – настоящий мужик. Где-то в глубине души Кречетов хотел бы обладать некоторыми несомненными достоинствами, которыми наградила природа Мишу, способного стерпеть многое и вынести, не жалуясь. Но главная, эгоистическая, причина, по которой Кречетову был нужен доктор – время от времени очищать отравленный организм, чтобы вновь получать удовольствие от дурманящего воздействия спиртного. Нравился и сам процесс. Брать в руки красивую бутылку, рассматривать причудливую этикетку – знаменитые марки коньячных заводов с историей уносили его сознание в далёкие страны, где и он бывал когда-то. Наливать напиток в фужер, рассматривать на свет оттенки янтарной жидкости, вдыхать неповторимый ванильный аромат. Разве алкаш понимает в этом толк? Ему бы хряпнуть одеколона…

Михаил соглашался на визиты к нему всё более неохотно. Чтобы он приехал, надо было найти убедительный повод. Фраза: «Мне плохо. Я умираю» действовала безотказно.

Постепенно он привык и приспособился ладить со своей привычкой. Он оставлял ей ночь. И со временем она заменила в его жизни тех случайных женщин, которых он изредка приглашал скоротать своё одиночество.

Даже к Жанне он уже не испытывал прежнего влечения. Он придумывал этому оправдание. Ну, было – любил. Да, его тянуло к ней. А теперь, похоже, разлюбил. Не с ним первым такое случилось. Слишком долго он дожидался её решения, слишком долго Жанна думала. А пока она думала, всё изменилось, чувства перегорели, остыли. Нельзя держать чувства на поводке. Они утрачивают свежесть и прелесть.

Но блаженство от коньяка неизменно. Не зависит ни от чьих капризов. И никому не доставляет душевных переживаний. Потому что это личное дело каждого – пить или не пить.

Таким образом замыкалась цепочка мыслей о предпочтениях, взбунтовавшееся было самолюбие укрощалось, и Кречетов успокаивался. Всё возвращалось на круги своя. Леность брала верх над стремлением что-то изменить в себе и в своей жизни.

Сдавшись привычке, одержавшей верх над его волей, он ограничивал себя в коньячном удовольствии только накануне занятий с учениками и в дни, когда его навещала Вета. Он видел, как она по-детски радуется его трезвости, и не хотел разрушать её иллюзий. Почему? Этим вопросом он не задавался. «Пусть всё идёт, как идёт».

В те дни, когда Вета бывала у него, ему казалось, что именно так и должно быть. Он разучивал программу концерта. Она приходила, садилась в кресло и слушала, как он занимается, мило подперев кулачком подбородок. Изредка она что-то черкала в блокноте, в другой раз читала книжку. Ему было приятно её молчаливое присутствие. Потом она уходила на кухню и готовила ему еду. Потом звала его к накрытому столу. И у них получалось что-то вроде семейного обеда или ужина.

После того случая, когда они накричали друг на друга, им стало проще общаться – известно, что после очистительной грозы становится легче дышать. Кречетов и этому не искал объяснения. Так сложилось. Вета привносила тепло и уют своими приходами. У неё замечательный муж, дочка, но она приходила к нему. Он не хотел знать, почему она так поступает, зато как-то ощутил, что с особым чувством ждёт её очередного прихода. Он привык к её присутствию. Ему её начинало не хватать. Это пугало, так как угрожало независимости и пристрастию к любимой рюмке. К тому же прояснить её роль в своей жизни значило выступить конкурентом Михаилу, что было из области невозможного для истощённого метаниями Кречетова. Но и отказываться от Веты он не хотел. «Как будет, так будет», – отмахивался он от тревожных мыслей о двусмысленности их отношений. Поэтому он предпочитал делать вид, что всё у него не хуже, чем у других. Что он занят своим продвижением, что обеспокоен своим имиджем, что его волнуют успехи учеников.

В один из таких дней в перерыве между занятиями Кречетов решил разобраться со своим гардеробом. Он повытаскивал из шкафа запылённые коробки с модельными туфлями и ботинками, приобретёнными ещё во времена их брака с Юлией. Она обожала одевать его стильно, по последней моде. Глубоко в шкафу он отыскал ни разу не надёванные сорочки самых престижных дизайнерских фирм. Оттуда же извлёк несколько костюмов, в том числе концертные, о которых напрочь забыл. Всё это он разложил на диване, на рояле, на столе возле окна, расставил обувь на полу и позвал Вету.

– Как ты думаешь, что мне надеть завтра на зачёты? – спросил он. – Я тут туфли отыскал. Совсем забыл про них. На такую погоду в самый раз будут. Как считаешь, если я их надену, какой галстук будет лучше?

Он продолжал говорить, демонстрируя Вете варианты сочетаний. Она с самым серьёзным видом участвовала в подборе.

– Да, пожалуй, ты прав. Этот подходит больше, – оценивала его вкус Вета и не скрывала неподдельного удивления: – Да у тебя тут целый магазин элитной одежды.

– Моя жена во всём любила шик, – Кречетов, отложив нужную рубашку, развешивал остальные в шкафу, – этого у неё не отнять.

– Я поняла это, ещё когда мы с Алей приехали… были у вас на даче, – откликнулась Вета.

– Но на рояле я всё равно играю лучше, – ревниво уточнил он как истинный профессионал. – Она исполняет правильно, всё взвешивает до последней нотки, но не чувствует душу музыки. Это или есть, или нет – чувствовать. Она хорошая пианистка, но выученная. А я интуитивно знаю, как надо играть.

Он сел за рояль и положил руки на клавиши. Звуки, сплетаясь в мелодию, холодком побежали по спине и рукам Веты. У неё непроизвольно передёрнулись плечи.

Музыка внезапно оборвалась.

– Что это было? – спросила Вета.

– Скерцо Шопена, Третье, – нехотя ответил Кречетов и резко поднялся, нахмурившись. – Если б не этот проклятый провал на «чайнике»!.. – он в сердцах стукнул кулаком по крышке рояля так, что стоном отозвались струны. Он развернулся и отошёл к окну. Открыл форточку и несколько минут стоял, не двигаясь. Острое желание немедленно выпить всколыхнулось внутри в ответ на подступившую горечь воспоминаний.

– Влад! – сердце Веты вдруг наполнилось нежностью к неуклюжему несчастному Кречетову. Она подошла и погладила его по спине, по мягким, как у ребёнка, послушным волосам. – Это было давно и прошло. Надо жить дальше, – она прикоснулась губами к рубашке на тёплом плече, ткнулась носом, вдохнув его запах. Горячая волна пронзительного чувства – острой жалости, раскрепощающей близости, возможности грехопадения… – захлестнула её, и на мгновенье исчезли мысли о недопустимости, неразумности происходящего…

– Ветка, – повернулся к ней Кречетов, его тяжёлые, горячие ладони с чуткими пальцами пианиста мягко привлекли её за плечи, – что ты со мной делаешь?..

Глава 36. Личный гороскоп

Она очнулась, будто вышла из гипноза. Где-то настойчиво, всё громче и громче, звонил мобильник. Её мобильник! «Похоже, он звонит уже вечность, и только я его не слышу», – зажмурила она глаза и попробовала вспомнить, где находится источник набатного звона. «Это звонит моя взбунтовавшаяся судьба – не даёт мне пасть… стоит на страже морали…» – криво усмехнулась Вета. Она мягко высвободилась из рук Кречетова, увидела мобильник на столике в прихожей и, уже почти владея собой, нажала кнопку ответа.

– Вета, – услышала она далёкий встревоженный голос Миши, – я звоню тебе уже который раз, посмотри на мобильнике пропущенные вызовы… Что трубку не берёшь? Ты не забыла, мы сегодня едем к Але на концерт? Я клиентов перенёс на завтра.

Он явно недоумевал.

– Ты вообще-то где сейчас?

– Да, Миша, я помню, – она старалась говорить спокойно, но сердце вдруг остановилось, а потом понеслось, сбиваясь с ритма. Она забыла, совершенно забыла о концерте – сегодня Алька играет с виолончелистом. Соврать? Нет, Мише она соврать не сможет. – Я у Кречетова, – слишком громко, слишком безразлично сообщила Вета и услышала себя со стороны. – Сегодня у него генеральная разборка гардероба, – пытается она пошутить, но не получается. Лицо пылает, глаза щиплет, будто в них сыпанули песок, уши закладывает, как в самолёте при взлёте и посадке, – а я главный консультант, – слишком бодро она это объявляет. И знает: Миша всё чувствует, всё понимает по её интонациям. И даже не намекает на то, о чём догадывается – бережёт её. И очень, очень медленно к ней возвращается самообладание.

– Где встречаемся? – переспрашивает уже почти обычным своим голосом Вета. – Хорошо, у памятника Чайковскому. Через… двадцать минут.

* * *

…А через месяц, в начале июня, Кречетов и Тимофей Ипполитов выступали в частном концертном зале Светловодска на церемонии открытия.

Городок изнывал в духоте. А яркие лепестки глянцевых афиш на круглых тумбах рекламы приглашали слушать произведения Сергея Рахманинова и Фредерика Шопена в исполнении финалистов конкурса Чайковского прошлых лет.

– С ума они все, что ли, посходили! Это же безумие – летом кормить публику классикой. И дураку ясно – не сезон! Народ на дачах залёг да на речке отмокает, а они затеяли концерт классической музыки. Чем они там думают?! Что-нибудь полегче надо, полегче! А то – «Навстречу конкурсу Чайковского»! Нет, право, ума нет… сразу видно непрофессионалов, – ревниво негодовала директор Светловодской филармонии Валентина Фёдоровна, нервно вертя в пальцах именной пригласительный билет на торжественное открытие первого в городе частного концертного зала. Ей совсем не улыбалась перспектива конкурента – музыкального агентства под боком, когда она наконец путём разорительных проб и ошибок нащупала кнопки управления вкусами публики и поправила пошатнувшийся бюджет филармонии.

Но, видно, звёзды так сошлись на небе, что в тот день в зале не было свободных мест. Сам начальник областного отдела культуры, аскетичного вида седовласый интеллигент, известный музыкальный гурман, почтил своим присутствием неординарное мероприятие. Частный концертный зал – о таком в Светловодске ещё слыхом не слыхивали.

– Превосходнейшее начинание! – с чувством пожимал крепкую руку владельца концертного зала, элегантного брюнета, начальник отдела культуры. – Благороднейший почин!

В предвкушении праздника высокой музыки он рассыпался в комплиментах, озирая помпезные сверкающие люстры и новомодную обивку кресел.

Владелец зала, перестроенного из некогда известного всему городу скандальными историями разгульного ресторана «Мимоза», вежливо кланялся:

– Культура нынче в загоне, надо поддерживать.

Здесь же Шахов, директор музыкальной школы для одарённых детей, задумчиво вымерял шагами просторные рекреации и широченные проходы между рядами кресел, напряжённо сцепив за спиной пальцы рук. Он был расстроен: на его заявление с просьбой предоставить пустующее рядом со школой помещение под интернат для иногородних детей чиновник из госимущества сообщил, что указанный объект решено переоборудовать под торгово-развлекательный центр. Шахов пришёл сюда отвлечься от грустных мыслей о торжестве «золотого тельца». Периодически он останавливался, чтобы обменяться рукопожатиями с кем-нибудь из знакомых музыкантов или одарить улыбкой очередную благоухающую духами даму и поцеловать ей ручку. Как минимум половину зала составляли коллеги Шахова, исполнители и преподаватели музыки.

Хостес, все, как по одному лекалу скроенные, рослые девицы в коротких юбочках-«карандашах», на высоченных шпильках, порхали с серебряными подносами между гостями, предлагали минеральную воду в бокалах тонкого богемского стекла.

Вип-места занимали, как водится, представители элиты города.

Художница, яркая особа без возраста с волосами цвета воронова крыла, с бьющим в глаза макияжем – владелица предприятия по выпуску государственного триколора из шёлка, не могла пропустить возможность найти на этом сборище новых клиентов.

Сюда пришёл культурно обогатиться учредитель ООО «Хрустальная подковка» по изготовлению художественных решёток для оград и малых архитектурных форм. Это его фонтан со светомузыкой «Кукушкины слёзки» украсил территорию возле бывшего ресторана «Мимоза». Это его решётка – чугунные вариации на тему вологодских кружев – обозначила владения собственника концертного зала.

Прибыл также и директор полиграфической фирмы – именно он предложил арт-дизайн афиши. На остановках общественного транспорта, в скверах, парках, у торговых центров и на рынке сотни две афиш обнимали рекламные тумбы, притягивали внимание прохожих контрастным сочетанием цветов и обворожительными улыбками исполнителей.

Главный редактор областной газеты что-то увлечённо рассказывал главному режиссёру городского молодёжного театра. Тот согласно кивал головой, снимая очки с толстыми стёклами, протирая их большим клетчатым платком, и опять их надевая.

Валентина Фёдоровна, директор филармонии, устроилась в одном из центральных мест первого ряда. Она обмахивалась настоящим китайским веером, привезённым из командировки в Шанхай, всем видом показывая, что истомилась от жары, что нет толку от современных кондиционеров, даже если они имитируют морской бриз, и что по регламенту пора уж начинать торжественную часть.

На последнем ряду зала резвились подростки – владелец концертного зала пригласил их, поскольку активничал ещё в комитете по работе с молодёжью. Летали пакеты с чипсами и кувыркалась бутылка с кока-колой, переходя из рук в руки. По всему было заметно, что эта часть собравшейся публики далека от самого понятия классики. Одежду большинства составляли дырчатые с махровым обрамлением шорты или бриджи, из которых торчали загорелые босые ноги в сандалиях или кедах без шнурков, и вытянутые по диагонали майки. Рисунки на майках имитировали то ли завихрения космических галактик, то ли сплетённые части человеческих тел. Или вместо рисунка ткань пересекала предупредительная надпись типа «не прислоняться» или «я не лох». Причёскам тусовщиков с выстригами, залысинами, косицами и налакированными «ёжиками» позавидовали бы самые экзотические из аборигенов. Не говоря уже о булавках, угрожающе торчащих из бровей, век, ушей и губ.

Беленький и Гоша, всегда деловые, заняли кресла с края, чтоб без лишних ушей обсудить вопрос, сколько же бабок вколотил в это сомнительное предприятие владелец зала.

– Какого хрена ему всё это понадобилось? – спрашивал Гоша у Беленького, оглядываясь и оценивая стоимость материалов и дизайна. – Нет, ты прикинь, сколько может стоить эта сцена? – он судорожно сжимал руками голову, будто проверял арбуз на спелость. – Скажи, для чего нужна сцена из зелёного толстого стекла и целых два рояля? Разница в них, что один белый, а другой чёрный. Не понимаю! Даю сто очков вперёд, в ближайшее столетие его ставки не окупятся, – с уверенностью заключил «эксперт».

– У богатых свои причуды. Мы люди маленькие, наши интересы конкретные, – риторически отвечал Беленький, потягиваясь. Он уже строил план корпоративчика со своим участием для избранных состоятельных кошельков в стенах этого уютного заведения с прекрасной акустикой и хорошими ценами на билеты. Постарался уже раздать свои визитки нужным людям, начиная от начальника отдела культуры при администрации и заканчивая «авторитетом» в компании подростков. «В наше время связи решают всё», – Беленький очередной раз повторил про себя личную формулу успеха.

А Валентина Фёдоровна улыбалась ему, вроде как старому знакомому. Ещё бы! Его концерты в своё время спасли её контору от разорения. Именно знакомство с ним, Беленьким, перевернуло тогда советские представления директрисы провинциальной филармонии о методах работы в шоу-бизнесе.

«Нечего цепляться за старое. Время диктует свои правила», – деловая дама уверенно пошла в ногу с новыми веяниями.

– Нет, правда, – никак не мог угомониться Гоша, – я не прочь послушать песни Баха, мне они даже нравятся, но сделать из этого бизнес… вложить бешеные бабки… это же… всё равно что спустить в унитаз… г-г-м… Убей, не понимаю.

– А нас с тобой никто и не спрашивает, – лениво зевнул Беленький. – Ну что они там тормозят? – взглянул он на часы. – Время уже…

Будто угадав его мысли, на ярко освещённую скрытыми светильниками сцену с двух сторон вышли начальник управления культуры при администрации и владелец нового культурного заведения.

– Не буду злоупотреблять вашим терпением, – торжественно обратился к публике начальник, – я только скажу, что открытие этого роскошного концертного зала – большое событие для нашего города. Хочу выразить благодарность…

В это время одна из хостес, длинноногая гибкая русалка, вспорхнула на сцену с корзиной цветов и преподнесла её в реверансе владельцу-брюнету, кокетливо опустив невероятной длины накладные ресницы.

– Это настоящий подвиг! – закончил свою речь начальник. И вручил продвинутому бизнесмену почётную грамоту с золотым двуглавым орлом.

Польщённый предприниматель выступил с ответным словом:

– Сегодня здесь будет звучать великая музыка. В детстве у меня не хватило терпения на серьёзные занятия музыкой. Я не стал выдающимся исполнителем, но – это гораздо важнее – я не стал хулиганом. В благодарность за это я построил этот зал, чтобы дать возможность звучать настоящей музыке независимо от времени года, – улыбаясь, закончил брюнет.

Валентина Фёдоровна поёжилась: «Наивный!»

– Приглашаю на сцену наших гостей – замечательных пианистов Владислава Кречетова и Тимофея Ипполитова. Встречайте!

На сцену стремительно вышел Кречетов.

Он великодушно отдал второе – заключительное – отделение Тимофею. Скрепя сердце. «Всё-таки он выручает всегда, занимается с моими учениками, подменяет меня на экзаменах, поддерживает…» Сам он во всех концертах играл только последним. Последним играет тот, кого публика особенно ждёт. Конечно, он хотел бы и сегодня играть во втором, выигрышном отделении, чтобы все сказали «Вау! Вот это артист!» Но ради Тимки и его Таньки, по старой дружбе, Кречетов сделал исключение.