Текст книги "Царствие благодати"

Глава двадцатая

Ричмонд, сентябрь 2010 года

Наступил сентябрь, почти такой же жаркий, как и август, и такой же душный. Когда полиция обнаружила фрагмент человеческой кожи пятисотлетней давности, который Эфраим Бонд отправлял на экспертизу в УСВ, расследование убийства заведующего музеем пошло в новом направлении. Теперь все сосредоточились на книге без корешка, замеченной госпожой Прайс. Вскоре Лаубах обнаружил и книгу, и корешок в кабинете господина Бонда, в одном из ящиков письменного стола.

– Переплет из человеческой кожи. Ты когда-нибудь о таком слышал? – Фелиция Стоун сокрушенно покачала головой. Они с шефом сидели вдвоем в его кабинете, и сегодня Джонс хрумкал морковкой чуть громче обычного.

– Вообще-то да. Даже видел один такой, – ответил Джонс, и только по крохотным искоркам, блеснувшим в уголках глаз, можно было догадаться, что он весьма доволен своим ответом. Она взглянула на него с интересом. Фелиция уже давно поняла: эрудицию Джонса трудно переоценить. А вот недооценить очень легко. – Виденная мною книга находится в Музее анатомии при Эдинбургском университете. Мы с женой посещали его во время свадебного путешествия много лет назад. Такой музей нелегко забыть.

– Да ну? И какому же несчастному принадлежала эта кожа?

– Никакому не несчастному, а самому Уильяму Бёрку, серийному убийце. Раз ты изучала серийных убийц, то, конечно, слышала об Уильяме Бёрке и Уильяме Хэре?

– Спрашиваешь! Они известны как похитители трупов в Шотландии в девятнадцатом веке, так? Продавали покойников анатомам.

– Верно. В то время британские законы дозволяли проводить только вскрытия казненных преступников. Это никак не могло удовлетворить растущие запросы стремительно развивающейся медицинской науки. Чтобы проводить исследования и преподавать, анатомы оказались вынуждены покупать трупы у разорителей могил. Правительство смотрело на такие сделки сквозь пальцы. Преступление Бёрка и Хэра состояло в том, что от добывания трупов они постепенно перешли к их производству. В общей сложности они убили не меньше семнадцати человек, чьи трупы продали врачу Роберту Ноксу. Знал ли Нокс о происхождении покупаемых тел, до сих пор достоверно не известно.

– Но как кожа самого Бёрка попала в переплет?

– Ну, Бёрка и Хэра в конце концов осудили и приговорили к смерти. Их тела, как тела казненных, по иронии судьбы подлежали законному анатомическому вскрытию. Во время вскрытия Бёрка его кожу украли. Несколько недель спустя ее обнаружили, но уже в виде украшения некоторых предметов, среди которых был и дневник из музея Эдинбурга.

– У меня мурашки по коже. – Фелиция посмотрела на свою руку. Она подумала об Эде Гейне, убийце, о котором они с Лаубахом говорили сразу после обнаружения тела Эфраима Бонда. Ей смутно вспомнилось, что после того, как Гейна арестовали, в его доме нашли множество предметов, изготовленных из человеческой кожи. Например, костюм в виде женского тела, который Гейн надевал, чтобы на время превратиться в свою покойную мать. Но были и обыкновенные вещи: абажуры, обивка стульев.

– Да, приятного мало, – согласился Джонс. – Но Бёрк оказался не единственным, с кем такое приключилось. В музее гид нам рассказывал, будто существует еще издание знаменитого анатомического атласа, составленного итальянским анатомом эпохи Возрождения по имени Везалий или что-то похожее. Так вот, это издание девятнадцатого века тоже переплетено в человеческую кожу. Еще есть какие-то мемуары разбойника с большой дороги по имени Джеймс Уолтон, известного также как Парень с большой дороги. Эти мемуары скорее всего переплетены в его собственную кожу.

– Будь так добр, скажи мне, что ты выяснил все это прямо перед моим приходом, а не помнишь со времен своего свадебного путешествия.

– У полицейского, знаешь ли, должна быть хорошая память. А в остальном путешествие было весьма приятным. Теперь вот и нам приходится разбираться с еще одним образчиком переплетного искусства в духе Memento mori[25]25
  Помни, что умрешь(лат.).


[Закрыть]. Думаю, нам следует побеседовать с реставратором Музея Эдгара Аллана По, и поскорее. Наша первоочередная задача – выяснить как можно больше об оторванном от корешка томе лорда Байрона и о человеческой коже, которая крепко на нем сидела. Важнейший вопрос – зачем Эфраиму Бонду понадобилось снимать корешок?

– Где мне искать этого реставратора и как его зовут?

– Подожди минутку. – Джонс, перекатывая во рту комок полупрожеванной морковки, принялся рыться в больших тетрадях, которые он использовал для заметок. Делать записи в тетрадях такого формата может только следователь, почти никогда не покидающий кабинета, чтобы поработать «в поле».

– Джон Ш. Невинс, – наконец сообщил он. – У него есть кабинет в Мемориальной библиотеке Боутрайта, на кампусе Университета Ричмонда.

Фелицию как будто выбросило в невесомость. Она где-то читала, что у человека орган равновесия расположен в ухе и заполнен жидкостью. Положение тела корректируется таким образом, чтобы скомпенсировать движения и колебания этой жидкости. Если ее хорошенько взболтать, как делает ребенок, когда крутится волчком, у человека закружится голова. Может даже затошнить. Но она-то спокойно сидела на стуле и смотрела на шефа, который все копался в своих тетрадях. И все-таки у нее появилось такое ощущение, словно ее вестибулярный аппарат побывал в блендере. Она посмотрела на свои руки и увидела, как они у нее дрожат. Чувства, которые она вроде бы научилась контролировать, готовы были вырваться на свободу.

– Джон Шон Невинс, – произнесла она глухо себе под нос.

– Да, я тоже думаю, что Ш. означает Шон. Реставратор, профессор и, похоже, библиофил-коллекционер. Я вот тут записал. Пятьдесят девять лет. Это все, что у нас есть. Ты его знаешь?

– Когда-то знала его сына, Шона Невинса, без Джона в начале.

– Ну да, ну да. Сын должен быть примерно твоего возраста, угадал? – Джонс, очевидно, был расположен поболтать.

– К сожалению, – ледяным тоном ответила Фелиция, столь же очевидно расположенная уклониться от беседы на эту тему.

– Другими словами, знакомство оказалось вовсе не из приятных. Надеюсь, это тебе не помешает мило пообщаться с его отцом. У тебя лучше всех получается идти по этому следу, ты же сама нас на него вывела.

Она задумалась и почувствовала, как головокружение проходит.

– Я этим займусь. – Она поднялась, с удивлением обнаружив, что может твердо стоять на ногах. – Ты приобщил все известное об этом типе, Невинсе, к делу?

– Мы не заводили на него отдельный файл, если ты это имеешь в виду, – отозвался Джонс. – Почти наверняка ключевая фигура в этом деле не он. До тех пор пока не выяснится что-нибудь подозрительное, предпочитаю видеть в нем обыкновенного эксперта.

– До тех пор – да.

– Думаешь, он в этом каким-то образом замешан?

– Я не знаю. Чувствую кожей.

– Дело из ряда вон, поэтому все может быть, – согласился Джонс. – Я все думаю об этой коже, которой не меньше пятисот лет. Она тебя ни на какие мысли не наводит?

– На мысли о том, что с двух человек сняли кожу два чертовых психа, незнакомых друг с другом, – бодро ответила Фелиция. – Между преступлениями – пять сотен лет; следовательно, рассматривая садистские убийства, сексуальных маньяков и извращенцев как современный феномен, мы допускаем серьезную ошибку. В Европе шестнадцатого века царили куда более жестокие нравы, чем в Штатах сегодня. Поэтому обнаружить, что и тогда находились чокнутые преступники, вполне естественно. Но какая связь между нашими двумя преступлениями, я не представляю.

– Призрак из прошлого, – улыбнулся Джонс, звонко откусывая от морковки. – Почти как у Эдгара Аллана По. Безумный убийца, восставший из-под книжной обложки.

– Свежеватель возвращается, – по-черному пошутила Фелиция. – Нет, я серьезно. Мы должны учитывать вероятность того, что убийца относительно много знал об этой обложке и в какой-то степени ею вдохновлялся. И если искать человека, который досконально знаком с книгами музея и с материалами, из которых они изготовлены, начинать надо именно с реставратора.

– Логично. Но не забывай, пока – это гипотеза. Я предпочитаю видеть реставратора среди наших друзей, по крайней мере сначала.

– Я поняла. Просто женская логика подала голос, вот и все, – сказала Фелиция и вышла.

Разумеется, это не просто женская логика. Фелиция рассуждала так: человек, у которого не сын, а кусок дерьма, скорее всего и сам чокнутый псих. Подобные мысли могли бы означать, что она поручит предстоящее интервью кому-нибудь другому. Но на самом деле именно благодаря им она этого не сделала. Она была уверена: в конце расследования их будет ждать загнанный в угол социопат. К одному такому уже потянулась ниточка. Ей остается только пойти по следу.

Мемориальная библиотека Боутрайта располагалась в величественном здании из красного кирпича, с окнами, выходящими на небольшое озеро Уэстхэмптон, сердце кампуса. Как и большая часть зданий университета, библиотека была выстроена в неоготическом стиле. Многим американцам именно этот стиль представляется высшим воплощением почтенной древней учености. Само здание возвели в пятидесятых годах XX века, чтобы наконец привести в порядок готовое выйти из-под контроля собрание книг. Возможно, это здание и выглядело почтенным, но древним оно точно не являлось. Кроме того, Фелиция знала, что бросающаяся в глаза часовая башня оснащена электронным механизмом, который два раза в день развлекает музыкой погруженных в глубокие раздумья студентов и преподавателей.

Она припарковала машину у самого озера и по тропинке мимо часовой башни поднялась к библиотеке. На третьем этаже она обнаружила кабинет Невинса-старшего. Она постучалась; звучный бас пригласил ее войти.

Кабинет Невинса определенно принадлежал человеку, для которого книги являлись не только источником знаний, но и признаком высокого общественного положения. Стены от пола до потолка закрывали книжные полки. Невинс стоял перед массивным письменным столом и приветственно протягивал руку. К ее большому удивлению, он выглядел очень дружелюбным. И одет оказался не строго: в рубашку на кнопках с короткими рукавами и бежевые штаны для отдыха. Волосы – совершенно седые, но все еще густые. Морщины на лбу и мешки под глазами придавали ему вид доброго дедушки. Меньше всего он напоминал человека, готового ударить ближнего, к примеру, монтировкой, и еще того меньше – преступника, сдирающего кожу с еще не убитой жертвы. Она тоже протянула руку для знакомства; у него оказалось образцовое рукопожатие, не слишком слабое, но и не очень крепкое. С первого взгляда Невинс-старший произвел на нее приятное впечатление, насколько это вообще было возможно в ее случае.

Ранее с Невинсом уже беседовал Рейнольдс, поэтому они могли пропустить некоторые обязательные вопросы. К тому же Фелиция заранее предупредила о своем приходе по телефону и сообщила, о чем хочет побеседовать.

– Принадлежавшая По книга Байрона… Она считалась маленькой загадкой музея. Никто точно не знает, откуда она взялась. Разумеется, это настоящая драгоценность – первое издание «Паломничества Чайльд Гарольда» само по себе большая редкость, – однако у этого экземпляра обнаружился вдобавок целый ряд интересных особенностей. В первую очередь обложка. Я всегда был уверен: она исключительного качества – об этом говорил ее цвет – серый, почти белый. Но человеческая кожа? Это же ужасно! Несколько месяцев назад мы открыли, что обложка скорее всего является палимпсестом.

– То есть вы хотите сказать, на ней раньше было что-то написано? – спросила она, радуясь возможности блеснуть недавно приобретенными знаниями и одновременно раздражаясь своему желанию что-то доказать отцу Шона Невинса.

– Правильно, – не без удивления согласился Невинс. – Она у вас с собой?

Фелиция открыла папку, которую держала под мышкой, достала из нее прозрачный пластиковый пакет с обложкой, а затем и саму книгу и положила оба пакета на стол перед Невинсом.

– Позволено ли мне? – вежливо спросил он, берясь за пакет с обложкой.

– А у вас есть перчатки?

– Естественно, они являются неотъемлемой частью рабочего набора реставратора. – Он с улыбкой достал из ящика стола пару белых шелковых перчаток, надел их и извлек обложку из пакета.

– Подойдите сюда. – Невинс проследовал к высокому белому столу в одном из углов комнаты и поманил ее за собой. Положив обложку на стол, он аккуратно ее расправил. Включил рабочее освещение над столом и достал лупу. Держа ее над обложкой, он дал Фелиции взглянуть. Она смогла различить буквы, как бы отпечатавшиеся на коже, но не разобрала ничего из написанного.

– Это латынь. Боюсь, этот палимпсест пока не вызвал в научных кругах большого интереса. Мы только недавно его открыли, и никто еще не приступал к систематической работе по его расшифровке. Скорее всего виной тому его статус: в нем привыкли видеть принадлежавший По раритет, а не возможный исторический источник.

– А его вообще можно прочитать?

– Да, скорее всего. Существуют различные технологии исследования текстов такого рода – например рентген или мультиспектральная фотосъемка, позволяющая усилить контраст фона и следов смытых чернил. Благодаря этим технологиям специалистам Института Джона Хопкинса удалось прочитать четыре пятых скрытого текста знаменитого палимпсеста Архимеда. Восстановленный текст оказался не чем иным, как неизвестным доселе трактатом греческого ученого Архимеда.

– Того, кто сказал «эврика»?

– Точно. Кстати, а вы знаете, что единственная научная работа Эдгара Аллана По называлась «Эврика»?

– Нет.

– Этот факт, конечно, совершенно не относится к делу, зато дает довольно ясный пример того, что литературоведы называют интертекстуальностью. Пример, как некоторые слова и предложения переходят из произведения в произведение и фрагменты старых текстов встраиваются в новые, образуя своего рода подтекст.

– То есть когда мы называем какое-либо произведение глубоким, это всего лишь значит, что в него включены куски написанных раньше вещей? – спросила Фелиция.

– Можно сказать и так, – со смехом согласился Невинс. – Понятие палимпсеста можно использовать как наглядный образ того, что все тексты так или иначе написаны «поверх» своих предшественников. Но вернемся к вашему вопросу. В настоящее время палимпсест Архимеда хранится в Художественном музее Уолтерса. Чтобы прочесть оставшуюся пятую часть палимпсеста, использовали рентгенофлуоресцентный анализ. Но на нашем палимпсесте я вижу признаки многократных переписываний: больше двух раз, может быть, даже четыре-пять. Согласитесь, это значительно усложняет расшифровку. Но не делает ее невозможной.

– А вы, неужели вы никогда не думали сами провести этот анализ? – бесцеремонно спросила Фелиция.

– Собственноручно – нет. Книга является собственностью музея. Честь открытия палимпсеста принадлежит Бонду. Он обнаружил скрытый текст этой весной. У меня сложилось впечатление, что он развернул некую исследовательскую работу, но я об этом практически ничего не знаю. На мою долю выпала регистрация новых сведений о книге и исправление разных каталогов, а также информирование некоторых специалистов. Я даже упомянул эту находку на одной из конференций, на которой мне довелось присутствовать. Но, как я уже говорил, пока никто не клюнул. В академических кругах, к сожалению, это обычное дело. Вы не поверите, сколько неизученного пылится на полках. Теперешние ученые не берутся исследовать подозрительные объекты, боясь зря потратить время и подставить под удар репутацию. Да и записаны тут скорее всего какие-нибудь средневековые бредни. Материал для дипломной работы, не больше.

– Но ведь этот палимпсест может оказаться и важным историческим документом?

– Может. Сложность в том, что мы не знаем точно, откуда эта обложка взялась. Никто ее не проверял. Хотя есть хорошая зацепка, если кто-нибудь заинтересуется. На титульном листе книги написано имя.

Невинс вернулся к столу и взял внутренности книги. На первой странице действительно оказалась надпись, на взгляд Фелиции, абсолютно неразборчивая.

– Не знаю, как правильно произносить это имя, – продолжал Невинс. – Если буквы вам кажутся неясными, я охотно его для вас перепишу. – Он что-то нацарапал на липучем квадратике для заметок и протянул ей.

Теперь буквы складывались в имя: Broder Lysholm Knudtzon – Бродер Лисхолм Кнудтзон.

– Если бы спросили меня, я бы сказал, что имя – скандинавское, – заметил Невинс.

– Вы ведь являетесь коллекционером-библиофилом, господин Невинс? – начала Фелиция, убирая листок с именем к себе в папку.

– Да, это вполне верно.

Фелиция обвела взглядом комнату.

– Все эти книги, они ваши или принадлежат библиотеке?

– Почти все мои. Но ни одна из них не представляет такой большой ценности, какой, возможно, кажется. Эти книги я использую для работы.

– Но у вас есть и ценные книги?

– Есть.

– И где вы их храните?

– Дома. – Этот ответ Невинса поражал своей лаконичностью.

– Это надежное место? – продолжала допытываться Фелиция.

– В моем доме имеется сигнализация. Скажите, а какое это имеет отношение к расследованию?

– Никакого. Простите, я заболталась. – Но Фелиции показалось, будто она задела больное место. Интересно, что бы это могло быть?

– А нет ли у вас сейфа, в котором вы храните самые ценные экземпляры?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Я читала о коллекционерах – они держат самые большие свои сокровища под замком. Мне всегда становилось интересно, зачем собирать что-либо, если намереваешься прятать свою коллекцию от всего мира?

– Хороший вопрос, – усмехнулся Невинс. Была ли эта усмешка нервной?

– Воображаю, как много вы знаете о других библиотеках – наверняка не меньше, чем о своей собственной. – Фелиция подпустила в голос восторженности.

– Можно и так сказать. – Он заметно расслабился, когда разговор перешел от его собрания книг на другую тему.

– А вы хорошо знакомы с библиофилами из других стран?

– Ну конечно – я же часто бываю в Европе.

– Вы ездите как частное лицо, чтобы приобретать книги себе в коллекцию?

– Так или по работе, на какую-нибудь конференцию. Это тоже бывает. Кроме того, время от времени я выполняю заказы по оценке имущества для страховых компаний.

– То есть если такой человек, как вы, не знает, кто такой Бродер Лисхолм Кнудтзон, это означает: Кнудтзон не владел и не владеет сколько-нибудь значимым собранием?

Фелиция наблюдала за выражением его лица. Она задела важный нерв – в этом не было ни малейшего сомнения. Он колебался, прежде чем ответить.

– Я этого не говорил. Мир книголюбов огромен, и как раз скандинавские коллекции мне мало известны.

– Понимаю. Но вы, конечно, не будете возражать, если мы попросим вас выяснить о Кнудтзоне побольше. Я уверена, вы справитесь с этим делом значительно быстрее нас. Полиции важно узнать об этой книге все возможное. Как об обложке, так и о начинке.

– Приложу все усилия. – Невинс надолго задумался. Наконец он произнес: – Кстати, я еду в Европу на следующей неделе.

– Правда? И куда вы направляетесь?

– Во Франкфурт.

– Там, кажется, каждый год проходит книжная ярмарка? – Фелиция сама удивилась тому, сколько всего знает.

– Да, но я еду не на ярмарку. Буду оценивать частное собрание. Владелец хочет застраховать его в американской страховой компании, а компания приглашает меня для определения его стоимости.

– Да-да, понимаю.

– Я планирую встретиться с некоторыми своими немецкими коллегами. Возможно, они смогут нам помочь с этим Кнудтзоном.

Фелиция взяла обложку и убрала ее обратно в пластиковый пакет, а пакет спрятала в папку. Поблагодарила любезного хозяина и попрощалась. Когда она уже выходила, Невинс вдруг сказал:

– Фелиция Стоун. Ваше имя кажется мне знакомым. Скажите, вы, случайно, не учились в одном классе с моим сыном, Шоном Невинсом, в старшей школе?

Она вздрогнула.

– Так и есть. – Ей очень хотелось добавить: «Не так-то легко забыть человека, который насильно заставил тебя сделать ему минет». Вместо этого она спросила: – Как дела у Шона?

Ее расстроило открытие, что ответ на этот вопрос не совсем ей безразличен. Всю свою взрослую жизнь она старалась забыть этого ублюдка, но он застрял в ней как заноза; сейчас она вдруг поняла: ей доставило бы удовольствие услышать, что с Шоном не все в порядке. Правда, вероятность такого ответа была весьма невелика.

– Он женат, у него две славные дочурки. Работает юрисконсультом в Нью-Йорке.

И почему она не удивлена?

– Это очень удачно. – Сказав это, она закрыла за собой дверь и направилась к выходу.

По дороге из библиотеки она размышляла: «Я точно не знаю, но не была ли та сдержанность, с которой он говорил об этой обложке, несколько преувеличенной? Разве не должен только что открытый палимпсест вдохновлять реставратора так же, как вдохновляют археолога неисследованные руины города, бредни там написаны или не бредни? Уж не скрывает ли чего добрейший господин Невинс?»

Подойдя к своей машине, она не сразу села за руль. Сначала достала айфон и позвонила Лаубаху. Он тут же снял трубку.

– В чем дело, золотце?

– Когда вы нашли эту книгу, – с места в карьер начала Стоун, – как много других бумаг Бонда вы успели просмотреть?

– Большую часть, но весьма поверхностно. Мы целенаправленно искали книгу без обложки. Вторым номером в списке приоритетов шли технические задачи. Вы, стратеги, получите свое чтиво только после того, как мы разглядим в свои лупы каждый квадратный сантиметр места преступления. Ты же знаешь порядок.

– Знаю. Но меня интересует, не заметил ли кто-нибудь среди бумаг в кабинете Бонда фотографий или даже рентгеновских снимков?

Лаубах ответил не задумываясь:

– Нет, насколько мне известно.

– Ну ладно, – разочарованно протянула Фелиция.

– А они должны быть там? У тебя есть куски головоломки, которые никак не встают на место?

– Не знаю. Сейчас, мне кажется, я на правильном пути и узнаю все больше и больше, но ничего не складывается.

– Понимаю. Но тебе следовало бы кое о чем подумать первой, раз ты моложе меня.

– И о чем же?

– Сегодня большинство картинок под ногами не валяется.

– Ну конечно, нет. Только я могу вообразить себе большие рентгеновские снимки, какие обычно вешают на экраны.

– Ты смотришь слишком много медицинских сериалов.

– Возможно. А мобильник и компьютер Бонда вы уже изучили? – спросила она, снова загоревшись.

– Мобильник у него допотопный, с небольшой картой памяти. Не забывай, он был пожилым человеком. У многих людей его возраста мобильника вообще нет. Он пользовался компьютером на работе, а дома никакой навороченной техники не имел, и это тоже свойственно пожилым людям. Первое, поверхностное изучение файлов на компьютере показало, что зашифрованных и защищенных паролями данных нет. Содержимое файлов еще не проверяли.

– Можешь это кому-нибудь поручить? Думаю, это важно. Ищите фотографии или рентгеновские снимки с текстом. Текст будет скорее всего неразборчивый, картинка – нечеткая.

– Рентгеновские снимки с текстом? Мы что, ищем тайное послание?

– Называй как хочешь, – сказала Фелиция и нажала отбой.

Фелиция Стоун села в машину и повернула ключ. Заиграло радио. И конечно, из динамиков раздался голос Криса Айзека, призрака из прошлого. Не успела она переключиться на другую волну, как песня уже въелась ей в кожу. Да, осталось именно такое ощущение. В буквальном смысле. Как будто текст песни, слово за словом, пишут на ее коже. Как пишут чернилами на пергаменте. Она сидела не шевелясь, пока не затих последний звук песни. Фелиция посмотрела на свою руку. Там, под кожей, что-нибудь написано? Слабый, почти неразличимый отпечаток слов? «В мире нет любви». У нее перехватило дыхание. «Я перетрудилась, – подумала Фелиция. – Нормальная реакция на встречу с отцом этого ублюдка. Да еще эта песня. Чертовы совпадения». Она снова взглянула на руку. Внимательно рассмотрела кожу. Но смогла разглядеть только вены. Естественно, никаких надписей не обнаружилось. Пришла запретная мысль: «Мне надо выпить». А сразу за ней – еще более запретное обоснование: «Я же зависела не от спиртного. Я зависела от таблеток. А со спиртным я справлюсь».

Она заглушила двигатель, и радио сразу замолкло – ведущий даже не успел объявить следующую песню. Фелиция вышла из машины. Остановилась, ощутив головокружение, и стала смотреть на тихое озеро. Поплыли воспоминания, как когда-то она мечтала учиться в этом университете. Собиралась изучать литературу и историю, разгадывать великие загадки жизни. Она знала, что раз в год студенты выпускного курса собираются вокруг этого озера, зажигают свечи и устраивают красивую церемонию прощания. Тогда, очень давно, она надеялась поучаствовать в такой церемонии. Вместо этого ее ждал курс лечения, Аляска и полицейская академия. Не она это выбрала, так о чем сожалеть?

Она медленно спустилась к самой воде. Наклонившись, сложила ладони лодочкой, зачерпнула воды и ополоснула лицо. В голове прояснилось, и она вдруг подумала: «Мне не выпить надо, а мне надо домой».

Домом Фелиция называла квартиру на Моньюмент-авеню-парк, где до сих пор жил ее отец. Мать несколько лет назад умерла от сердечной недостаточности.

Она припарковалась на тротуаре у дома Брэда Дэвиса. Он по-прежнему обретал здесь, она знала, хотя не встречала его уже несколько лет. Наркотиками он больше не торговал, но бросил это занятие уже после того, как она съехала от родителей. Перестал он скорее всего потому, что круг его клиентов ограничивался приятелями по школе, а они, поступив в колледжи, разлетелись кто куда. Вероятно, он и сам стал глотать меньше колес. Во всяком случае, женился, тоже окончил колледж и стал работать рекламщиком. У него двое детей – мальчик и девочка, которые иногда играли в саду. Фелиция заметила, что он помог детям привести в порядок сарай, где давным-давно случился ее первый слюнявый поцелуй. Жену его она ни разу не видела. Сейчас, в первой половине дня, дом Дэвисов был пуст.

У нее до сих пор имелся свой ключ. Она отперла дверь, за которой начиналась ведущая к ним на второй этаж лестница. Войдя, остановилась и долго смотрела на дверь в подвал. Каждый раз, когда она приходила к отцу, эта дверь попадалась ей на глаза, но после тех событий она ни разу туда не спускалась. Ей стало тяжело дышать.

Медленно подошла она к подвальной двери, отперла ее и спустилась вниз. Здесь по-прежнему пахло сыростью. Фелиция не торопясь миновала коридор и очутилась у той комнаты, где у нее с подружками в детстве был тайный клуб на троих. Она ничуть не удивилась, увидев, что нетвердые детские буквы никуда с двери не делись. Осторожно открыла дверь и вошла. Все осталось на своих местах. На столе стояла та же самая свеча. А рядом с ней – стакан. Тот самый, из которого она пила тогда. Потрясенная, она подумала: «С тех пор сюда никто не заходил». Хотя не совсем так. Не было шприца, пузырьков от таблеток и пустых бутылок. Кто-то убрал все, что следовало убрать, не тронув остальное.

Она немного постояла, осматриваясь, и, к своему удивлению, стала вспоминать, как они устраивали тайный клуб. Лучше всего она помнила, как они разрисовывали стены. Как спорили, выбирая мотивы, какие строили планы. Чем они тут занимались потом, когда клуб был уже готов, она помнила смутно. Придумывать, создавать проекты – вот что больше всего их занимало. Самым ярким воспоминанием остались их мечты. Мечты быть только втроем, и никаких взрослых. И иметь место, в котором всем распоряжаются они. Мечты о неограниченной свободе в ограниченном пространстве маленькой тесной комнатки.

Фелиция легла на диван. Здесь она и пролежала все лето, пока чуть не умерла от передоза. «И лежать-то было неудобно», – подумала она и встала. Поглубже вдохнула затхлый запах подвала. Желание выпить тут же пропало.

Из подвала она поднялась в квартиру к отцу. Открыла не стучась. Отец дремал на диване.

– Здесь отдыхает умаявшийся пенсионер, – громко провозгласила Фелиция.

Отец открыл глаза, узнал дочку, поднялся и сразу начал убирать со стола. Пустая бутылка из-под пива затерялась в охапке скрученных трубочкой газет, и все вместе было унесено на кухню. Вернувшись, он заметил:

– Не думал, что увижу тебя раньше чем через несколько недель. Ну и дело вам досталось – мама, не горюй!

– В точку, – согласилась Фелиция, радуясь, что он не перестает следить за происходящим в участке. В последнее время она часто думала о разнице в возрасте между ней и отцом. Когда она родилась, ему было уже за сорок. Когда она ходила в школу, а он – на работу, эта разница не казалась чем-то необычным. А сейчас между ними почти вечность – будто отец внезапно из папы превратился в дедушку. Она не знала, как долго он еще с ней пробудет, и часто боялась его потерять, боялась лишиться его трезвого ума.

– Я пришла поговорить, но не о текущем расследовании.

На лице отца отразилось разочарование, весьма порадовавшее Фелицию. В душе он все еще полицейский, как и раньше.

Она уселась в кресло, в котором папа обычно смотрел спортивные матчи. Он вообще включал телевизор исключительно ради них. Только матчи, и только бейсбол, ничего больше.

– Я пришла поговорить про тот случай, – призналась Фелиция.

Его лицо дрогнуло. От удивления, от страха или от облегчения?

Сама Фелиция испытывала последнее. Она долго ждала, чтобы сказать это, хоть и понимала: нельзя тянуть слишком долго – ведь отец не молодеет.

Некоторое время он сидел молча, а потом сделал то, что ее очень удивило. Возможно, он и сам удивился не меньше. Он поднялся, пошел на кухню и достал пиво. После того лета он никогда не пил пиво у нее на глазах. Вернувшись в гостиную, он отхлебнул из бутылки и поставил ее на журнальный столик.

– Думаю, ты достаточно продвинулась, чтобы перенести это зрелище.

– Я перенесу. Если, конечно, ты не хватишь лишнего, – сказала она тоном материнской заботы, на который то и дело срывалась с тех пор, как отец остался один.

– Обо мне не беспокойся. Я старый человек и наконец-то могу себе позволить делать все, что захочу, – улыбнулся он. И без лишних предисловий начал рассказывать: – Тебя нашла Холли. Ты впервые ввела себе героин, и сразу – передозировка. Бог тебя спас – Холли именно в этот день вернулась домой с каникул и решила во что бы то ни стало тебя отыскать. На отдыхе она много размышляла и догадалась, что ты в беде. Она решила не сдаваться, пока тебя не увидит. Расспрашивала нас, обошла всех твоих друзей. Наконец позвонила соседскому парню, Брэду. Вот тут и выяснилось, что он тебя уже один раз спас неделю назад. Ты попросила у него дозу героина, но он отказал. Он думал, ему удалось отговорить тебя от этой затеи, но спасти тебя было не так-то просто. Ты отправилась на другой конец города и там купила все необходимое. Именно Брэд подал идею поискать тебя в подвале, в тайном клубе, – он предположил, что ты можешь быть там. Странно, но никто из нас не подумал об этом раньше. Не знаю, известно ему это было наверняка или он просто догадался. И не хочу знать. Сколько таблеток он для тебя достал тем летом, пока ты травилась, а мы ничего не замечали, тоже не знаю и знать не хочу.