Текст книги "Царствие благодати"

Глава двадцать девятая

В столовую вошел Исак Крансос. Он побывал в хлеву и теперь стоял на темном паркете в грязных сапогах.

– Ну как, удалось детективам продвинуться? – по-норвежски спросил он.

– Удалось, и довольно далеко. По ложному следу, – ответил на своем родном языке Синсакер. Разговаривать с коренным норвежским бондом по-английски было как-то нелепо.

– Во всей этой истории с Йоханнесовой книгой меня всегда удивляло одно, – сказал Крансос. – Я много всякого слышал про книгу, подписал порядком бумаг, получил благодарственное письмо из Библиотеки Гуннеруса и все такое. Но о ножах больше не было ни слова.

– О каких ножах? – резко выпрямился Синсакер. Он заметил, что Сири Хольм сделала то же самое.

– Ну как, был у меня большой кожаный сверток, а в нем полно ножей, и еще сверла. Отец мой говорил, что они появились вместе с книгой. Господин, который в незапамятные времена к нам ее привез, отдал и эти ножи. Очень старые, но немало и годных. Я их отдал Йенсу Далу, когда он забрал эту самую книгу. Думал, я и о них много нового услышу. Книга с ножами в довесок – это же славная история получается. Но ножи как в воду канули.

– А не напоминали какие-то из этих ножей скальпель? – живо спросил Синсакер.

– Вот вы сейчас это сказали, и точно, напоминали. Много было таких, навроде хирургического инвентаря, но старинного. Я никакому доктору не дал бы такими ножами мне живот ковырять.

В голове Синсакера зароилось сразу множество мыслей.

– А хозяйство родителей Дала, – спросил он, чтобы хоть с чего-то начать, – где оно?

– Чуть подальше отсюда, если идти к воде. Просто идите дальше по дороге мимо дома, в котором вы уже были, до двора.

– До двора?

– Ну да, они это место двором называют. Дом-то сгорел. Такая вот смерть выпала родителям Йенса. От пожара. Поговаривали о поджоге, но виноватых так и не нашли. Йенс через несколько лет на пепелище домик построил. Да, если Йенс говорит «на дворе», он про родительский участок говорит. А то место, которое от Гунн Бриты, они всегда называли просто домом. Когда они всей семьей приезжали, жили всегда в доме. А двор был Йенсовым местом. Местом, чтобы побыть одному. Гунн Брита говорила, муж не любит, когда она к нему туда приходит. Но похоже, ее это не обижало. Она только и повторяла: «Мужчине нужно иметь свое логово».

– То есть если дети Йенса Дала сказали, что папа был на дворе, то они говорили про отцовский домик, который ближе к воде? – Синсакер чувствовал: кусочки головоломки начинают вставать на свои места.

– Точно так, – ответил Крансос.

– А не знаете, родители время от времени оставляли ребят одних дома, то есть в доме, который просто дом?

– Могу в это поверить. Детишки у них очень самостоятельные. Думаю, на несколько часов они бы нашли себе занятие. Играли бы себе в эти свои электронные машинки. Ребятня ведь теперь только этим и занимается.

– А нет ли у Йенса Дала в том втором домике лодки? – вмешалась Сири Хольм.

– А то. Есть и лодка. Он на ней иногда в город ездит. Шустрая такая моторка. Говорит, выходит так же быстро, как на машине.

– То есть пожелай он съездить в Тронхейм на несколько часов и вернуться так, чтобы его нигде не засекли, Дал сможет сделать это на лодке, правильно я вас понял? А если кто-нибудь спросит его ребят, где был папа, они ответят, что на дворе?

Булькнул мобильный телефон – пришло смс-сообщение. Фелиция Стоун вытащила свой айфон из кармана куртки, которую почему-то не сняла, и молча прочла послание.

– Да, я бы сказал, что все это может быть. А куда это вы клоните? – заволновался Крансос. – Вы же не думаете, что Йенс в это дело замешан? Не такой он человек, он же спокойный и рассудительный парень.

Фелиция кашлянула.

– По вашим лицам я понимаю: у вас в самом разгаре важный разговор, – сказала она, – но, мне кажется, тебе, Одд, стоит кое-что услышать.

– Хорошо, – нехотя согласился Синсакер.

– Имена людей, которых ты просил проверить на предмет въездов в США незадолго до ричмондского убийства…

– Дай угадаю, – перебил ее Синсакер. – Вам встретилось имя Йенса Дала.

– Откуда ты знаешь? – Фелиция посмотрела на него взглядом, который можно было бы назвать восхищенным. А может быть, она просто удивилась?

– Если бы ты понимала по-норвежски, то не удивлялась бы. Пойдем, в машине все объясню. – Он поднялся и направился к двери.

Но прежде чем выйти из комнаты, Синсакер обратился к Сири:

– Нет, ты остаешься здесь. – И сам на себя рассердился за то, что ведет себя как заботливый папочка.

– Но почему я? Ты сделал большую ошибку, – сказал Ваттен. – Я главный подозреваемый: ты что, не в курсе? Если бы ты меня не трогал, скорее всего меня бы арестовали и осудили, а ты бы наверняка остался на свободе.

Йенс Дал повесил свою жертву на потолочной балке. Ваттен висел вверх ногами, голова его была в метре от пола. Так что он смотрел на своего убийцу снизу вверх. В таком ракурсе Йенс Дал казался каким-то сверхъестественным существом.

– Возможно. Одну ошибку в этом деле я действительно совершил, но не тогда, когда поднял на тебя руку, – проговорил Дал, пристально изучая лезвие скальпеля. – Во-первых, ты спал с этой толстой шлюхой, и ты тоже. Ты ведь не рассчитывал остаться безнаказанным? Думаешь, я не видел бутылку из-под вина и два стакана, когда пришел в субботу в библиотеку? А тебе не приходило в голову, кто потом убирал посуду? Прежде чем перерезать ей горло, я добился от нее признания. Очень мило с вашей стороны оставить книгохранилище открытым – я смог сделать там всю работу и закрыть за собой дверь. Это дало мне неплохое преимущество перед полицией.

– Я ничего этого не помню, но, думаю, ты прав. Я спал с твоей женой. Но разве сесть в тюрьму за убийство не стало бы для меня достаточным наказанием?

– Сначала я тоже так подумал. Но потом я допустил ту ошибку. Помнишь пергамент, который я послал тебе после того, как убил твою семью? Помнишь, что там было написано?

«В первый раз он произнес это вслух», – подумал Ваттен. С тех самых пор как увидел тело Гунн Бриты, он знал: ее убил тот же человек, который отнял жизнь у Хедды и Эдварда. А вот и признание.

– «Центр Вселенной везде, а предела – нет».

– Правильно. Я не сомневался, у тебя отличная память. Так вот, я оказался столь беспечен, что наговорил лишнего об этой цитате одному полицейскому. Потом я понял: это было не очень умно с моей стороны. Знаю, ты полиции о полученном по почте пергаменте не сообщал. Это многое о тебе говорит. Но, узнав, что будешь осужден за убийства, ты мог бы изменить свое решение. И если бы ты показал ту записку полиции, боюсь, этому Синсакеру пришла бы на ум наша с ним беседа.

– Кожу Хедды я сжег, – проговорил Ваттен.

Дал замер на месте. Ваттен с трудом мог расслышать его дыхание. Кровь стучала у него в висках. «Как долго, оказывается, может человек провисеть вниз головой, не теряя сознания», – поражался он про себя.

– Ладно, не имеет значения, – наконец заговорил Дал. – Главная причина, по которой я привез тебя сюда, заключается в том, что я хочу закончить. После того как я тебя вскрою, все остальное потеряет для меня смысл. Кстати, тот пергамент был не из кожи твоей жены. Этот маленький кусочек – со спины мальчишки. Первосортный материал, такой мягкий и податливый.

У Ваттена потемнело в глазах. Только ярость не давала ему потерять сознание.

– Ты наверняка размышляешь, почему я выбрал именно их. Не знаю, утешит ли тебя, если я скажу, что такова оказалась воля случая. Я много раз видел вас по соседству и хорошо знал ваши привычки. Ты часто допоздна задерживался на работе, а она редко запирала ворота. Помнишь всю эту чушь про то, как бесследно они исчезли? Мне просто повезло. Как везет только новичкам. Не было никакого продуманного плана. В тот день я открыл ворота, задним ходом въехал к вам на участок и позвонил в дверь. Дверь открылась. Твоя жена была вместе с мальчиком. Я ударил ее монтировкой по голове и сразу бросил к себе в багажник. За мальчиком пришлось забежать в дом. Но он рассуждал как все мальчишки. Я нашел его под кроватью и вытащил за волосы. С него тоже хватило одного удара. Я положил его рядом с матерью, закрыл багажник и поехал своей дорогой. Помню, как позабавил меня свидетель, на следующий день утверждавший, будто он весь вечер просидел на балконе. Прежде чем заехать к вам на двор, я наблюдал за ним из машины, стоя на некотором расстоянии. Он пил пиво и каждые четверть часа отправлялся на кухню за новой банкой. Очевидно, тогда же он ходил отлить. Он проводил в квартире примерно столько же времени, сколько и на балконе. Для меня до сих пор загадка, почему полиция так уцепилась за его слова. Когда он отправился за четвертой банкой, я решился и успел сделать всю работу прежде, чем он вернулся. Я и сегодня не знаю, почему он задержался в квартире именно в тот момент, когда мне это оказалось нужней всего, или почему сказал полиции, будто все время оставался на балконе, и, видимо, не узнаю этого никогда. Как я уже говорил, новичкам везет. Никакого хитроумного трюка, просто удача, как это иногда в жизни бывает.

У Ваттена в глазах двоилось. Он видел Йенса Дала с двумя головами. Видел два точила и два скальпеля. Он уже не мог отличить настоящие предметы от их двойников. Мысли его почему-то обратились к Сильвии Фрейд, переплетчице и реставратору. Когда он последний раз с ней разговаривал, она занималась изготовлением копии Йоханнесовой книги. Он вспоминал, как она показывала ему свою работу и он не мог отличить копию от оригинала. А теперь вот Йенс Дал. Но разве факт копирования им средневекового убийства что-то значит? Разве для Хедды и Эдварда это что-то меняет? Он вдруг увидел перед собой Хедду, сидящую за швейной машинкой. Она часто вот так сидела и шила. Одежду для него и для Эдварда. Он вдруг сообразил, брюки, которые на нем сейчас надеты, тоже сшила она. Брюки из корда. «Он не снимает с нас брюки, – подумал Ваттен, вспоминая тело Гунн Бриты, лишенное кожи, но одетое в брюки. – К счастью, он не снимает с нас брюки». Ваттен испытал странное чувство победы. Он умирает в брюках Хедды. Его взгляд все больше затуманивался. И все-таки он выдавил последний вопрос:

– Зачем?

– Зачем? – Йенс Дал неприятно рассмеялся. – Ваттен, ты задаешь слишком много вопросов. Тебе никогда меня не понять. Не понять одержимости, не понять тоски по полностью раскрытому человеческому телу. По мускулам и сухожилиям, по сосудам, еще проводящим кровь, по дыханию человека, оставшегося без всех своих масок. А затем – слова на мертвой коже. Но хватит болтать. Какой скальпель предпочитаешь: острый, среднеострый или тупой?

– Проклятие! – Синсакер выругался по-норвежски, но продолжил по-английски: – Дилетанты. Треклятые дилетанты, вот мы кто. А как же контрольные вопросы? Для допроса детей существует установленная процедура. Ты говоришь, папа был на дворе? А вы были на дворе вместе с ним? Непростительная халатность.

Машина тем временем выехала со двора Крансосов. После поворота, когда дорога пошла вниз, к владениям Дала, Синсакер до предела вдавил газ.

– Давай без лишних эмоций, – сказала Фелиция, имея в виду отнюдь не бешеную езду. – Не забывай, как быстро разворачивались события. После убийства в библиотеке прошли считанные дни, а мы уже знаем, кто убийца. Допрашивать детей нелегко. Многое нужно принимать во внимание, особенно если дети только что потеряли свою мать.

– И все-таки эта фантастическая двусмысленность так долго обеспечивала Далу алиби, и он еще бог знает что сотворил. Я должен был сам допрашивать детей.

– Ты можешь на время забыть о детях? Теперь мы знаем, кто убийца. Сосредоточься на этом.

– Я на этом и сосредоточился. – Похоже, он правильно оценивал свое состояние. – Почему, ты думаешь, я такой нервный?

Она ему улыбнулась. Звякнул ее телефон. И не один, а целых два раза.

– Еще одно сообщение. Дело набирает обороты, – сказала она. Они уже проехали съезд к дому, где прятались Сильвия Фрейд и Невинс.

– Дома наши люди нашли личный электронный адрес Эфраима Бонда. После определенной бюрократической возни мы наконец получили доступ к бесплатному серверу «hotmail». Интернет-компании не любят раскрывать для полиции личные данные своих клиентов. Во входящих сообщениях оказались только любовные письма от Гунн Бриты Дал. Оказывается, во время конференции весной у них завязался роман.

– Не слишком ли много сведений для одного эсэмэс?

– Лаубаху пришлось написать два, – улыбнулась она. – Могу предположить, это Гунн Брита Дал навела Бонда на след палимпсеста в обложке тома Байрона. Видимо, он привел ее к себе в кабинет, чтобы показать редкие книги. Она была опытным библиотекарем. К тому же знала, кто такой Кнутсон, и заметила то, чего Бонд раньше не видел. После чего их связала не только интрижка, но и совершенно серьезный научный проект. Представляю себе, какие жаркие деньки пережила она в Ричмонде.

– Да, это последний кусочек головоломки. Где любовные письма, там и ответные послания. Мы давно поняли, что ищем психопата с каким-то мотивом. Теперь мотив у нас есть. Йенс Дал обнаружил на компьютере жены признания Бонда. Хладнокровно и спокойно он решил убить обоих. Но как мужу убить неверную жену и ее любовника, не привлекая к себе внимания полиции? Единственный путь – заставить полицию думать, будто они ищут кого-то похуже, чем ревнивый муж, а именно серийного убийцу.

– Но ведь мы это и делаем. Способ совершения убийств, который выбрал Йенс Дал, свидетельствует не просто о слепой ревности. Внутри его давно сидел маньяк, – заметила Фелиция Стоун.

Синсакер сбросил скорость. Они приближались к фьорду. Домик Йенса Дала мог оказаться за любым поворотом. Ему не хотелось влететь на двор на всех парах – вдруг Дал окажется у себя.

– Такие убийцы часто бывают первоклассными актерами. – По тону Фелиции стало понятно: она знает, о чем говорит.

Синсакер задался вопросом, опирается ли она на теорию или на личный опыт, и понадеялся, что все-таки на первое.

– Грубо говоря, они могут изобразить на своем лице любую эмоцию. Большую часть своей жизни социопат имитирует нормальные чувства. Но только имитирует; сам он ничего подобного не испытывает. Преподаватель, который когда-то читал мне курс о серийных убийцах, называл это маской полноценности. И эта маска у многих столь убедительна, что обманывается даже полиция. Известны случаи, когда серийного убийцу привлекали к расследованию одиночного убийства, допрашивали и отпускали, хотя против него были серьезные улики. И только после того как социопат оказывался связан с несколькими убийствами, его разоблачали. Йенс Дал не единственный маньяк, у которого есть жена и дети. Семья часто является частью декорации, необходимой для их маскарада, но бывает и так, что родственники тоже становятся жертвами. Социопат непредсказуем, это человек без тормозов. Из фильмов и телесериалов мы знаем: он следует определенному плану, у него есть строгий ритуал, он оставляет на месте преступления своего рода автограф. Но это лишь наполовину правда. Никакой индивидуальности в привычном смысле слова у социопата нет. Он подстраивается под ситуацию. Ему ничего не стоит приспособиться. Достаточно посмотреть, что с такими людьми происходит в тюрьме. Многие из них являются образцовыми заключенными, как будто в жизни мухи не обидели.

Она говорила всю дорогу. Это стало какой-то теоретической подготовкой для них обоих, как будто эти сведения могли помочь справиться с тем, что они найдут в доме Йенса Дала, если их подозрения оправдаются. Синсакер нажал на тормоз. Пока Фелиция читала ему лекцию, они проехали рощицу и обогнули утес, каменистая осыпь которого тянулась до самого берега, где превращалась в пляжную гальку. За прибрежной галькой раскинулся луг. На лугу стоял дом. На вид он казался не очень старым. Простой формы, прямоугольник в плане, один этаж и двускатная крыша; стены покрыты морилкой. На дорогу выходило только одно маленькое окошко. Изнутри его занавесили темной шторой. С берега в море выступал причал. На волнах покачивалась пришвартованная лодка. В длину она не достигала и пятнадцати футов, так что мотор казался непропорционально большим. Синсакер и Стоун понимали друг друга без слов. У следователя было нехорошее предчувствие, что скоро им предстоит своими глазами увидеть то, чего они еще не знают о нравах и обычаях маньяков-социопатов.

– Думаешь, он здесь? – спросила Фелиция.

– Вряд ли. Не вижу его машины, а лодка, должно быть, осталась с тех пор, как он наведывался сюда в выходные. В понедельник утром он приехал домой на машине.

– И как мы войдем?

– Надеюсь, мы сможем что-нибудь разглядеть через окно. У нас в стране есть одно понятие – «разумное обоснование». Думаю, у вас есть то же самое.

Фелиция кивнула.

– Будем входить, только если заметим что-нибудь незаконное. В противном случае позвоним местному начальнику полиции и сделаем все по закону, ордер на обыск и все остальное. Если увидим какие-нибудь признаки присутствия Дала в доме или поблизости, сразу убираемся отсюда. Некоторые вещи и у нас в стране не делаются без оружия.

Он вернулся к машине, достал монтировку, которую позаимствовал из «ниссана» Сильвии Фрейд, перед тем как покинуть Эстрот. Одно его плечо уже побывало с ней в тесном контакте.

– На случай, если ситуация этого потребует, – пояснил он. Они припарковали машину у дороги и последний отрезок пути до дома проделали пешком. Синсакер шел впереди, сжимая монтировку в правой руке. Сквозь штору на уличном окне разглядеть ничего не удалось. Поэтому они зашли с другой стороны. Там оказалась дверь и еще два окошка, тоже очень маленькие. Не было даже намека, что проектировщик хотел подарить обитателям дома чудесный вид на вход во фьорд. Оба окна изнутри закрывали непроницаемые шторы. Но маленькое смотровое окошко в двери занавесить забыли.

Синсакер осторожно подкрался к двери и заглянул внутрь. Увиденное заставило его схватиться за живот. Ему пришлось нагнуться, чтобы перевести дыхание. Он услышал, как Фелиция у него за спиной что-то сказала, но слов не разобрал. Выпрямившись, он снова заглянул в окошко. Входная дверь вела прямо в жилую комнату. Две двери в противоположной стене могли служить входом в две маленькие спальни. В большой комнате архитектор решил обойтись без потолка, поэтому обнажились балки и скаты крыши. Свет шел от включенного торшера. Синсакер ясно видел всю комнату. Грубый стол, даже не стол, а скорее рабочий прилавок без стульев, простые нары и книжные полки, занимавшие одну из стен, да еще кресло в углу – вот и вся мебель. Но никакая мебель на свете не смогла бы отвлечь взгляд Синсакера от того, что свисало со средней балки. На веревке покачивался привязанный за ноги труп человека в коричневых штанах из корда. С туловища от пояса до шеи сняли всю кожу. Но голова в этот раз еще оставалась на месте. Синсакер узнал курчавые волосы Йуна Ваттена.

Наверное, он должен был отступить сразу, как только толкнул дверь и обнаружил ее незапертой. Вместо этого он вошел внутрь и подошел к покойнику. И только тогда понял, перед ним еще не покойник. Ваттен зашевелился. Синсакер видел, как по очереди напрягаются и расслабляются обнаженные мышцы, пока рука Ваттена медленно-медленно поднималась, чтобы указать на него. Было ли в этом жесте обвинение? Отовсюду сочилась кровь. Она каплями выступала на поверхность, стекала по телу к рукам или к шее. Затем струйки бежали уже по коже, по лицу и впитывались черно-красными волосами. Тяжелые капли отрывались от слипшихся прядей и падали на пол, где уже натекла большая красная лужа. Однако сильных кровотечений следователь не заметил. Ни один из крупных сосудов не разорвался. Там, где у горла заканчивалась кожа, Синсакер увидел артерию, которая вздувалась и опадала, по-прежнему качая неуклонно убывающую кровь.

Ваттен расслабил руку, и она снова безвольно повисла. Губы его шевелились. Он что-то шептал, а Синсакер не мог его расслышать. Взгляд помутневших глаз, несомненно, был направлен на полицейского. Синсакер подошел к нему вплотную и опустился на корточки, их лица оказались друг против друга. Он старался смотреть только на лицо, на котором еще оставалась кожа. Осторожно положил руку Ваттену на затылок. Почувствовал тепло и пот.

– Я прошу у вас прощения. – Собственные слова показались Синсакеру пустыми.

– Это его вина, не ваша, – прошептал Ваттен. В горле у него хлюпало. Но Синсакер сидел так близко, что все-таки его расслышал. Ваттен долго и громко откашливался, прежде чем продолжить.

– Пообещайте мне одну вещь. Не превращайте его в мифическое чудовище. Не дайте ему стать… знаменитостью. Он просто опустошенный человек. И все… Не стоящий… чтобы про него снимали фильмы или писали… книги. А нам просто не повезло… его встретить.

Он говорил медленно, с большими передышками, будто после каждой точки начинался новый марафон.

– Вам – это вам с Гунн Бритой?

– Нам с Хеддой и Эдвардом.

– Ваша семья – это тоже он? – Синсакер хотя и спросил, но уже не сомневался. Теперь он понял, что не давало ему покоя в деле Ваттена. Почему ему было так не по себе. Йун Ваттен, несмотря на все противоречия и нестыковки в показаниях, являлся одним из самых правдивых людей, которых он когда-либо встречал. Ему не повезло оказаться под подозрением из-за череды невероятных случайностей. И все-таки где-то в глубине души Синсакер всегда ему верил. Синсакер хотел ему об этом сказать, но Ваттен его опередил.

– Пообещайте мне еще одну вещь, – сказал он.

– Какую?

Последнее желание Ваттена было неожиданным, но по-своему очень осмысленным.

– Позаботьтесь о моем… велосипеде. Это… подарок Хедды, а я дал ему… развалиться.

Слабая, мимолетная улыбка скользнула по его губам. Затем он закашлялся. В уголке рта у него появилась струйка крови и побежала по носу. Теперь он висел совсем неподвижно.

Синсакер хотел что-нибудь ему сказать. Но что? Что поверил его убийце, а не ему? Станет ли Йуну от этого легче? Синсакер сомневался и потому сидел так же тихо, как Ваттен, и просто смотрел ему в лицо. В глазах Ваттена постепенно угасали последние проблески сознания. Он перестал дышать. Мельчайшие, почти незаметные движения, которые отличают живого, но полностью расслабившегося человека от мертвого, наконец совершенно прекратились.

У себя за спиной Синсакер чувствовал дыхание Фелиции.

– Одд, надо уходить, – прошептала она. – Когда мы пришли, дверь была открыта, и ты понимаешь, что это значит.

Больше она ничего сказать не успела. Он услышал быстрые шаги. Потом глухой удар. Он обернулся и увидел, как Фелиция падает на него с ножом в спине. И почти одновременно кто-то замахнулся монтировкой, метя ему в висок.

* * *

– Эдгар Аллан По умер в бреду. Он полностью утратил рассудок. – Йенс Дал хрипло засмеялся. Синсакер моргнул три раза, прежде чем снова стал все видеть отчетливо. Однако картинка получалась перевернутой вверх ногами. Он висел вниз головой. Рядом покачивалось тело Йуна Ваттена. Уже без головы. В воздухе висел сладковатый и металлический запах мяса и крови. Он посмотрел на стоящее перед ним существо. Выше пояса Дал разделся. Тело у него было не просто крупным, оно было мускулистым и хорошо натренированным. На голову он натянул маску, женское лицо и длинные белокурые волосы. «Хедда Ваттен», – догадался Синсакер. Он сделал из ее кожи костюм.

Никаких сомнений уже не оставалось. Это его они должны были искать в тот раз. Но они сосредоточились исключительно на Ваттене. И это стоило последнему не только академической карьеры, но и жизни, в конце концов. Если бы тогда они сделали свою работу, Гунн Брита Дал сейчас скорее всего была бы жива. Его взгляд в отчаянии блуждал по комнате, пока не наткнулся на Фелицию, которая по-прежнему неподвижно лежала на полу с ножом в спине.

Из-за маски голос Дала звучал приглушенно.

– Однако сам я придерживаюсь другой точки зрения – он умер от бешенства. Не особенно скандальная, лишенная славы и таинственности смерть для великого писателя. Мало что способно ввергнуть человека в полное безумие. Поэтому я за бешенство. А Ваттен, напротив, умер в сознании. По-моему, это неплохой итог. Не согласен?

И снова этот хриплый смех. В первый раз услышал Синсакер, как смеется Йенс Дал. Если бы кто-нибудь спросил его об этом еще вчера, скорее всего он сказал бы, что академический сухарь вроде Дала вряд ли способен на нечто большее, чем строго дозированная усмешка. И уж точно не на такой смех. «Он маскировался, но теперь маска полноценности с него слетела», – подумал полицейский. И вспомнил слова Ваттена: «Он просто опустошенный человек, и все».

– А теперь главный вопрос: как встретишь смерть ты? – спросил Йенс Дал.

Только теперь Синсакер заметил в его руке скальпель. Ему стало ясно, он должен отвлекать его разговором.

– Ты поджег дом, в котором вырос.

Дал расхохотался.

– Я знаю, куда ты клонишь. Ты ищешь объяснения. Когда это началось? Как я стал тем, что есть? Может быть, виновато несчастное детство? Отец, который меня бил? – Он пожал плечами. Большой и указательный пальцы по-прежнему сжимали скальпель. Совершенно неожиданно Дал сорвал с себя маску и бросил на пол. Его лицо заливал пот. Жесткие губы плотно сжаты.

– У меня нет для тебя никакого объяснения, – договорил он.

Затем подошел вплотную к Синсакеру, положил руку ему на голову, нащупал кончиками пальцев шрам и несколько раз его погладил. Улыбнулся.

– Не ты заглянешь мне во внутрь, а я. – Он поднес скальпель к самым глазам Синсакера. Йенс Дал пожирал взглядом очередную жертву.

И даже теперь полицейскому казалось, будто он видит в глазах свихнувшегося убийцы нечто отдаленно напоминающее страдание. На самом деле в них было другое, догадывался Синсакер, но не знал, что именно.

Нож, вернее, кинжал, который отличался от всех остальных ножей священника Йоханнеса тем, что не служил никакой гигиенической, хирургической и вообще практической цели, а был скорее смертельно опасной безделушкой, аккуратно вошел меж двух ребер Фелиции Стоун. Он уперся в одно из легких и проколол его. Острие не достало до сердца какого-нибудь сантиметра. Кинжал также не перерезал ни одного из крупных жизненно-важных сосудов.

Очнувшись, она сначала почувствовала только этот кинжал. Она никак не могла разобрать, кажется ли клинок раскаленным или, наоборот, ледяным. Больше она почти ничего не чувствовала. Потом она услышала голос и нечеловеческий смех. Говорили по-норвежски. Приглушенный голос звучал странно, будто доносился издалека, хотя, судя по другим звукам, говоривший находился рядом – его выдавало тихое поскрипывание половиц, которое производит перемещающееся тело. Даже не поднимая головы, она знала: это голос убийцы. «Только зря не шевелись, Фелиция», – сказала она себе.

Сначала Фелиция слегка разжала пальцы правой руки. Они медленно поползли вверх по штанине. Она поднимала их все выше и выше. Наконец вся ладонь легла ей на ягодицу. Оттуда она медленно-медленно двинулась по спине, пока не добралась до ножа. Ощупала его, стараясь не производить лишнего шума. Голос над ней вдруг зазвучал громче, но говоривший по-прежнему смотрел в другую сторону. Сухожилия правой руки горели огнем, но ей надо было до предела завести руку за спину и достаточно крепко ухватиться за рукоять кинжала. Она вытащила его одним рывком, хотя знала, насколько опасен подобный номер. Риск перерезать уцелевшие сосуды или вызвать кровотечение из раны, которую затыкал нож, был велик. Но по сравнению с тем, что готовит для нее убийца, все это сущие пустяки, она не сомневалась.

Фелиция сразу вскочила. Успела поймать Йенса Дала в поле зрения прежде, чем он полностью развернулся. И ударила. Нож вошел в его шею сбоку. Дал сделал шаг назад. И замер, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Она искала в его взгляде признаки отчаяния, страдания, сожаления – хоть что-нибудь человеческое, – но увидела только перекошенное от боли и ярости лицо. Она смотрела на рукоятку и на кровь, струящуюся по шее, смешивающуюся с потом и стекающую на обнаженную грудь. Сохранять ясность зрения становилось все труднее. Жгучая боль из спины разлилась по всему телу, включая голову. Ей хотелось закрыть глаза, лечь и заснуть. Но она не могла. Сначала она должна увидеть, как он упадет, – тогда все будет кончено.

Йенс Дал не падал. Фелиция видела размытое, как в кино вне фокуса, изображение: он несколько раз качнулся вперед-назад, а потом медленно поднял левую руку, схватил рукоять сидящего у него в горле кинжала и со звериным рычанием вытащил его из себя. На несколько коротких секунд ей удалось задержать взгляд на его ране. Из нее красным фонтаном била кровь, заливая ему левое плечо. Она слышала, как захлебывается в крови его рев.

Затем он пошел на нее. Поднял кинжал. Фелиция глубоко вздохнула. Она видела только нож и понимала: следующего удара она не переживет.

Должно быть, ее ноги подчинились инстинкту, так как она сделала быстрый шаг в сторону. Почувствовала ухом колебание воздуха, когда нож пролетел мимо ее головы. Потом на нее стало падать огромное обезумевшее существо. Так и не вскрикнув, она выпустила воздух из здорового легкого. И рухнула на пол, придавленная Далом. Груз его тела выжимал из нее последние остатки воздуха, и она чуть не лишилась сознания.

Она смутно ощущала, как он барахтается, словно пытается встать. Фелиция боялась, что нож по-прежнему у него в руке и у него еще есть силы. Но внезапно его руки упали по обеим сторонам ее тела. Теперь он лежал совсем неподвижно и больше не дышал.

Сделав невероятное усилие, она столкнула безжизненное тело на пол рядом с собой. Затем несколько раз жадно втянула воздух и поднялась. Постояла, моргая, пока к ней не вернулось ясное зрение. Наконец она смогла увидеть и толком рассмотреть Одда Синсакера. Он висел вниз головой, но во всей одежде и соответственно в коже. Потом она заметила, как он что-то ей шепчет, но так тихо и слабо, будто это у него проникающее ранение в легкое.

– Спасибо, – говорил он. – Спасибо, Фелиция Стоун.

Вот теперь все закончилось.

Фелиция наклонилась и обхватила его голову руками. Прижала к груди. И он почувствовал: это то, что он искал с тех пор, как ему сделали эту проклятую операцию. Надежное место, чтобы преклонить голову.

Одд Синсакер стоял на берегу и провожал глазами вертолет. Через пятнадцать минут Фелиция будет в больнице Святого Олафа. Работники «скорой помощи» заверили его, что состояние раненой достаточно стабильно и она перенесет полет. Наверху, у дома, местные полицейские охраняли место преступления, и ни одна улика не ускользнет от Гронстада и его людей. Машина «скорой помощи» свернула на дорогу и поехала прочь от дома. Помимо срочной диагностики состояния Синсакера врачам пришлось выполнить всего одно задание: констатировать смерть Йуна Ваттена и Йенса Дала. Теперь предстояло много технической работы по подготовке тел к транспортировке в город, на операционный стол доктора Киттельсена. Ножи еще не скоро оставят этих двоих в покое.