Текст книги "Царствие благодати"

– Что никто не прихватил ничего лишнего?

– Именно.

– Вам такая возможность кажется очевидной? Даже учитывая, как мало людей имеет доступ к хранилищу? Я вот куда клоню: были ли у вас хоть какие-то основания подозревать, будто в хранилище кто-то побывал?

– Нет, никаких рациональных оснований у меня не было, просто возникло такое ощущение. Я всегда чувствовал себя в ответе за судьбу нашего собрания. Йоханнесова книга – национальное достояние. И только потому, что фермер, передавший ее в дар государству, поставил условием хранить ее здесь, она не находится сейчас в Национальной библиотеке, в Осло. Поэтому когда случается что-то ужасное, как, например, вчера, становишься особенно подозрительным.

– Да, это естественно, – сказал Синсакер, внимательно рассматривая директора библиотеки. Ни малейшего намека, будто он что-то скрывает, следователю обнаружить не удалось, но по опыту он знал: в таких вопросах решительно ничего нельзя утверждать.

– Почему вы позвонили мне первому?

– Вы единственный, кто дал мне свою визитку.

Синсакер попытался вспомнить, когда это он успел, но не смог.

– Эта Йоханнесова книга. Случалось ли, чтобы ее выносили из книгохранилища на законных основаниях?

– В этом году ее несколько раз оттуда забирали. Наш реставратор и переплетчик Сильвия Фрейд, да, она немка, с ней работала. Но главным образом она занималась ее копией.

– Копией? А зачем? – Синсакер снова сделал вид, что записывает.

– Копию предполагается использовать на выставке, которую мы организуем этой осенью в Музее естественной истории. Выставка будет посвящена источникам по истории Средних веков. Уровень безопасности на таких мероприятиях недостаточно высок, и мы не можем позволить себе выставить оригинал. Видели бы вы копию, которую изготовила Сильвия. Она настоящий мастер своего дела. Я сам не способен отличить ее произведение от оригинала. Для создания эффекта подлинности копии Йоханнесовой книги она использовала телячью кожу, которая хранилась у нас со времен Брудера Люсхольма Кнутсона. Он оставил после себя не только множество книг, но и приличное количество цельных телячьих кож и обрезков. Некоторые из остатков по качеству не отличаются от оригинального пергамента Йоханнесовой книги. Разумеется, мы долго обсуждали, представляют ли эти кожи самостоятельную ценность, и пришли к выводу, что некоторые из обрезков можно потратить на благое дело. Цельные телячьи кожи мы, разумеется, сохранили.

Рассказывая все это, Хорнеман заметно оживился, как будто разговора о книгах ему оказалось достаточно, чтобы забыть о своих печалях.

– Где я могу найти вашу Сильвию Юнг?

– Фрейд, – поправил его Хорнеман. – Ее кабинет расположен в подвале. Могу вас туда проводить.

Пока они спускались, Синсакер спросил у директора, не пытался ли тот позвонить Сири Хольм. Директор ответил, что решил с этим подождать. Если человек заболевает и не выходит на работу, он обычно звонит во второй половине дня.

– Мы здесь работаем довольно независимо друг от друга, – пояснил он.

Слова Хорнемана ничуть не успокоили следователя, поэтому он попросил директора сообщить ему телефонный номер Сири Хольм. Получив желаемое, он записал цифры и пообещал себе позвонить, как только закончит беседовать с Сильвией Фрейд. После чего набрал номер Браттберг и рассказал ей об исчезновении книги.

Синсакер простился с Хорнеманом под дверью кабинета Сильвии Фрейд. Таблички на большой белой двери не оказалось, и без провожатого он бы логово реставратора ни за что не нашел. Он постучался, и его пригласили войти. Говорила госпожа Фрейд с заметным немецким акцентом. В кабинете он увидел женщину лет сорока, один вид которой мог посрамить проницательность следователя Синсакера в отношении библиотечных работников – ее украшал загар, и очков не наблюдалось. Мало того, одежда ее состояла из модных джинсов в обтяжку и облегающего цветастого топика. Сильвия Фрейд сидела за наклонным рабочим столом в центре большого подвала. Окон не было, зато рабочей лампе позавидовал бы любой стоматолог. За решетками шахт под самым потолком слабо жужжала вентиляция.

Они поздоровались, и Сильвия Фрейд принялась рассказывать о том, как ее потрясло произошедшее накануне несчастье. В ответ он сообщил ей о случившемся с Йоханнесовой книгой. Она сильно побледнела и долгое время сидела молча. На Синсакера она не смотрела. Ее взгляд блуждал и никак не находил, за что бы зацепиться.

– Что значит «исчезла»? – спросила она наконец, и Синсакер скорее угадал, чем услышал в ее голосе дрожь.

– Ее больше нет в хранилище.

– Значит ли это, что ее украли? – Она снова владела собой, и голос звучал спокойнее, но Синсакеру показалось, что невозмутимость ей нелегко дается.

– Я сильно сомневаюсь, будто она ушла оттуда на своих ногах.

– Но это же чудовищно! Такая драгоценность. Думаете ли вы, что ее забрал убийца?

– Этого я не знаю. Но вы мне очень поможете, если ответите на несколько вопросов.

– Разумеется. – Она успокоилась и сосредоточилась, как в самом начале их разговора.

– Когда книгу в последний раз забирали из хранилища?

– Приблизительно четырнадцать дней назад.

– Тогда вы и закончили работать над копией к вашей выставке?

– Да. Хорнеман вам о ней рассказывал?

– Верно. И где эта копия хранится?

– Здесь, у меня, – указала она на высокий белый запирающийся шкаф возле одной из стен.

– Могу я на нее взглянуть?

– Конечно.

Ее голос снова дрогнул, или ему почудилось? Она подошла к шкафу, быстро его открыла и, вытащив книгу, тут же снова заперла дверцу, так что он ничего не успел рассмотреть. Но ему показалось, будто на полке стояли две довольно похожие книги.

Сильвия Фрейд протянула ему книгу.

– Могу я ее полистать?

– Делайте что хотите – это всего лишь копия, – только помните в нее вложено немало моего труда.

Он быстро просмотрел книгу. Синсакер понятия не имел, каков оригинал, но то, что Сильвия Фрейд знает свое дело, не вызывало никаких сомнений. Книга выглядела очень старой. Дойдя до конца, он заметил следы вырванных из книги страниц – настолько тщательно оказалась изготовлена копия. Об этих несохранившихся страницах ему рассказывала Сири Хольм.

– Что вы думаете о листах, которые вырвали отсюда?

Сильвия Фрейд улыбнулась.

– Из копии никто ничего не вырывал. Я только сымитировала следы этих страниц. О Йоханнесовой книге распространяют столько слухов. По большей части их распускают прежние владельцы книги. У них в семье принято рассказывать друг другу всякие истории. Согласно одной из них последние страницы вырвал человек, привезший им книгу, поскольку на этих-то страницах и лежит проклятие. Более правдоподобный слух родился у нас в библиотеке: рассказывают, будто эта книга когда-то принадлежала Брудеру Люсхольму Кнутсону и последние страницы вырвал он. В них он переплел какую-то другую книгу. Очевидно, написанное на них показалось ему бессмыслицей. Или текст на них переписывали не один раз, смывали и писали снова, поэтому записи стало почти невозможно разобрать. Вот Кнутсон и решил пустить их на переплеты. Но он, видимо, и сам верил в проклятие, и с годами эта вера делалась все крепче. Не знаю, что у него в жизни пошло не так, но поговаривают, что это он приезжал на Фосен и отдал книгу, чтобы она вернулась домой и проклятие рассеялось. А ту книгу, переплетом для которой послужили последние страницы Йоханнесовой книги, он вернуть забыл. Некоторые предполагают, что неизвестная книга ушла у него из рук вместе с пятью-шестью другими, проданными одному шляпнику, который в девятнадцатом веке эмигрировал в Америку. Но доподлинно об этих событиях ничего не известно. Никто не знает даже, попадала ли эта книга к Кнутсону.

– Разве не странно, что в истории такой знаменитой книги может быть так много неизвестного?

– И тем не менее сведений о Йоханнесовой книге ничтожно мало.

Но больше всего его удивляло, что о какой-то книге вообще нужно столько всего выяснять.

Синсакер поблагодарил за беседу и закрыл за собой дверь. На пути к лестнице он вдруг вспомнил об одной вещи, вернулся и, не стучась, заглянул в дверь. В руке у реставраторши был мобильный телефон. Когда он вошел, она вздрогнула. Синсакер попросил прощения.

– Я только хотел спросить, как близко вы знаете Йуна Ваттена.

Судя по лицу, от этого вопроса она расслабилась.

– Почти не знаю. Общаюсь с ним, поскольку мне бывают нужны книги из хранилища.

– И он никогда не говорил с вами о своей жизни за пределами работы?

– Не думаю, будто за пределами работы у него вообще была жизнь.

– Не знаете, пропускал ли он работу в последние три недели?

– Я абсолютно уверена: не пропускал, – хотя видела его не каждый день. Я же работаю здесь, в подвале. Об этом вам лучше спросить Хорнемана.

Синсакер снова поблагодарил и подумал, что ему давно следовало бы задать Хорнеману этот последний вопрос. Черт подери эту дырку в голове! Он вышел, но на первый этаж подниматься не стал. Вместо этого устроился под лестницей, так чтобы его никто не видел из коридора. Не прошло и пяти минут, как его догадка подтвердилась: Сильвия Фрейд чуть ли не бегом промчалась по коридору и исчезла на лестнице у него над головой. Он последовал за ней и увидел, как за ней закрылась дверь служебного входа, ведущего на парковку возле Музея Средневековья имени Петера Сума. В окно он наблюдал, как она садится в маленький зеленый «ниссан-микра». Пока она выруливала с парковки, он пробежал насквозь всю библиотеку, поскольку его полицейская машина осталась с другой стороны здания. Сев в автомобиль, он рванулся вперед и успел вовремя свернуть на улицу Эрлинга Скакке, чтобы засечь маленький зеленый «ниссан», исчезающий слева от театра. Он понимал: специализированное транспортное средство, за рулем которого он сидит, плохо подходит для тайной слежки. Впрочем, между ним и Сильвией Фрейд, повернувшей на Принсенс-гата и скрывшейся из виду, оставался как минимум один светофор. Чтобы снова сесть ей на хвост, ему понадобится удача.

На перекрестке, как он и опасался, пришлось остановиться на красный свет, но, даже стоя на светофоре, он продолжал всматриваться туда, где скрылся «ниссан», – никакого зеленого автомобиля он больше не видел. Синсакер тихо выругался. Без толку запрашивать подкрепление. Он опирался только на свою интуицию, которая буквально настаивала на том, что с госпожой Фрейд не все в порядке. Между этим ощущением и утверждением, будто дама как-то связана с убийством, – дистанция огромного размера, поэтому слежка за экспертом-реставратором на основании ее немного странного поведения – причуда, которую Браттберг в сложившейся ситуации вряд ли одобрит, это он очень хорошо понимал. Придется действовать на свой страх и риск.

Без особой надежды на успех он выбрался из потока машин, повернул и поехал по направлению к Конгенс-гата. «Говорят, что даже хорошему следователю необходима капля везения, – значит, обыкновенному вроде меня без удачи вообще не обойтись, и хорошо бы ее оказалось побольше», – думал Синсакер. Встав на следующем светофоре, он продолжал внимательно разглядывать улицу, пока не заметил нужный автомобиль. Тот был припаркован возле отеля «Принсен». Он оставил свою машину на другой стороне Конгенс-гата и направился к отелю пешком.

Среди городских отелей среднего класса «Принсен» считался лучшим. Хороший выбор как для приезжающих по делам, так и для туристов, интересующихся городскими достопримечательностями. Синсакер заходил сюда всего один раз, когда забирал сына со школьного бала: Ларс немного выпил и, чтобы скрыть запах, набил рот мятной жвачкой. Зато на задворках отеля, в подвальчике, располагалось хорошо ему знакомое питейное заведение. Как говорили в народе, «Кегельбар» являлся старейшей в Тронхейме пивной. Названием своим он был обязан столам, на которых играли в своеобразный мини-боулинг. Однако репутация «Кегельбара» как самого злачного места в городе все время оказывалась под угрозой из-за толп хорошо одетых постояльцев отеля, часто наведывающихся в заведение. Синсакеру случалось проводить здесь свободные вечера вместе с Торвальдом. Сейчас, в десять часов утра, «Кегельбар» был закрыт, и Синсакер решил заглянуть в ресторан, называвшийся «Эгон».

В полупустом ресторане замешкавшиеся гости отеля доедали завтрак, а официанты расслабленно прохаживались между столами и наводили чистоту. За самым дальним столиком у окна спиной к двери сидела Сильвия Фрейд и оживленно беседовала о чем-то с пожилым господином. Господин выглядел как академик, в тонком свитере с высоким горлом и твидовом пиджаке. Если б не закон о запрете курения, он наверняка посасывал бы трубку. Лицо в морщинах казалось встревоженным, он явно внимательно слушал, что она ему говорит. Синсакер подошел к ним так близко, как только смог. Реставраторша ни разу не обернулась. Он вытащил из брючного кармана мобильник и держал его у бедра. Подойдя на нужное расстояние, он несколько раз щелкнул их столик. Затем опустил мобильник обратно в карман, развернулся и вышел из ресторана. На улице Синсакер просмотрел снимки и остался доволен: купив себе новый телефон, он не зря потратил деньги. В нем оказалась отличная фотокамера. Лицо незнакомца попало в фокус и получилось четким и резким. Он пока не знал, зачем ему эти фотографии и что означает встреча тех двоих, но интуиция подсказывала: эта информация ему еще пригодится.

Сев в автомобиль, он обнаружил на шелковой рубашке из Таиланда пятна пота, а датчик температуры на приборной панели показывал двадцать два градусов тепла. «Похоже, нас скоро ждет новый рекорд сентябрьской жары», – подумал он.

В участке Браттберг ждала его для разговора.

Синсакер сообщил ей все, что узнал от Хорнемана и Фрейд, но умолчал о маленьком побеге реставраторши и о своей погоне.

Гру Браттберг изнывала от нетерпения:

– О Ваттене больше ничего?

– Мне кажется, вряд ли кто-нибудь очень близко его знает. Но эта история с исчезновением Йоханнесовой книги задала мне хлопот, поэтому я не успел ни с кем побеседовать. Лучше всего отправить туда еще одного следователя. Однако у меня почему-то сложилось впечатление, что новый библиотекарь, Сири Хольм, знает о Ваттене больше, чем люди, которые годами работали с ним бок о бок.

– Тогда почему ты ее не расспросил?

– Она еще не пришла на работу. Собираюсь ей позвонить.

– Сосредоточься на этом, – велела Браттберг. – Но прежде всего я хочу, чтобы ты поговорил с патологоанатомом. Он провел вскрытие и готов дать нам устное заключение. Еще одна вещь, – продолжила Браттберг. – Мы проверили все дорожные посты и паромы, включая Флакк-Рёрвик, и не нашли никаких следов Йенса Дала ни в субботу, ни в воскресенье. Его автомобиль зарегистрирован на пароме в пятницу во второй половине дня и в понедельник утром, как он и говорил. Мона Гран пообщалась с его детьми, которые сейчас у бабушки с дедушкой. Им рассказали о случившемся. На все ее вопросы они отвечали, что папа всю субботу был на дворе.

– То есть муж выбывает из дела, – заключил Синсакер.

– Муж никогда полностью из таких дел не выбывает, – с иронией заметила начальница. – Но как ты понимаешь, теперь все сосредоточиваемся на Ваттене. Куда он делся? Это он взял проклятую книгу? Он собирается с ее помощью устроить себе побег? – Ее просто распирало от вопросов.

Он с минуту размышлял, не стоит ли ей рассказать о Сильвии Фрейд и напыщенном академике в отеле «Принсен», но в итоге оставил эту идею. Шеф, конечно, права: сейчас главное – Ваттен.

Глава двадцать пятая

Судебный патологоанатом Киттельсен из больницы Святого Олафа был доктором старой закалки, сутулым и дотошным. Он никогда не шутил, не отвлекался на болтовню и всегда говорил только по делу. Словом, врач как раз во вкусе старшего следователя Синсакера. Хотя заглядывать к Киттельсену в кабинет, чтобы выслушать устный рапорт, ему приходилось не часто. Обычно он ограничивался чтением письменных заключений, приходивших прямо в участок. Киттельсен никогда не говорил больше или меньше того, что написано в рапорте, и расспросы, как правило, не добавляли информации. Но теперь они расследовали необычное преступление. С трупом проделали столько всего, что Синсакер не сомневался: Киттельсен мог бы написать о нем целую книгу.

– Киттельсен, сообщите мне самое главное, – сказал он, садясь на стул возле письменного стола патологоанатома. Его кабинет располагался в новом здании, в лабораторном центре отделения патологии и генетики больницы Святого Олафа. Киттельсен в современную обстановку кабинета не вписывался; стол в форме сердца плохо сочетался с прямоугольным образом жизни своего хозяина. Чтобы хоть как-то примириться с окружающей обстановкой, Киттельсен перенес сюда из своего прежнего обшарпанного кабинета самый важный реквизит. Из темного угла комнаты на Синсакера оценивающе смотрел знакомый скелет – на его, скелета, вкус, кабинет вообще освещался слишком ярко. Пожелтевшие анатомические схемы частично закрывали свежепокрашенные стены. Взгляд Синсакера непроизвольно остановился на плакате, висящем за спиной у Киттельсена. Плакат представлял собой черно-белое анатомическое пособие. Синсакер не мог точно сказать, когда его изготовили, но определенно не в нашем столетии. Скорее всего оно являлось факсимильным воспроизведением старинной гравюры на меди. Гравюра изображала со спины тело сидящей по-турецки женщины – она была привязана за шею веревкой. Позвоночник слегка изогнут, зрителю видно одно бедро – естественная, немного вызывающая поза живой молодой женщины. Всю кожу с этого тела удалили, а сзади оставили висеть слой подкожного жира, снятого с ягодиц, будто какие-то не до конца отсоединенные провода. Похоже на стриптиз, но очень зловещий. Все мускулы на обнаженной спине пронумерованы, чтобы подчеркнуть: это делается ради науки. Держать на стене изображение человека со снятой кожей во время расследования такого убийства вдруг показалось Синсакеру ужасной бестактностью со стороны Киттельсена. Но, подумав, он пришел к выводу, что анатомическое пособие скорее всего служит Киттельсену уже очень долго и он просто перестал обращать на него внимание.

– Самое главное… – Киттельсен жевал губами так долго, как только позволяла его деловая натура. – Об итогах исследования спермы я уже доложил. Мои анализы показывают: сперма попала в тело жертвы задолго до того, как ее убили.

– За сколько примерно времени до убийства?

– Основываясь на том, в каком месте влагалища были обнаружены остатки, какое количество семенной жидкости оказалось абсорбировано стенками, и принимая во внимание другие показатели, я могу предположить, что за час или два. Возможно, больше.

– То есть человек, занимавшийся с ней любовью, возможно, ее не убивал? – обрадованно спросил Синсакер, сам хорошенько не понимая, чему так радуется.

– Делать подобные заключения я целиком и полностью предоставляю вам, – сухо ответил Киттельсен. – Я только сообщаю, что мы обнаружили. Еще могу сказать следующее: тот, кто убил, обезглавил и удалил кожу с тела Гунн Бриты Дал, возможно, проделывал такое и раньше. Но я бы не назвал предполагаемого убийцу профессионалом. Для хирурга разрезы слишком грубые и сделаны в странной рубящей манере. Кожа и большая часть головы удалены уже после того, как жертва скончалась.

– Большая часть головы?

– Да, причиной смерти с высокой степенью вероятности явилось перерезание горла, выполненное в первую очередь. Жертва умерла сразу, но убийце потребовались дополнительные удары, чтобы отделить голову от тела. Он, несомненно, пользовался несколькими разными инструментами. Чтобы перерубить шейные позвонки, он взял маленький топор или исключительно тяжелый нож. Но вышеупомянутый убийца наверняка опробовал и другие приспособления. Вы спрашивали о главном. Главное, несомненно, вот. – С этими словами Киттельсен выудил из алюминиевого поддона, стоявшего у него на столе, темный металлический фрагмент.

– Что это? – Синсакер почувствовал, как быстро забилось его сердце – едва ли сердце патологоанатома Киттельсена хоть раз в жизни билось с такой же скоростью.

– Это металлический фрагмент.

– А вы не можете сообщить мне что-нибудь не столь очевидное?

– Я обнаружил его между двумя оставшимися шейными позвонками. Могу предположить, что при попытке перерубить позвоночный столб один из инструментов сломался и обломок застрял в тканях. Тогда убийца взял другой инструмент и завершил работу, сдвинув место разреза немного выше.

– То есть это обломок одного из ножей, которыми пользовался убийца?

– Да, если моя догадка верна.

– А что еще вы можете сказать об этом фрагменте?

– Ну нет, подобный анализ должны проводить люди, которых специально для этого готовили. – Доктор достал прозрачный пакет, поместил в него кусочек металла, закрыл пакет и протянул Синсакеру. – Но если мне позволено будет выступить с предложением, я бы посоветовал показать его археологу.

– Зачем?

– Затем, что это не нержавеющая сталь, – сказал Киттельсен сухо и поднялся, намекая на окончание беседы.

* * *

– Исходя из качества стали и того немногого, что видно из формы обломка, я могу сказать, что этот нож изготовлен не позднее восемнадцатого века. Скорее всего его почти всегда смазывали и бережно с ним обращались, поскольку он в удивительно хорошем состоянии. Если за ним ухаживали профессионально, он может быть еще старше, но едва ли ему больше пяти сотен лет.

Йенс Дал наконец оторвался от микроскопа и теперь стоял перед старшим следователем Синсакером в полный рост.

Супруг покойной Гунн Бриты Дал согласился встретиться с Синсакером у себя в кабинете в Музее естественной истории. По телефону следователь объяснил ему, в чем дело, заверил, что экспертиза неофициальная и в случае отказа анализ поручат кому-нибудь еще. Но ему, Синсакеру, хотелось бы задать еще несколько других вопросов. Выпив кофе и перекусив булочкой в столовой больницы Святого Олафа, старший следователь прибыл в музей. Дал, чисто выбритый и с капельками пота на лбу, уже находился у себя в кабинете и готовился его принять. Время шло к часу дня, и температура за бортом достигла двадцати четырех градусов. Увидев кончик ножа, который ему принес Синсакер, Йенс Дал вскинул брови.

– Этот фрагмент точно из стали, которая есть не что иное, как сплав железа с углеродом. Но сталь выплавляют со времен античности, и история знает разные ее составы. Поэтому стальной нож мало о чем нам говорит. Детальный анализ состава мог бы сказать больше. Например все современные стальные сплавы будут содержать разные примеси. Чтобы сделать сталь более прочной, в сплав добавляют хром. В так называемой хирургической, нержавеющей стали содержится минимум одиннадцать процентов хрома, а также никель. Я могу с достаточно высокой долей достоверности утверждать, наш фрагмент не из хромоникелевой стали. Однако если вы хотите определить точный возраст, вам потребуется провести радиоуглеродный анализ. Я могу это устроить, но на него потребуется время.

– Подобные серьезные исследования улик должны проводить наши собственные криминалисты, – сказал Синсакер. – Пока мне нужна быстрая приблизительная оценка. А не подскажешь, откуда может происходить подобный нож?

– По такому маленькому фрагменту, разумеется, невозможно определить, к какому типу он относится. Может быть, охотничий или мясницкий. В то время почти у каждого мужчины на поясе висел нож. Поскольку мы видим острие, можно предположить, что это не нож для бритья. Но тем не менее он мог принадлежать и брадобрею.

– Почему ты так думаешь?

– В эпоху, о которой мы говорим, самым широким ассортиментом ножей, пил и сверл владели обычно именно цирюльники. Они занимались не только бритьем усов. Брадобрей мог выполнять и работу хирурга, и работу палача. Так сказать, специалист широкого профиля, ножевых дел мастер. В южной Европе вскрытия трупов узаконили еще в пятнадцатом веке, и в каждом следующем столетии эта процедура становилась все более и более востребованной. Так вот, в университетах южной Европы учебную некропсию проводил, как правило, именно цирюльник, а профессор, который считался специалистом по анатомии, стоял в это время на кафедре и читал лекцию. Часто случалось, что обнаруженное цирюльником не соответствовало тому, о чем говорил лектор, опиравшийся в своем знании на древние и авторитетные источники. Конечно, в спорных случаях прав всегда оказывался профессор. – Йенс Дал усмехнулся.

Синсакеру показалось, будто его собеседник на короткое время забыл о своем горе – видимо, так на него подействовало повторение затверженной истории. Дал словно не говорил, а, как магнитофон, воспроизводил запись – даже этот его последний короткий смешок звучал со звуковой дорожки.

– По крайней мере так было до того, как в шестнадцатом веке в Падуе начал проводить свои вскрытия знаменитый анатом Везалий. Он сам препарировал трупы, чем не только прославился, но и дал пищу для многочисленных слухов. В Пизе его прозвали хирургом-цирюльником. Везалию одному из первых удалось доказать, что главный авторитет в анатомии тех времен, греческий медик Гален из Пергама, в своем учении об устройстве человеческого тела ошибочно опирался на вскрытия обезьян и других животных. Везалий сделал такой вывод, поскольку и сам препарировал не только людские тела, но и туши животных. Однако следы некоторых заблуждений Галена можно обнаружить в медицинском языке и сегодня. Например последний отдел кишечника человека – изогнутый, а вовсе не прямой, как на то указывает его название, «rectum», «прямая кишка». А вот у обезьян rectum действительно прямой.

Для археолога Дал поразительно много знал об истории медицины. При этом Синсакер никак не мог отделаться от ощущения, словно кое-что из услышанного непостижимым образом имеет отношение к убийствам. Он подумал, что труп Гунн Бриты Дал поразительно напоминает анатомические схемы Киттельсена. Должно быть, убийца, как и Йенс Дал, увлекается анатомией, но его увлечение носит куда более извращенный и далекий от науки характер.

– Создавал ли этот Везалий рисунки и схемы? – спросил Синсакер.

– Собственноручно – нет, но у него был свой иллюстратор или даже несколько, их имен мы не знаем. Везалий опубликовал книгу под названием «De humani corporis fabrica»[27]27
  «О строении человеческого тела» (лат.).


[Закрыть], которая считается первым настоящим анатомическим атласом. Она состоит из восьмидесяти пяти графических листов, на которых в подробностях изображено человеческое тело, слой за слоем открывающее свое внутреннее строение.

«Эдакий стриптиз», – снова мрачно подумал Синсакер. А вслух описал иллюстрацию, виденную им в кабинете Киттельсена.

– Это не может быть Везалий. По описанию похоже на гравюру по меди знаменитого рисовальщика-анатома семнадцатого века. Как же его звали? А, вспомнил, Герард де Лересс.

– Тебе много известно об анатомии.

– Когда раскопаешь несколько захоронений и повозишься с костями, начинаешь интересоваться этой темой. Вообще неплохо, если бы люди больше знали об анатомии. Понимать свое тело – значит, понимать себя самого.

Он умолк, и глаза его стали пустыми. Он выглядел так, будто в первый раз взглянул на себя со стороны; возможно, он увидел пропасть, лежащую между научными материями, о которых он говорил, и тем хаосом чувств, который царил у него внутри.

Но Синсакер пока не мог оставить его в покое:

– А что тебе известно об анатоме Алессандро Бенедетти? – Задавая этот вопрос, он вплотную подходил к интересующей его теме.

– Я его знаю. Однако о нем известно куда меньше, чем о Везалии. Бенедетти жил в Венеции и Падуе еще до того, как там появился Везалий. Он, можно сказать, явился одним из тех врачей, которые подготовили почву для Везалия. Весьма вероятно, он осуществил несколько вскрытий, возможно, собственноручно препарировал трупы и также сделал открытия, которые позже прославили Везалия. Как и Везалий, он, очевидно, воровал трупы с кладбищ, но наверняка проводил и официальные вскрытия, разрешенные законом Венеции на подвластных ей территориях уже в пятнадцатом веке. Алессандро Бенедетти первым описал анатомический театр.

– Анатомический театр?

– Именно так. Первый известный нам анатомический театр возвели в Падуе. Он стоит и по сей день как достопримечательность для туристов. Но предположительно еще до его постройки создавались меньшие театры, предназначенные для специалистов. Возможно, их строили, следуя проекту Бенедетти, однако надежных свидетельств нет. Театр должен был стать местом проведения публичных вскрытий, где могло присутствовать много зрителей. Замысел предусматривал все необходимое, чтобы каждый, кто приходил посмотреть – студент, врач или просто любопытный зритель, – действительно мог наблюдать то, что открывается во время препарации. Согласно Бенедетти, сидячие места для зрителей располагались амфитеатром, чтобы каждый имел достаточный обзор; в центре же размещался большой и хорошо освещенный препараторский стол. Обязательно устраивалась хорошая система вентиляции и охрана. Еще, по мысли Бенедетти, в подобных заведениях следовало брать плату за вход. Возникнув в Падуе в шестнадцатом – семнадцатом веках, идея анатомического театра постепенно распространялась по университетам Европы. Настало время, когда анатомические театры открывались повсюду. Самый северный построили в середине семнадцатого века в Швеции, при Уппсальском университете. Сейчас это один из трех сохранившихся театров. Я всем советую туда съездить.

– Спасибо. Может быть, съезжу, когда закончится расследование.

И снова лицо Йенса Дала потемнело.

– Возвращаясь к расследованию, – сказал Дал с заметным усилием. – Нож, который вы ищете, вполне мог применяться во время подобных вскрытий. Он тонкий и очень острый, а слегка изогнутое лезвие напоминает современный скальпель. В эпоху, о которой мы говорим, в Норвегии вскрытий не проводилось, и если нож норвежский, его использовали для других медицинских вмешательств – например для ампутаций.

– Понятно. То есть ты не можешь сказать, где выкован этот нож: в Венеции или Падуе?

– Нет. У меня нет причин считать его итальянским. Ясно одно: если его когда-то использовали для вскрытий, он может быть откуда угодно.

– А кто сегодня может владеть подобным ножом?

– Не так уж много людей. Коллекционер, хозяин захламленного амбара… даже не знаю. Большинство предметов такого рода хранится по коробкам на полках заведений вроде нашего. – Археолог обвел руками стены.

– А если этот нож действительно семнадцатого века и является чьей-нибудь частной собственностью, он представляет собой коммерческую ценность?

– Да, и скорее всего очень большую – благодаря качеству металла и его сохранности. Разумеется, и от его истории многое зависит. Если он достоверно связан с кем-то из исторических личностей, естественно, его цена на антикварном рынке значительно поднимается. Об этом можно судить по тому, как удивительно хорошо за этим ножом ухаживали.