Текст книги "Дорога к саду камней"

Глава 22
Семейный совет

Два самурая решили проверить друг друга на выдержку и, придя на пасеку, перевернули и порубили мечами все ульи, после чего остались ждать, кто не выдержит первым. При этом один самурай чинно сел на землю рядом с порушенными ульями, ожидая, пока пчелы облепят его с головы до ног. Другой же бегал, прыгал, отбиваясь от пчел.

В результате пчелы слегка покусали первого самурая и заели до смерти второго. То же самое можно сказать и о нашем уме. Правильный ум спокоен. Неправильный находится в постоянном движении.

Токугава-но Иэясу. Из книги «То, что должен знать истинный самурай»

Фудзико написала мужу в замок сразу же после того, как из деревни Миясу в паланкине была доставлена Тахикиро с известием о том, что отряд попал в засаду и Амакаву пленен. К сожалению, воительница не могла добавить к сказанному ни одного слова, а только рвалась в бой, пытаясь убедить сестру, что сумеет отыскать похитителей и отбить мальчика.

Где искать? Как искать?!

Фудзико отправила гонцов к Алу и в монастырь к деду Хиромацу. Хиромацу появился первым. Огромный, похожий на здоровенный валун, он грузно выбрался из седла и с неожиданной прытью для своего богатырского телосложения оказался на земле. При этом его могучий конь чуть не рухнул от изнеможения. Было видно, что бывший главнокомандующий войсками Токугава гнал его всю ночь.

– Коня вытереть и не поить, – не глядя бросил он прислуге, проследовав в дом, где на пороге его уже ждали Фудзико и Тахикиро, под глазами последней набрякли багровые мешки крови, на лбу красовался здоровенный синяк.

Следом за Хиромацу на худенькой лошаденке в яблоках трусил лупоглазый коротышка с паучьими лапами и сильно ввалившимися, как у рыбы камбалы, щеками, представившийся монастырским лекарем.

Медицинский осмотр и разговор решили совместить, так как Хиромацу не собирался тратить лишнего времени. Услышав о приезде прадеда, с рыбалки спешно воротились оставшийся за отца Минору и его новый слуга и оруженосец Гёхэй, тот самый, которого Ал пощадил во время казни разбойников. Он явился в Иокогаму через три дня после того, как туда была доставлена Тахикиро, и сразу же был зачислен личным слугой и оруженосцем Минору. Все эти дни юноши были неразлучны, кроме того, Гёхэй был свидетелем пленения Амакаву, поэтому Фудзико разрешила ему присутствовать на семейном совете, с той лишь оговоркой, что он должен был сидеть у дверей, а не рядом с прочими господами. Впрочем, оттуда он мог все самым наилучшим образом видеть и слышать.

На обязательном присутствии Гёхэя настоял также Хиромацу, рассчитывающий как следует допросить парня о шайке.

Собравшись в самой большой комнате дома, доктор велел пострадавшей полностью раздеться, после чего приступил к своим профессиональным обязанностям.

Потребовав, чтобы Тахикиро пересказала все, чему она лично была свидетельницей, Хиромацу то и дело перебивал ее, задавая вопросы и почесывая гладковыбритый подбородок. Привыкшие к зрелищу нагих тел (в Японии бани общие) юноши почти не реагировали на обнаженные прелести Тахикиро. Скорее их интересовали многочисленные синяки и ссадины, обильно покрывающие ее упругое тело.

Когда Тахикиро закончила свой рассказ и доктор дал ей лекарства, попросив не беспокоить пострадавшую хотя бы пару дней, Хиромацу велел ей пересказать все еще раз, и еще раз, как только она закончила. После чего пришла очередь давать отчет Гёхэю.

Фудзико старалась не мешать беседе, впрочем, она и не собиралась куда-либо уходить: поручив приготовление чая служанке, она старалась не пропустить ни одного слова, так, словно в скором времени ей следовало отвечать урок. Когда все было сказано и пересказано и все выпили уже не по одной чашечке зеленого чая, незаметно подкралось время обеда, и служанки принесли из кухни еду.

Во время обеда деревня вновь огласилась конским топотом, и, опоясавшись двумя мечами, Минору и Гёхэй вышли на крыльцо встречать гостей, в то время как старик Хиромацу остался сидеть посреди комнаты, подобный соляному столбу. Вскоре все разрешилось, и служанки открыли калитку самураям, которых Фудзико отправляла с посланием в замок. Поклонившись хозяевам, самурай, которому была поручена доставка письма, вытащил из рукава послание Фудзико, которое она тотчас опознала по бумаге, и сообщил, что ни господин, ни его самураи в замок не приезжали. Повисла недобрая пауза.

Гонцы были приглашены в дом, где еще раз повторили все сказанное перед Хиромацу.

В подтверждение сказанного был предъявлен начальник замковой стражи, который согласился скакать в деревню, вместе с прибывшими от Фудзико самураями, для того, чтобы подтвердить, что после того, как господин отправился в Иокогаму всей семьей, больше он не показывался в замке.

– Одно из двух, либо Арекусу-сан и моя правнучка Гендзико-сан попали в руки разбойников, которых в округе в изобилии, – крякнув, озвучил всеобщие мысли Хиромацу, – либо они изначально отправились в другое место. В какое?

Все молчали.

– Он мог отправиться к своему сюзерену… – предположил Минору.

– Тогда бы он столкнулся с нами. – Тахикиро позволила служанке нанести мазь на свое отекшее лицо, стараясь при этом не морщиться или как-то по-другому не выдавать, что ей больно. – Я бы встретилась с ним, не когда мы ехали в Эдо, так на обратном пути.

– Нам нужно немедленно вернуться в замок Грюку, – наконец принял решение за всех Хиромацу. – Отец и старшая дочь пропали, Амакаву в плену, сейчас мой долг как старшего сохранить остальную семью, что невозможно сделать, живя в деревне. – Он прокашлялся, оправляя на себе монашескую одежду, состоящую из широких штанов и куртки с завязками, на которой у него по обычаю сияли два меча.

– Мой муж велел нам ждать его возвращения в деревне! – попыталась возразить Фудзико, но Хиромацу тотчас остановил ее гневным взглядом.

– Мы не знаем, где он. Что с ним стряслось. Быть может, очень скоро он попытается связаться с нами, и тогда мы должны будем бросить наши силы ему в помощь.

– Еще остается Амакаву? – попыталась вступиться за племянника Тахикиро. – Отправляйтесь в замок, а я возьму десяток самураев и поскачу туда, где я потеряла Амакаву. Быть может, там мне удастся сориентироваться на месте и отыскать следы разбойников.

– Нет, тетя, будет правильнее, если за Амакаву поедем я с Гёхэем, – подал голос до этого молчавший Минору. – Пусть Хиромацу-сан отправляется в замок, где можно будет организовать оборону или подготовить самураев для освобождения отца, мы же постараемся отыскать разбойников и вызволить брата.

Они спорили до самого вечера, Минору старался доказать Хиромацу, что разделение необходимо, Хиромацу стоял на том, что в трудную минуту все члены семьи должны быть едины, как собранные в кулак пальцы. Минору требовал дать ему десяток самураев, Хиромацу настаивал на том, что долг Минору – выполнять приказ отца и защищать мать и маленькую Марико.

Поздно ночью, когда все спали, Минору и Гёхэй, сунув в дорожные мешки кое-какие припасы, найденные на кухне, вывели из деревни коней, ноги которых были замотаны тряпками.

– Нас проклянут, Минору-сан. – Голос Гёхэя казался печальным, но в нем не слышалось страха или упрека молодому господину.

– Пусть проклянут. Мы не сможем помочь нашей семье, сидя за стенами замка, а сейчас еще есть возможность отыскать Амакаву.

Глава 23
Перед закатом

Старайся сдерживать гордость и своеволие в мирное время, потому что, если ты не сможешь владеть собой в повседневной жизни, у тебя тем более не получится это и на войне. Контроль и еще раз контроль.

Тода Хиромацу, писано в 1610 году в Эдо

Утром Ала разбудил шум за дверью. Спорили трое, низкий тихий мужской голос явно что-то пытался вежливо втолковать дежурным по этажу самураям, его поддерживало слабое подтявкивание второго пришельца, который, как показалось Алу, должен был время от времени выглядывать из-за спины первого, бросая свое веское слово и тут же прячась в тень спутника. Третий спорщик говорил длинными предложениями, смысл которых никак не доходил до Ала, при этом было понятно, что если первые двое – просители, третий явно как раз просимого им и не собирался отдавать. Держи карман шире. Три тени колыхались, отдавая поклоны, приближаясь и отдаляясь от полупрозрачных седзи. Три, но Ал чувствовал кожей, что на самом деле их там никак не меньше десятка, просто стоящие в отдалении от двери люди не принимают участия в разговоре, ожидая приказа. Ал насчитал как минимум четыре источника света, маячивших за спинами незваных гостей. Учитывая, что огонь в них был неяркий, это могли быть фонари с восковой свечой внутри.

«Что за напасть!»

Некоторое время Ал лежал, вслушиваясь в голоса и пытаясь разобрать причину, по которой ему мешают спать, но ничего не смог понять. В пустых коридорах замка жило недурственное эхо, из-за которого слова многократно дробились, превращаясь в причудливую музыкальную какофонию. Наконец он узнал голос своего десятника Хироши и окликнул его. Тут же дверь отъехала в сторону и в образовавшейся щели появилась голова Хироши с аккуратно выбритым лбом и как обычно застенчивым выражением лица.

– Доброе утро, – приветствовал он Ала, не заходя внутрь комнаты, – простите, что побеспокоили, даже неловко как-то, господин спит, а мы тут… – Он оглянулся, словно пытался убедиться, что его собеседники еще там. – Мне кажется, дело безотлагательной важности. – Он скосил глаза на стоящую рядом с ним тень. – Кияма-сан просил вас срочно прибыть в его покои. – Произнося все это, Хироши здорово смущался, так как, заслоняя собой проход в комнату хозяина, он не мог опуститься на колени, как того требовали правила, и теперь страдал не только от того, что Ал мог счесть его невежливым, но и от того, что подобная небрежность происходит в присутствии начальника охраны даймё Кияма.

– Пусть подождут меня за дверью. – Ал откинул накидку и позвал жестами Хироши, помочь навертеть оби.

За седзи кашлянули.

– Господин начальник замковой стражи просил напомнить, чтобы вы сразу же надели камисимо[29]29
  Камисимо – церемониальный костюм, состоящий из широкой куртки с косым запахом и просторных панталон.


[Закрыть], – пояснил Хироши, – так как после визита к Кияма-сан вы отправитесь в храм, уже не возвращаясь к себе. Ваша одежда давно уже готова. Вот. – Он выглянул за дверь и, подозвав служанку с коричневым свертком, вернулся к своему господину. Кроме чистой свежей одежды Ал получил белоснежную набедренную повязку и носки с отделенным большим пальцем. Наскоро обтерев тело господина после сна водой с благовониями, девушки причесали Ала и помогли ему облачиться в церемониальную одежду.

Завтрак был уже готов, но Ал решил поесть после встречи с Кияма. За дверью давно уже переминался с ноги на ногу начальник замковой стражи, и Ал не хотел заставлять его ждать слишком долго. Они поклонились друг другу, после чего в окружении почетного караула от князя и прихватив с собой пятерых своих самураев (если бы он не взял их, молодцы могли бы посчитать такое отношение к ним обидой и затем долго дуться на своего господина, страдая душевно), Ал отправился к Кияма.

Должно быть, опасаясь покушения, Кияма каждую ночь менял свои апартаменты, путая вражеских шпионов. Так что на этот раз перед Алом открылась огромная комната, в которой обычно даймё проводил свои совещания с управляющими его земель или офицерами войска. Зал поражал пустотой и тишиной, длинный, с высоким потолком, окнами-амбразурами, каменным полом и деревянными перекрытиями. Он был явно непригоден для того, чтобы здесь мог жить кто-либо.

Впрочем, князь был явно не обижен, и специально для него на эту ночь самураи застлали восточную часть зала белоснежными татами и расставили фонари, на случай, если господин захочет поработать ночью.

– Как ты, Ким? – спросил Ал по-русски, опускаясь на колени перед ложем друга.

– Если честно, хреново. – Кияма слабо улыбнулся. – То ли съел что-то не то, то ли время пришло предков навестить.

– Брось. – Ал напряженно смотрел на белое с синяками под глазами лицо старого друга, на его раздувшийся живот, появившиеся на руках и шее фурункулы. – Твои предки еще не родились, куда спешить?

– Ты прав, прав. – Кияма приподнялся на локтях, пытаясь усесться. – Никогда ничем не болел, вот и расклеился… – Он сел на пятки, прикрыв ноги накидкой. – Я, собственно, вот о чем, дети-то наши, мне кажется, понравились друг другу.

– Гендзико на седьмом небе от счастья! – улыбнулся Ал. – Спасибо тебе.

– Этот зал не слишком располагает к откровенной беседе, – Кияма неприязненно повел плечами, – пойдем-ка в мой личный кабинет, балкон там выходит прямехонько на сад, мы будем разговаривать и вдыхать цветочные ароматы.

Ал поднялся, ожидая, что Кияма сейчас кликнет служанок одеваться, но тот только накинул на плечи накидку и, вежливо пропуская перед собой гостя, повел его в другую комнату.

Они прошли на лестницу, причем князь выбрал не главную, а черную лестницу для прислуги, и, спустившись на пару пролетов, оказались в коридоре, застланном татами. Около каждой двери стояли вооруженные воины, которые приветствовали даймё.

Когда они входили в кабинет, служанка как раз приготовила постель и теперь ждала, когда хозяин устроится поудобнее, чтобы укутать его мягкой накидкой.

Крохотная комнатка была очень светла, два ее окна, выходящие на восток и юго-восток, открывали вид на крохотный садик, полностью засаженный разноцветными цветами, некоторые из которых располагались причудливыми узорами, радуя глаз.

– Здесь нет ни одного дурно пахнущего цветка, ни одного растения, способного вызывать насморк или головную боль. – Кияма позволил Алу осмотреться и, подойдя к окну, выходящему на изящный балкончик, теперь давал свои разъяснения.

– Не боишься, что балкон так низко от земли, второй этаж – семечки для шпионов и тайных убийц? – Ал как завороженный смотрел на буйство красок за окном.

– Это внутренний садик, он охраняется семью постами самураев, через которые обычному шпиону не пройти, если же это не обычный воин, а синоби… – Кияма присвистнул. – Синоби вряд ли что-то может остановить. Так что и переживать не стоит. – Он скривился от внезапно поразившей его боли и был принужден опереться о стену.

Ал помог ему добраться до постели.

Какое-то время оба молчали. Ал старался смотреть в сторону открытого окна, за которым благоухал сад, болезненное, похожее на маску трупа лицо Кияма пугало его, наводя на скорбные мысли. А ведь еще совсем недавно Ким принимал его во всем блеске своей славы, пышущий здоровьем и силой. Впрочем, теперь он понимал, что это была лишь видимость. Временное улучшение, дающееся умирающему, короткий отдых перед смертью. Что же за болезнь гнетет его, от чего человек может состариться за несколько дней? Рак? Цирроз? И как все это лечить в семнадцатом веке?

– Меня не станет, возможно, наши дети проживут вместе еще пару-тройку лет. – Кияма смотрел в потолок, думая о чем-то своем.

– Пару-тройку? – Ал напрягся, нехорошее предчувствие стайкой мурашей поползло по позвоночнику.

– Ах да, ты же не знаток истории, – усмехнулся Кияма, губы которого начинали уже приобретать покойницкую синеву.

– Ким, о чем это ты?! – Ал впился взглядом в помутневшие глаза приятеля.

– Я обманул тебя, Ал. – Кияма выдержал взгляд. – Ты хотел, чтобы я спас Гендзико, а я столкнул ее, а заодно и тебя в новые проблемы. Ты, должно быть, уже слышал о том, что три года назад на Кюсю все вассалы Токугава, являющиеся христианами, получили безоговорочный приказ отречься от их религии?

– Что-то слышал… – Ал задумался. Постепенно до него начало доходить то, что пытался сказать ему Кияма. – Но это касается лишь личных вассалов Токугава-но Иэясу и только на Кюсю. Я слышал, что это сделано, чтобы сосредоточить торговлю с иностранными державами в одних руках – руках сёгуна. В то время как прежде этим вопросом в основном занималась христианская община Японии.

– Но все мы его вассалы. – В голосе Кияма прозвучала горечь, а за окошком внезапно потемнело, и пошел дождь.

– Дело не только в отказе от Христа? Так? – Ал слушал дождь, бьющий по листьям деревьев в саду, шелестящий по внешним ставням амадо в соседних комнатах, звенящий на каменном балкончике.

– В 1616 году, то есть уже через год, почти сразу же после смерти Токугава-но Иэясу число открытых для торговли с иностранцами портов уменьшится буквально до двух – Нагасаки и Хирадо, что к северо-востоку от Кюсю. – Кияма поморщился от резкой боли в животе, по его лицу стекали крупные капли пота, старому даймё вдруг сделалось холодно, пальцы ног онемели, но Ким и не думал растирать их. Все его существо рвалось поскорее передать Алу мучившее его знание. – В 1622 году сегунат казнит сто двадцать миссионеров и новообращенных. – Новый болезненный приступ заставил Кияма согнуться, Ал помог другу улечься в постель.

– Может, доктора кликнуть? – Ал попытался подняться, но Кияма удержал его, схватившись за рукав куртки.

– Слушай сюда. Я умираю и должен рассказать тебе все, что случится после моей смерти, потому что теперь это не только мои проблемы, это проблемы Гендзико, а значит, и твои.

– Ошибаешься, уважаемый! – Ал был взбешен. – Сейчас я заберу Гендзико и вместе мы отправимся в мой замок и…

– Это ты ошибаешься, – лицо Кима сделалось зловещим, – Гендзико теперь замужняя женщина, а замужняя женщина принадлежит своему мужу, отец, равно как все ее другие родственники, не имеет больше над ней ровно никакой власти. Мы в Японии, брат.

Ал сжал кулаки. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось дать Киму в его толстую княжескую морду.

– Успокойся, если хочешь, попроси принести себе выпивку и выслушай меня. – Кияма скрестил мощные руки на груди. – В 1624 году будет запрещена торговля с Испанией.

Ал присвистнул. С испанцев он имел твердый процент, не много, буквально на содержание пятидесяти самураев. Основной доход давали контакты с англичанами. Но все равно это была неприятная информация.

– А в 1629 году будут казнены тысячи христиан! Тысячи – это значит с семьями, женами, наложницами, детьми… с нашими детьми и внуками, Ал!.. Христиане в этой стране обречены, выживут сейчас, погибнут в течение пятнадцати лет – это к гадалке не ходи.

Какое-то время Ал смотрел на Кияма невидящими глазами. Борясь с единственным желанием – зарубить предателя на месте.

– Ты все это время искал, как отомстить мне? И отомстил?! – Ала трясло.

– Нет, Ал. Считай, что таким ужасным манером я попросил у тебя помощи. – Кияма смотрел на Ала с надеждой. – Хочешь, на колени встану.

– Я и сам перед тобой на коленях. Мы в Японии, кретин. – Хотелось ходить из угла в угол, но тень на седзи могла привлечь внимание замковых слуг и навлечь их на недобрые мысли.

– Ну прости меня, приятель. Сам посуди, что мне было делать? Я, глава даймё-христиан, все это время знал, что мои друзья, подданные, моя семья будут уничтожены. Знал даже, когда это произойдет, и ничего не мог с этим поделать. – Он печально вздохнул, на глаза навернулись слезы. – При этом я всегда был воином ордена «Змеи», я ратовал за то, что история не должна быть изменена, а теперь… Стал бы ты помогать мне спасать моих детей после того, как я сам пилил тебя за то, что ты пытаешься действовать вразрез с реальной историей? Что, если ты изменишь хотя бы малость, история может свернуть со своего пути, и в результате мы получим апокалипсис раньше положенного срока, и вместо двух уничтоженных городов в Японии в двадцатом веке погибнет целый мир!

– Дерьмовый же ты христианин, даймё, если не желаешь конца этого света, пришествия сына Божьего и начала царства Господня на земле. – Ал не знал, чем бы еще подколоть умирающего Кима.

– Дерьмовый, – согласился Кияма. – Что поделаешь, я люблю этот свет и не стремлюсь на тот. Старики не терпят что-либо менять. – Он затих на какое-то время, слушая дождь. – Я хочу, чтобы ты помог мне, Алекс, помог хотя бы вывезти из страны мою семью с твоей Гендзико. Устрой моего Умино по торговому ведомству и отошли его перенимать опыт куда-нибудь подальше. Пусть поищет себе счастья в Таиланде или Англии. Какая разница – главное, чтобы он и его дети были живы и здоровы. В 1635[30]30
  Все даты в этой главе и все исторические события подлинные.


[Закрыть] году все равно выйдет указ о запрете японцам покидать пределы страны и о запрете уже выехавшим возвращаться, так что у него уже не будет шанса быть обезглавленным по приговору японского суда. Да, они потеряют родину и будут сожалеть об этом, но зато сохранят свои жизни…

– Значит, все кончено, через двадцать лет Япония будет закрыта на более жесткий замок, чем было до этого?

Кияма лежал на своем ложе с видом легендарного пророка, безошибочно вещая о будущем.

– С 1636 года только на островке Дедзима в гавани Нагасаки останутся португальцы. – Кияма смотрел на совершенно белый потолок над ним, точно читая оттуда.

– Что за черт, нет такого островка! – Ала аж подкинуло на месте. – Что ты врешь, Ким!

– Насыпной, искусственный остров. Так написано в учебнике истории. – Ким пожал плечами. – Нет, что за беда, создай. Хочешь знать, что будет дальше?

Ал кивнул, невольно изумляясь памяти старого приятеля.

– В 1637 году в Симабара, что на острове Кюсю, вспыхнет восстание, которое поднимут христиане. Восстание будет жестоко подавлено, и после него все не отрекшиеся христиане казнены. Не веришь мне, посмотри документы. – Кияма отогнул свою циновку и вытащил оттуда несколько пожелтевших компьютерных распечаток, которые Ал уже видел у даймё.

Ал схватил листки и с жадностью начал вчитываться в них:

– «Восстание имело как религиозные, так и экономические причины. Оно произошло в областях, население которых было обращено в христианство», – прочел он.

– Прежде в Симабара правил мой друг даймё Кониси Юкинага. Очень хороший христианин и весьма добрый человек. Очень любил свою собачку, маленькая такая, верткая, плешивенькая. Дрожала всем телом – трусиха несчастная, а Кониси-кун в ней души не чаял. Он строил церкви и монастыри. По его приказу все его подданные в одну ночь обратились в католичество, а кто не обратился, был казнен. Хорошее было время! – Кияма довольно потянулся на постели, по всей видимости, боли на время отпустили его, хотя лицо было по-прежнему бледным. – Я знал, что золотой век в Симабара закончится вместе с Кониси Юкинага, поэтому я просил его уделять больше внимания воспитанию его наследника Мацукара Сигехару, который был ближайшим родственником Кониси-сан, но при этом не являлся его сыном. Но Кониси все время отговаривался, мол, он и сам еще не стар, и Господь еще подарит ему детей не с женой, так с наложницами… Меж тем время шло, он заболел и умер, и бразды правления перешли Мацукара-сан.

– И чем тебе не понравился этот Мацукара? И вообще, какой смысл – дал документы, а теперь мешаешь читать?! – Ал недовольно отложил бумагу в сторону.

– Потом почитаешь, да и что там могли понаписать спустя столетия? – Кияма кашлянул, озорно подмигивая Алу. При этом его лицо исказила уродливая гримаса трупа.

Так что Ал поспешил отвести взгляд.

– Мацукара сейчас правит в бывшей вотчине Кониси. Разумеется, я сразу же заслал к нему своих шпионов, и вот что можно сказать со всей определенностью, – Кияма проникновенно посмотрел на Ала, – он очень сильно повысил налоги. Мои люди утверждают, что неоднократно были свидетелями жестоких пыток, которые бытуют в тех местах. Мацукара, например, обвязывает не уплативших ему должное крестьян соломой и затем поджигает. Он забирает жен и детей крестьян и заставляет их ублажать себя в своем замке, но это ладно, многие так поступают. Но при этом он избивает несчастных, отрезает им носы и уши. Отнимает одежду и заставляет голыми возвращаться домой, через земли, где свирепствуют разбойники!

Ала передернуло.

– Сам понимаешь, рано или поздно народ не выдержит таких издевательств и восстанет. Если конкретнее, в 1637 году и восстанет, вот те крест. – Кияма размашисто перекрестился. – Впрочем, ты, наверное, не завтракал. Сказать, чтобы принесли сюда?

Ал отрицательно помотал головой, после рассказов о зверствах даймё Мацукара есть не хотелось.

– Восстание начнется 17 декабря 1637 года во владениях Мацукура Сигехару на Кюсю. Затем перекинется, словно пламя с крыши одного дома на забор другого, на острова Амакуса. Да. Обрати внимание, руководить ими будет шестнадцатилетний пацан Амакуса Сиро. Другое имя – Масуда Токисада. Впрочем, как говорит история, перед самым восстанием он возьмет себе христианское имя Джером (Иероним).

– Шестнадцать лет в 1637 году, получается, что парень еще даже не родился. С чего ты взял, что он вообще появится на свет?

– Появится, дай срок, – лицо Кияма сделалось жестоким. – Если история не врет, в 1621 году и родится. Поймать бы мамочку да сделать ей принудительный аборт! Сучке драной!

– Мама-то тут при чем?! – возмутился Ал.

– Ладно. Запоминай – я так понял, что Сиро должен родиться в семье одного из вассалов Мацукура Сигехару или какого-то другого даймё тех мест. Имена родителей не известны, вроде бы сохранилась легенда, будто бы мать Сиро называли носастой, но это и все…

– Негусто, – вздохнул Ал. – Как прикажешь искать его с такими приметами?

Кияма пожал плечами.

– Есть сведения, будто бы он мог ходить по воде и извергать изо рта огонь… Перед тем как переместиться сюда из будущего, я читал в Интернете, что в 1991 году бывший мэр Ояномати на аудиенции у папы римского попросил канонизировать Сиро, так как тот погиб как мученик. Но, насколько я помню, ответа от папы, устного или письменного, не последовало. Я пытался говорить с орденом «Змеи» по поводу восстания в Симабара, надеясь хоть как-то смягчить участь христиан в Японии. Все напрасно. Они говорят, что если не будет этого восстания, не будет и последующего мира в Японии. – Он махнул рукой.

В это время за потолочной обшивкой что-то заскрипело и заворочалось.

– Что это?! – Ал вскочил с места и со всего размаха вонзил меч в потолок над головой Кима. На его крик в комнату влетели трое самураев охраны, которые, быстро оценив обстановку, принялись тыкать в потолок своими мечами и пиками. За обшивкой послышался новый шорох и возня, казалось, будто какой-то злой дух мечется теперь по потолку, стремясь ускользнуть от острых клинков.

Не обращая внимания на своего умирающего даймё, самураи с остервенением протыкали и рубили потолочную обшивку, осыпая полумертвого Кияма крошевом.

Первым опомнился Ал, он опустил меч, вслушиваясь в доносившиеся сверху звуки, его примеру последовали другие стражники.

На потолке прошуршало ближе к окну, после чего звуки прекратились.

– Может, кошка забралась? Или лиса? – переглядываясь, выдвигали свои предположения незадачливые стражники. При упоминании о лисе все сделали отводящие неприятности знаки. В памяти вспыхнула картинка лисицы, уносившей голубя с голубой стрелой.

– Вы закончили? – Кияма выглядел спокойным. – С безразличным видом он отряхнул с головы крошево и жестом властителя отпустил своих воинов.

– Это был шпион? Ким! Разве мог шпион проникнуть за обшивку потолка? – Ал снова сел рядом с больным другом, стряхивая с его ночного кимоно пыль.

– Шпион синобе. Почему бы и нет? – Кияма пожал плечами. – Даймё Токугава служат ниндзя, ты не знал?

– Почему же, знал… – Ал насупился. Когда-то, еще в самом начале своего знакомства с Иэясу, он организовал два передовых самурайских отряда «Сокол» и «Акула», набрав для этой цели, как он сам считал, нищих ронинов. Подготовка в отряде шла бойко, новобранцы быстро осваивали новые для них техники боя.

Уже после получения Токугава-сан должности сегуна он как-то признался Алу, что под видом бесхозных ронинов прислал ему самых сильных в империи ниндзя. Неудивительно, что те так быстро учились, постигая новые знания.

– Шпион или кошка, какая, в сущности, разница. – Кияма отряхнул накидку и завернулся в нее. – Пусть хоть сам Токугава забрался ко мне на потолок с целью подслушать наши секреты. Кто здесь кроме нас с тобой знает русский? – Он ухмыльнулся. – Кстати, будет спрашивать, зачем ты ко мне приезжал, расскажи о Гендзико. Тут врать не надо, он все равно знает. А потом сообщи, что она вышла замуж за моего сына. Так, мол, и так, нужно же было куда-то пристроить. А почему у его милости совета и разрешения не спросил? – Кияма почесал бороду. – Так скажи, что был в ужасе, утратил контроль над собой. Токугава невысокого мнения о варварах и легко согласится, что ты, мой друг, хоть и самурай, но все же не японец. – Он пощелкал языком.

– От корейца слышу, – окрысился Ал.

– Что же до восстания в Симабара, то лично меня оно интересует в той связи, что оно будет стоить жизни многим людям! – Он задумался. – Если интересно, Терадзава Хиротака, правитель Нагасаки, направит на подавление восстания три тысячи самураев, и почти все они падут 27 декабря 1637 года, от всей армии уцелеют каких-то двести человек.

Ала передернуло.

– 3 января 1638 года сегунат пришлет своих воинов, которые дадут отпор восставшим, убив еще тысячу человек. После чего повстанцы отступят в Симабара, где осадят и возьмут полуразрушенный замок Хара. Тогда правитель Нагасаки возьмет пятьсот своих лучших самураев и еще восемьсот самураев из Омура, и все вместе они направятся в Симабара. Они расположатся лагерем в полумиле от замка и откроют огонь из пушек, снятых с кораблей. Кроме этого, с моря замок атакуют голландские торговые суда. Кстати, особо отличится некое голландское судно «Де Рюп», хотя, возможно, это и не важно для нашей истории. 3 февраля защитники замка совершат ночную вылазку в лагерь сегуната, где вырежут две тысячи профессиональных воинов. Впрочем, после этой дерзкой акции кольцо вокруг замка сожмется, так что восставшие уже не будут иметь возможности пополнить запасы пищи и боеприпасов. А 10 марта воины сегуната получат подкрепление. – Кияма вздохнул. – Замок был буквально утыкан крестами и христовыми знаменами, а эти палили по ним, как по… – Он махнул рукой. – То есть еще будут палить.

– Сколько же их всего там было? – Ал мрачнел с каждой минутой, невольно подсчитывая павших.

– Тридцать тысяч восставших, которым после 10 марта противостояла двухсоттысячная армия сегуната. Это я прочитал еще дома. 12 апреля сегунат пойдет на решающий штурм, захватив внешние стены со всеми оборонительными боевыми постами. При этом будет потеряно десять тысяч воинов. Восстание будет подавлено пятнадцатого числа того же месяца, и тут же будет обезглавлено тридцать семь тысяч восставших и тех, кто им сочувствовал, включая детей и женщин. – Кияма вздохнул. – Крепость Хара будет сожжена, разрушена и буквально стерта с лица земли. А христианство – христианство в Японии будет отменено!

Какое-то время Кияма молчал.

– Ты говорил об этом восстании в ордене? Что они думают?