Текст книги "Дорога к саду камней"

– Смотри. – Кияма подошел к стене и, поколдовав немного перед ней, отодвинул одну из кедровых панелей, извлек оттуда пожелтевшие от времени, распечатанные на принтере листы. – Конечно, с собой не разрешается брать ничего такого, – извиняющимся тоном начал Кияма, – но я ведь не на один день собирался… мало ли что…

– Я никому ничего не скажу. – Ал благоговейно принял драгоценные листки, на которых было прописано будущее Японии.

– На букву «Т». – Кияма поспешно опустился рядом с Алом на колени, точно школьник, заглядывая ему через плечо. – Никто, никто в целом мире не знает об этом тайнике. Ни жена, ни дети… вообще никто…

– Отвали, свет загораживаешь. – Ал невольно отстранился от ставшего вдруг невероятно суетным Кима. – Токугава Иэясу (1542–1616), – прочел он, чувствуя, как кровь бросилась к голове, в висках стучало, сердце торопилось к своему первому инфаркту. – 1616-й – это же совсем скоро! А какой месяц не сказано? Гадство!

– Ну, ты многого хочешь, скажи спасибо, что хоть это удалось добыть. – Кияма выглядел недовольным.

– «Основатель династии сегунов Токугава». – Ал перелистнул несколько страниц и, увидев портрет жирного японца в черном кимоно со смешной шапочкой на голове, не смог признать в нем старого Иэясу. Должно быть, портрет был сделан позже. – «Сёгунат Токугава (Токугава бакуфу) или Эдо бакуфу – феодальное военное правительство Японии, основанное в 1603 году Токугава Иэясу и возглавляемое сёгунами из рода Токугава. Окончил свое существование в 1868 году».

– Историки назовут это время периодом Эдо, – мечтательно вздохнул Кияма. – Эдо ведь потом переименуют в Токио? Верно? Ты был в Токио?

Ал кивнул, продолжая вчитываться в скупые энциклопедические строки.

– А вот я не был… – Кияма снова было приложился к бутылке, но она оказалась пустой, поэтому князю пришлось позвать служанку, и вскоре перед ними были выставлены напитки и угощение. – Позже поедим вместе с Гендзико. Ты ведь, помнится, мясоед. Я велел зажарить фазана и перепелок. А пока, может, расскажешь мне об Эдо двадцать первого века?

– У тебя есть эликсир, в чем дело, отправляйся куда хочешь, – отмахнулся Ал.

– Что, я его тут канистрами держу? – обиделся Кияма, – Свой медальон я тебе передал, а чтобы получить новую порцию, нужно писать в орден, объяснять необходимость перемещения… – Он махнул рукой. – Да и что я потерял в этом вашем Токио? Народишко все тот же, только торгаши перерезали всех самураев. Что, не так? Думаешь, если эта одеть в шелковое кимоно, посадить в паланкин с гербом или за руль «лексуса» он перестанет быть эта? – Кияма хотел сплюнуть, но постеснялся в собственном доме. – Нет, лучше чем здесь, мне нигде не будет, любопытно только.

– «Токугава Иэясу являлся ближайшим сподвижником и последователем Ода Нобунага и Тоетоми Хидэеси», – продолжал читать Ал.

– Ну, это мы знаем. – Кияма подошел к окну, отодвинул седзи. – Погляди, Ал, какой нынче замечательный закат.

Ал поднялся и встал рядом с Кияма. Рыжее солнце плавало на волнах озера.

– Знаешь что, Ким, – Ал почувствовал, как на глаза ему навернулись слезы, – а уйду-ка я прямо сейчас. Сообщу о нашем решении Гендзико, чиркну пару строк Фудзико и…

– Что ж, раз ты решил… – Кияма не отрываясь смотрел на воду. – Ничего не поделаешь. Странно это как-то, – он застенчиво улыбнулся Алу. – Годами, можно сказать, не виделись, сидели каждый в своем замке, а сейчас расстаемся, словно близкого человека теряю. Тоже мне – игровик! Ни кольчугу толком сковать, ни мечом пользоваться, одна радость – высокий рост да светлые патлы бабам на забаву! Король Артур! Хиппи недобитый!..

– «Мы не хиппи, мы не панки, мы стиляги, мы с Гражданки!» – парировал Ал. – На самом деле все время, что я находился здесь, я всегда расспрашивал о тебе, Ким.

– А я так просто неотступно следил за тобой. Раз в месяц шпион голубей присылал. Сколько денег извел, ужас…

Они понимающе посмотрели друг на друга и вдруг, неожиданно для себя, крепко обнялись.

* * *

Ал решил не оставаться на праздничный пир, устраиваемый Кияма теперь уже в честь помолвки Гендзико и Умино. Конечно, немного резал сам факт, что Гендзико выйдет замуж не по любви, но, с другой стороны, «любовь», как поговаривали здесь, варварское чувство. А Гендзико Грюку должна была быть довольна уже и тем, что выходит замуж за сына одного из самых богатых и уважаемых даймё.

Спешно повидав успевшую искупаться и наложить косметику Гендзико, Ал сообщил ей свое решение, которое девушка приняла с неожиданным спокойствием и смирением. Осознав, что ее муж из прекрасного самурайского рода, Гендзико приободрилась и, не задумываясь более ни о чем, дала согласие, к немалому неудовольствию Ала, не поинтересовавшись возрастом или внешностью будущего мужа, не испросив разрешения поглядеть на него хотя бы одним глазом.

Но Ал понимал, что это лучшее, что могло произойти. Сославшись на важные государственные дела, Ал поручил дочь заботам Кияма и вернулся в зал для медитации, чтобы там, в полном одиночестве, принять заветный эликсир.

Глава 19
Тико

Распаляй свою ярость перед боем. Соблюди безумие, прорви стену неприятеля. Позор тому, кто всю жизнь бежал за спиной героя – он никогда не видел его лица!

Тода Хиромацу, писано на Камакуре

Мальчик открыл глаза и огляделся. Вокруг него были каменные стены, напротив – дверь с внимательными, заинтересованными глазами. Мальчик тряхнул головой, соображая, что на самом деле это не дверь с глазами, а кто-то смотрит на него через крохотную щелку.

– Я сын Мисру, внук даймё Юя и правнук покойного даймё Оноси, – сообщил мальчик любопытным глазам, – меня нельзя держать здесь. – Он подумал немножко, поправляя железный обруч, крепче крепкого опоясывающий его поверх кимоно. Сзади к обручу была приделана короткая цепь, удерживающая мальчика на ложе. – Если вы не отпустите меня, мой отец придет сюда со своими самураями и заберет ваши головы! – попытался он напугать с интересом наблюдающие за ним глаза.

Но ответа не последовало, только глаза на двери на секунду исчезли и вместо них появились другие. Новые глаза смотрели не на мальчика, а как бы сквозь него.

– Меня зовут Тико, – мальчик слегка поклонился новым глазам. – Слушайте, мне девять лет, я не сделал ничего плохого, честное слово. – Он проникновенно посмотрел в новые глаза. Эти вторые почему-то казались Тико знакомыми, но он не мог припомнить, где и когда мог их видеть. – Моя матушка заплатит вам за мою жизнь. Пощадите меня, я единственный ребенок в семье… – Мальчик заплакал.

Глаза посмотрели вверх, скользнули по серым, неприветливым стенам и наконец встретились с глазами Тико.

За дверью послышался приглушенный шепот. Глаза смотрящего теперь выглядели более заинтересованными, но с Тико по-прежнему никто, похоже, не собирался разговаривать.

– Я писать хочу, – пожаловался Тико, – мне, право, совестно делать это на собственной постели. Прошу вас, снимите с меня цепь, чтобы я мог отойти в сторонку. – Он молитвенно сложил руки. – Ну что вам стоит? Я же не сбегу…

Глаза в окошечке исчезли, луч от факела блеснул на стене, и все пропало. Тико только услышал удаляющиеся шаги.

Он не помнил, как заснул, хотя во сне ему снилась дверь с глазами, глаз было много, и все они внимательно вглядывались в самое сердце мальчика. А на следующее утро он вдруг проснулся в просторной комнате, одна из стен которой представляла собой бамбуковую решетку. Обруча не было, цепи тоже, и Тико сразу же поднялся и, подойдя к решетке, попытался просунуть сквозь прутья голову. Он находился в длинном коридоре с высокими, расположенными под потолком окнами, откуда лился серебристый свет. Напротив друг друга вдоль по коридору располагались точно такие же клетки, как и та, в которой оказался Тико.

– Если я сплю, то это очень странный и плохой сон, – решил мальчик. – Если я умер, мое посмертие ужасно. – Он стоял некоторое время, силясь разглядеть обитателей других камер-клеток, но ничего не получилось.

Не зная, что бы еще предпринять, он завыл по-собачьи, слушая возникшее эхо.

– Эй, ты чего шумишь? – где-то рядом раздался недовольный мальчишеский голос. – Спать мешаешь.

Тико припал к решетке, пытаясь разглядеть говорящего.

Где-то в глубине камер раздалось шуршание, и за решеткой клетки напротив Тико появился юноша в коричневом кимоно и с длинной челкой, как у него самого.

– Ты кто такой? Сегодня привезли? – Парень окинул Тико насмешливым взглядом, наверно, решил держаться с ним, как взрослый с ребенком. Но Тико нисколько не обиделся такому отношению, как раз напротив, он был рад-радешенек уже оттого, что оказался в этой тюрьме не один.

– Я Тико из рода Мусумото, – вежливо представился он. – Мой отец – даймё Мисру, внук даймё Юя и правнук покойного даймё Оноси, мне девять лет. Я христианин. А как зовут вас?

– Я Амакаву Грюку, сын Арекусу Грюку, хатамото самого сёгуна Токугава-но Иэясу, держал путь из Иокогамы в Эдо, куда отправился для того, чтобы вступить в личный отряд Токугава в качестве вакато[27]27
  Вакато – самурай-подросток на обучении.


[Закрыть]. По дороге на нас напали ронины, я дрался и убил несколько человек, а потом меня оглушили чем-то и я… Ну, в общем… – Амакаву было неприятно признавать, что попал в позорный плен. – А когда и где взяли тебя?

– Личный отряд! Не врешь? – Тико прищелкнул языком. – Я видел Токугава прошлым летом, – сообщил он после минутной паузы. Особо гордиться ему было нечем, Оноси проиграл в войне, встав на сторону злейшего врага Токугава Исидо, от расправы семью спасло вмешательство сына Тайку Хидэери, который лично знал Юю – деда Тико. Благодаря его своевременному заступничеству род некогда знаменитого даймё и члена Совета регентов Оноси не был уничтожен, хотя и пребывал в забвении, живя в оставленных им сёгунатом владениях на севере страны.

– Я уже вышел из того возраста, когда врут, чтобы не получить по заднице, – глубокомысленно сообщил новый знакомый, пытаясь припомнить, что говорил отец об даймё Оноси и его потомстве, но сведений было катастрофически мало.

Тико спокойно стоял у решетки, не мешая Амакаву сосредоточиться. В отличие от нового приятеля, он сразу же вспомнил Арекусу Грюку, или Золотого Варвара, как называли его в семье.

– Так, значит, мы… – Амакаву пытался вспомнить какие-нибудь факты прошедшей войны, блеснув знаниями перед незнакомым мальчиком, но ничего не получалось.

Помог ему Тико.

– В смысле, что в «Войне Провинций», как ее теперь стали называть, наши кланы сражались на разных сторонах. – Он просительно посмотрел на Амакаву, опасаясь, что тот сейчас уйдет в свою камеру, оставив его одного.

– Мой отец победил, – наконец-то нашелся Амакаву.

– Ваша правда. – Тико опустил голову. – Но ведь война давно кончилась? Не так ли?

– Мой отец победил, сражаясь под знаменами Токугава, а твой проиграл. Вот. – Амакаву торжествовал.

– Тогда мой отец был еще восьмилетним ребенком. – Тико сделалось неприятно, и он отошел в глубь своей камеры и сел на охапку гнилой соломы, служившей ему ложем.

Амакаву вернулся на свое место. Какое-то время оба напряженно молчали, первым начал Амакаву.

– Так давно тебя пленили? – делая вид, что ему это неинтересно, скучающим тоном осведомился из своего угла он.

– Может, дня два, а может, и раньше. – Тико задумался. – Меня сначала держали в другой камере, каменном мешке с глухой стеной и тяжелой дверью с прорезью для глаз, чтобы наблюдать.

– За чем наблюдать? – не понял Амакаву.

– За мной. – Тико пожал плечами. – Откуда мне знать?

– Били? – участливо осведомился Амакаву.

Тико задумался: сказать, что не били, было как-то неудобно, самого Амакаву взяли с боем, а он что же, не самурайского рода?!

– Мы сразились, но врагов оказалось больше, – наконец нашелся он. – Не помню, как меня взяли, должно быть, съездили чем-то по затылку. Я даже не видел. Вы не знаете, для чего нас здесь держат? – спросил он, прилагая усилия, чтобы голос не дрожал. – Я кушать хочу.

– Я здесь недели две, – Амакаву вновь подошел к решетке, – за это время многого навидался, но что касается кормежки, могу сказать, что кормить кормят, хотя… – Он махнул рукой.

– А кто нас пленил и зачем? – Тико почувствовал, как комок слез сдавил горло, а в глазах защипало. – Я домой хочу.

– Когда меня притащили сюда, здесь было человек шесть, всем по десять-тринадцать лет или около того. – Голос Амакаву дрогнул. – Каждую ночь они кого-то убивают, а вот там, на восточной стене, есть балкон, на него приходят двое – оба завернутые в черные покрывала. Жуть. Один повыше, другой совсем маленький, просто карла, и оба смотрят на то, что происходит внизу. А потом берутся за руки и уходят.

– Где балкон? – Тико подошел к решетке, и Амакаву показал рукой направление.

– Сейчас не очень видно, свет из окон мешает, но ночью, когда зажжены фонари и факелы…

– Вижу. – Колени Тико затряслись, по лицу покатились слезы. – Нас тоже убьют?

Амакаву молчал.

– Я не хочу умирать. – Тико сжал кулаки. – Скажи, мы ведь выберемся отсюда?

Амакаву пожал плечами.

– Постой. – Тико лихорадочно соображал. – Ты сказал, что убивают каждую ночь и что ты находишься здесь уже две недели.

– Ну да, – подтвердил Амакаву, сделав трагическое лицо. Ему самому казалось, что в этот момент он похож на Хатимана, бога, покровительствующего военным.

– А почему тогда убили всего шесть человек? – Тико впился глазами в лицо Амакаву.

– Ну, – Амакаву выглядел смущенным. – Я же сказал, что их было шесть, когда я здесь только появился, а потом приводили и других… А впрочем, не каждую ночь убивают, иногда по несколько дней эти двое не наведываются, иногда только пытают. Вот, парню одному все пальцы отрезали. Как он визжал!..

Мальчики молча вернулись на свои подстилки.

– Знаешь, я бы, наверное, тоже визжал, – наконец честно признался Тико. – Очень не люблю боли.

Амакаву хотел сначала высказать что-то о сыне и внуке поверженных врагов, но потом решил не подливать масла в огонь.

– Я, наверное, тоже, – признал он.

– Когда тебя будут резать, я закрою уши и сделаю потом вид, будто бы ничего не слышал, – благородно предложил Тико.

– Тогда я тоже. – Амакаву посмотрел в сторону клетки Тико с уважением.

– Значит, не враги? – с надеждой в голосе задал мучивший его вопрос мальчик.

– Друзья. – Амакаву подлетел к решетке и отсалютовал Тико. Растроганный Тико отдал салют Амакаву.

Глава 20
Обратный билет

Если доживший до преклонных лет самурай утверждает, что никогда не будет страдать старческим слабоумием – скорее всего, процесс зашел уже слишком далеко.

Кияма Укон-но Оданага, господин Хиго, Сацумы и Осуми, из династии Фудзимото

Нет, не так он представлял свой последний день в Японии, наверное, по уму, следовало попариться в баньке, в последний раз посетить какой-нибудь чайный домик, провести ночь с очаровательной девушкой… Всякий раз, поругавшись с женой, Ал мечтал, как будет возвращаться домой, но обычно повод оказывался недостаточно сильным. Поэтому он забавлялся тем, что представлял, как будет прощаться со своими владениями, отдавать последние распоряжения в порту, налаженная торговля с Англией, дело его жизни, требовала, чтобы Ал назначил себе замену, отдал распоряжения… Он рассчитывал увидеть в последний раз своих друзей, Иэясу, может быть, даже посетить монастырь, в котором нашел свое последнее земное пристанище дед Фудзико и Тахикиро, все еще бодрый и сварливый как тысяча чертей Хиромацу, он мог бы сделать тысячу дел и… вновь никуда не отправиться.

Потому что кто-то непременно косвенно отговорил бы его от столь решительного шага. Как это было в прошлый раз, когда Ал уже совсем было отчаялся сделать что-либо сносное в консервативной Японии, отчаянно мешал наследник Тайку Хидэёри, который, засев в своем осакском замке, планомерно и со вкусом гадил Токугава-сан и его сторонникам. Ну да, ну да, парень родился слишком поздно, и к моменту смерти отца не мог стать компаку, а свято место пусто не бывает, и если бы император не назвал в 1603 году Токугава-сан сегуном, это место занял бы кто-то другой, например, сбежавший в неведомые края комендант осакского замка даймё Исидо.

Не повезло Хидэёри, не повезло. Но только потерянного, как известно, не воротишь, и если верить истории, наследники Токугава-но Иэясу, как нечего делать, будут держать власть в стране еще пару славных веков.

Ал снял с шеи тяжелый амулет со змеей и, перекрестившись, отвинтил невидимую крышечку.

«Вот так все и должно было закончиться, – пронеслось у него в голове, – пришел ни с чем, и уйду ни с чем».

Он встряхнул амулет, как бутылочку саке, и, запрокинув голову, попытался вылить содержимое себе в глотку. На язык выкатилась одна отвратительного вкуса капля, и эликсир иссяк.

В полном непонимании Ал смотрел некоторое время на пустой амулет, который носил много лет на шее, и крыл его давно позабытыми матюгами.

С другой стороны, ему вдруг сделалось смешно, что он, достигший невероятных для европейца вершин, имеющий все, о чем только может мечтать человек, вдруг окажется в Питере обыкновенным заурядным и не интересным никому бомжом. Как он будет валяться пьяный и никому не нужный за ларьками на Сенной, теша прохожих и себя рассказами о паланкинах, чайных церемониях и гейшах.

Как будет жалеть, что оставил дома добрую, покорную жену и четверых детей. Бросит дело, которому отдал шестнадцать лет жизни. Да, здесь Ал был нужен и необходим, он был первым советником великого Токугава Иэясу, изобретателем и политиком.

Мужчина может считать себя состоявшимся только тогда, когда он полностью обеспечивает жизнь и комфорт своей семье, когда у него есть свое дело, в котором он бог и король, когда у него, несмотря на достаток и устойчивое положение в обществе, есть куда расти.

Ал отодвинул закрывающую дверь занавеску, в коридоре ему поклонились дежурившие самураи. Попросил, чтобы его провели во двор, и, оказавшись там, велел сопровождающему его самураю атаковать.

– Быть может, господин желает, чтобы я принес учебные мечи, – попытался отвертеться юноша, который явно слышал о золотоволосом варваре такое, после чего его не тянуло скрестить с ним мечи.

– Ну тащи. – Ал сделал несколько приседаний, восстанавливая кровообращение. Он чувствовал себя прекрасно. Теперь Гендзико будет пристроена, Амакаву пойдет служить, а Минору и Марико, останутся с ним, как и Фудзико. Все сложилось. Все нормально. Даже если Токугава даст дуба, не казнят же его в самом деле. Ну, отберут замок, дадут взамен что-нибудь другое, или сам купит. Можно будет поселиться у Кима или убраться в Англию, где его примут как национального героя, и он получит титул пэра. Жизнь удалась!

Юный самурай вернулся с четырьмя деревянными мечами, которые он с поклоном протянул Алу.

Ал не глядя взял два меча, один из которых привычно сунул за пояс. Другой крутанул в руке, проверяя вес и балансировку, после чего принял оборонительную стойку.

Самурай пригнулся и, выставив перед собой меч, приготовился к атаке: первым нападать на гостя считалось дурным тоном. Ал двумя руками завел меч себе за голову и с резким выдохом рубанул перед собой, так, как раскалывают топором пень. Юный самурай закрылся мечом, одновременно отбрасывая противника. Ал, не удержав равновесия, опрокинулся на спину. Его меч с глухим треском разломался, однако Ал и не собирался отступать, уже в полете выхватив второй меч и выбрасывая его вперед перед собой. Так что кинувшийся на него было самурай невольно налетел на эту неприятную преграду.

«Хорошо, меч не настоящий, кишки бы вылетели за милую душу», – только и успел подумать Ал, вскакивая на ноги. Он был уже готов продолжать бой, в то время как юный самурай после полученного удара еще не мог разогнуться.

– Голова с плеч, – объявил Ал, сделав мечом движение в воздухе.

Раздались аплодисменты и слова одобрения собравшихся во дворе самураев.

Ал хотел было протянуть поединщику руку, но тот поднялся сам, красный от стыда и все еще держащийся за живот.

С балкона второго этажа за Алом наблюдали Гендзико, Кияма и еще несколько не известных Алу самураев и дам.

– Я вижу, вы еще не уехали, – дружелюбно обратился к Алу Кияма, – если ваш отъезд можно отложить, быть может, вы все же присоединитесь к пиру в честь вашей дочери и моего сына?

Ал оправил кимоно, думая о том, что у него с собой нет гербовой одежды[28]28
  Гербовая одежда – кимоно с личным гербом. Одевается в особо торжественных случаях.


[Закрыть]. Среди самураев, наблюдавших за учебным поединком Ала, стояли прибывшие с ним самураи.

Глава 21
Тюрьма

Утверждай что-либо, только когда тебе исполнится сорок лет. К этому возрасту ты уже достаточно повидаешь, и хорошего и дурного, и сможешь сделать правильные выводы. Начальство не должно давать ответственных постов молодым людям, которые от усердия, избыточной силы и нехватки жизненного опыта способны причинить много бед.

Кияма Укон-но Оданага, господин Хиго, Сацумы и Осуми, из династии Фудзимото

Еду действительно вскоре принесли, из-за своей решетки Тико наблюдал за тем, как открылась дверь в тюремный коридор и одетый в полотняные штаны и куртку самуи старик подкатил к мальчикам тележку со съестным.

Истекая слюной и мечтая только об одном – как можно скорее набить брюхо, Тико, однако, не потерял присутствия духа и попробовал даже вежливо заговорить со служащим, но не получил в ответ ни одного слова. Просовывая сквозь прутья решетки чашечку с пшенкой, сырую рыбку и чашку с соусом, старик только мычал, отчего Тико предположил, что тот немой.

Какая досада.

Старик сначала обслужил новенького и затем подошел к клетке, за которой томился Амакаву. Тико заметил, что его приятелю еще дали маленький серый хлебец, и заскучал.

Амакаву же, вместо того чтобы радоваться лишнему куску хлеба, смотрел теперь на него с ужасом, не решаясь отломить кусочек.

– Нам не дали палочек. Как есть? – спросил Тико, расставляя кушанья возле своей постели.

– Руками. Они боятся, что мы используем палочки как оружие. – Амакаву все еще смотрел на свой хлеб, трясясь всем телом. – Разве ты не знаешь, что Токугава-сан с давних пор служат Синоби?

Тико пожал плечами и, аккуратно взяв рыбку за хвост, отщипнул от нее кусочек нежного мяса.

– Почему ты не ешь? – спросил он, опасаясь лишний раз глядеть в сторону друга. – Не голоден, тогда дай мне!

Амакаву посмотрел на Тико глазами, полными ужаса.

– Я боюсь, мне сегодня что-нибудь отрежут, – выдохнул он, продолжая пристально разглядывать хлеб. – Это за грехи мои. Воистину. За грехи! – Он заплакал.

От неожиданности Тико подавился. И бросив еду, подошел к решетке.

– Почему ты думаешь… – Он не смог подобрать слов.

– Потому что перед тем как изувечить человека, они дают ему немного дополнительной еды, чтобы у него были силы выдержать пытки. А перед тем как убить, приносят чашечку саке. – Амакаву затрясся, подтягивая колени к подбородку и обхватывая их руками. – Я никогда уже не увижу маму!

– Обязательно что-то отрежут? – Тико косился на нетронутую еду, думая о том, что, наверное, невежливо есть, когда тебе говорят о таком несчастье. С другой стороны, живот уже подворачивало от голода. – Зачем отрезать-то?

– Ну ты, брат, даешь! – возмутился такому невежеству Амакаву. – Отрезают палец и затем посылают его родителям.

– А почему палец? – Тико отошел от решетки и снова сел на свою постель, запуская руку в чашку с кашей. – Не лучше ли голову? Когда наши самураи поссорились с самураями господина Таномы, он наш сосед, был бой, и всем, кто не был зарублен во время сражения, отдали приказ покончить собой. Потом отцу прислали такие ящички с головами наших самураев, тех, что показали свою храбрость во время сэппуку, похвалили. Потом отец собрал всех наших людей и попросил гонцов еще раз рассказать о доблести павших. Головы героев возложили на алтарь… – Тико обмакнул в соус кусочек рыбьего мяса и с наслаждением положил его в рот.

– Части тела присылают родственникам для того, чтобы содрать с них деньги, мол, не заплатите, получите своего сына по частям. А заплатите, вернем все, что от него останется. А если прислать голову… без головы человек не живет… Мне это отец рассказывал.

– Дедушка говорил, что платить за пленников – вздор и выброшенные деньги. – Тико доел пшенку, запив ее остывшим чаем.

– Мой бы отец, наверное, заплатил. – Амакаву сглотнул, силясь не заплакать. – Раньше заплатил бы, до того, как я… – Он запнулся и, сев на свое место, быстро принялся есть. – После того как я подвел его.

– А моя мама точно отдала бы за меня все свои деньги. – Тико посмотрел на Амакаву, глотая слезы. – Раз такое дело, брат, надо хотя бы подумать о том, чтобы умереть достойно, не опозорив свои семьи.

* * *

Когда комендант замка Фудзимото Мицусигэ-сан доложил своему князю, что из храма Соун, что возле деревни Хатадзюку, были доставлены тела убиенных мальчиков, Кияма сразу же решил не привлекать к этому делу Ала. Бедолаге и так досталось выше крыши. Поэтому взяв с собой одного только однорукого Такеси, которым он пользовался как записной книжкой, Кияма лично отправился на осмотр тел.

Мальчики не были подвержены сексуальному насилию, но следы пыток и некоторая схожесть жертв указывали на почерк негодяя.

Дорогой тела подгнили, вонь буквально резала глаза, но даймё мужественно не показывал, как ему плохо, стараясь выглядеть бодрым и веселым.

Выйдя из часовенки, где ему показывали тела, он велел немедленно предать их огню, дабы не распускать заразу, и тут же, уже не стесняясь Такеси, проглотил красноватую пилюлю, последнюю в небольшой ореховой шкатулке, которую Кияма извлек до этого из рукава.

– Последняя, – показав на странную штуку, прокомментировал он. – Теперь даже не знаю, как дальше.

– Из будущего? – У Такеси защемило в груди. Так вот почему плохо действовал яд! Почему старый черт Кияма оказался таким двужильным. Такеси вдруг захотелось припечатать со всей силы старого даймё кулаком в нос, но он вовремя сдержался, тряся головой.

– Я уже давно написал в орден, просил выслать мне целителя, – Кияма глотнул из фляжки, которую обычно носил с собой, – да вот боюсь, что не успеет он. Как думаешь, Такеси-кун, успеет или не успеет?

– На все воля Бога, – попытался улизнуть от ответа Такеси. – Успеет, конечно же успеет. – Он опустил взор на собственную флягу с отравленным саке, думая, как бы теперь навязать князю новую отраву. Впрочем, пока что даймё не гнал его от себя, времени до заката еще было более чем достаточно для того, чтобы Кияма не один раз решился промочить горло. Да и о проклятом противоядии из будущего тоже не следовало забывать, кто его знает, как оно действует и насколько времени его хватит, быть может, одну стражу, а может, и все три…

В любом случае у него оставалось достаточно времени для того, чтобы попытаться еще раз отравить Кияма и успеть покончить с собой.