Текст книги "Дорога к саду камней"

Глава 30
«Страшный театр»

Если ты пришел обсудить что-то со знающим человеком, но его мнение полностью не совпадает с твоим, слушай только себя. Для победы достаточно личной одержимости и готовности в любой момент расстаться с жизнью. Никто не требует большего.

Токугава Иэясу. Из сборника сочинений для отпрысков самурайских семей. Разрешено к прочтению высшей цензурой сегуната. Писано в год начала правления 1603-й, замок в Эдо

«Страшный театр», да как его еще назовешь. Уже отгорело небо, правда, мальчики не видели никакого неба, только стены на закате зажигались сначала алым, а затем рыжим, постепенно избавляя мир от излишка жары, утягивая солнечный свет, а вместе с ним и надежду в христианскую преисподнюю, а может быть, и в сам ад.

С наступлением сумерек то в одной, то в другой камере начало постанывать да похныкивать, точно тюрьма вдруг наполнилась неприкаянными, вечно сетующими на несправедливую судьбу духами.

Амакаву хотел было прикрикнуть на ребят, приказав им держаться, как это и подобает мужчинам и самураям, но вовремя вспомнил, что рядом с ним не только самураи, а и глупые, не обученные хорошим манерам крестьяне.

Когда совсем стемнело, а мальчишеское всхлипывание превратилось в нестройную песню печали, в соседних коридорах вдруг послышались ровные шаги идущих в ногу самураев, тяжелая дверь растворилась на варварский манер, и тут же в коридор влетели люди в черном с зажженными факелами. Сразу стало светло точно днем, таинственные самураи, на одежде которых не было ни одного герба, быстро развешивали факелы на стенах, выдвигая настил – коричневый квадрат, на котором обычно производились пытки. На этот раз Амакаву почему-то обратил внимание, что составлен он не из привычных татами, а сделан из полированного дерева. Должно быть, для того, чтобы было легче убирать кровь.

Амакаву скользнул взглядом по спинам строящихся возле помоста самураев и тут же поднял взгляд на балкончик над входом, на котором уже наблюдал в прошлые разы хозяев этого представления, или, как он сам окрестил их, «его постоянных зрителей».

Балкончик был самым незамысловатым, железные черные решеточки, чтобы «зрители» ненароком не упали вниз, за решетками – седельные подушки. То, что «зрители» неизменно были закутаны в черные материи, наводило на мысль, что они опасаются быть узнанными. А если так, то действительно ли все пленники непременно должны расставаться с жизнью? В закутанных фигурах «зрителей» Амакаву виделась возможность спастись бегством или быть отпущенным в награду… За что? Чего именно ждут странные повелители странной тюрьмы? Для чего они мучают мальчиков? И у кого появится хотя бы слабый шанс спастись?

Если бы была возможность поговорить с мучителями, быть может, это дало хотя бы слабую надежду попробовать договориться.

Он сразу же отверг мысль посулить награду за свое освобождение, были здесь и побогаче, и познатнее. Взять хотя бы княжеского сына, Тико. Но если не деньги, тогда что? Амакаву не мог похвастаться красивой внешностью, скажем, такой, какой обладал раненый самурай, даже про себя Амакаву не мог назвать его имени. Он понятия не имел, способен ли он вообще кому-нибудь понравиться, все равно кому – женщине или мужчине. Понравиться настолько, чтобы его было жалко уничтожать, жалко резать на куски. Чтобы он мог представлять собой какую-то ценность, быть кому-нибудь нужным.

Амакаву облизал пересохшие губы и посмотрел на балкончик, на который как раз в этот момент вышли двое: высокий и маленький – совсем карла. Оба по самые глаза завернуты в черный шелк. Вышли из двери, что сразу за балкончиком, сейчас Амакаву явственно видел неровный свет, льющийся из-за этой самой двери. Должно быть, снаружи был оставлен пост, охраняющий местных господ во время их любимого развлечения.

Взгляд его сверлил мучителей, пытаясь проникнуть в их мысли и чувства. Для чего нужно пытать и убивать мальчиков? Только ради удовольствия? Очень даже может быть. Из мести? Но когда человек мстит, обычно он объявляет о своей мести.

Нет, определенно это была не месть. Но что тогда?

Завернутые в черное фигуры приблизились к подушкам, после чего высокий сначала бережно усадил маленького, тело которого поначалу отчего-то словно не хотело сгибаться, точно у плохо сделанной куклы.

Амакаву подумал, что, должно быть, для того, чтобы узнать цель этих ночных представлений, необходимо узнать, кто его мучители. Но как узнать? Парень невольно скосил глаза в сторону клетки, за которой должен был находиться раненый самурай, полезно было бы перемолвиться с ним словечком. Расспросить его мнение о происходящем в тюрьме, о людях, играющих в такие странные и страшные игры.

«Интересно, есть ли среди благородных княжеских родов хотя бы один карла? Как будто нет, а если бы и был, об этом он знал бы, наверное. Такое событие, как карлик в благородном семействе, невозможно скрыть.

Почему «благородное, княжеское»? Да потому что ни один купчина, тем более ни один крестьянин вовек не соорудит такую тюрьму. Каменную тюрьму. Каменную, как замки – тюрьма в замке!»

Обычно во время «представления» Амакаву наблюдал за самими пытками, забывая смотреть на «зрителей», сегодня он решил поступить наоборот.

Высокий «зритель» сделал движение рукой, подзывая одного из самураев, и когда тот подлетел к самому балкончику, тихо произнес приказание, выставив перед собой два пальца и кивнув влево.

«Ага, два пальца – это вторая камера слева». – Амакаву проследил глазами за исполнителем, который, кликнув двоих стоящих ближе всех к нему самураев, озвучил для них приказ хозяина.

Те быстро и резко склонились в поклонах, точно забили лбами по гвоздю, для того чтобы тут же бежать исполнять приказание. Вторая клетка слева, Амакаву наблюдал за тем, как они метнулись в правильно понятом им направлении и вскоре вытащили оттуда упирающегося и жалобно стонущего купчонка.

Мальчика тут же раздели, грубо срывая с него одежду, разложив на помосте и искусно привязав еще не зажившие руки и ноги к специальным кольцам, принялись бить кнутом. При этом Амакаву невольно обратил внимание, что порющий Тахо самурай держал наготове кнут и вышел сразу же после того, как мальчика раздели и положили на помост, то есть он заранее знал свою роль. Уже интересно. Раньше Амакаву ничего такого не замечал, он вообще думал только о тех, кого били и пытали, не рассматривая самих исполнителей.

Вновь увлекшись экзекуцией, Амакаву чуть было не упустил из вида «зрителей», а там было на что поглядеть. Коротышка встал со своей подушки и, подойдя вплотную к решетке, стоял теперь возле нее, ухватившись обеими руками за черные прутья, ну точь-в-точь как сам Амакаву.

При этом второй зритель тоже проявлял признаки активности: не поднимаясь во весь рост, он пододвинул свою подушку к маленькому и теперь обнимал его за талию, да так бережно и нежно, как только мать может обнимать любимое дитя.

Впрочем, какой же родитель позволит своему ребенку наблюдать такое?!

Амакаву снова вперился в коротышку, но теперь он уже не видел в нем злобного карлика, как раз наоборот, если снять все эти тряпки, если забыть, что в данный момент происходит внизу, не слышать стоны и вообще перенести картинку в другое место, перед Амакаву был маленький ребенок. Содрогаясь от внезапно посетившей его догадки, Амакаву перевел взгляд на второго «зрителя» и увидел длинную белую кисть руки с тончайшим запястьем и поблескивающим колечком на пальчике. Несмотря на то что балкончик находился на расстоянии, не меньшим семи кэн[34]34
  Кэн = 1,81 м.


[Закрыть], он был уверен, что разглядел правильно. Перед Амакаву, а это он видел с пугающей отчетливостью, были женщина и ее ребенок.

В этот момент на балкончике произошло шевеление, закутанная женщина поднялась с колен и, жестом подозвав к себе главного из самураев, ткнула пальцем в сторону Амакаву.

Мальчик отпрянул от решетки, но двое самураев уже спешили к нему. Внезапно Амакаву оставили силы, ноги сделались ватными. Лязгнул замок, и мальчик чуть было не рухнул на руки своих тюремщиков.

С заплетающимися ногами и побелевшим лицом Амакаву позволил самураям притащить себя на плац под балкон, где только что пороли купчонка. Он встретился глазами с глазами закутанной женщины, не ожидая уже ничего хорошего от своей судьбы. Но из других камер-клеток за ним наблюдали другие мальчики, нужно было держаться достойно, вспомнить героев из рода матери Усаги Фудзико, подвиги отца при взятии Осаки и других укрепленных крепостей, но Амакаву мог только трястись, так что зуб на зуб не попадал.

Один из самураев подскочил к нему и, ударив Амакаву ребром ладони по плечу, поставил его на колени. Другой тем временем достал тонкий нож, приблизившись к стоящему на коленях мальчику, поднял голову к балкону и, дождавшись кивка хозяйки, медленно пронзил кожу на плече мальчика, погрузив острие на полсуна[35]35
  1 сун – 3,03 см.


[Закрыть]. Амакаву чуть не задохнулся от боли, стараясь не орать при крестьянах. Меж тем самурай еще немного утопил нож, покачивая его из стороны в сторону. Амакаву чувствовал одуряющую боль, по его руке текла кровь, а по спине – горячий пот. Не в силах больше сдерживать стоны, он стиснул зубы, мечтая провалиться в обморок.

Боль была все сильнее, а сознание не спешило покидать его. Амакаву хотел уже заорать что есть силы, когда до его слуха донесся голос, звучащий справа от помоста. Не понимая, что именно было сказано, Амакаву заметил, что его палач извлек из раны лезвие, не продолжая пытки и ожидая дополнительных приказаний.

Радуясь минутке покоя, Амакаву взглянул на «зрительницу», затем проследил за ее взглядом и столкнулся глазами с раненым самураем, который, судя по всему, и остановил представление.

Перед глазами плыло, горло пересохло и жгло огнем, в полубредовом состоянии Амакаву глядел на своего нежданного спасителя, впервые за время пребывания в тюрьме называя его по-настоящему – Минору Грюку.

– Прекрасная госпожа, – начал Минору, держась за раненое плечо и почтительно улыбаясь «зрителям», – я вижу, что вы женщина, и женщина с прекрасным вкусом, из, я уверен, известнейшего самурайского рода. Я вижу это по вашим изысканным манерам и тому развлечению, которому вы предаетесь в этих стенах.

Он сделал паузу, наблюдая за реакцией сидящих на балконе. И поскольку те молчали, продолжил:

– Я хотел бы обратиться к вам с нижайшей просьбой позволить мне занять место этого молодого человека, ибо я должен его благородному отцу. Мое имя Гёхэй, госпожа, благородный отец Амакаву-сан некоторое время назад подарил мне жизнь, и теперь я хотел хотя бы ненадолго продлить жизнь его сыну. – Произнеся это, Минору встал на колени, склонив голову.

«Почему Минору назвал себя именем своего слуги?» Нарвавшись на острый взгляд названого братца, Амакаву вовремя закрыл себе рот ладонью, боясь испортить Минору начатую игру. Тот, безусловно, пытается теперь исполнить свой долг перед приемным отцом и его семьей! Перед его законным наследником, попавшим в тяжелое положение. Скорее всего, Минору и попал сюда никак иначе, как пытаясь прорваться к плененному Амакаву, чтобы вытащить его из страшной тюрьмы или погибнуть вместе.

Амакаву опустил голову, боясь, что хозяева или их самураи, стоящие ближе к плацу, увидят выражение его лица и поймут, что здесь что-то не так.

– Мама, какой красивый самурай! Можно, он будет моим мужем? – раздался вдруг над тюрьмой звонкий голос ребенка, и в следующее мгновение маленький «зритель» сорвал с головы тряпку, встряхнув длинными, прямыми волосами со множеством блестящих заколок. Развеселые умненькие глазки девочки смотрели на участников представления с лукавством. Длинная челка по самому краю была подкрашена золотой пудрой, отчего казалось, что лоб маленькой красотки пересекает золотой венчик. – Ну, когда я вырасту? Можно?

– Как зовут человека, которому ты обязан жизнью? – Видя, что ее дочь открыла себя, женщина тоже сняла тряпку с лица, блеснув сказочной красотой божественной Канон.

– Его зовут Арекусу Грюку, господин Амакаву – его родной сын…

– Арекусу Грюку?! – Осиба невольно прикрыла рот ладонью, сдерживая готовый вырваться крик, с ненавистью поглядывая на бледного Амакаву. О, это имя было ей прекрасно знакомо. С каким бы наслаждением Осиба истребила весь род иноземца, из-за которого она потеряла в свое время шанс сделаться женой Токугава-но Иэясу – нынешнего сегуна и фактического правителя Японии.

Но маленькая Юкки очнулась, и руки матери оказались связанными. Она не могла нарушить хрупкого равновесия, восстановившегося вдруг в сознании ее дочери. Она не имела права рисковать.

Поэтому, приказав вернуть Амакаву в его камеру, она повелела самураям забрать с собой понравившегося Юкки юношу и его слугу, которых следовало помыть, покормить, показать лекарю, после чего поместить под домашний арест в замке.

Все, более она ничего уже не хотела. Улыбающаяся Юкки бежала рядом с красавчиком, заглядывая в его изумительной красоты девичьи глаза с опушками густых ресниц и посылая воздушные поцелуи.

Глава 31
Павел Пехов

Выбирая себе слуг из простого народа, помни – они сделаны из другого материала, нежели самураи. Некоторые из них даже способны бежать с поля боя! Выбери себе таких людей, и они опозорят тебя.

Тода Хиромацу. Секреты школы Голубого тигра

Орден «Змеи», вот ведь странное название, кто сказал, что змеи могут проникать в прошлое или грядущее, хотя никто как будто до сих пор не утверждал обратного, кто их знает, змей-то. Кто проследит за благородными извивами их гибких тел, кто прочитает историю земли в узоре и особенно в блеске драгоценных переливов. Никто не проследит, не разберет божественного откровения в пустом чулке скинутой кожи, а жаль…

Павел Леонидович Пехов служил в ордене с незапамятных времен в основном по своей – медицинской части. Правда, за его особое отношение к ядам случалось ему отправляться в далекие дали с бутылочкой зелья да набором баянов[36]36
  Баян – сленговое обозначение шприца.


[Закрыть] или просто отравленных игл, чтобы попотчевать тамошних князьев да царьков отборнейшей гадостью – произведенной темным гением их же потомков. Раньше мог прийти в прошлое, перетащив сквозь коридоры времени хоть саквояж микстуры, хоть целую переносную лабораторию. Всегда получалось, удача за Павла горой стояла. Теперь нет.

Роковая мина, на которую он нарвался в Афгане, лишила его рук и ног, почти что украла зрение и чуть было не оборвала жизнь, превратив молодого и талантливого врача в бесполезную чурку.

Впрочем, бесполезным Павел Пехов был только с точки зрения бывших соседей и своей жены, решившей, что ничем уже не может помочь инвалиду, и быстро спихнувшей его в интернат.

Здесь бы парню и сникнуть, здесь бы и кликать смерти, пока не докличется, или доползти, перебирая окровавленными культями, до окна и там вывалиться как-нибудь, размазывая свои гениальные мозги по асфальту, но нет же.

Вместо интерната, куда упекла было Павла Леонидовича его обожаемая супруга, Пехов был бережно перевезен в главный госпиталь ордена, где ему перво-наперво восстановили зрение. За что он уже был им несказанно благодарен.

Все-таки не иметь возможность самолично сходить на горшок, поковыряться в носу – это весьма погано, но когда ты вдобавок еще и ни черта не видишь!..

Первое, что он увидел после того, как с глаз сняли давно надоевшую повязку, было миловидное личико медсестры с полными, накачанными гелем губками и здоровенной каштановой косой, чем-то напоминающей хвост анаконды, девушка была не бог весть что, но Павлу она показалась райским видением.

Потом Пехов оглядел предоставленные ему апартаменты: прямо напротив его кровати располагался огромный, во всю стену экран компьютера, вместо привычной «мышки» пришлось осваивать странную указку на длинной изогнутой проволоке, конец которой следовало держать в зубах.

Не самая сложная техника, если разобраться. Человек вообще ко всему может привыкнуть. Первый выход в Интернет, скачивание книги «Три товарища» Ремарка, которую он всегда любил, и самостоятельное прочтение оной вселили в Павла Пехова надежду на то, что он еще сможет жить.

Для того чтобы тело пациента не застывало, раз в день ему делали массаж, после чего укладывали в специальную ванну, где его обрубки массировали струи воды или фонтанчики веселых пузырьков. Врачи следили за прохождением реабилитации пациента, он же осваивал работу на компьютере, радуясь новым возможностям.

Через пару месяцев такой жизни к Павлу в первый раз обратились за консультацией по ядам, и он начал подготовку новой смены, радуясь и такой возможности находиться в потоке и быть полезным другим людям. Появились новые знакомые, медсестра Танечка перешла к Пехову сначала в качестве добровольной сиделки, а затем и как его личная секретарша.

Еще через полгода в ордене была разработана революционная методика отправки в прошлое не тела, а души человека. Техника исполнения сводилась к тому, что диверсант, отправляемый в прошлое, принимал эликсир ордена, после чего концентрировался на определенном времени и месте, где должен оказаться, и затем отвечающий за операцию по транспортировке магистр задерживал его тело в привычной для него реальности, позволяя стремящейся навстречу приключениям душе лететь подобно пуле вперед к неведомой цели. На теории все проходило более чем гладко, на полигоне сотрудники секретной лаборатории демонстрировали аппаратуру в действии несколько десятков раз, но нельзя же проводить такие эксперименты на животных. Нельзя, потому что ни одна даже самая умная крыса, ни одна собака или даже обезьяна не сумеет четко и в деталях представить себе, скажем, шестой век после Рождества Христова. Было необходимо провести опыт на добровольце. Среди претендентов на первый в истории ордена полет души без прилагающейся к ней тушки вызвался Павел.

Когда во время предварительного собеседования, на которое Танечка привезла его привязанным к инвалидному креслу, один из магистров спросил его, не боится ли господин Пехов того, что за его отсутствие и пребывание в другом теле его собственное тело может элементарно испортиться, Павел только горько пошутил, что в том, что магистр называет телом, уже давно нечего портить.

На том и порешили. Конечно, ордену не хотелось терять своего лучшего консультанта, но зато в случае успеха они возвращали себе, утраченного было агента, и это оправдывало риск.

С этого дня Павел занялся более глубоким изучением трав, почвы, травматологии и всего, что могло пригодиться ему на месте, когда под рукой не окажется даже самых элементарных антибиотиков и не будет возможности провести мало-мальские исследования крови.

– Когда ты окажешься там, – наставлял отвечающий за пересылку магистр, – твое дело, не мешкая, занять любое подвернувшееся тело. Конечно, хорошо, чтобы это был не старый мужчина, впрочем…

– Как занять? – пытался выяснить Павел.

– Точно не могу сказать, – нервничал магистр, – полагаю, со всей силой врезаться в выбранное тело, выбивая оттуда душу. Для того чтобы вернуться обратно, тебе необходимо найти наших людей, которые тоже будут искать тебя, прочесывая местность, после выполнения задания они дадут тебе эликсир, и ты передашь им формулы, необходимые для отправки твоей души в ноль координат времени, то есть точку отправки.

– А когда я вернусь в свое тело, та, другая душа вернется в свою законную оболочку? – не отставал Павел. Ответить на этот вопрос не мог никто, скорее всего, сами не знали, да и откуда знать?

Первое внедрение было запланировано в двенадцатый век в Лангедок, Тулузское графство, где Павел должен был спешно осмотреть и по возможности вылечить отравленного неопознанным ядом виконта де Фуа. Павел принял эликсир, после чего вообразил себе средневековую Францию, концентрируясь на окрестностях замка Монсегюр, фотографии развалин которого удалось найти в Интернете. Его тряхнуло, острая боль знакомо пронзила исстрадавшийся желудок, после чего реальность пошла кругами, похожими на плавающую мишень. Раз – и Павел вдруг ощутил себя золотым шариком, который ворвался в самое яблочко чудесной мишени и несется теперь, пронзая все новые и новые ее кольца так, что дух захватывает. Какое-то время продолжался полет. Потом картинка сменилась, Павел увидел под собой облака, так, словно находился в приземляющемся самолете, мгновение – и все заволок туман, потом где-то на невероятной высоте появились береговые очертания, крошечная, точно мультяшная деревенька, лес, горы, горы, горы, Павел внутренне закричал. Реальность приближалась с такой быстротой, что вот уже ветки начали хлестать где-то рядом с тем, что Павел мог бы считать лицом, если бы в этот момент он не был золотым светящимся шаром.

Еще ниже – замелькали крыши домов, садики, ограды, промелькнула собака, он чудом миновал вылетевшую навстречу птицу. Страшно было бы вселиться в птицу. И влетел в чей-то двор с увитой диким виноградом беседкой.

В воздухе снова нарисовалась знакомая мишень, но теперь она была уже меньше, словно кто-то пытался навести его на правильный объект, Павел подчинился, летя к выбранной цели. Мишень оказалась на спине какого-то мужика, удар был безболезненным, но ошеломляющем.

Павел закричал с непривычки, не умея устоять на ногах, неловко замахал вновь обретенными руками и рухнул рядом на бочку с дождевой водой.

Он очнулся, когда какая-то женщина начала поливать ему лицо той же дождевой водой, неуклюже попытался дотянуться до собственного лица, чтобы понять, что чудо произошло, но не рассчитал и отвесил себе звонкую оплеуху.

Женщина о чем-то говорила. Павел буркнул ей в ответ, чтобы отвязалась, та придвинула к нему морщинистое, непривлекательное лицо, вслушиваясь в смысл сказанного.

Павел не знал французского, поэтому решил не рисковать, и молчал, оглядываясь по сторонам и решая, как следует поступить.

А действительно, как дать знак тем, ради которых прибыл сюда? Не сигнальные же ракеты посылать? Впрочем, никаких сигнальных ракет у него и не было. Что тогда?

Что делать? И что, интересно, ждет от него эта старуха? Кто он? Может ли пойти в дом, рядом с которым он находится? Его ли это дом или соседский? И что скажет сосед, если он сейчас вломится к нему?

Догадаться было невозможно, поэтому Павел не нашел ничего лучшего, как изображать, что не до конца очухался. Женщина все возилась вокруг него, пытаясь что-то втолковать на непонятном окающем языке, весьма отдаленно напоминающем французский. Она могла быть его матерью, женой или старой служанкой.

Он позволил отвести себя в дом, разрешил усадить на застланное старым одеялом ложе, непослушными руками сжал ручку большой глиняной кружки, облился. Доставшиеся ему руки были невероятно сильны и принадлежали отнюдь не лоботрясу, только он – Павел – давно забыл, как именно следует пользоваться руками.

Женщина все хлопотала вокруг, то и дело подходя и задавая вопросы, смысл которых был непонятен.

Поэтому, немного посидев и попив молодого винца, он наконец осторожно поднялся на ноги и, держась за стену и за стол, сделал первые пробные шаги. После чего опять сел на ложе. Первое, что следовало сделать на новом месте, это понять, в кого ты превратился, мелькнуло в голове. Он помнил, что на улице находится бочка с водой, которую можно использовать как зеркало, но поначалу решил не рисковать, с интересом разглядывая свои огромные ручищи с узловатыми кривыми пальцами, свои тоже здоровенные ноги, которые можно было ощупать, с восторгом чувствуя, что все ощущения на месте, свой… Но об этом он сейчас совсем не хотел думать.

Бормочущая старуха мешала ему сосредоточиться, собраться с мыслями. Хотя и ее понять можно, человек – муж, брат, сын или кто там еще – вдруг падает во дворе и после этого не может произнести ни слова, тупо пялясь на нее и явно не до конца отдавая себе отчет, где он находится.

Потом он спал, как и был, в одежде, позволив женщине только стащить с себя вонючие сапоги, спал, впервые за долгое время раскинув руки и ноги, и наутро, вот чудо, у него была самая настоящая эрекция, и он был вынужден бежать на двор в поисках сортира.

Его нашли через неделю жизни на новом месте люди графа Тулузского, которые разъезжали по окрестным деревням, опрашивая народ, не происходило ли у них чего-нибудь странного. Должно быть, кто-то сказал, что плотник Жан допился до того, что вдруг онемел, поглупел и вроде как с трудом передвигается.

Плотника Жана тут же отвели к начальнику стражи, одетому в кожаные доспехи с нашитыми на них металлическими бляхами. Долго вглядываясь в широкое глуповатое лицо крестьянина, рыцарь пытался понять, кто перед ним: свихнувшийся плотник или рыцарь его ордена. Наконец, не придя ни к какому решению, начальник стражи поманил к себе крестьянина рукой, перегнувшись через круп коня, приблизил свое лицо к лицу Жана и, обдавая задержанного крепким перегаром, таинственным шепотом произнес:

– «Зенит» – чемпион?

– Воистину чемпион! – обрадовался Павел, после чего начальник стражи крикнул что-то своим людям, и те схватили крестьянина и, связав, доставили его в замок.

Первая миссия, которую безрукий и безногий агент ордена с блеском осуществил в Тулузском графстве XII века, вошла в руководство для подготовки спецагентов, и отвечающие за подготовку операции и непосредственно отправку Павла Леонидовича магистры получили денежные премии и значительные продвижения по службе.

Сам же Павел не мог радоваться перспективе «возвращения домой», возвращения в родное тело, или, точнее, в то, что от него осталось после взрыва памятной мины. Поэтому с этого дня он жил единственной мыслью снова «выйти из себя» и хотя бы на малое время обрести руки и ноги – здоровое тело.

Свое второе назначение Паша получил приблизительно через месяц после первого и выполнил еще лучше предыдущего. В смысле – быстрее. У умирающего, к которому был вызван из грядущего Павел, было не отравление, как его изначально информировали дома, а элементарное несварение желудка. Так что, быстро разобравшись с больным, кстати, им оказался знаменитый Мольер, Павел, а на этот раз он превратился в очаровательного юношу актера, оттянулся по полной программе. Он получил возможность провести около десяти дней в кибитках бродячего театра, занимался любовью чуть ли не со всеми подвернувшимися под руку дамами, оттачивая на них свое былое умение и знание Камасутры.

Потом назначения пошли одно за другим, всякий раз доставляя Паше неизменное удовольствие и возможность вновь чувствовать себя полноценным человеком и всякий раз возвращая его домой к подгузникам и обрубкам.