Текст книги "Гипсовый трубач. Однажды в России"

– Знаете, у меня на этот счет свое мнение! – мягко возразил автор «Поцелуя черного дракона».

– По каждому поводу, коллега, иметь свое мнение так же невозможно, как отращивать новый член для каждой понравившейся женщины. Запомните эти слова Сен-Жон Перса. Куда надежней пользоваться мнениями умных людей. Ясно вам? Ладно, уговорили: Ксения ездит на «семерке». События происходят в восемьдесят девятом. Гипсовый трубач стоит возле школы. Боря и Юля – одноклассники. И запомните: искусство – это не микрохирургия, это вивисекция! Ви-ви-сек-ция! Итак, они встречаются возле гипсового трубача после двухмесячной разлуки. Борис как раз вернулся из стройотряда, подтянутый, обветренный, повзрослевший. Он в форме. Помните, Кокотов, стройотрядовскую форму? Лично я был похож в ней на британского колониального офицера, только без стека и пробкового шлема. Девушки укладывались штабелями. Но главное в другом: Борька обрел ту повелительную «самцовость», какая бывает у мужчин, спящих одновременно с несколькими женщинами. Однако наш юный герой – лишь начинающий пожиратель дамских сердец, и он чувствует смущение при встрече с Юлей, тем более у священного Гипсового трубача! Ведь это его первая измена. Кокотов, вы помните свою первую измену?

– Не помню… – соврал писатель.

– А я помню! Чресла еще ноют после скорых объятий, а ты уже клянешься в любви другой! Вы скрытный человек, коллега! Кстати, договариваясь о месте встречи, Борька всячески пытается увильнуть от трубача, предлагает Нескучный сад, Сокольники, парк Победы…

– Парка Победы тогда еще не было.

– Правильно. Видите, и я уже начинаю чистить тапочки зубным порошком. Рановато. Но Юлия неумолима: только возле Трубача и нигде больше. Как и все женщины, она склонна к сентиментальной символике. Знаете, у меня была одна учительница…

– Это та, которая в дневнике сына назначала вам свидания?

– Нет, другая. Так вот, она десять лет хранила у себя мою запонку, которую я обронил во время нашей единственной ночи любви. А вернула ее, только когда на излете своей женской ликвидности собралась замуж. Передала через знакомых с запиской: «Ты так и не пришел за ней. А я ждала!» Вообразите, она ждала десять лет, а я даже не помнил, где потерял запонку!

– Вы отклонились.

– Да, в самом деле. В общем, так: наша Юля о будущем ребенке хочет сообщить своему избраннику именно там, где они поклялись друг другу в вечной любви. Как сказал Сен-Жон Перс, все измены начинаются с клятв в верности. И вот они сошлись. Это будет свидание без единого слова. Понимаете? Едва они встретились глазами, Юля все сразу поняла. Ах, как я это сниму! Она горько усмехается, поворачивается и безмолвно уходит. Он что-то кричит вдогонку, пытается оправдаться, зачем-то признается в измене с омерзительными подробностями…

– Вы же сказали – это свидание без слов?

– Вы, Кокотов, гомеопат, а не художник!

– Допустим. Но почему она не избавилась от ребенка?

– А сами-то вы как думаете?

– Ей сказали: если она сделает аборт, детей у нее больше не будет. И еще она, конечно, надеется, что Борис передумает и вернется…

– А давайте-ка усложним ситуацию: с первого курса в Юлю безнадежно влюблен студент с факультета дефектологии, будущий логопед… Имя?

– Петя?

– Прекрасное имя для безнадежно влюбленного логопеда! Он постоянно зовет ее замуж, а она отшучивается с лукавым целомудрием любящей и любимой женщины. Он уже почти стал другом, правда, без права на мечту о теле. И вдруг Петя замечает: с Юлей что-то случилось. Более того, цепким взглядом определяет – неприступная однокурсница беременна. Это шанс! Он снова зовет ее замуж, обещая быть хорошим отцом будущему ребенку. И она соглашается: для нее это и месть Борису, и выход из тупика… Все ведь будут думать: ребенок Петин!

– Погодите! Но мужа Юли зовут Костя!

– Андрей Львович, прошу вас не перебивать меня по пустякам! Ладно – Костя. Какая разница!.. И вот две свадьбы, две невесты, два жениха. Первая – богатая, шумная, изобильная, с могучими гостями… В «Праге». Нет, лучше в «Метрополе». Чиновный отец поглядывает на свеженького зятя как на досрочно введенный в строй объект большой химии. Ксения торжествует. И только ее мудрая мать, Елизавета Марковна, усталая хранительница полупогасшего семейного очага, давно привыкшая к банным изменам мужа, предчувствует недоброе. Вторая свадьба совершенно иная, скромная, студенческая, на квартире… Юля старается казаться веселой, шутит по поводу своего уже заметного животика. Друзья поддевают Костю, мол, тихоня, а такую девушку обрюхатил! Дефектологи, они, знаете, циничны, особенно смолоду. Но ему эти шутки не нравятся. Понимаете? Уже не нравятся. В его еле заметной самолюбивой гримаске зашифрована вся катастрофа их будущей семейной жизни! Гости кричат: «Горько, горько!» Ах, как я это сниму! Я придумал фантастический ход! Феллини перевернется в гробу!

– Так уж перевернется!

– Обязательно, как Гоголь, – перевернется и потеряет голову!

– Какой ход?

– Да ведь вы же разболтаете?

– Не разболтаю.

– Ладно, слушайте: когда молодые целуются, на месте Ксении мы вдруг видим Юлию, а на месте Кости – Бориса. Поняли?

– Сильно! – восхитился писодей. – А если сделать то же самое, но в первую брачную ночь?

– Не понял? Что-о? Кокотов, вы меня пугаете! Вам срочно нужна женщина! Сегодня же – иначе я останусь без соавтора!

– Никто мне не нужен!

– Ошибаетесь!

– Не ошибаюсь!

– Я вам хочу добра!

– Не надо!!

Неизвестно, чем бы закончились эти пререкания, но в дверь грохнули так, что задребезжал казенный дулевский сервиз в буфете, а люстра качнулась, будто от землетрясения.

– Не успокоился, – вздохнул Жарынин.

– Кто? – не понял писатель.

– Сейчас увидите!

На пороге появился Розенблюменко, похожий на Тараса Бульбу в исполнении актера театра «Шолом». Лицо его было багрово, глаза грозно посверкивали из набрякших мешков, а живот бурно вздымался, чуть не разрывая вышиванку. Очевидно, два лестничных пролета тяжело дались его потрясенному до основ организму. Люкс наполнился тяжким духом вчерашних излишеств. Следом за едва стоящим на ногах «игрохапом» в номер уверенно вошел плечистый, как Остап, Пержхайло.

– Вымогаю реваншу! – задыхаясь, вымолвил Розенблюменко.

– Какой реванш, Андрюха, ты же помрешь! – урезонил однокашника режиссер.

– Зараз – Андрий!

– Я за нього! – выступил вперед парубок.

– С мазепами не пью! – отрезал Жарынин.

– Тремтиш, москаль паганый! – усмехнулся Микола, и его красивое лицо покрылось гневным националистическим румянцем.

– Ну, смотри, сечевик, теперь оружие выбираю я! – предупредил рассерженный игровод.

– Злякав лысицю куркою!

– Водка под соленые огурцы! – после минутного раздумья объявил заступник Земли Русской так, будто предложил стреляться с трех шагов через платок.

При слове «водка» Розенблюменко позеленел как хлорофилл, и его кадык тошнотворно заметался под небритой кожей, ища, где бы выскочить на волю. Бедняга, сбивая мебель, бросился в санузел, и оттуда донеслось судорожное рычание, словно там исторгался пещерный лев, отравившийся несвежим шерстистым носорогом.

– Чекай, москалю, я тоби не Розенблюм! Ты мэни й Курьск виддаш! – с ухмылкой чистокровного трусковецкого арийца процедил Пержхайло и вышел вон, унося под мышкой незалежного товарища, обессилевшего в очистительном надрыве.

– На чем мы остановились? – проводив их насмешливым взглядом, спросил Жарынин.

– На первой брачной ночи…

Глава 63
На стерне

– Отлично! Но ведь это все, коллега, предыстория! Самое главное – встреча одноклассников через много– много лет. Для этого надо перенести героев в наши дни. Как? Думайте! – приказал игровод.

– Может так: они просыпаются после первой брачной ночи…

– А разве они могут не проснуться? Паленый алкоголь появился, мой анахронический друг, несколько позже.

– Дослушайте! – поморщился писодей. – Они просыпаются после первой брачной ночи в супружеских постелях… но через двадцать лет.

– Через двадцать лет? Неплохо! Хотя где-то уже было… – Режиссер причмокнул, точно пробуя идею на вкус. – Но вы все равно молодец! Ведь по тому, как именно просыпаются супруги, про них можно все понять! Сразу ясно: кто еще любит, а кто давно разлюбил и просто терпит эту двуспальную неволю. Увы, мой милый соавтор, пододеяльные механизмы счастья быстро изнашиваются или разлаживаются. Как справедливо заметил Сен-Жон Перс, в мире мало людей, умеющих красиво любить. Но людей, умеющих красиво разлюбить, еще меньше. Как вы думаете, дефектолог Костя все еще любит нашу Юлию?

– Полагаю, да… – подумав, произнес Кокотов.

– А вот я думаю: нет! – возразил игровод.

– Почему?

– Знаете, есть мужчины, которые надрываются от своего благородства и превращаются в ничтожество. Наш Костя – ворчливый, вечно обиженный неудачник. Несколько раз он начинал свое дело и проваливал. Приемную дочь он не то чтобы не любит… Кстати, как ее зовут?

– Вы же сказали – Нина!

– Разве? Лучше Варя. Повзрослевшая, похорошевшая Варя, ни капли не похожая на него, – ежеминутное напоминание о чужой крови. И чем старше мужчина, тем это для него важнее. Кроме того, наша Юлия принадлежит к тому роковому типу женщин, которые истязают мужчин своей самодостаточностью. У таких дам глаза отрешенно-грустные даже когда они хохочут. У меня, знаете, была одна актриса. Страшное дело! Влюблен я был до стенокардии, до сумасшествия, долго добивался ее и наконец достиг. И что же? Вообразите: свидание, шепот, робкое дыхание, объятия, постель, крики гомерического секса… И что же? Очнувшись после сладострастного обморока, она встает, задумчиво ходит по комнате, собирает по частям свою разбросанную модную оболочку, медленно одевается. И вся в себе. Понимаете, вся! На меня если и взглядывает, то с неким удивлением… Словно я надувной резиновый «секс-бой», который по инструкции после окончании оздоровительной процедуры должен автоматически выпустить из себя воздух и так же самостоятельно убраться в чемоданчик… Понимаете?

– Понимаю! – вздохнул автор «Преданных объятий».

– Я не выдерживаю. «Амалия, ты где?» – спрашиваю. «А? Что? Нет… Я тут подумала, знаешь, вот о чем. Почему-то все считают, будто пьесы Чехова воздушны и необязательны, а на самом деле они надеты на железные каркасы. Все персонажи у него скованы железной цепью безответной любви. Возьми хотя бы “Чайку”! Аркадина и Нина каждая по-своему любят Тригорина, а он любит себя в литературе. Треплев любит Нину, а Маша любит Треплева, но выходит замуж за Медведенко, который ее по-дурацки, но любит. Жена управляющего любит доктора Цорна, а тот любит выпить и пофилософствовать. И так во всех пьесах. Берем “Вишневый сад”!» – «Не надо! А кого любишь ты, Амалия?» – «Ну оставь, оставь, я же серьезно!» Ну и что мне, коллега, убить ее после этого? А на суде сказать: «Зарезал любовницу за то, что она, еще храня в своих разгоряченных недрах мое скитальческое семя, рассуждала о тайнах чеховской драматургии».

– А может, Амалия вас просто не любила? – осторожно предположил писатель.

– Меня? – удивился Жарынин.

– Вас.

– А что? Как-то не приходило в голову. Не исключено. Вот и Юлия своей самодостаточностью довела мужа до полного ничтожества. Теперь у меня к вам такой вопрос: есть ли у нее любовник?

– А это так важно для сюжета?

– Чрезвычайно!

– Не знаю. Возможно.

– Кто? Только без пошлостей. Роман с преподавателем математики мне не нужен.

– Без пошлостей? А если наша Юлия… лесбиянка? – неожиданно для себя брякнул Андрей Львович и замер сердцем.

– В принципе, это, конечно, возможно, – не удивился режиссер. – И даже заманчиво. Представьте, как она встает, обнаженная, после объятий, идет в душ… Нет, к черту! У америкосов вечно героиня моется, а кто-то тем временем крадется к ней с мясницким крюком в руке. Нет, она встает, одевается, ходит по комнате, рассуждает о Чехове, а ее партнера мы пока не видим, он под одеялом. Наконец, уже облаченная в строгий учительский костюм, Юля садится на край постели, наклоняется для прощального поцелуя, откидывает одеяло – и мы обнаруживаем белокурую юницу…

– Ученицу?

– Кокотов, уймитесь! Почему мучительные поиски гармонии нужно обязательно превращать в педофилию? Фу! Может, и ученица, но уже выросшая и поступившая в институт. А разве так не бывает, что выпускница потом встречается с любимым учителем истории и выходит за него замуж?

– Бывает…

– Так почему бы не встречаться с любимой учительницей? Или вы гомофоб?

– Нет!

– Смотрите у меня! Гомофобам и антисемитам в кино делать нечего! Потом Юлия торопится домой, она, как рачительная хозяйка, заходит в магазин, покупает разную снедь, даже просит поменять заветрившийся кусок мяса на свежий. Вокруг нее люди – мужчины, женщины… Я панорамно покажу ее в толпе, выделив чуть более яркой одеждой. И никто из них не подозревает, что эта милая домохозяйка только-только выскользнула из отзывчивых женских объятий. Улавливаете архетип?

– Какой именно? – уточнил писодей.

– Да боже ж ты мой! Разве вы сами, едучи, скажем, в метро, можете догадаться, какова личная жизнь пассажира или пассажирки, стоящих рядом? Это – тайна! Вы соприкасаетесь с этими людьми, но ничего о них не знаете. Ничего! А потом наша сапфическая Юлия возвращается домой, голубит мужа…

– Минуточку, она же у нас самодостаточная!

– Правильно! И голубит она его самодостаточно. Знаете, так на ходу, автоматически поправляют складку на скатерти. Потом Юля строго выговаривает Варе за позднее возвращение из клуба. Понимаете, как это тонко и метафизично? У зрителя-то еще перед глазами стоит ее прощание с белокурой подружкой…

– Здорово!

– Остается один вопрос.

– Какой?

– На хрена нам все это надо? Мы что, снимаем кино про лесбиянок?

– Нет.

– Вот именно! Да, это – актуальная тема. Будет шум. Премии. Факт! Но наше кино не про это. Нет, не про это! Юля – нормальная женщина, мечтающая о своем единственном мужчине. Будем же, коллега, оригинальны! Но я добавил бы еще одну красочку.

– Какую?

– Я бы показал ее разговор с любимым учеником – красивым, умным, перспективным мальчиком, похожим на молодого Борю. И по тому, как она смотрит на него, с какой нежной благосклонностью слушает, ясно: место Борьки в ее сердце так никто и не занял – оно пусто. А занято ли его место в ее теле, пусть останется тайной. Согласны?

– Абсолютно.

– Тогда займемся Борисом. Он у нас кто?

– Вы же сказали: олигарх.

– Я не об этом. Он окончательный мерзавец, вроде этого Ибрагимбыкова, или не окончательный?

– Наверное, не окончательный, – подумав, веско молвил Кокотов.

– Правильно. Во-первых, что будет делать Юлия с полным негодяем? На этом наш сценарий и сдохнет. Во-вторых, он получил стартовый капитал без преступления. Не грохнул компаньона, друга юности, не пустил по миру пенсионеров, придумав какую-нибудь пирамидку, не продал американцам рыбоносный шельф. Он просто выгодно женился. Это, конечно, его не украсило в глазах зрителя, но зато спасло от криминала. Кровавые ваучеры у него в глазах не стоят. Согласны?

– В принципе.

– А не в принципе?

– Тоже согласен, – не сразу кивнул писатель.

– Тогда где, как и с кем просыпается наш Боря через двадцать лет после первой брачной ночи?

– С женой Ксенией?

– Ой ли!

– С двумя девицами, блондинкой и брюнеткой, – предложил автор «Сердца порока», посмотрев на игровода с невинным ехидством.

– Кокотов, вы опять спустились в долины похоти? Нет! Он просыпается один в своем загородном доме. На ночном столике – заложенный очками томик Рене Генона «Царство количества и знамения времени». Или нет, лучше Панарин, «Православная цивилизация».

– Да, пожалуй, Панарин лучше, – солидно согласился писодей, услышавший оба имени впервые в жизни.

– Борис к сорока стал философом. Это естественно. Когда в течение двух лет из советского инженера с единственным выходным костюмом превращаешься в миллиардера с яхтой, самолетом и дворцом на Корсике, в психике случаются необратимые изменения. Кто-то спивается, кто-то, ошалев, лезет в Кремль и ломает шею, кто-то бросает верную жену и окружает себя гаремом из подиумных дистрофичек. Они настолько слабы от недоедания, что вряд ли переживут полноценный половой акт со здоровым мужчиной, поэтому их и держат целыми стаями, как борзых. И лишь немногие из разбогатевших, подобно нашему Борису, становятся философами. Вот он в шелковом халате спускается по резной лестнице в залу с готическим камином. Там накрыт завтрак. На двоих. Накрахмаленная горничная, словно спорхнув с полотен бидермайера, разливает чай. А по другой лестнице, из другой спальни спускается Ксения. Она почти не изменилась, ибо современные косметология и пластическая хирургия по своей эффективности вплотную подошли к сакральному мастерству древнеегипетских бальзамировщиков. Ксюша медленно, шурша диоровским пеньюаром, подходит к мужу, мертво целует его в щеку и садится напротив. Они завтракают, и судя по всему, совместный прием пищи – это единственное, что у них осталось общего. Ах, как я это сниму! Из разговора мы узнаем, что их сын учится в Англии и на уик-энд полетит к дедушке в Марбеллу… Позавтракав и простившись с женой как с другом, Боря отправляется в офис. Охрана серьезная: две, нет – три машины сопровождения. Сирена. Встречная полоса. Бешеная скорость. Почти как у президента, который всегда мчится как на пожар: чуть опоздает – и все сгорит, сгорит государство Российское к чертовой матери! Прямо обербрандмайстер какой-то! Но, конечно, у нашего Бори все скромнее – чтобы Кремль не сердить. Вот он входит в свой офис, шутит с хорошенькой секретаршей, безнадежно влюбленной в шефа.

– Так уж и безнадежно?

– Кокотов, вернитесь в реальность! Боссы, которые, гремя золотыми цепями, петрушили секретарш на столе заседаний за одну зарплату и отдых в Анталье, давно ушли в прошлое. Нет, наш Борис не таков, да и секретарши теперь другие – новое поколение. Некст! Конечно, они в принципе не против офисного релакса, но с обязательным социальным пакетом: квартира, машина и высокооплачиваемый статус секс-сподвижницы. Опять, коллега, вы меня тянете к животному низу своими дурацкими вопросами.

– Я?

– Ну не я же! И вот Борис входит в обширный кабинет – не меньше, чем у этого поющего мастифа Скурятина. На видном месте портрет свекра-благодетеля. Рядом снимок Ирки Купченко, мамочки. По какой-то неуловимой примете ясно, что ее уже нет в живых и она совсем недолго наслаждалась богатством сына. Секретарша докладывает, что звонили такие-то и наша Юля. Как, кстати, ее фамилия?

– Фамилия? Допустим, Зорина…

– Тогда уж давайте сразу – Рассветова, Туманова или Закатова… Что ж вы, писатели, нормальной фамилии придумать не умеете! Все они у вас как из хлорвинила: Ракитина, Ивина, Муравина… Кстати, вы не замечали: те, кто сочиняет под своей родовой фамилией, пишут лучше тех, кто взял псевдоним?

– Не замечал, – поджал губы Аннабель Ли.

– Думайте, думайте! Я на грани отчаяния от такого соавтора!

– А если – Обоярова…

– Обоярова? Что-то знакомое. Неплохо. Но это ее девичья фамилия?

– Конечно, – смутился писодей.

– А как ее звать по мужу… по Косте?

– М-м… Допустим, Понявина?

– Понявин. Неплохо, но больше подходит какому-нибудь удачливому барыге. Знаете, такой метр с кепкой, но на высоких каблуках.

– Знаю… – оторопел Кокотов. – А если – Оклякшин?

– Оклякшин? Отлично! Теперь то что надо: энергичный, пьющий, толстый неудачник. Итак, секретарша сообщает, что звонила какая-то Оклякшина, оставила свой телефон.

«Соединить?»

«Оклякшина? Кто это? – Гримаса олимпийца, потревоженного комаром. – Не надо. Что у нас там еще?»

– А зачем так сложно? – удивился писодей.

– Учитесь, пока я жив! Эта оттяжка даст нам возможность показать семью Оклякшиных, так сказать, в экстремальной ситуации. Юля ждет ответного звонка, волнуется, думает: «Помнит или забыл?»

– Сердится на дочь, занимающую телефон… – добавил бытовой красочки писатель.

– Не надо. Это уже белые тапочки с зубным порошком. У каждого давно свой мобильник. Мне Шура Ширвиндт как-то хороший анекдот рассказал. Бомж роется в помойке, вынимает сотовый, звонит: «Вась, рокфор не ищи, я уже нашел целую головку!» И вот она ждет, ждет, а он не звонит, не звонит…

– А зачем она ему вообще позвонила? – поинтересовался писатель.

– Что? – Жарынин глянул на соавтора, и его лысина сморщилась в мысленном недоумении. – Да, действительно! Хорошо, что вы заметили! Я как-то упустил. Все-таки геополитические пьянки не проходят даром. Для того чтобы после стольких лет разлуки позвонить, нужен очень веский повод.

– Вот и я так думаю, – кивнул Андрей Львович, скупо ликуя оттого, что удалось прижучить спесивого режиссера.

– Ваша версия?

– Моя… Э… э… Она хочет сообщить, что Варя – его дочь…

– Зачем?

– Так… чтобы знал.

– Коллега, мы с вами не мыльный сериал сочиняем – мы пишем настоящее фестивальное кино! Понимаете разницу?

– Понимаю. Допустим, Варя случайно узнала, что она не родная дочь Кости, и требует встречи с настоящим отцом.

– Как узнала?

– Подслушала ссору родителей – стенки в квартирах тонкие…

– Это неплохо. Но зачем просить мать? Она сама может явиться к собственному отцу. У меня был приятель, поэт Володя Блонский. Он умер. Давно. Еще при Советской власти. Перепил на Днях литературы. Упал прямо в поле, когда местный председатель колхоза объяснял преимущество безотвальной вспашки. Володя много ездил по городам и весям Советского Союза, читая в библиотеках и красных уголках стихи. Сначала, как положено, о Родине. Как называлось такое стихотворение?

– «Паровоз».

– Правильно. А потом – только про любовь!

 
Эх, давай убежим за околицу!
Столько тайны во взгляде твоем!
Ничего, что стерня очень колется,
Боль с любовью повсюду вдвоем…
 

Вы понимаете, что после таких стихов редкая библиотекарша, заждавшаяся своего начитанного принца, ложилась спать без Блонского. И вот как-то иду я по Дому литераторов и вижу: он обедает с юной красоткой. Подмигиваю. А Володя встает и представляет: «Знакомься, Дима, моя дочь Валя из Сасова…» – «Откуда?» – «Это город такой, там сасовское подполье было…» – робея, сообщает милая девушка. Оказалось, когда пришло время поступать в вуз, мать-одиночка, директор библиотеки, открылась, что родила ее от поэта Блонского. Валя поехала в Москву и нашла отца. Он с трудом вспомнил молоденькую сотрудницу абонемента, не устоявшую когда-то перед его стихами, и растаял. Своих-то детей не завел. Жена Эвелина была выше Блонского на голову, курила сигареты в длинных мундштуках и перед каждой командировкой профилактически била бедного Вову различными кухонными тяжестями, норовя попасть по изменным частям тела. И вот, едва успев снять дочери комнату, он уехал в ту злополучную командировку на Полтавщину. По возвращении Володя хотел определить Валю в Литературный институт, куда обычно писатели засовывают своих детей, лишенных отчетливых способностей. Что послужило причиной внезапной смерти? Тяжкое украинское хлебосольство? Очередные зверские проводы, устроенные женой? А может, просто сердце не выдержало радости обретения единокровной дочери? Неизвестно…

– М-да… Мир тесен. Я тоже дружил с Володей! – вздохнул Кокотов. – Он занял у меня перед той командировкой десять рублей. А с Эвелиной потом жил мой приятель Федя Мреев…

– Нет, такой поворот мне вообще не нравится, – поморщился игровод. – Варя не должна ничего знать про отца. Юлия звонит Борьке по другой надобности. По какой? Думайте!

– Ей нужны деньги!

– Деньги нужны всем, но мало кто звонит из-за этого через двадцать лет мужчине, который лишил тебя невинности и бросил. А наша Юлия для этого слишком горда. Думайте!

– Может, так: ее уговаривают одноклассники. Они хотят собраться, скажем, к двадцатилетию окончания школы и мечтают, чтобы пришел Боря.

– Зачем?

– Соскучились…

– …по его деньгам? Допустим. И тут кто-то вспоминает, что у Юлии с Борисом был роман, просят ее позвонить. Все же просто спятили с этими «Одноклассниками. ру». Нет, не годится!

– Почему?

– Потому. Думайте еще!

– А Костя знает, чья Варя дочь? – спросил писодей.

– Полагаю, да… Юля же у нас гордая, она ему рассказала.

– Тогда все очень просто: Костя начал очередное дело, взял кредит у бандитов, разорился, его поставили на счетчик, и он умоляет Юлю попросить денег у Бориса…

– Кокотов, дайте я вас поцелую! Вы молодец! – И Жарынин действительно облобызал соавтора, обдав запахами табака и алкоголя. – Отлично: позвонить ее просит Костя, жалкий неудачник и мозгляк. Сначала она, конечно, гневно отказывается, даже оскорбительно хохочет: ни за что! Муж падает на колени, объясняя, что в опасности семья, и прежде всего юная Варвара. Это отрезвляет Юлию. Она ходит по комнате, постепенно смиряясь с мыслью об унизительном звонке, при этом в ее памяти всплывает первая ночь любви с Борисом… Где?

– Может, на даче?

– Господи, ну почему, почему все грехопадения происходят у вас на осенних или зимних дачах? Это же холодно и противно. Банально, наконец! Кокотов, место их первой близости – за вами! Думайте!

– Хорошо.

– И вот Юлия решается, узнает номер телефона, соединяется с секретаршей. Та, конечно, вежливо хамит и обещает передать шефу, что звонила некая Оклякшина. Юля ждет ответа, надеясь и трепеща, баюкая в ладонях безмолвный мобильник. Она вздрагивает от каждого шума. Костя уж и сам не рад, понимая, какую бурю воспоминаний вызвал в жене. Он ревнует.

– Он же ее разлюбил! – ехидно вставил автор «Преданных объятий».

– А вы разве никогда не ревновали разлюбленную женщину?

– Да, пожалуй… – согласился писодей, вспомнив вероломную Веронику.

– А тем временем возвращается дочь. Она устраивается на работу и должна заполнить анкету. «Мама, как твоя девичья фамилия?» – спрашивает Варя. И тут Юлия спохватилась: она же для Бориса – Обоярова, а никакая не Оклякшина. Женщина страстно хватает телефон. И вот уже секретарша с ленивым лицом докладывает: «Опять звонила эта Оклякшина, но теперь она, оказывается, Обоярова…» – «Обоярова?! – Борис подскочил в кресле «супербосс». – Юлия? Соединить! Сейчас же!» – «Но у вас же совещание!» – ревниво напоминает секретарша. – «Соединить немедленно!!!» Уф-ф… – Жарынин вытер пот с лысины, словно ему самому вдруг позвонила давняя возлюбленная. – Девчонка из приемной удивлена, даже заинтригована: она еще ни разу не видела шефа в таком неподдельном волнении. Его соединяют. Но трубку берет Варя…

– А где Юлия? Это же мобильный! – сквитался памятливый прозаик.

– Отошла.

– Куда?

– В поля, черт вас подери! Красивые, загадочные, самодостаточные женщины, Кокотов, тоже иногда ходят по нужде и, как правило, без мобильного телефона. Довольны?

– Вполне…

– Так вот, трубку берет Варя, а голос-то у нее как у матери. «Юля?» – восклицает Борис. – «Нет. Это – Варя. А мама в полях, сейчас подойдет!» – Игровод мстительно посмотрел на соавтора поверх китайчатых очков. – Ну, Борис начинает расспрашивать: сколько лет, где учится. «А вы кто?» – интересуется Варя. «Я одноклассник твоей мамы… Мы дружили. Меня зовут Борис Геннадиевич…» Но тут появляется Юля, выхватывает трубку и спокойным, чуть напряженным голосом говорит, чувствуется, эту фразу она заготовила впрок: «Борис Николаевич, я прошу вас о встрече. Это очень важно. Для меня и для моей семьи!» Последняя фраза предназначена для дочери и Кости, которые ее жадно слушают.

– Во-первых, Геннадиевич… – поправил бдительный писодей.

– Согласен.

– А во-вторых, я предлагаю сделать не так.

– А как?

– В том, что она говорит Борису, обязательно должен быть намек на их давнюю любовь. Например, в первый раз они сблизились на квартире у Юлиной бабушки.

– Отлично, коллега! На старом кожаном диванчике с полочками, откуда на них падали мраморные слоники… Как я это сниму! А где, кстати, бабушка?

– В больнице, лучше – в санатории. Она оставила внучке ключ, чтобы та поливала цветы и кормила кошку…

– Кошку? Браво! В изумленных зеленых глазах Мурки будут отражаться их юные сплетенные тела. Ах, как я это сниму! Но нужен хороший оператор…

– Дослушайте! Бабушка внезапно возвращается и слышит за дверью странные звуки… Ну, вы понимаете! – Автор «Сумерек экстаза» поднял глаза на режиссера.

– Еще бы! Как можно забыть эти первостоны любви!

– И бабушка, не сообразив, спрашивает испуганно: «Юленька, у тебя все в порядке?» А они, задыхаясь, хохочут в подушку. Так вот, она должна сказать примерно следующее: «Борис Геннадиевич, я прошу вас о встрече, если у вас, конечно, все в порядке. Это очень важно. Для меня и моей семьи!» И он сразу понимает пароль их первой ночи!

Жарынин посмотрел на писателя долгим взглядом, потом встал и наградил затяжным застойным поцелуем.

– Вы молодец! Отлично! На сегодня хватит. Отдыхайте! Сейчас придут супостаты. Глумливый парадокс в том, что земли, отданные Ельциным спьяну, приходится отвоевывать с помощью водки. Прав Сен-Жон Перс: история, как убийца, любит возвращаться на место преступления, чтобы посмеяться! А вы пока, коллега, все, что мы с вами придумали, запишите. Коротенько. В общем, опять синопсис. Ну-ну, не грустите! Понимаю: не хочется. Лучше бы с Натальей Павловной пошкодить. А ее нетути! Но вас ждет награда, которую вы заслужили!

– О чем это вы? – не понял «одинокий бизон».

Тут дверь снова с грохотом распахнулась, и вошел Микола Пержхайло. На его лице играла улыбка палача, влюбленного в свою профессию. В одной руке он держал двенадцатизарядную упаковку водки «Русский размер», а в другой – пятилитровую банку соленых огурцов, сверху накрытую караваем.

– Ну, ступайте, мой друг! – промолвил игровод с той прощальной интонацией, с какой говорят смертники, прикрывающие в кино отход товарищей.

– Может, мне остаться… как секунданту? – спросил Андрей Львович, испугавшись за жизнь и здоровье соавтора.

– Нет, вам надо работать! – Режиссер отечески похлопал его по плечу. – И ждите награду! Она обязательно найдет вас…

Выходя из люкса, озадаченный Кокотов слышал зловещий лязг бутылок и стаканов, выставляемых на стол для рокового геополитического поединка.