Текст книги "Гипсовый трубач. Однажды в России"

7. Тогда – шампанское!

Мне много раз задавали вопрос: почему «Гипсовый трубач» печатался частями? Первая вышла в 2008-м, вторая в 2009-м, а третья и вообще весной 2012-го. Кому пришла в голову эта идиотская идея? Конечно же, издателям. Дело в том, что впервые в своей литературной жизни я решил написать «свободный роман», пространный, воздушный, насыщенный разговорами, спорами, вставными новеллами, сюжетными ответвлениями, отступлениями. Раньше я всегда ставил себя в жесткие рамки и без жалости отсекал все лишнее. И такие мои повести, как «Апофегей» или «Небо падших», на самом деле были романами, затянутыми в корсет самоограничений. Но тут я отвязался, и текст начал разрастаться с тропическим буйством. А издатели, доложу я вам, даже самые просвещенные, относятся к авторам как к свиноматкам, вроде моей Нормы, которые в намеченные сроки должны приносить положенный приплод.

«Ну и когда вы закончите роман?» – спросил издатель, глядя на меня с ласковой неприязнью. «Года через два», – ответил я, страдая от полученного и потраченного аванса. «Это никак невозможно! Сколько вы уже написали?» – «Листов пятнадцать…» – «Так это ж целая эпопея! Будем печатать частями…» – «Никогда!» – гордо ответил я. Однако, вернувшись домой, как и положено русскому интеллигенту, я предался шершавой сладости сомнений. В самом деле, Шолохов печатал «Тихий Дон» частями? Печатал. Голсуорси печатал «Сагу о Форсайтах» частями? Печатал. Надо брать пример с великих. И я согласился, ведь написанный фрагмент представлял собой законченный сюжетный цикл – один из задуманных. Вторая, завершающая часть должна была выйти через год, что и было обещано на последней странице первого тома: «окончание следует». Однако как я уже сказал, «Гипсовый трубач» разрастался и ветвился, напоминая дерево с затейливой кроной да еще с пышными омелами вставных историй, вроде «Змеюрика» или «Голой прокурорши». Я поначалу пытался решительно рубить излишние побеги, но потом понял, что нарушаю некую внутреннюю вольную самоорганизацию текста, которая от меня уже не зависит. И я отдался на милость самостийного слова.

В результате мои верные читатели, купив в 2009 году якобы «последний» второй том, с удивлением обнаружили, что окончание все еще следует. Чувствуя свою вину, в газетных и телевизионных интервью я заверял, что не позднее осени 2010-го закончу историю игровода и писодея, представив ее на суд любителей современной словесности. Как я ошибался! Оказалось, чтобы свести разбежавшиеся сюжетные линии и завершить судьбы героев, понадобилось написать еще столько же страниц, сколько содержали два первых тома вместе взятые. А что делать? Постмодернистам легко: у них есть заветный принцип «нон-селекции», который означает примерно следующее: как получилось – так и вышло. Пропала в романе сюжетная линия, словно вклад в банке «Чара», да и хрен с ней. Это, значит, такой художественный прием, продвинутый. Исчез персонаж, словно монета в дырявом кармане, это, выходит, другой прием, еще более продвинутый. А если бедный читатель после пятой страницы начинает тосковать, точно в очереди к проктологу, это не что иное, как третий прием, даже принцип: книги пишутся не для читателей, а вообще…

Но я литератор старой школы, можно сказать, забубенный реалист. Мой принцип: занимательность – вежливость писателя. Я всегда рассказываю начатую историю до конца и не забываю героев, как увечных младенцев в роддоме. Потому работа над завершающим томом затянулась. С одной стороны, мне было стыдно за нарушенные обещания и я торопился. С другой – я вдруг столкнулся с тем, что особенно дорого каждому писателю, – с нетерпеливым интересом читателей к окончательной судьбе героев. С вопросом «Когда же третья часть?» ко мне обращались самые разные люди в самых разных местах. Дело в том, что человек я телевизионный и многие помнят меня в лицо.

Однажды на каком-то приеме военный комендант Кремля строго спросил: «Когда?» Я понял: дело плохо, надо поторапливаться – и наддал, закончив роман весной 2012-го. И вот мы с женой возвращались откуда-то самолетом. Подошел стюард и вежливо так поинтересовался: «Когда можно и можно ли ожидать окончание “Гипсового трубача”?» «18 апреля поступает в продажу!» – гордо ответил я. «Тогда – шампанского!» – воскликнул он. И до самого приземления мы пили «Вдову Клико» за счет авиакомпании.

Однако рано я пил шампанское. Выпуск романа частями имел и отрицательные последствия, за шесть лет работы, распавшейся на три «аврала», накопились неточности, нестыковки, оговорки. К моему стыду, кое-кто из второстепенных героев в первом томе имел одно имя, а в третьем другое. Обнаружились и стилистические погрешности – плод ответственной торопливости. Увы, поспешность, как известно, хороша при ловле блох и беглых олигархов. Да и корректоры теперь пошли какие-то невнимательные, как пьяные пешеходы. «Да не переживай ты так! – успокаивала меня Ольга Ярикова, мой давний редактор. – У Достоевского и не такие ляпы попадаются!» Но то, что можно Достоевскому, нельзя нам, смертным. Еще не просохла краска на третьем томе, а я уже сел за сводную редакцию «Трубача». Кое-что исправил, добавил, сократил, уточнил, переделал, отточил, зашкурил… Получилась, в сущности, новая версия романа, серьезно исправленная и смешно дополненная.

Кстати, «Гипсовый трубач», пожалуй, – единственная моя вещь, вызывающая противоположные оценки тех читателей, которым в целом моя проза симпатична. (Про недоброжелательно настроенных читателей я тут не говорю: если бы мне удалось написать «Преступление и наказание», они бы сказали, что я совершил преступление перед отечественной словесностью.) Так вот, одни доброжелатели полагают: «ироническая эпопея» – мое лучшее сочинение, вершина, другие же уверены, что это очевидная творческая неудача. Я же думаю, «Трубач» еще по-настоящему не прочитан. Ждем-с…

2012, 2016, 2019