Текст книги "Гипсовый трубач. Однажды в России"

– Кто вам сказал?

– Вы!

– Я? Странно…

Глава 68
Найти зверя!

«Комната. Бедность со следами былого достатка. Звонит треснувший, обмотанный скотчем телефон. Молодая красивая женщина принимает душ и не сразу улавливает звонок. Услышав, накидывает халат и идет к телефону…» – читал несчастный писодей, стараясь интонацией возместить утраты, понесенные в процессе сурового саморедактирования.

Игровод лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, казалось, он уснул и ничего не слышит. Но это было не так.

– Не надо «коня в пальто»… – тихо, экономя силы, вымолвил он. – Вымогатели обычно говорят очень вежливо. Так страшнее. Понимаете?

– Согласен, – кивнул Кокотов.

– Продолжайте и, не сочтите за труд, подайте мне бутылочку с телевизора.

– Нет.

– Почему?

– Потому!

– Хорошо. Читайте! С журналом это вы неплохо придумали… – заметил режиссер, немощно прихлебывая из горлышка ипокренинский бювет. – Дочь не смогла пройти мимо настоящего отца. – Он помолчал, набираясь сил. – Это славно. Добротная мистика. Прибежала со свидания – тоже хорошо. Скоро свадьба, а тут такое! Дальше…

«Дочь ушла в другую комнату – готовиться к зачету. Вернулся Костя.

– Дали кредит? – спросила Юлия Сергеевна.

– Нет, – ответил он и скупо заплакал.

– Костя, ты что, Костя? – Еще никогда она не видела его в таком состоянии.

– Прости меня, Юленька, прости: я подлец… я всех нас подставил… я страшно виноват, немыслимо…»

– Стоп! Стоп! – Жарынин от возмущения рывком сел на кровати и со стоном схватился за голову. – Андрей Львович, намочите, ради бога, полотенце холодной водой и принесите. Пожалуйста! Скорей!

Писодей охотно отправился в туалет и снова набрал номер Натальи Павловны. Недоступна! Когда он вернулся с мокрым вафельным полотенцем, режиссер лежал в той же позе, но в его лице успели произойти живительные перемены. Внимательный Кокотов заметил, что водки в бутылке, стоящей на телевизоре, поубавилось, а веточка укропа клонилась теперь в другую сторону и мелкотравчато дрожала.

– Ну-ус! – бодро спросил посвежевший игровод, обтерев полотенцем лысину. – Объясните-ка, что с вами случилось? Все сцены, начиная с прихода Кости, вы писали как после черепно-мозговой травмы. В чем дело?

– Ну, вы скажете тоже… – замялся он, поражаясь тому, как жестко, но точно определил соавтор его смятение после звонка Обояровой. – А в чем дело-то?

– В чем дело? Ладно, пусть стиль останется на вашей литературной совести, но где логика, коллега? Где? Они живут вместе двадцать лет. Моя тетя Дуня изучила моего дядю Юру, серьезно пьющего военного музыканта, настолько, что могла по тому, как он вставлял в замочную скважину ключ, определить степень его «нелыковязания». – Игровод улыбнулся своему удачному неологизму, который говорил об оживлении мозга, и продолжил: – Да что там степень! По скрежету замка она угадывала, что именно и в каких пропорциях он пил. В крайнем случае могла спутать херес с мадерой или перцовку со «Старкой». Не более того! А вы? «Костя, что случилось?» Наоборот, Юля сразу все понимает и строго спрашивает: «Сколько ты должен?»

– А сколько он должен? – поинтересовался Кокотов.

– Сумму называть нельзя ни в коем случае.

– Почему?

– Боже мой, Андрей Львович, я вычту из вашего гонорара двадцать процентов за «курс молодого сценариста»! Сами подумайте! Он, допустим, говорит: «Сто тысяч!» Для кого-то из сидящих в кинозале сто тысяч рублей – огромная сумма. Для другого – это чепуха, а вот сто тысяч долларов – уже кое-что. Для третьего и сто тысяч долларов – ерунда: в Куршевель с проститутками слетать. Костя должен ей ответить: много, очень много. Читайте дальше!

– Это всё! – тихо отозвался писодей.

– Всё? Почему вы мне постоянно врете?

– Я не вру… Откуда вы знаете?

– Похмелье обостряет интуицию. Ну!

– «Костя внезапно набросился на жену и грубо овладел ею…» – неохотно прочитал писодей и осторожно посмотрел на соавтора, ожидая негодования.

– А что – неплохо! – вдруг похвалил Жарынин, открывая новую бутыль бювета. – Кстати, действительно успокаивает. Одна моя краткосрочная приятельница по имени Карина…

– Я вижу, вам гораздо лучше! – ехидно перебил писодей, бросив укоризненный взгляд на ветку укропа.

– Да, вы знаете, немного отпустило. Игрой судьбы мы с ней оказались попутчиками в СВ. Вообразите, за окном летящая ночь, а нас внезапная страсть буквально швыряет из угла в угол двухместного купе… Когда, миновав Бологое, мы притомились, Карина рассказала мне свою удивительную историю. Ее муж, допустим, Иван Тигранович, служил в Министерстве заготовок на приличной должности. Жили они в достатке, согласии, изредка перед сном занимаясь по остаточному принципу любовью. Одна беда: министр Ивану Тиграновичу попался редкий жлоб, сволочь и хам, из хрущевских еще выдвиженцев. Об людей ноги вытирал, особенно любил в пятницу вечером, перед выходными, вызвать на ковер и изнавозить так, что человек еле выползал из кабинета. Поначалу Иван Тигранович, вернувшись со службы, чтобы расслабиться, напивался до потери сознания, но у него обнаружили слабую печень, и дело шло к циррозу. Карина призывала мужа к умеренности, умоляла, подсыпала в суп чудодейственную гомеопатию – все бесполезно. Каждую пятницу, воротившись со службы синим от позора, он доставал бутылку и пил, пока не падал со стула. А в субботу и воскресенье, конечно, болел: ни тебе лампочку ввернуть, а про то, чтобы ковер выбить или жену приобнять, – даже говорить нечего. Отчаявшись, Карина полетела за советом в Степанакерт к любимой бабушке. И старая мудрая армянка Асмик Арутюновна сказала: «Стань ему вином!»

Вернувшись домой, послушная внучка, чтобы отвлечь мужа от губительной привычки, после очередной министерской взбучки постаралась его по-женски приласкать. Иван Тигранович, надо заметить, откликнулся на это с таким звериным неистовством, будто пытался выместить на нежном теле супруги все свое подневольное отчаяние. Оскорбленная Карина собрала вещи и улетела в Степанакерт к бабушке. Но мудрая старая армянка Асмик Арутюновна ее отчитала и отправила назад со словами: «Лучше грубый муж, чем ласковое одиночество!» Воротясь, послушная внучка решила так: пусть уж пьет, чем зверствует на семейном ложе! Слушайте, Андрей Львович, вон видите – стоит на телевизоре? Налейте мне пятьдесят грамм! Не больше…

– Нет.

– Почему?

– Я дал слово Регине Федоровне, – с мстительной твердостью ответил писодей.

– Напрасно.

– Ну и что было дальше?

– Дальше? Дальше наступила пятница. Карина накрыла стол, выставила коньячок, привезенный с исторической родины, оделась как монашка и стала ждать, надеясь вернуть порывы несчастного супруга в прежнее алкогольное русло. Но не тут-то было: Иван Тигранович вихрем влетел в квартиру, выпил для ярости стакан, содрал с жены ризы и, бормоча что-то про срыв плановых поставок, многократно над ней надругался. Так с тех пор и повелось. Чем оскорбительнее был разнос министра, тем невероятнее вел себя муж на брачном одре. Карина сначала рыдала, потом смирилась, затем стала находить в животных порывах супруга некоторую приятность и наконец всем телом полюбила жесткие ночи с пятницы на субботу. Заранее надев тонкий черный пеньюар и наложив на лицо призывный макияж, она с нетерпением ожидала возвращения домой Ивана Тиграновича, униженного, растоптанного и жаждущего возмездия. Так они и жили. Душа в душу. Тело в тело.

Но тут как на грех умер Брежнев, пришел Андропов и начал всюду расставлять своих людей. Жлоба-министра, наградив орденом, отправили на пенсию, а вместо него прислали из КГБ генерала, который прежде курировал борьбу с диссидентами и вследствие специфики этой работы в общении с людьми отличался деликатностью, переходящей в служебную нежность. По пятницам он зазывал сотрудников в кабинет, угощал чаем с сушками, сердечно расспрашивал о работе, семье, обсуждал с ними новинки литературы и искусства, намекал на то, что скоро в Отечестве подуют свежие ветра обновления. И еженедельные расправы над ждущим телом жены прекратились – как не было. Иван Тигранович стал возвращаться домой в приподнятом, даже мечтательном настроении и за ужином объяснял Карине: главная беда в том, что мы не знаем страну, в которой живем. Перед сном он, конечно, как правообладатель, устало проведывал жену, но редко и оскорбительно деликатно. Несчастная терпела, томилась и наконец, отчаявшись, полетела за советом к бабушке в Степанакерт. Мудрая старая армянка Асмик Арутюновна, выслушав внучку, долго молчала, потом сказала: «Если зверя нельзя разбудить, его надо найти!» И бедняжка стала искать. А как сказал поэт, «женский поиск подобен рейду по глубоким тылам врага». Прощаясь со мной утром на платформе и пряча печальные глаза, Карина горестно шепнула: «Если бы мой Иван Тигранович стал прежним, я бы никогда, никогда…» – и заплакала. Вот так, коллега! – вздохнул режиссер и снова припал к бювету.

– Прямо сейчас придумали? – насмешливо спросил писодей.

– А что – заметно?

– Конечно.

– Вам легко говорить, вы не рисковали здоровьем ради исконных русских земель. Слушайте, коллега, а сходите-ка за пивом? Оно в холодильнике.

– Нет. Я обещал Регине Федоровне.

– Экий вы… ортодокс! Ну ладно. Порыв Кости – это хорошо. А по тому, как Юлия ему отдается, через силу, почти с неприязнью, – мы покажем, что брак их давно исчерпан, для нее это – двуспальная неволя. Есть, правда, одна проблема…

– Какая?

– В соседней комнате Варя готовится к зачету, а слышимость в таких квартирах сами знаете…

– Пусть она уйдет готовиться к однокурснице.

– Молодец! Это выход. Читайте дальше!

– Но теперь действительно всё… – смутился Кокотов.

– Как это – все? А что же вы делали весь вечер, пока я бился за целостность Отечества?

– У меня закончилось вдохновение, – стыдливо признался автор «Кентавра желаний».

– Что?! Кончается выпивка. Вдохновение у настоящего таланта неисчерпаемо! Итак, продолжим: Юлия, разговаривая с Борисом, намекает на их первую ночь у бабушки. Что он ей отвечает?

– Надо подумать.

– Пока вы думаете, я вам скажу: он смеется как ни в чем не бывало: «Юлька, ты где пропадала? Почему не звонила? Надо срочно встретиться!» Где?

– Возле гипсового трубача! – предложил писодей.

– Да идите вы с вашим гипсовым трубачом! Он приглашает ее в ресторан!

– Так сразу? – усомнился писатель.

– Андрей Львович, вы инженер человеческих душ или сантехник? Если вам сейчас позвонит ваша первая женщина… Как ее звали?

– Не важно…

– Неужели вы откажетесь посмотреть, что с ней сделало время? Из любопытства.

– Ну, если из любопытства.

– Исключительно из любопытства. Однажды я стоял в очереди, чтобы обналичить «чемадурики», которые накупила сдуру простодушная Маргарита Ефимовна. Вдруг меня окликнула немолодая женщина, как говорится, с остатками былой красоты. «Дима, – спросила она, – это ты?» – «Я… А вы…» – «Я же Римма! Не узнал?» С вами такое бывало?

– Бывало! – вздохнул писодей, вспомнив обрюзгшую Лорину.

– Да, коллега! До того, что вытворяют годы с красивой женщиной, не додумался бы даже Джек-потрошитель! Девочка, дама и старуха – это три разных биологических вида. Ну сделали бы как у насекомых: гусеница, куколка, бабочка. Каждая по-своему прекрасна, молода, совершенна! Так нет же, получите: на глазах плодоносное совершенство с атласной кожей, бархатным пахом и сводящими с ума округлостями превращается в морщинистый кожаный мешок, распяленный на артрозных костях…

– А мужчины? Мы тоже стареем! – возразил Кокотов.

– Нас не жалко! Я вот думаю, может, Адам и Ева в раю были насекомыми, а в людей их превратили за непослушание? Ну, не важно… В общем, эта самая Римма мне и говорит…

Тем временем «Моторола» в кармане дважды булькнула, Андрей Львович незаметно извлек телефон и глянул на экран: там появился конвертик. Писодей, дрожа, распечатал мессидж и, теряя сердце, прочел:

О мой рыцарь! Я в прокуратуре, говорить не могу. Но я буду ждать Вас в дальней беседке за третьим прудом в 18.30. Хочу встретить с Вами закат, а может быть, и рассвет! Целую, целую, целую! Вся Ваша – Н.О.

У автора «Сумерек экстаза» потемнело в глазах от счастья. Какая уж там биохимия расточилась по его телу, решать специалистам, но он ощутил, как зной ожидания заструился по венам и артериям, добираясь до самых отдаленных капилляров и гудя при этом, как высоковольтные провода в степи. «А может быть, и рассвет…» Его душа наполнилась той безбрежной плотской радостью, которая дает странное ощущение бессмертия или предчувствие того, что все-таки есть, есть какой-то потаенный способ избежать тлена! Секретом этим владеет женщина, одна-единственная, и тайна скрыта в непостижимом сочетании ее взглядов, улыбок, ароматов, ласк, счастливых вздохов и стонов. О боже! Рассвет, рассвет…

«Значит, надо взять с собой свитер “Лакост” с крошечным крокодильчиком на груди, – золотыми цветами заклубилась мысль писателя. – Ночи-то уже холодные…»

И тут Андрей Львович всерьез огорчился, что не догадался, когда заезжал домой, бросить в сумку свою гордость – турецкую куртку «пилот», купленную в магазине «Кожаный рай» с семидесятипроцентной скидкой из-за прорехи, искусно потом заштопанной неверной Вероникой. Далее автор «Кентавра желаний» стал соображать, какую из сорочек надеть, и пришел к выводу: к палевому свитеру пойдет черная, причем «Лакост» можно сначала накинуть на плечи, завязав спереди рукава. Темно-синие джинсы и черные кроссовки дополнят гармонию. И тут ликующий разум Кокотова столкнулся с новой проблемой: брать ли с собой одеяло? С одной стороны, встречать рассвет, сидя или лежа (нет-нет, не верю!) на сырой осенней траве, неудобно и даже вредно для здоровья. С другой – явиться к такой женщине с байковым казенным одеялом под мышкой – верх бестактности…

Как думы о байковом одеяле и лучезарный платонический восторг совместились в один миг в одном и том же сердце, черт его разберет!

Глава 69
Страдания немолодого Кокотова

– Кокотов, ау! О чем вы думаете?

– Ни о чем…

– Оно и видно. А вы подумайте лучше, что будет делать Юлия, получив приглашение в ресторан.

– Трудно сказать…

– Если б я знал, что Валька так ослабит ваш интеллект, я бы ее не присылал!

– Прекратите!

– Думайте и уберите телефон! Что вы смотрите на него, как импотент на нечаянную эрекцию! Лучше достаньте из холодильника пиво! Скорей! Страдаете тут, как немолодой Вертер? Вы еще застрелитесь!

– Но Регина Федоровна… Может, вам лучше выкурить трубку?

– К черту трубку! К черту Регину Федоровну! Несите пиво, гипсовое чудовище!

Последнее оскорбление сломило писодея своей внезапной экспрессией, он пожал плечами, подошел к холодильнику, вынул бутылку «Крушовицы» и отнес Жарынину. Тот принял лечебный сосуд с достоинством, взял трость, прислоненную к кровати, обнажил кинжал и молниеносным движением сорвал пробку, едва успевшую пшикнуть. Писатель только теперь заметил, что у самого основания клинка имеется выемка, словно специально предназначенная для откупоривания пивных емкостей. Режиссер впился губами в горлышко и застыл, запрокинув голову, как горнист на зорьке: лишь судорожно прыгал его кадык да стремительно, словно шприц, пустела бутылка. На лице Дмитрия Антоновича в этот миг остановилось совершенно особое выражение. Его трудно объяснить словами и можно – очень приблизительно – назвать «тихой пивной радостью бытия». Андрей Львович смотрел на режиссера и, к своему удивлению, испытывал к этому похмельному, потному, краснолицему человеку, которого шесть дней назад и не знал вовсе, чувство почти родственной приязни и внутреннего сродства. Он даже ощутил во рту бродильный вкус ячменного напитка.

– Хорошо! – отдышавшись, произнес режиссер и глянул на соавтора добрыми влажными глазами. – Теперь за работу! Итак, что будет делать наша Юленька, получив приглашение Борьки? Ваша версия?

– Ну, наверное, наверное… – пробормотал Кокотов, – она будет… прикидывать, что надеть на свидание. Да?

– Правильно, умница! Она же собирается в ресторан с олигархом! Кстати, в какой именно?

– Может, в ресторан «На дне»?

– Это еще что такое?

– Ну, хорошее место, там обстановка начала двадцатого века, официанты одеты персонажами Горького…

– Босяками? Нет, не годится! Боря поведет Юлю в «Золотой трепанг», это высший класс. И вот она уже звонит подругам, живо рассказывает: у меня очень важное свидание в «Золотом трепанге», конечно, деловое, но этот человек когда-то был в меня сильно влюблен, и я должна ему снова чуть-чуть понравиться! Подруги ахают, проникаются, советуют, но главное – начинают ее одевать. Одна приятельница дает новое бутиковое платье, вторая отрывает от себя комплект «Булгари»: кольцо, сережки и браслет. Третья ведет к своей парикмахерше, и они сообща придумывают Юльке макияж и роскошную прическу… Нужна какая-то пикантно-трогательная деталь!

– Может, белье из «Дикой облепихи»? – предложил Кокотов.

– А что?! Юлька смущается, мол, чисто деловая встреча… Но подружка-оторва хохочет: «Надень на всякий пожарный! Знаем мы эти деловые встречи!»

– Мне кажется, это лишнее! – заметил автор «Русалок в бикини».

– Лишнее, коллега, – если бы мы отправили нашу героиню в салон интимных стрижек «Венерин бугорок»!

– Но, Дмитрий Антонович, я не понимаю! Тут трагедия: муж на счетчике, звонят бандиты… Какой венерин бугорок?

– Тот самый! Жизнь, как заметил неутомимый Сен-Жон Перс, – трагедия, сочиненная комедиографом. Только большим художникам удается передать эту глумливую странность бытия. Обычно или зубоскалят, или рыдают. Настоящее искусство – плачущая улыбка, как в финале «Ночей Кабирии». Понимаете? Если нам это удастся – Канны наши!

– В прошлый раз вы обещали Венецию.

– Мы с вами растем!.. И вот наша Юля, причесанная, нарядная, ювелирно украшенная, готова к встрече с Борисом. Варя хлопает от восторга в ладоши: «Мамочка, какая же ты еще молодая и красивая!» А Костя смотрит на жену тяжким взором, смутно чувствуя непоправимую ошибку. Это, милая моя Аннабель Ли, особое состояние… Постылая жена, которую ты знаешь, кажется, до каждого плотского закоулочка, знаешь во всей ее скучной ежедневности, вдруг надевает новое платье… И у тебя в сердце поселяется странная тревога, ты вожделеешь, сокрушаешься, что обидно недопознал эту женщину, что она, оказывается, опасно открыта миру чужих мужчин… У вас такое бывало?

– Бывало… – кивнул Кокотов, вспомнив последние месяцы совместной жизни с вероломной Вероникой.

– А я, знаете, в молодости даже несколько раз из-за этого отменял походы в театр, в оперу с Маргаритой Ефимовной… Ну, вы меня понимаете?

– Понимаю…

– …Итак, поцеловав мужа на прощание, Юля безвозвратно смотрит ему в глаза. Костя лепечет: «Может, не надо, может, обойдется…» Она коротко отвечает: «Не обойдется. Надо!» Потом выглядывает в окно: там ее уже ждет длинная черная машина, сверху похожая на акулу-людоеда.

– А откуда Борис знает, где она живет?

– Боже ж ты мой, у него целая служба безопасности! И вот Юля, роскошная, обворожительная, таинственная, спускается по загаженной лестнице своей ветхой «хрущобы». На облезших зеленых стенах видны похабные надписи и другие наскальные неприличности, выщербленные ступени замусорены, заплеваны, в нос бьет такой запах, словно в подвале месяц назад удавился бомж. Навстречу ей, влача убогую продовольственную корзину, тяжело поднимается неопрятная пенсионерка. «Здравствуйте, тетя Катя!» – говорит Юля: она же выросла в этом доме. А старая женщина ее не узнает. Не узнает! Понимаете? Вот наша героиня толкает изуродованную дверь подъезда и… попадает в другой мир! Ах, как я это сниму, как сниму! Вышколенный водитель с поклоном распахивает дверь лимузина, она садится и оказывается в кожано-полированном великолепии…

– …А там ее ждет Борис с двумя бокалами шампанского и букетом роз, – воодушевился Кокотов, мечтнув о скором свидании с бывшей пионеркой.

– Коллега, если вам не доводилось близко общаться с богатыми людьми, лучше не вмешивайтесь! Нет, он не ждет ее в машине. Никогда!

– У ресторана?

– У ресторана ее встречает холеный, как выставочный пудель, топ-менеджер. Он провожает вип-гостью в золоченый холл и передает с рук на руки метрдотелю. И тот уже введет ее в ресторанный зал. Юленька застывает, потрясенная… Вы, конечно, никогда не бывали в «Золотом трепанге»?

– Конечно, – с легким оттенком классовой ненависти подтвердил автор «Космической плесени».

– Тогда вообразите себе круглый зал, прозрачные стены которого – это один огромный аквариум. Там, за стеклом, кто только не плавает: и осетры, и камбала, и семга, и угри, и налимы, и черт еще знает что! Шевелят клешнями огромные дальневосточные крабы; меж камнями, переливаясь разными цветами, затаились осьминоги; дно, как мостовая, выложено устрицами…

– Налимы пресноводные, а камбала…

– Идите к черту, ихтиолог хренов! Не путайтесь в ногах моего вдохновения! По кругу, меж этого подводного изобилия, плавает аквалангист с бабочкой на шее, в руке у него подводное ружьецо. Посетители «Золотого трепанга» подходят к стеклу и показывают пальчиком на то, что хотят съесть. Чпок! И официант-подводник уплывает с добычей в грот, где скрыта шлюзовая камера, через которую продукт заживо попадает на кухню..

– Это правда? – с недоверием спросил писатель.

– Что именно?

– В самом деле есть такой ресторан?

– Зачем я буду вам врать? Сами подумайте, если такого ресторана нет, его придется строить на съемочной площадке. Мы разорим мистера Шмакса на одном этом эпизоде. Конечно же есть такой ресторан! Я был там. Два раза. Юлия входит в зал и стоит, словно громом пораженная, потом тщетно ищет глазами Бориса. За столиками она замечает знаменитого пародиста, который умудряется кривляться на двадцати трех телеканалах одновременно, причем на всех одинаково бездарно. Она узнает лидеров двух враждующих партий, мирно выпивающих под свежего омара. Здесь же и министр…

– Нет, министра там быть не может! – возразил Кокотов.

– Не понял!

– Чиновникам запрещено бывать там, где есть аквариумы.

– А это еще почему?

– Под видом растений в аквариумах установлены антенны с записывающими устройствами. Информация идет прямиком в ЦРУ…

– А почему их не уберут? – вскипел Жарынин. – Где ФСБ?

– Буш запретил.

– Буш объелся груш! Впрочем, Обама такой же любитель привязывать камень демократии к шее человечества. Ладно, министров там нет. Важно, что в ресторане множество узнаваемых лиц, но Бориса среди них нет. Юля с недоумением оборачивается к метрдотелю: «Неужели опаздывает?» Тот заговорщицки подводит ее к стеклянной стене. К ним сразу же подплывает аквалангист, и она с изумлением узнает одноклассника. А он смеется, пуская пузыри, и жестами спрашивает, мол, кого съедим? Юля пожимает плечами. Остроумный олигарх подстреливает стерлядку, подхватывает пару лобстеров, набирает в сеточку две дюжины устриц, еще кое-что по мелочам и уплывает в грот. Мэтр торжественно ведет гостью к столику, скрытому за ширмой из резного сандала, а вскоре появляется улыбающийся Борис: он в костюме от Бриони, и только чуть влажные волосы выдают в нем недавнего подводного охотника…

– Прямо Джеймс Бонд! «Бриони» у него на спине написано, как «МЧС»? – съязвил Кокотов.

– Дорогой мой, если бы вы хоть раз надели костюм от Бриони, то не иронизировали бы! Джеймс Бонд? Да, есть немного… Он же хочет поразить свою былую возлюбленную. Богатые это любят, но делают чаще всего в хамской форме. Борис – исключение. Но и наша героиня не таковская… Она все эти чудеса принимает со сдержанной любознательностью, как британская королева парад экваториальной конницы. Борька, кстати, не ожидал, что его школьная подруга еще так хороша, и в нем просыпается мужской азарт. Но главное: к нему приходит понимание, что он все еще любит ее. И она осознает, что до сих пор не охладела к мужчине, так вероломно ее предавшему… Надо ли объяснять, коллега, что после ужина они оказываются в его загородном шале…

– А гипсовый трубач?

– Никуда не денется ваш гипсовый трубач! Успокойтесь! И вот они любят друг друга…

– В первый вечер? Вы же сами говорили – наша Юлия…

– Ах, бросьте! Женщины обладают удивительным чутьем, когда можно в первый день, а когда и через месяц нельзя. Это тайна. И вот они любят друг друга перед жарко пылающим мраморным камином в спальне, отделанной черным деревом. А у Юльки перед глазами стоит старенькая дача с самодельным очагом, сложенным из украденного со стройки шамотного кирпича. Скрипит панцирная кровать, на полочке подрагивают мраморные слоники…

– Но это же случилось у бабушки… дома…

– Господи, какая разница! Теперь мне нужна старая заснеженная дача: чтобы мерзлая рябиновая кисть стучала в узорное стекло, в окно смотрела мертвенно-яркая зимняя луна, а потом эта луна взорвется и станет жгучим, невыносимым солнцем плотского восторга. Слоники попадают со стуком на пол…

– Но вы же сами говорили, что потерять невинность на зимней даче – это банально!

– Сен-Жон Перс сказал: «Банальность – это пульсирующая матка новизны». Запомните, коллега!.. Они очнутся на заре в загородном шале. Им хорошо, они счастливы и оба понимают, что отняли друг у друга лучшие годы жизни. «Мне пора!» – Юля одевается и снова превращается в неприступную, почти незнакомую женщину. Они мчатся по утренней Москве.

«Ну и что ты скажешь жене? – шепчет она. – Кажется, ее звали Ксения? Или у тебя теперь другая?»

«Нет, не другая. Я оказался однолюбом. Я всю жизнь любил тебя…»

Они подъезжают к школе, входят в пустой утренний сад и долго обреченно молчат возле гипсового трубача.

«Мы больше не увидимся?» – спрашивает он.

«Нет…»

«Ты ни о чем не хочешь меня попросить?»

«Нет».

«Не волнуйся, я заплатил долг твоего мужа…»

– А откуда он знает про долги Кости?

– Да это же сам Борька через подставу и втянул Костю в провальный бизнес.

– Зачем?

– Чтобы она ему позвонила!

– Да-а?

– Да!

– Тогда он должен знать ее новую фамилию и сразу откликнуться на звонок «Оклякшиной».

– Кокотов, я убью вас за вашу подлую мелочность! – Жарынин схватил трость и обнажил клинок. – А вообще-то вы молодец, что помните такие детали! Ладно, потом как-нибудь состыкуем.

– А про дочь она ему не скажет?

– Исключено!

– Я бы сказал…

– Вы ничего не понимаете в женской психологии. Сказать про дочь – значит признать, что Борька, уйдя к другой, тем не менее навсегда остался в ее жизни. Неужели не понятно? А знаете, как я закончу фильм?

– Как?

– А вот как! Мы опять в скромной квартирке. Варя болтает по телефону с женихом. Костя тупо уставился в одну точку: он все понял и окончательно разрушен, превращен в мужской фарш. А Юля, зябко обхватив себя руками, смотрит в окно. Идет дождь. И я снова дам ее лицо сквозь струйки воды, размытое, словно плачущее, лицо красивой гордой неудачницы. Как?

– Здорово! – искренне похвалил автор «Роковой взаимности» и глянул на циферблат: до половины седьмого оставался час с небольшим. – Пивка перед ужином не желаете?

– Не откажусь, мой отзывчивый друг!

Повеселевший писодей рысцой принес бутылку холодной «Крушовицы» и услужливо открыл, поддев пробку кинжалом. Жарынин принял подношение с поклоном, задумчиво пил, после каждого глотка поглядывая на оставшуюся пенную роскошь с энтропийной грустью. Наконец, осушив посуду, он светло посмотрел соавтору в глаза и молвил, одолевая отрыжку:

– Я не пойду ужинать. И вы не пойдете…