Электронная библиотека » Юзеф Крашевский » » онлайн чтение - страница 15

Текст книги "Две королевы"


  • Текст добавлен: 20 октября 2023, 05:48


Автор книги: Юзеф Крашевский


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Лишь бы я был уверен в помощи и покровительстве, хоть выкрасть её готов.

– Как же? Не боитесь королевы Боны, которой меня пугаете? – воскликнул Марсупин.

– Не так уж, потому что у неё десяток девушек на место той, которую возьму.

– Это правда, – подтвердил итальянец, – но если бы так было, не много поможет удаление одной.

Он повёл плечами.

– Но что об этом преждевременно говорить? – прибавил он. – Сначала нужно ближе узнать молодого короля. Я знаю его только понаслышке. Рассказывают, что у него большие способности, сердце и благородный характер, а его слабость к женщинам объясняет отчасти молодость, отчасти то, что мать не только была к ней снисходительна, но старалась в ней его удержать, чтобы получить выгоду. Невозможно, чтобы король недооценил то сокровище, какое мы ему дали. Он опьянён, но он должен протрезветь.

Дудич встал, уже не зная, что прибавить, и хотел поспешить к Бонеру.

– Значит, так, – бросил, прощаясь, Марсупин, который проводил его до дверей, – помните, что мы незнакомы, а вместе с тем, что имеете во мне добровольного помощника во всём том, что может служить интересам молодой королевы.

– Я могу сказать о вас пану Бонеру? – спросил Дудич.

– Он уже обо мне знает, – сказал Марсупин, – а завтра иду с письмами… сначала к молодому королю.

Дудич, которому появление этого посла казалось добрым знаком, радостно поспешил к казначею; недолго там пробыв, поскольку получил новое задание от Холзелиновны, сразу вернулся в замок, выгадал удобную минуту и, исполняя поручение Бонера, в то же время объявил о прибытии Марсупина. Немка действительно ожидала этого или другого посла и весть о его приезде очень её обрадовала. Побежала с ней к молодой королеве, как с весточкой об успешном обороте дела.

Марсупина она знала из популярности, какая у него была на дворе короля-отца, который давно им прислуживался в делах, требующих наибольшей хитрости и выдержки.

Переодеваясь в разных лиц, итальянец не раз бродил по Венгрии, по Турции, по разным дворам, то как купец, то как учёный, то как любознательный иностранец. Когда надо было что-нибудь откопать, выследить, Марсупин не имел себе равного. Необычайно ловко создавал знакомства, влезал, подслушивал, заполучал людей и не было примера, чтобы его схватили. Чаще всего ему давали такие миссии, которые совсем на поверхность не выходили; теперешняя миссиия тем отличалась от предыдущих, что Марсупин должен был с глазу на глаз предстать перед старой королевой, против которой он должен был сражаться, вместе с тем стараясь выведать всё, что касалось молодой королевы.

Со стороны отца королевы Елизаветы было немного смелым рекомендовать Марсупина на секретаря и переводчика Августу, когда Бона с лёгкостью могла предвидеть в нём неприятеля. Рассчитывали ли в действительно на то, что его туда поместят? Неизвестно. Марсупин, может, сам не очень в это верил, но всё же уверял, что его оттуда так просто не смогут выгнать.

Было известно, что Сигизмунд Август любил образованных людей, знающих свет, умеющих поддержать разговор о том, что в данную минуту занимало умы. Как раз Марсупин имел все качества такого придворного, который умеет развлечь господина, занять и помочь ему ознакомиться с тем, что занимало мир на западе.

Синьор Джованни знал все дворы, множество правителей, много учёных, читал новости, отлично говорил на нескольких языках, а кроме того, был несравненно изворотлив, ловок и в необходимости красноречив. Ни энергии, ни хитрости было ему не занимать. Наконец его привязанность к семье короля была испытана.

На польском дворе Марсупина совсем не знали, потому что никогда там не показывался, но итальянцы, окружающие Бону, о нём знали.

Когда назавтра парадно одетый синьор Джованни объявил о себе Опалинскому, как посланец с письмами к молодому королю Марсупин, осторожный маршалек принял его очень вежливо, но подпустить к королю как-то не хотел и требовал письма в свои руки. Марсупин с великой униженностью объявил, что ему поручили отдать их в собственные руки Августа. Он просил аудиенцию.

Маршалек, который разглядел что-то неприятное для Боны, побежал к ней. Королева уже была не только уведомлена о прибытии итальянца, но знала, кто он был.

– О! Шпиона сюда ко мне выслали! – воскликнула она. – Эта негодная немка (Холзелин) неизвестно, каким образом высылала письма и донесения, описала меня в них. Прибыл её помощник. Мои люди его знают, опаснейшая змея. Подкупить его нельзя. Я предупрежу сына, аудиенцию отложите до завтра, и всё-таки нужно жизнь ему сделать такой горькой, чтобы негодяй как можно скорей выехал. Я его не потерплю, ни за что, ни за что!

Поэтому только на следующий день Марсупин смог отдать письма королю Августу, который его принял, будучи предупреждён, вежливо и холодно.

Итальянец рассчитывал, что в более продолжительном разговоре сумеет понравиться королю, заручиться его доверием, но Опалинский над этим бдил и не позволил ему разглагольствовать, напоминая о неотложных делах.

Против всех этих разочарований Марсупин должен был разыгрывать равнодушную уверенность в себе, словно не понял то, что от него отделывались.

Он объявил Августу, что у него есть письма к молодой королеве, также добавляя, что ему поручили отдать их в её собственные руки и убедиться в том, как выглядела королева и не испортилось ли её здоровье от перемены жизни.

Сигизмунд Август отвечал каким-то неопределённым обещанием.

Опалинский по возможности скорее выпроводил Марсупина, объявив, что постарается устроить свидание с Елизаветой, а о дне и часе сообщит.

Приезд Марсупина немного разволновал Бону, потому что видела в нём результат доносов, каких она опасалась. Очевидно, итальянца выслали как шпиона, чтобы на месте убедился в том, что доходило до Вены и Праги.

В этот день начались совещания, бегали посланцы, позвали всех советников и помощников королевы; а поскольку многое лежало на старом Сигизмунде, Бона решила сначала приготовить его так, чтобы не позволил Марсупину тут остаться, почитая для себя унизительным тот надзор над молодой королевой, который доказывал отсутствие доверия.

Время для воздействия на короля было действительно хорошо выбрано. Уставший от соперничества Сигизмунд Старый находился в том состоянии и расположении, которые, желая спокойствия, легко обманывали её видимостью.

Мациёвский и другие у бока короля, хоть знали, как обходились с молодой королевой, чтобы не беспокоить Сигизмунда, не всё ему говорили, многое скрывали.

Бона сдерживала свои порывы и делала равнодушный вид. Поэтому старик надеялся, что постепенно всё сложится самым лучшим образом, не прибегая к крайним средствам, без ссоры и шума. Он готов был даже на маленькие уступки жене, лишь бы не вынуждала его гневаться. Он видел Елизавету постоянно улыбающейся, с безоблачным лицом, ни на что не жалующейся… и заблуждался, льстил себе, что сын должен к ней привязаться.

Так несколько недель Бона давала отдохнуть королю, ничем его не раздражая; приходила узнать, как себя чувствует, поговорить о своих личных делах, вовсе не намекая о сыне и невестке. Сигизмунд мягко успокаивался.

Вечером того дня, когда Август давал аудиенцию Марсупину, было решено, что Бона должна предупредить о нём короля.

Чуть раньше обычного она показалась в спальне, а из глаз её супруг узнал, что что-то принесла с собой, что пришла не с пустыми руками. После нескольких нейтральных слов она села напротив мужа.

– Наверное, тебе уже донесли, – сказала она, – о прибытии того особенного посланца от отца Елизаветы?

– Ни о каком не знаю, – сказал король.

– Из Праги прислали итальянца, – говорила, всё более оживляясь, королева. – У него письма к Августу, к вам и, если не ошибаюсь, ко многим другим. Хотят его посадить здесь как надзирателя, как шпиона. Это для вас унизительно! Значит, не верят нам? Стало быть, есть люди, которые им доносят, что Елизавету обижают? Итальянец хочет каким-либо образом сюда влезть и остаться. Его рекомендуют переводчиком и секретарём Августу, но ни он в нас не нуждается, ни нам никто не нужен, у нас достаточно своих слуг.

– Итальянец? Кто этот итальянец? – спросил король.

– Его тут не знают, но у него слава коварного, опасного, дерзкого человека.

Бона встала со стула.

– Вы не должны допустить, чтобы его вам навязали, – воскликнула она.

Равнодушный Сигизмунд молчал.

– Увидим, – сказал он, – послушаем и посмотрим.

– Вероятно, итальянец вскоре будет добиваться аудиенции, – прибавила итальянка. – Если вы его примите, потому что ксендз Самуэль наверняка его приведёт, не давайте ему надеется, что тут останется.

Королева, поначалу довольно спокойная, по мере того как говорила, всё больше начала возбуждаться.

– Я хорошо знала, – сказала она, – что, взяв сюда вашу внучку, купим себе зависимость и неволю, что император и король не дадут вздохнуть нам без своего позволения, поэтому я сопротивлялась этой связи. Вот тебе результаты! Постоянно бегают тайные письма, жалобы, обвинения и король-отец отваживается нам на наш двор выслать соглядатая, который растянет над нами охрану.

Она повела плечами.

– Это унижает достоинство короля! – прибавила она.

– Успокойся, – отпарировал король, – поговорю об этом с моим советом, а обидеть себя я не дам.

– Если примите этого Марсупина, – доложила Бона, – заклинаю, не купитесь на его сладкие слова, не позволяйте вводить вас в заблуждение. Он шпион… злодей!

Она подняла вверх стиснутый кулак.

Сигизмунд, избегая бури, решил не отвечать, дал Боне излить гнев, выговориться, и отправил её, ничего не обещав. Но он был уже приготовлен.

На следующий день король спросил о посланце прибывшего с утра епископа Мациёвского, который, специально не придавая излишнего значения к его появлению, отвечал королю, что действительно прислали итальянца, но тот особенно был рекомендован молодому королю, а королеве привёз письма, приветствия и подарки от матери.

– Он до сих пор не настаивал на аудиенции у вашего величества, – добавил Мациёвский, – но, наверное, попросит о ней. Её величество королева придаёт этому послу слишком большое значение и вес.

Старый король охотно успокоился, потому что прежде всего он хотел покоя. На самом деле Марсупин очень ловко, вместо того, чтобы напрашиваться к Сигизмунду, торопил Опалинского, чтобы был представлен молодой королеве, потому что имел к ней письма и послание.

Самый верный слуга королевы, Опалинский оказался в очень трудном положении, потому что не хотел выдать, насколько там всё зависело от Боны и было в её руках, не хотел, чтобы итальянец хорошо видел отношения. Между тем без ведома и позволения старой королевы он не мог допустить Марсупина. Поэтому он был вынужден прибегнуть к многочисленным уловкам: молодая королева была немного уставшая, на другой день богослужение и аудиенции должны были её занять, и т. д.

Марсупин кланялся, ждал, но докучал, потому что приходил по несколько раз в день и утомлял маршалка упрямой настойчивостью, будто не понимал, что от него избавлялись.

Опалинский побежал к Боне.

– Ни за что на свете не дам с ней увидиться наедине! – крикнула старуха. – Нужно за ним следить.

После довольно долгого и бурного совещания было решено, что две королевы, старая с молодой, на следующее утро должны встретиться и – о чудо! – пройтись вместе по садику, который был основан Боной на манер итальянских садов.

Он занимал небольшое пространство, но в нём было полно цветов и душистых растений; тропинки и маленькие лабиринты, несколько каменных сосудов для украшения, даже фонтан, устроенный каким-то итальянцем для королевы. Довольно красивый вид манил туда иногда молодую королеву.

Ей было неприятно встречаться с Боной, которая обычно совсем с ней не разговаривала, поэтому выбирали такие часы, когда старая пани была занята. В этот день Опалинский так взялся устраивать прогулку, уговаривать на неё, чтобы две королевы встретились, прежде чем Марсупин явится в замок.

Заранее приготовленному событию Опалинский хотел придать видимость случайности, хотел привести посла и показать ему, что две королевы в самом лучшем на свете согласии общались между собой, почти не разделяясь. Если он думал, что чем-то обманет итальянца, он ошибался. Только Боне могло казаться, что такими неловкими трюками сможет оправдать себя.

Было прекрасное июньское утро, после майских холодов быстро пришло тепло и дни уже были жаркие. Ветер из речных долин приносил на Вавель освежающее дуновение.

Королева Елизавета едва вышла со своей Холзелиновной в садик, когда в другом конце показалась Бона с двумя своими карлами. Молодая пани хотела ретироваться, но присутствующий там Опалинский шепнул, что это было бы нехорошо.

Итак, несмелая молодая женщина медленным шагом вышла на прогулку, не отваживаясь приблизиться к Боне, когда та сама к ней подошла. Приветствие было молчаливым. Вместо того, чтобы заговорить с женой сына, которую только взглядом держала при себе, Бона вступила в беседу с Опалинским.

Елизавета с той обязательной улыбкой, которая не сходила с её уст, с веточкой лаванды в руке стояла молча. Она неосторожно разрешала смотреть на себя и спокойно глядела на Бону, которая вела тем более оживлённый разговор с маршалком, что каждую минуту ожидала Марсупина.

Опалинский заранее так всё устроил, что приехавшего итальянца должен был привести туда придворный. Всё вышло так, как было рассчитано.

Вдалеке показался Марсупин. Бона мастерски сделала вид, что до сих пор о нём вовсе не знала, и даже показала, что рада его прибытию. Это могло сбить с толку сторонних наблюдателей, но не Марсупина, который знал, по какому ступал грунту.

С непередаваемой радостью, которую не могла скрыть, Елизавета его увидела и сразу вспомнила. Он принёс ей живое воспоминание о родителях, о счастливых годах, был доказательством, что там о нём не забыли.

Физиономия хитрого итальянца, который бил челом перед старой королевой и со смирением кланялся ей в колени, Бону больше испугала, чем ввела в заблуждение. Она чувствовала в нём врага.

Она ни на минуту не отошла от снохи и не очень дала посланцу с ней говорить, сама тут же обращаясь к тому, что в интересах дочки Изабеллы рада была дать Марсупину рекомендации.

– Я их исполню, – ответил Марсупин, – хотя бы письменно, потому что сейчас, действуя в соответствии с приказами моего господина, я должен тут задержаться.

Бона закусила губы.

Марсупин не хотел понять, что его выпроваживают. Повернулся к Елизавете, передавая ей новости о братьях и сёстрах, об отце, и вручая письма, какие имел к ней. Молодая королева с радостью их приняла, но, не распечатывая, вложила под платье. Вопросам не было конца, но упрямое присутствие Боны вынуждало Елизавету и итальянца ограничиться общими фразами… говорить открыто было невозможно. Марсупин только глазами, взглядом давал понять, что принёс больше, чем в эти минуты может отдать.

Он не показал ни досады, ни озабоченности – он так же хорошо, как Бона, прикидывался довольным.

После короткого разговора, когда Марсупин убедился, что наедине с Елизаветой остаться не сможет, не желая быть навязчивым, попрощался с обеими королевами.

Чуть вдалеке стояла Холзелиновна, поджидая свою пани. Приблизиться к этой старой знакомой никто запретить не мог. Синьор Джованни очень ловко воспользовался этой возможностью.

Отличный комедиант, он умел издалека физиономией показывать одно, а говорить совсем другое. Приветствие Кэтхен могло показаться Боне невинным, а Марсупин, уверенный, что его не услышат, поспешил, кланяясь, бросить ей:

– Мне не дали даже повидать королеву наедине. Это лучшее доказательство, что в совести они не чувствуют себя чистыми. Ради Бога, Катерина, хоть мы с вами должны где-нибудь встретиться, чтобы я узнал всю правду, кусочки которой я уже уловил.

Холзелиновна так была испугана, что не сразу ему ответила.

– Сам обдумай средства, я ни на что не способна; мы сидим, окружённые стражей, как в неволе.

– Королева улыбается, – добавил Марсупин, делая фальшивые поклоны, – но как же с её лица смотрит мученичество!

– Лицо не лжёт! – вздохнула Холзелиновна. – Ради Бога, – прибавила она, – не покидай нас, останься здесь, если можно, будь свидетелем того, что делается. Супруги совсем не живут друг с другом. У молодого короля есть любовница или любовницы. Эта несчастная презираема.

Марсупин опасался говорить больше, поклонился ещё и исчез за стеной, прежде чем подошли две королевы, которые уже приближались, потому что старуха хотела помешать подозрительному разговору.

* * *

Эти первые шаги итальянца среди двора, до сей поры почти чужого ему, были осторожные и внимательные, – может, он льстил себе, что сможет обойтись без открытого выступления против старой королевы. Бона тоже поначалу думала, что легко его оттуда выгонит. Оба расчёта подвели.

Марсупин, лучше узнав о состоянии дел, о жизни супругов, об интригах королевы-матери, убедился, что открытое выступление будет неизбежным. Большая часть фактов бросалась в глаза, все были в курсе их. Война становилась неминуемой.

После аудиенции в саду синьор Джованни сначала с уважением рекомендовался к старому королю. Бонер или Мациёвский должны были его туда привести.

Но казначей перед аудиенцией привёл итальянца к себе.

– Вы не жалуйтесь старому королю, – сказал он, – не затевайте дела. Это ничего не даст. Наш Сигизмунд будет терзаться, возмущаться, а ничего не сделает. Вы должны действовать иным образом. Не скрывайте, что король-отец отомстит за дочку на королеве Изабелле. Одним этим страхом вы можете смягчить Бону и вынудить изменить поведение. Вы и мы все, впрочем, будем работать над тем, чтобы молодого короля вместе с женой отправить либо в Мазовию, либо в Литву. Вдалеке от Боны, от любовницы, какую он здесь имеет, он лучше узнает Елизавету и привяжется к ней. Старого короля не раздражайте и не объявляйте преждевременно войны.

– Мне кажется, – рассмеялся Марсупин, – что Бона слишком хитрая, чтобы уже не почувствовала её в воздухе, а в моих глазах не прочитала, что не дам обвести себя вокруг пальца.

– Если старый король вас примет, – добавил Бонер, – поклонившись ему, если даже вы не хотите, должны просить аудиенции у королевы-матери, дабы её не обидеть.

Марсупин поклонился.

– Я этого не испугаюсь, – прибавил он. – Выезжая из Праги, я знал, что взял на плечи. Моё пребывание здесь сладким не будет.

На следующий день король Сигизмунд принимал Марсупина, но эта аудиенция была чисто официальная, вежливая, холодная, на которой ни о чём не говорили. Старик узнал о здоровье короля, о семье, спросил о новостях императорского двора, разговаривал о вещах нейтральных.

Ничего щепетильного не коснулись, а итальянец даже не показал по себе, какая была забота у него на сердце.

Когда в тот же день вечером разгорячённая Бона вбежала к мужу, напрямую требуя выгнать итальянца, называя его шпионом и предателем, король Сигизмунд принял это враждебно, кисло и бросил ей в глаза, что людям разрешала сплетничать.

– Итальянец какой-то покорный, о плохом не думает, – сказал он, – и вместо того, чтобы его отталкивать, лучше старайся заслужить его расположение для Изабеллы. Пусть, вернувшись, поддерживает её дела у короля Фердинанда.

Бона напрасно пыталась обратить короля на свою сторону – Сигизмунд не хотел слушать.

Марсупин упрямо сидел и не думал уезжать из Кракова; выгнать его было невозможно, а это пребывание до наивысшей степени гневило и выводило из себя королеву. Она говорила только о нём, не думала ни о чём другом, только о средствах, чтобы от него избавиться.

– Он тут всю ложь и клевету соберёт и будут нам ими выкалывать глаза.

Подосланные шпионы ходили за итальянцем шаг за шагом; доносили, что он просиживал то у Бонеров, то у Дециушей, то у епископа Самуэля, то у Андрея из Горки.

Несколько раз он пробовал силой втиснуться к королеве Елизавете. Опалинский закрыл ему дверь. Он всегда находил более или менее правдивую отговорку, из-за которой в данный момент с королевой увидиться было нельзя. Марсупин спрашивал, когда ему это разрешат. Маршалек сожалел, что не мог назначить времени. С одной стороны сопротивление, с другой настояния не прекращались с равной настойчивостью.

– У меня есть время, – говорил, кланяясь, Марсупин, – буду ждать, пока мне будет можно поговорить с королевой. Ведь иначе не уеду.

Когда это происходило, одного дня прискакал страшный гонец с письмами от королевы Изабеллы. Она умоляла мать, чтобы, пользуясь связями с королём Фердинандом, старалась использовать его опеку и помощь для вдовы и сироты.

Из всех своих детей Бона, возможно, нежнее любила Изабеллу, горячей занималась её судьбой. Вся материнская любовь, на которую она была способна, казалось, изливалась на одного этого ребёнка, потому что о сыне заботилась до тех пор, пока хотела и надеялась его себе подчинить.

Получив письма, Бона полдня заламывала руки, не зная, что делать. Одно из двух: нужно было или изменить поведение с Елизаветой, или пожертвовать Изабеллой.

Но отдать Сигизмунда Августа, слабость которого она знала, жене, значило заранее сдаться. Любовь к ребёнку перевесила собственные интересы.

Королева должна была, хоть временно, два неприятных дела согласовать друг с другом.

До поздней ночи продолжались совещания с Гамратом.

Архиепископ, уже не тот, что был когда-то (говорила о нём Бона), постоянно грустный, остывший, уже ничего к сердцу не принимающий, жалующийся на постоянное ухудшения здоровья, потакал, не советовал.

Он, однако, был за то, чтобы задобрить Марсупина.

– Говорят, что его король верит ему и слушает, —

прибавил он, – хоть он человек маленький, пренебрегать им нельзя.

– Но я знаю, что купить себя не даст! – выкрикнула королева. – А если это невозможно, значит, предаст.

Именно, когда происходили эти совещания, итальянец пошёл по указанию Бонера и просил аудиенции у королевы Боны.

Маршалек его уведомил, что охотно будет принят.

Королева захотела выступить достаточно изящно, приказала нарядиться слугам, карлам, фрейлинам. Сама одела самые красивые драгоценности, комнату выбрала наиболее нарядную. Наконец велела сыну быть при ней во время аудиенции.

Она выступала со всей королевской гордостью, величественно.

Марсупин, одетый в чёрное, с цепью от императора, на котором было золотое изображение Карла V, пришёл с тем смирением и преувеличенной, непомерной униженностью, которая бесила Бону, потому что в ней почти можно было разглядеть насмешку.

Враги измерили друг друга взглядом. Бона не допустила затронуть в разговоре ничего щепетильного, никаких жалоб, никаких требований. Она тут же начала говорить о дочке и короле, расположения которого хотела добиться ради дочери.

Итальянец обещал, но вместе с тем пытался напомнить о королеве Елизавете – но Бона и слышать не хотела. Повторяла одно.

Это казалось постановленным условием торга и Марсупин в начале так это понял. Со своей стороны он хотел поставить другое условие – обращение с молодой королевой.

Бона не понимала.

– Можете заверить короля, что за поверенной нам его дочкой мы бдим, как за собственным ребёнком. Здоровье у неё плохое, но мы в этом не виноваты, она такой к нам прибыла.

И как можно скорее, тотчас спросила о королеве Изабелле, прося Марсупина поддержать её дело. В конце концов итальянец, обещая донести то, что ему поручили, прибавил, что не был обязан вмешиваться в дела, для которых надлежало бы использовать других посредников.

Вся эта аудиенция прошла на фехтовании пустыми словами, потому что ни Бона не могла себе льстить, что задобрит Марсупина, ни он, что её разоружит.

Вместо того, чтобы сблизить, беседа оставила после себя горькое воспоминание.

Когда после ухода итальянца королева осталась с архиепископом, она гневно воскликнула:

– О! Король Фердинанд сумел хорошо выбрать посла! В самом деле, я хотела бы иметь такого слугу, но избавиться от него как от шпиона, как от очень опасного интригана… обязательно! Не буду знать спокойствия, пока он тут остаётся. Прочь его! Прочь! Какой взгляд василиска! Какая улыбка, какая подлая покорность, обман и насмешка дрожат на его губах!

Вечером у короля Бона постоянно говорила только о Марсупине – он не сходил с её уст, пока Сигизмунд не был вынужден приказать замолчать.

– Оставь меня в покое с этим итальянцем, ты делаешь его больше, чем он есть. У страха глаза велики.

Все эти аудиенции закончились на том, что Опалинский запретил пускать итальянца в замок.

Если Марсупину удалось обмануть стражу и скользнуть в круг королевских придворных, которые были так к нему расположены, что его не только охотно принимали, но были готовы ему помогать, бдительная Бона тут же предупредила через кого-то из своих, чтобы дальше прихожих не попал.

Увидев, что он так несчастен, епископ Самуэль и гетман полагали, что удержаться в Кракове дольше за свой счёт ему будет трудно; поэтому епископ хотел оказать ему финансовую поддержку, а другие этому поспособствовать, но синьор Джованни отказался. Он находил, что для его господина было бы уничижительным, если бы слуга нуждался в чьей-то помощи.

Сколько бедный, предприимчивый итальянец вытерпел, сколько набегался, какие средства должен был использовать, чтобы разведать обо всём, и хотя бы попробовать попасть туда, куда его не пускали, описать трудно.

Он был неутомим в этой работе, в которой его согревала и настоящая любовь к молодой королеве.

Бона, зная обо всём, прониклась к нему неумолимой ненавистью. Она начала с того, что каждый день старому королю забивала голову тем, что он кормил на дворе врага, шпиона, клеветника, доносчика, и что для своего достоинства был обязан от него избавиться.

Первое время король сбывал это молчанием, в конце концов устал слушать постоянно повторяющиеся жалобы и поддался обману и сам начал жаловаться на Марсупина ксендзу Мациёвскому. Он не принимал уже итальянца, а молодой король, боясь матери, не хотел его также видеть.

Молодая королева очень хотела с ним встретиться, но её так держали, окружали, закрывали и отгоняли итальянца, что он даже издалека её не видел, разве что в костёле, когда в ложе слушала святую мессу.

Все их отношения ограничились тем, что посылал письма через Дудича и через него их получал. Таким образом, он был отлично осведомлён, что делалось на дворе молодых супругов: что Август совсем пренебрегал женой, и что Бона стерегла её как невольницу, меняя ей служанок, уменьшая их количество, на многих вещах экономя и даже отказывая в удобствах, к которым она привыкла.

Какое-то время продержавшись на этом положении рекомендованного Августу переводчика и секретаря, Марсупин, видя, что ни малейшей надежды на приём нет, в конце концов сбросил маску и громко объявил, что был послом короля Фердинанда, назначенным, чтобы оставаться при особе королевы Елизаветы.

Бона и об этом слышать не хотела.

– Переводчиков у меня достаточно, двор Елизаветы полон, никто ей не нужен, доносчиков хватает. Пусть Марсупин уйдёт прочь.

Этого снова итальянец не хотел понять и не мог. От него старались избавиться. Он не думал выезжать. Жил у

Монтелупе. На них нападали, чтобы они отказали ему в жилье, чего они сделать не хотели. Много лиц, из страха преследования Боны, избегали его, но доступ к тем, к кому у него были рекомендательные письма: к Бонеру, Мациёвскому, Дециушу, Горки, гетману – был у него свободный. Этим никто не мог запретить его принимать – а милость Боны они вовсе не старались приобрести.

Дудич, который много мог потерять и опасался, избегал с ним открытых отношений, но ночью ходил к нему и помогал ему. Бонер тоже ревностно ему содействовал.

Это всё мало пригодилось, когда ни к кому уже доступа не имел. Особенно Опалинский не спускал с него глаз и через своих выслеживал шаги, и в замок не пропускал.

Тогда Марсупин начал всё более открыто добиваться, как слуга и посланный короля, того, в чём ему отказывали. Он прямо говорил, что король ждёт новых писем, и хоть бы год сидел тут напрасно, прогнать себя не даст.

Боне доносили, что он постоянно повторял, что в Венгрии королеве Изабелле возвратят то, что здесь Елизавета терпела. Он не скрывал, что писал императору, настаивая, чтобы отобрал у Боны итальянские княжества и отдал их кому-нибудь другому.

Хотя на первый взгляд Бона презирала эти угрозы, однако же они вызывали беспокойство. Но уступить им не позволяла гордость.

Итак, Марсупина опутали целой сетью интриг, чтобы понять, имеет ли какую слабость, за которую его можно было бы схватить. К деньгам, к женской красоте, к другим таким приманкам итальянец был вполне равнодушен. Самолюбие и привязанность к царствующей семье давали ему силу и выдержку.

Он неустанно суетился, говорил громко и открыто, а так как любое его слово относили в замок, Бона знала, что распространяются слухи о преследовании ею невестки и отталкивали от неё людей. Не оставалось ничего другого, только какой-либо ценой отделаться от Марсупина! Всё же этого было нелегко добиться.

Казалось, итальянец играет угрозами, всё ревностней заискивая и давая везде себя чувствовать. В замке ему уже даже показываться не годилось. Неустрашимый во всём, итальянец имел одну слабую сторону: как другие современники, он верил в волшебство и боялся его. Он был убеждён, что власть Боны над старым супругом, над сыном и над многими другими, преданными ей, не имела другого источника, кроме волшебства.

Было известно, что она частенько совещалась со своим доктором, астрологом, итальянцем, который постоянно что-то готовил в тиглях, и королева к нему даже поздно ночью с монашкой Мариной ходила. Поэтому её делали волшебницей, которая напитками, кольцами запрягала людей в свою власть.

Марсупин ни за какие сокровища мира ничего бы от неё не принял; он предостерегал других, чтобы избегали отношений с опасной волшебницей.

В городе обычный люд был достаточно склонен в это поверить. Видели, что король поддаётся ей с детским послушанием, что сына ведёт на поводке, как хочет, что Гамрат был ей слепо послушен, даже Кмита, до сих пор позволял собой руководить, наконец Опалинский, который, как последний слуга, делал, что она велела.

Хотя всеми чарами Боны были её сильная воля и очень простые средства, какими себе приобретала людей, было поистине что-то удивительное в этой женщине-чужеземке, одной там, на вид слабой, которой всё должно было подчиняться.

Марсупин даже боялся за свою жизнь, потому что от волшебства до яда был только шаг, а он знал, что итальянским обычаем и так избавлялись от мешающего врага. Ещё больше его охватила тревога за молодую королеву; он также боялся, что её отравят, если не в еде и напитках, то надушенными перчатками, тем, что тогда носили на себе.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации