Текст книги "Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия"

Сущность сновидения не меняется, когда к его психическим источникам добавляется соматический материал; оно остается исполнением желания, независимо от того, каким образом обусловливается его выражение посредством актуального материала.

Я бы хотел предоставить здесь место для обсуждения ряда особенностей, которые могут по-разному менять значение внешних раздражителей для сновидения. Я утверждаю, что взаимодействие индивидуальных, физиологических и случайных моментов, относящихся к соответствующей ситуации, определяется тем, как будет вести себя человек в каждом конкретном случае объективного интенсивного раздражения во время сна; обычная глубина сна в сочетании с интенсивностью раздражителя порой позволяет подавить раздражитель настолько, что он не нарушает сна, а в другой раз вынуждает проснуться или предпринять попытку справиться с раздражителем, включив его в сновидение. В соответствии с многообразием таких констелляций внешние объективные раздражители у одного человека выражаются в сновидении чаще или реже, чем у другого. У меня – человека, обладающего прекрасным сном и упорно настаивающего на том, что меня нельзя тревожить во сне без причины, – вмешательства внешних источников возбуждения в сновидения очень редки, тогда как психические мотивы, по-видимому, очень легко подводят меня к сновидению. Собственно говоря, я записал только одно сновидение, в котором можно обнаружить объективные, болезненные источники раздражения, и именно на примере этого сновидения можно наглядно показать, какого эффекта достигает внешний раздражитель.

Я еду верхом на серой лошади, вначале робко и неумело, словно прислонившись к ней. Я встречаю коллегу П., который сидит верхом на коне и о чем-то мне напоминает (вероятно, о том, что я неправильно сижу). Я все лучше приспосабливаюсь к моей умной лошади, сажусь поудобнее и замечаю, что чувствую себя совсем как дома. В качестве седла у меня нечто вроде подушки, которая полностью заполняет пространство между шеей и крупом лошади. Я проскакиваю вплотную между двумя нагруженными телегами. Проехав улицу, я сворачиваю и хочу слезть с лошади у маленькой открытой часовни, которая расположена в конце улицы. Затем я действительно слезаю у другой близлежащей часовни; на этой же улице имеется и постоялый двор. Я мог бы пустить лошадь одну, но предпочитаю туда ее отвести. Как будто мне стыдно появиться там верхом. Перед постоялым двором стоит мальчик, который показывает оброненный мною клочок бумаги и смеется надо мной. На клочке бумаги написано и дважды подчеркнуто: «Не есть», и вторая фраза (неясно) – нечто вроде: «Ничего не делать». В связи с этим смутная мысль, что я нахожусь в чужом городе, где мне нечего делать.

В этом сновидении трудно подметить, чтобы оно возникло под влиянием, скорее даже под гнетом, какого-либо болезненного раздражителя. Накануне, однако, я страдал от фурункулов, доставлявших мне муки при каждом движении, а самый большой фурункул в паху, разросшийся до размеров яблока, при любом шаге причинял мне нестерпимую боль. Утомление, отсутствие аппетита, напряженная – вопреки всему этому – работа днем добавились к болям, чтобы испортить мое настроение. Я был не совсем способен справляться со своими врачебными задачами, но при данном характере недуга едва ли можно было придумать иное занятие, которое было бы так столь же непригодным для меня, как верховая езда. И именно этой деятельностью заставляет меня заниматься сновидение; это самое энергичное отрицание недуга, какое можно себе представить. Я вообще не езжу верхом, верховая езда мне никогда не снится; я вообще всего один раз сидел на лошади, да и то она была без седла, и верховая езда мне не понравилась. Но в данном сновидении я еду верхом, словно у меня нет фурункула в паху – вернее, именно потому, что я не хочу его иметь. По описанию мое седло – это припарка, которая позволила мне заснуть. Вероятно, в первые часы сна – благодаря этой мере – я нисколько не чувствовал свой недуг. Затем дали о себе знать болезненные ощущения, которые хотели меня разбудить, но тут появилось сновидение и, успокаивая, сказало: «Спи дальше, ты не проснешься! У тебя же нет фурункула, ведь ты скачешь на лошади, а с фурункулом в этом месте ты бы скакать не мог!» И ему удалось меня успокоить; боль унялась, и я продолжал спать.

Сновидение, однако, не довольствовалось настойчивым «внушением» мне несовместимого с моим недугом представления об отсутствии фурункула, причем оно вело себя подобно галлюцинаторному бреду матери, потерявшей своего ребенка[174]174
  Ср. одно место у Гризингера (Griesinger, 1861) и примечание в моей второй статье о защитных невропсихозах (1896b).


[Закрыть], или торговца, утратившего все свое состояние. Частные детали отвергнутого ощущения и образ, использованный для его вытеснения, служит ему также в качестве материала, чтобы присоединить то, что актуально в моей душе, к ситуации в сновидении и это выразить. Я еду верхом на серой лошади; цвет лошади в точности соответствует костюму цвета перца и соли, в котором я в последний раз встретил за городом коллегу П. Меня лишили острой пищи, которую сочли причиной фурункулеза, тем не менее в качестве этиологического фактора предпочтительнее, на мой взгляд, говорить о сахаре. Приятелю П. нравится быть передо мной на коне, после того как он сменил меня у одной пациентки, с которой я проделывал разные трюки (в сновидении я вначале сижу на лошади в странной позе, словно цирковой наездник). Но на самом деле эта пациентка, подобно лошади в анекдоте про горе-наездника[175]175
  В письме от 7 июля 1898 года Флиссу (Freud, 1950 a, письмо № 92) Фрейд говорит о «знаменитом принципе Итцига, горе-наездника: “Итциг, куда ты скачешь?” – “Если б я знал, спроси у лошади”». – Прим. ред.


[Закрыть], проделывала со мной, что ей хотелось. Таким образом, лошадь служит символическим выражением моей пациентки (в сновидении лошадь очень умна). «Я чувствую себя совсем как дома» – это соответствует моему положению в доме до того, как меня заменил П. «Я думал, вы прочно сидите в седле», – недавно сказал мне по этому поводу один из немногих моих недоброжелателей среди известных врачей этого города. Каждый день заниматься психотерапией по 8–10 часов с такими болями действительно было трюком, но я знаю, что, не чувствуя себя совершенно здоровым, я не смогу далее выполнять особенно сложную работу, и сновидение полно мрачных намеков на ситуацию, которая должна неизбежно возникнуть – «Не работать и не есть» (записка, с которой неврастеники являются на прием к врачу). В ходе дальнейшего толкования я замечаю, что работе сновидения удалось найти путь от желаемой ситуации, выраженной с помощью верховой езды, к сценам из очень раннего детства – стычкам, происходившим между мной и одним моим племянником, который, впрочем, на год старше меня и живет теперь в Англии. Кроме того, оно использовало элементы моих путешествий в Италию; улица в сновидении состоит из впечатлений о Вероне и Сиене. Еще более глубокое толкование приводит меня к мыслям сексуального характера, и я вспоминаю, что у одной пациентки, никогда не бывавшей в Италии, намеки в сновидении, по-видимому, указывали на эту красивую страну (gen Italien – Genitalien); в то же время это связано с домом, в котором я был врачом до приятеля П., и с тем местом, где возник мой фурункул.

В другом сновидении мне удалось аналогичным образом защититься на этот раз от чувственного раздражения, угрожавшего нарушить мой сон. Однако выявить взаимосвязь сновидения и случайного раздражителя, вызвавшего сновидение, и тем самым понять сон позволило мне лишь счастливое стечение обстоятельств. Однажды утром – это было в середине лета – я проснулся в тирольском горном селении со знанием того, что мне приснилось: Папа римский умер. Толкование этого короткого, лишенного зрительных образов сновидения мне не удалось. Я вспомнил только один повод к этому сновидению: незадолго до этого в газете сообщалось о легком недомогании его святейшества. Однако во время завтрака моя жена спросила: «Ты слышал сегодня утром ужасный звон колоколов?» Мне ничего не было известно о том, чтобы я это слышал, но теперь я понял свое сновидение. Это была реакция моей потребности во сне на шум, которым набожные тирольцы хотели меня разбудить. Я мщу им выводом, составляющим содержание сновидения, и продолжаю спать, не проявляя никакого интереса к колокольному звону.

Среди сновидений, упомянутых в предыдущих разделах, уже имеется несколько, которые могут служить примерами переработки так называемых нервных раздражителей. Одним из них является сновидение о питье воды большими глотками; в нем соматический раздражитель, по-видимому, является единственным источником сновидения, а желание, вызванное ощущением – жажда, – единственным его мотивом. Точно так же обстоит дело и с другими простыми сновидениями, когда сам по себе соматический раздражитель способен вызвать желание. Сновидение больной, которая ночью сбрасывает со щеки охлаждающий аппарат, демонстрирует необычный способ реагировать исполнением желания на болезненные раздражители; похоже, что пациентке удалось на какое-то время перестать чувствовать боль, наделив ею постороннего человека.

Мое сновидение о трех парках вызвано, очевидно, голодом, но оно сумело свести потребность в пище к томлению ребенка по материнской груди и использовать невинное желание для прикрытия более серьезного стремления, которое не может выразиться в столь явном виде. В сновидении о графе Туне мы могли видеть, какими способами возникшая до этого физическая потребность соединяется с наиболее сильными, но и сильнее всего подавленными побуждениями душевной жизни. И если, как в случае, приведенном Гарнье (Garnier, 1872), Первый консул превратил шум взрывающейся адской машины в сновидение о битве, прежде чем он от этого пробудился, то в этом особенно ясно обнаруживается стремление, ради которого душевная деятельность вообще интересуется во сне ощущениями. Молодой адвокат, уснувший после обеда в день своего первого серьезного выступления, ведет себя абсолютно так же, как великий Наполеон. Ему снится неких Г. Райх в Гусятине (город в Галиции), которого он знает по выступлению, но элемент Гусятин (Hussiatyn) продолжает настойчиво навязываться; он просыпается и слышит, как его жена, страдающая бронхитом, сильно кашляет (husten).

Сравним это сновидение Наполеона, обладавшего, кстати, превосходным сном, с другим сновидением – со сновидением привыкшего долго спать студента, которому после слов разбудившей его горничной, что ему пора в госпиталь, снится, будто он спит в больничной койке, а затем продолжает спать, рассуждая: если я и так уже в госпитале, то мне не нужно вставать, чтобы туда идти. Очевидно, что последнее сновидение – это сновидение о комфорте, спящий откровенно признается себе в мотиве своего сна, но вместе с тем раскрывает одну из тайн сновидения как такового. В известном смысле все сновидения – это сновидения о комфорте; они служат намерению продолжить сон, а не пробудиться. Сновидение – это страж сна, а не его нарушитель. По отношению к психическим моментам, вызывающим пробуждение, мы докажем правильность этого утверждения в другом месте; его применимость к роли объективных внешних раздражителей мы можем обосновать уже здесь. Душа либо вообще не интересуется поводами к возникновению ощущений во время сна, если только это возможно в отношении интенсивности и правильно понятого ею значения этих раздражителей, либо она использует сновидение для того, чтобы отрицать наличие этих раздражителей, либо, в‑третьих, когда она вынуждена их признать, подыскивает такое их толкование, которое выставляет актуальное ощущение как составную часть желаемой и сопоставимой со сновидением ситуации. Актуальное ощущение вплетается в сновидение и в результате лишается своей реальности. Наполеон может продолжать спать; ведь его сон хочет нарушить всего лишь воспоминание во сне о канонаде под Арколе[176]176
  Содержание этого сновидения по-разному рассказывают в двух источниках, из которых оно мне известно.


[Закрыть].

Следовательно, желание спать (на которое настроено сознательное Я и которое, наряду с цензурой сновидения и упоминаемой в дальнейшем «вторичной переработкой», представляет собой его вклад в сновидение) должно каждый раз учитываться в качестве мотива к образованию сновидения, а каждое удавшееся сновидение является его исполнением. Как соотносится это постоянное и всегда одинаковое желание спать с другими желаниями, из которых то одно, то другое исполняется благодаря содержанию сновидения, – это будет предметом другой дискуссии. Однако в желании спать мы выявили тот момент, который может восполнить пробел в теории Штрюмпеля – Вундта показать ошибочность и изменчивость в толковании внешних раздражителей. Правильное толкование, на которое вполне способна спящая душа, предполагает живой интерес и требует прекращения сна; поэтому из всех возможных толкований душа избирает только такие, которые совместимы с абсолютистской цензурой желания спать. Например, это соловей, а не ласточка[177]177
  По трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», акт III, 5-я сцена.


[Закрыть]. Ибо если это ласточка, то сон кончен – наступило утро. Далее, из всех доступных толкований раздражителя выбирается то, которое может быть наилучшим образом связано с желаниями-побуждениями, имеющимися в душе. Поэтому все однозначно определено и ничего не оставляется на произвол судьбы. Неправильное толкование – это не иллюзия, а – если угодно – отговорка. Но здесь опять-таки, как и при замене посредством смещения, осуществляемой в угоду цензуре сновидения, следует признать отклонение от нормального психического процесса.

Если внешние нервные и внутренние телесные раздражители достаточно интенсивны для того, чтобы привлечь к себе внимание психики, то – в том случае, если их следствием являются сновидение, а не пробуждение – они создают прочную основу для образования сновидений, ядро в его материале, для которого подыскивается соответствующее исполнение желания таким же образом, как и опосредствующие представления между двумя психическими раздражителями сновидения. В отношении многих сновидений можно сказать, что соматический элемент определяет в них содержание сновидения. В этом крайнем случае ради образования сновидения пробуждается как раз не актуальное желание. Однако сновидение не может изобразить желания иначе, кроме как в ситуации, в которой оно исполняется; перед ним словно возникает задача выяснить, какое желание можно изобразить как исполненное с помощью актуальной ситуации. Если актуальный материал имеет болезненный или неприятный характер, то это еще не означает, что из-за этого он не пригоден для образования сновидения. В распоряжении душевной жизни имеются также желания, исполнение которых вызывает неудовольствие; это кажется противоречием, но объясняется наличием двух психических инстанций и цензуры, существующей между ними.

Как мы уже слышали, в душевной жизни имеются вытесненные желания, относящиеся к первой системе, исполнению против которых противодействует вторая система. До сих пор сохраняется мнение, что такие желания существовали, а затем были уничтожены; однако учение о вытеснении, необходимое в науке о психоневрозах, утверждает, что такие вытесненные желания продолжают существовать, но вместе с ними имеется воздействующее на них торможение. В нашей речи мы подмечаем верное, когда говорим о «подавлении» таких импульсов. Психические приспособления, способствующие реализации таких подавленных желаний, сохраняются и готовы к употреблению. Но если случается так, что такое подавленное желание все же осуществляется, то преодоленное торможение второй (способной к осознанию) системы проявляется в виде неудовольствия. Завершим эту мысль: когда во сне имеются неприятные ощущения из соматического источника, то эта констелляция используется сновидением для того, чтобы изобразить – при сохранении в той или иной степени цензуры – исполнение обычно подавленного желания.

Такое положение вещей позволяет объяснить ряд сновидений, сопровождающихся страхом, тогда как другой ряд сновидений, противоречащих теории желания, позволяет выявить другой механизм. Страх в сновидениях может быть психоневротическим, возникать вследствие психосексуального возбуждения, при этом страх соответствует вытесненному либидо. В таком случае этот страх, как и страшный сон в целом, имеет значение невротического симптома, и мы стоим на границе, где присущая сновидению тенденция к исполнению желания терпит фиаско. В других же страшных снах (из первого ряда) ощущение страха передается соматически (например, у легочных и сердечных больных при случайной задержке дыхания), и в таком случае оно используется для того, чтобы помочь исполниться в виде сновидения таким энергично подавленным желаниям, проявление которых во сне по психическим мотивам имело бы следствием такое же появление страха. Объединить эти внешне отдельные случаи несложно. Из двух психических образований, склонности к аффекту и содержания представления, тесно связанных между собой, одно из них, которое актуально, также и в сновидении вызывает другое: то соматически обусловленный страх вызывает подавленное содержание представления, то содержание представления, избавленное от вытеснения и сопровождающееся сексуальным возбуждением, вызывает страх. О первом случае можно сказать, что соматически обусловленный аффект получает психическое толкование; в другом случае все обусловлено психически, но подавленное содержание легко заменяется соматическим толкованием, соответствующим ощущению страха. Трудности, которые здесь возникают для понимания, имеют мало общего со сновидением; они проистекают из того, что этими рассуждениями мы затрагиваем проблемы возникновения страха и вытеснения.

К действенным раздражителям, относящимся к внутренней телесности, без сомнения, относится общее настроение. Не то чтобы оно могло предоставить содержание сновидения, но оно вынуждает мысли сновидения производить выбор из материала, который должен служить для изображения в содержании сновидения, приближая одну часть этого материала как соответствующую его сущности и отодвигая другую. Кроме того, это общее настроение от предыдущего дня связано с психическими остатками, существенными для сновидения. При этом само это настроение может сохраняться в сновидении или преодолеваться, а потому оно, когда исполнено неудовольствием, обращается в противоположность.

Когда соматические источники раздражения во время сна – то есть ощущения во сне – не обладают чрезвычайной интенсивностью, то они, на мой взгляд, играют в образовании сновидения такую же роль, что и оставшиеся свежими, но безразличные впечатления предыдущего дня. Собственно, я имею в виду, что они привлекаются для образования сновидения только в том случае, когда пригодны для соединения с содержанием представлений психических источников сновидения. С ними обращаются как с общедоступным, всегда имеющимся наготове материалом, который используется всякий раз, как только в нем возникает надобность, тогда как ценный материал сам предписывает способ своего применения. Это похоже на то, как меценат приносит художнику редкий камень, оникс, чтобы сделать из него художественное произведение. Размеры камня, его окраска и чистота воды помогают решить, какой портрет или какую сцену в нем следует изобразить, тогда как при не очень дорогом и имеющемся в большом количестве материале, например мраморе или песчанике, художник следует только идее, сложившейся в его уме. Только так, как мне кажется, можно понять тот факт, что содержание сновидения, которое вызывается раздражителями из нашей телесности, не усилившимися до степени чрезвычайного, проявляется все же не во всех сновидениях и не каждую ночь[178]178
  Дополнение, сделанное в 1914 году: Ранк в ряде работ (1910, 1912a и 1912b) показал, что некоторые приводящие к пробуждению сновидения, вызванные органическим раздражителем (сновидения, вызванные позывом к мочеиспусканию и сопровождающиеся поллюциями), особенно пригодны для иллюстрации борьбы между потребностью во сне и требованиями органических потребностей, а также влияния последних на содержание сновидения.


[Закрыть].

Возможно, пример, который вновь возвращает нас к толкованию сновидений, лучше всего прояснит мою мысль. Однажды я пытался понять, что означает ощущение заторможенности, невозможности сойти с места, неловкости и т. п., которое так часто снится человеку и которое столь близко к страху. В ночь после этого мне приснился следующий сон. Не совсем одетый, я поднимаюсь по лестнице из квартиры, расположенной на нижнем этаже дома, на верхний этаж. При этом я каждый раз перескакиваю через три ступеньки, радуясь тому, что так проворно могу подниматься по лестнице. Вдруг я вижу, что навстречу мне вниз по лестнице спускается горничная. Мне становится стыдно, я спешу, и тут возникает та заторможенность, я словно приклеен к ступенькам, и я не могу сдвинуться с места.

Анализ. Ситуация в сновидении заимствована из повседневной действительности. У меня в Вене две квартиры, соединенные между собой только лестницей. На первом этаже находятся приемная и кабинет, а этажом выше – жилые комнаты. Когда поздно вечером я заканчиваю работать, я поднимаюсь по лестнице в спальню. Вечером накануне сновидения я действительно поднялся по лестнице не совсем одетый, то есть я снял воротничок, галстук и манжеты; в сновидении же, как это обычно бывает, я оказался раздет гораздо больше, хотя и непонятно, до какой степени. Перепрыгивание через ступеньки – это моя обычная манера подниматься по лестнице; впрочем, это и исполнение желания в сновидении, ибо благодаря легкости, с которой я выполняю это действие, я убеждаюсь в хорошей работе своего сердца. Далее, такая манера подниматься по лестнице полностью противоречит торможению во второй половине сновидения. Она показывает мне – что не требовало доказательств, – что сновидению не доставляет затруднений изобразить моторные действия во всей их полноте; вспомним хотя бы полеты во сне!

Лестница, по которой я подымаюсь, не похожа, однако, на лестницу моего дома; сначала я ее не узнаю, и только благодаря человеку, идущему мне навстречу, я понимаю, где нахожусь. Этот человек – горничная одной пожилой дамы, которую я посещаю два раза в день, чтобы сделать инъекции; лестница в сновидении очень похожа на ту, по которой я поднимаюсь там два раза в день.

Но как попали эта лестница и эта женщина в мое сновидение? Чувство стыда из-за того, что я не совсем одет, без сомнения, имеет сексуальный характер; горничная, которая мне приснилась, старше меня, ворчлива и совершенно непривлекательна. В ответ на этот вопрос мне приходит в голову только следующее: когда я совершаю утренний визит в этот дом, у меня обычно на лестнице начинается кашель; продукт отхаркивания попадает на лестницу. На обоих этажах нет плевательницы, и я придерживаюсь той точки зрения, что содержание лестницы в чистоте должно происходить не за мой счет, а благодаря приобретению плевательницы. Домоправительница, тоже пожилая ворчливая женщина, которой, однако, присуще стремление к опрятности, придерживается по этому вопросу другой точки зрения. Она подкарауливает, не позволю ли я себе снова указанной вольности, и когда она это обнаруживает, мне приходится слышать ее ворчание. После этого несколько дней она также отказывает мне в обычном проявлении уважения при нашей встрече. Накануне сновидения партия домоправительницы получила подкрепление в лице горничной. Я, как всегда, торопился завершить свой визит к больной, когда в передней меня остановила горничная и высказала замечание: «Господин доктор, вы бы хоть сегодня вытерли ноги, прежде чем войти в комнату. Красный ковер опять весь грязный от вашей обуви». Такова, вероятно, причина появления в моем сновидении лестницы и горничной.

Между моим перепрыгиванием через ступени и отхаркиванием на лестнице существует тесная связь. Воспаление зева, как и сердечный недуг, представляются наказанием за дурную привычку курить, по поводу которой, разумеется, я слышу аналогичные упреки от своей супруги; в одном доме со мной так же мало любезны, как и в другом, а сновидение соединило их в один образ.

Дальнейшее толкование сновидения я должен отложить до тех пор, пока мы не рассмотрим, откуда проистекает типичное сновидение о неполной одежде. В качестве предварительного результата анализа приведенного сновидения я только замечу, что ощущение заторможенности движений в сновидении возникает всегда, когда оно необходимо для некоторой взаимосвязи. Особое состояние моей подвижности во сне не может быть причиной содержания данного сновидения, ведь за мгновение перед этим, словно в подтверждение этого вывода, мне снилось, что я с легкостью перепрыгиваю через ступеньки.