Текст книги "Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия"

Направление, по которому следуют сгущения во сне, определяется, с одной стороны, корректными предсознательными отношениями мыслей сновидения, с другой стороны – привлекательностью зрительных воспоминаний в бессознательном. Результат работы сгущения достигает тех интенсивностей, которые необходимы для прорыва систем восприятия.

2). Опять-таки благодаря свободному переносу интенсивностей и в целях сгущения образуются промежуточные представления – своего рода компромиссы (ср. многочисленные примеры). Это тоже нечто небывалое в нормальном течении представлений, где речь идет прежде всего о выборе и фиксации «правильных» элементов представлений. И наоборот, когда мы подыскиваем словесное выражение предсознательным мыслям, очень часто возникают смешанные и компромиссные образования, которые приводят в качестве примеров «оговорок».

3). Представления, переносящие друг на друга свои интенсивности, имеют между собой очень непрочную связь и объединены такими ассоциациями, которыми наше мышление пренебрегает и которые используются только для достижения комического эффекта. В частности, равноценными другим являются ассоциации по созвучию.

4). Противоречащие друг другу мысли не стремятся уничтожить друг друга, а существуют рядом друг с другом, нередко объединяясь в продукты сгущения, словно между ними не существует противоречия, или образуют компромиссы, которые мы бы никогда не простили нашему мышлению, но которые одобряем в своих поступках.

Таковы некоторые из наиболее выделяющихся аномальных процессов, которым в ходе работы сновидения подвергаются ранее рационально образованные мысли во сне. Их главной особенностью можно считать стремление сделать подвижной и способной к отводу энергию катексиса; содержание и собственное значение психических элементов, к которым привязаны эти катексисы, становятся второстепенной вещью. Можно было бы предположить, что сгущение и образование компромиссов происходят лишь в угоду регрессии, когда речь идет о превращении мыслей в образы. Однако анализ – и еще отчетливее синтез – таких сновидений, которые лишены регрессии к образам, например, анализ сновидения «автодидаскер – разговор с профессором Н.», выявляет те же процессы смещения и сгущения, что и в других случаях.

Таким образом, мы не можем игнорировать вывод, что в образовании сновидений участвуют психические процессы двоякого рода, различные по своей сути. Один из них создает совершенно корректные мысли сновидения, равноценные нормальному мышлению; другой поступает с ними крайне странным, некорректным образом. Последний процесс мы уже выделили в разделе VI в качестве собственно работы сновидения. Что мы можем теперь сказать о происхождении этого психического процесса?

Мы не смогли бы дать здесь никакого ответа, если бы не проникли чуть глубже в психологию неврозов, в частности истерии. Из нее мы узнаем, что такие же некорректные психические процессы – и еще другие, неперечисленные – определяют возникновение истерических симптомов. Также и при истерии мы обнаруживаем вначале ряд совершенно корректных мыслей, равноценных нашему сознательному мышлению, о существовании которых в этой форме ничего узнать мы, однако, не можем и которые мы реконструируем только задним числом. Если они когда-либо проникли в наше восприятие, то в результате анализа образованного симптома мы убеждаемся, что эти нормальные мысли подверглись аномальной обработке и посредством сгущения, образования компромисса, через поверхностные ассоциации, под прикрытием противоречий, возможно, также путем регрессии были переведены в симптом. При полной тождественности особенностей работы сновидения и психической деятельности, выливающейся в психоневротические симптомы, мы будем считать себя вправе перенести на сновидение выводы, к которым вынуждает нас истерия.

Из учения об истерии мы заимствуем положение, что такая аномальная психическая переработка нормального хода мыслей происходит только тогда, когда он становится переносом бессознательного желания, которое проистекает из инфантильного материала и находится в вытесненном. Ради этого принципа мы построили теорию сновидения на допущении, что побуждающее желание во сне всегда проистекает из бессознательного, что, как мы сами признали, не всегда можно доказать, хотя и нельзя опровергнуть. Но чтобы суметь сказать, что такое «вытеснение», чье название мы часто уже использовали, мы должны будем построить еще одну часть в нашем психологическом сооружении.

Мы углубились в рассмотрение вымышленного примитивного психического аппарата, работа которого регулируется стремлением избежать накопления возбуждения и по возможности поддерживать себя в невозбужденном состоянии. Поэтому он был построен по схеме рефлекторного аппарата; подвижность – прежде всего путь к внутреннему изменению тела – представляла собой отводной путь, находящийся в его распоряжении. Далее мы обсудили психические последствия переживания удовлетворения и могли бы при этом добавить второе предположение: что накопление возбуждения – различными, нас не интересующими способами – ощущается как неудовольствие и приводит аппарат в действие, чтобы снова вызвать чувство удовлетворения, при котором уменьшение возбуждения ощущается как удовольствие. Такой исходящий из неудовольствия, нацеленный на удовольствие поток в аппарате мы называем желанием; мы говорили, что привести в действие аппарат не может ничего, кроме желания, и что течение возбуждения в нем автоматически регулируется восприятиями удовольствия и неудовольствия. Первым желанием, пожалуй, является галлюцинаторный катексис воспоминания об удовлетворении. Однако эта галлюцинация, если ее не поддерживать до изнеможения, оказывается неспособной утолять потребность, то есть доставлять удовольствие, связанное с удовлетворением.

Таким образом, оказалась необходимой вторая деятельность – на нашем языке: деятельность второй системы, – которая не позволяла бы катексису воспоминания проникать к восприятию и оттуда связывать психические силы; он должен направлять возбуждение, исходящее от потребности, на окольный путь, который в конечном счете благодаря произвольной моторике настолько изменяет внешний мир, что может произойти реальное восприятие объекта удовлетворения. В общем и целом мы уже прослеживали схему психического аппарата; обе системы представляют собой зачаток того, что в качестве Бсз и Псз мы включаем в полностью сформированный аппарат.

Чтобы иметь возможность посредством моторики целесообразно изменять внешний мир, необходима аккумуляция большой суммы переживаний в системах воспоминаний и разнообразная фиксация связей, возникающих в этом материале воспоминаний под влиянием различных целевых представлений. Пойдем дальше в наших гипотезах. Деятельность второй системы, заключающаяся в многократном ощупывании, испускании катексисов и убирании их обратно, с одной стороны, нуждается в возможности свободно распоряжаться всем материалом воспоминаний; с другой стороны, было бы излишней расточительностью, если бы она посылала большие количества катексиса на отдельные мыслительные пути, которые растекались бы затем нецелесообразным образом и уменьшали бы количество, необходимое для изменения внешнего мира. Ввиду этой целесообразности я постулирую, следовательно, что второй системе удается сохранить в покое большую часть энергетических катексисов и использовать для смещения лишь незначительную их часть. Механика этих процессов мне совершенно неизвестна; кто захотел бы всерьез отнестись к этим представлениям, должен был бы подыскать аналогии из физики и проложить себе путь к наглядному объяснению процесса движения при возбуждении нейронов. Я лишь придерживаюсь представления, что деятельность первой ψ-системы направлена на свободное истечение возбуждения и что вторая система благодаря исходящим от нее катексисам препятствует этому истечению, способствует преобразованию в бездействующий катексис, возможно, при повышении уровня. Я предполагаю, следовательно, что протекание возбуждения при господстве второй системы связано с совершенно другими механическими условиями, чем при господстве первой. Когда вторая система завершает свою пробную мыслительную работу, торможение и застой возбуждений прекращаются, что позволяет им обрести подвижность.

Если принять во внимание взаимосвязь такого сдерживания оттока второй системой и регуляции посредством принципа неудовольствия[376]376
  В своих более поздних трудах Фрейд говорит об этом факторе как о «принципе удовольствия». – Прим. ред.


[Закрыть], то возникает любопытный ход мыслей. Подыщем противоположность первичному переживанию удовлетворения – внешнее переживание испуга. На примитивный аппарат воздействует воспринимаемый раздражитель, который является источником боли. Тогда беспорядочные моторные проявления будут продолжаться до тех пор, пока одно из них не лишит аппарат восприятия и вместе с тем боли, и при новом появлении восприятия оно сразу же будет повторяться (например, в виде бегства) до тех пор, пока восприятие вновь не исчезнет. Здесь, однако, не остается никакой склонности вновь катектировать восприятие источника боли, будь то галлюцинаторным или еще каким-либо образом. Скорее, в первичном аппарате будет иметься склонность сразу же оставлять этот неприятный образ воспоминания, если он так или иначе вновь пробуждается, ибо перетекание его возбуждения на восприятие вызвало бы (вернее, начинает вызывать) неудовольствие. Уклонение от воспоминания, являющееся лишь повторением прежнего бегства от восприятия, облегчается также тем, что воспоминание, в отличие от восприятия, не обладает достаточным качеством, чтобы возбудить сознание и тем самым привлечь к себе новый катексис. Это без труда и регулярно происходящее уклонение психического процесса от воспоминания о том, что когда-то было неприятным, дает нам модель и первый пример психического вытеснения. Всем известно, в какой мере эта страусиная политика, это уклонение от неприятного сохраняется в душевной жизни обычного взрослого человека.

Итак, согласно принципу неудовольствия, первая ψ-система вообще не способна включить во взаимосвязь мыслей что-либо неприятное. Эта система может только желать. Но если бы все оставалось так, то мыслительная работа второй системы, которой необходимо располагать всеми отложившимися в опыте воспоминаниями, была бы парализована. Здесь открываются два пути: либо работа второй системы полностью избавляется от принципа неудовольствия и продолжает свой путь, не обращая внимания на неприятные воспоминания; либо ей удается катектировать неприятное воспоминание таким образом, что она избегает при этом высвобождения неудовольствия. Первую возможность мы можем отвергнуть, ибо принцип неудовольствия выступает также регулятором течения возбуждения второй системы; тем самым мы указываем на вторую возможность, что эта система катектирует воспоминание таким образом, что отток от него, то есть отток, сопоставимый также с моторной иннервацией, который приводит к развитию неудовольствия, сдерживается. Следовательно, к гипотезе о том, что катексис со стороны второй системы одновременно представляет собой сдерживание отвода возбуждения, мы приходим с двух исходных позиций: исходя из принципа неудовольствия и исходя из принципа наименьших иннервационных затрат. Теперь констатируем, – и это будет ключом ко всей теории вытеснения, – что вторая система может катектировать представление только тогда, когда она способна затормозить исходящее от него развитие неудовольствия. То, что не поддается этому торможению, остается недоступным и для второй системы и – в соответствии с принципом неудовольствия – должно быть вскоре оставлено. Между тем торможение неудовольствия не обязательно бывает полным; его начало должно быть дозволено, поскольку это демонстрирует второй системе природу воспоминания и, например, его недостаточную пригодность для преследуемой мышлением цели.

Психический процесс, который допускает первая система, я буду теперь называть первичным процессом; другой процесс, происходящий при торможении со стороны второй системы, – вторичным. Я могу еще в одном пункте показать, с какой целью вторая система должна корректировать первичный процесс. Первичный процесс стремится к отводу возбуждения, чтобы с помощью накопленной таким образом величины возбуждения добиться идентичности восприятия (с переживанием удовлетворения); вторичный процесс оставляет это намерение и вместо него ориентируется на другое – достичь идентичности мыслей. Все мышление – это всего лишь обходной путь от воспоминания об удовлетворении, принятого в качестве целевого представления, до идентичного катексиса того же воспоминания, который должен быть снова достигнут через моторный опыт. Мышление должно интересоваться соединительными путями между представлениями, не позволяя сбивать себя с толку их интенсивностями. Вместе с тем очевидно, что сгущения представлений, промежуточные и компромиссные образования препятствуют достижению этой цели идентичности; заменяя одно представление другим, они отклоняются от пути, который вел от первых. Поэтому вторичное мышление тщательно избегает таких процессов. Легко также упустить из виду, что на пути к достижению идентичности мыслей принцип неудовольствия создает также трудности мыслительному процессу, которому обычно предоставляет важнейшие отправные точки. Таким образом, мышление должно склоняться к тому, чтобы все больше освобождаться от исключительной регуляции со стороны принципа неудовольствия и благодаря мыслительной работе ограничивать развитие аффектов до минимума, который по-прежнему может использоваться в качестве сигнала. Это повышение качества работы должно быть достигнуто благодаря новому гиперкатексису, которому содействует сознание. Однако мы знаем, что даже в нормальной душевной жизни это редко удается сделать полностью и что наше мышление всегда остается доступным для фальсификаций из-за вмешательства принципа неудовольствия.

Но не это является недостатком работоспособности нашего душевного аппарата, из-за которого становится возможным то, что мысли, представляющие собой результат вторичной мыслительной работы, подвергаются воздействию первичного психического процесса. Этой формулой мы можем теперь описать работу, приводящую к сновидению и к истерическим симптомам. Случай недостаточности возникает при совпадении двух моментов из истории нашего развития, один из которых всецело относится к душевному аппарату и оказывает решающее влияние на отношения обеих систем; другой дает о себе знать в меняющейся степени и вводит в душевную жизнь движущие силы органического происхождения. Оба проистекают из периода детства и представляют собой результат того изменения, которое с тех инфантильных времен претерпел наш психический и соматический организм.

Назвав один психический процесс в душевном аппарате первичным, я сделал это, имея в виду не только ранговый порядок и дееспособность, но и временны́е отношения. Хотя психического аппарата, который бы обладал только первичным процессом, насколько нам известно, не существует, и поэтому он является лишь теоретической фикцией, однако все говорит о том, что первичные процессы даны в нем с самого начала, тогда как вторичные развиваются в течение жизни лишь постепенно, сдерживают первичные, накладываются на них и достигают полного господства над ними, вероятно, только в зените жизни. Вследствие этого запоздалого проявления вторичных процессов ядро нашей сущности, состоящее из бессознательных побуждений, остается недоступным и неподвластным для предсознательного, роль которого раз и навсегда ограничивается указанием наиболее целесообразных путей импульсам, проистекающим из бессознательного. Для всех последующих душевных устремлений эти бессознательные желания представляют собой принуждение, под которое они должны подлаживаться; но они могут попытаться его отвести и направить на более высокие цели. Кроме того, вследствие такого запаздывания большая область материала воспоминаний остается недоступной для предсознательного катексиса.

Среди этих проистекающих из детского возраста, неразрушимых и неудержимых импульсов имеются также такие желания, исполнение которых вступает в противоречие с целевыми представлениями вторичного мышления. Исполнение этих желаний вызвало бы уже не удовольствие, а аффект неудовольствия, и именно это превращение аффекта и составляет сущность того, что мы называем «вытеснением». Каким путем, при помощи каких движущих сил может происходить такое превращение – в этом и состоит проблема вытеснения, которую мы должны здесь только затронуть. Нам достаточно констатировать, что такое превращение аффекта совершается в ходе развития (вспомним хотя бы о появлении первоначально отсутствующего отвращения в детстве) и что оно связано с деятельностью вторичной системы. Воспоминания, из которых бессознательное желание высвобождает аффект, никогда не были доступны Псз; поэтому высвобождение их аффектов и нельзя сдержать. Именно из-за такого развития аффектов эти представления недоступны теперь и предсознательным мыслям, на которые они перенесли свою силу желания. Более того, в действие вступает принцип неудовольствия и заставляет Псз отвернуться от этих перенесенных мыслей. Они предоставляются самим себе, «вытесняются», и, таким образом, наличие комплекса детских воспоминаний, с самого начала не доступных Псз, становится предпосылкой вытеснения.

В лучшем случае развитие неудовольствия прекращается, когда перенесенные мысли в Псз лишаются катексиса, и этот исход характеризует вмешательство принципа неудовольствия как целесообразное. Иначе, однако, обстоит дело в том случае, когда вытесненное бессознательное желание получает органическое подкрепление, которое оно может ссудить своим мыслям, тем самым позволяя им благодаря своему возбуждению попытаться проникнуть далее, даже если они лишены катексиса Псз. Это приводит затем к оборонительной борьбе, поскольку Псз усиливает противодействие вытесненным мыслям (контркатексис), а в дальнейшем к проникновению перенесенных мыслей, являющихся носителями бессознательного желания, в форме некоего компромисса благодаря образованию симптома. Однако с того момента, когда вытесненные мысли оказываются катектированными бессознательным импульсом-желанием и, наоборот, лишаются предсознательного катексиса, они подлежат первичному психическому процессу, нацелены только на моторный отвод либо, если путь свободен, на галлюцинаторное оживление желанной идентичности восприятия. Ранее мы эмпирически обнаружили, что описанные некорректные процессы происходят только с мыслями, подвергшимися вытеснению. Теперь мы поймем еще одну часть этой взаимосвязи. Эти некорректные процессы представляют собой первичные процессы в психическом аппарате; они возникают везде, где представления лишаются предсознательного катексиса, предоставляются самим себе и могут осуществиться благодаря несдерживаемой, стремящейся к оттоку энергии бессознательного. К этому добавляются некоторые другие наблюдения, подтверждающие идею, что эти процессы, названные нами некорректными, на самом деле являются не фальсификациями обычных ошибок мышления, а свободными от торможения способами работы психического аппарата. Так, мы видим, что перетекание предсознательного возбуждения к двигательной сфере совершается с помощью тех же процессов и что связывание бессознательных представлений со словами обнаруживает точно такие же смещения и смешения, приписываемые невнимательности. Наконец, доказательство усиления действия, необходимого при торможении этих первичных способов работы, вытекает из того факта, что мы достигаем комического эффекта, избытка, который должен быть отведен с помощью смеха, когда позволяем этим способам работы мышления проникнуть в сознание.

Теория психоневрозов с полной убежденностью утверждает, что только сексуальные побуждения, относящиеся к инфантильному периоду, которые подверглись в ходе развития в детстве вытеснению (превращению аффекта), способны возобновляться в более поздние периоды развития, будь то вследствие сексуальной конституции, которая формируется из первоначальной бисексуальности, будь то вследствие неблагоприятных влияний половой жизни, и придавать этим силы для образования всякого рода психоневротических симптомов. Только благодаря включению этих сексуальных сил удается заполнить пробелы, которые по-прежнему можно обнаружить в теории вытеснения. Я хочу оставить открытым вопрос, может ли требование сексуального и инфантильного свойства относиться и к теории сновидения; я оставлю ее здесь незавершенной, потому что уже самой гипотезой о том, что желание в сновидении всегда происходит из бессознательного, я сделал шаг за пределы доказуемого[377]377
  Здесь, как и в других местах, я намеренно оставляю эти пробелы в обсуждении темы, поскольку их заполнение потребовало бы, с одной стороны, слишком большого труда, с другой стороны – опоры на материал, не относящийся к сновидениям. Так, например, я избегал говорить о том, связываю ли я со словом «подавленный» иной смысл, чем со словом «вытесненный». Наверное, стало понятно, что последнее делает больший акцент на принадлежности к бессознательному, нежели первое. Я не останавливался подробно на проблеме, почему мысли сновидения подвергаются искажению цензурой также и в том случае, когда они отказываются от прогредиентного движения к сознанию и избирают путь регрессии, и на других упущениях. Моя задача прежде всего заключалась в том, чтобы дать представление о проблемах, к которым ведет дальнейший анализ работы сновидения, и обозначить другие темы, с которыми соприкасается данная. Решение, в каком месте следовало прерывать изложение, не всегда было для меня простым. То, что я не стал исчерпывающе объяснять роль сексуальных представлений в сновидении и избегал толкования сновидений с явно сексуальным содержанием, основывается на особых мотивах, которые, возможно, не совпадают с ожиданиями читателя. В своих взглядах и научных воззрениях, отстаиваемых мною в невропатологии, я далек от того, чтобы рассматривать половую жизнь как нечто постыдное, то, чем не должен интересоваться ни врач, ни научный исследователь. Я также нахожу смешным нравственное негодование, которым руководствовался переводчик «Символики сновидений» Артемидора из Дальдиса, утаив от читателя содержащуюся там главу о сексуальных сновидениях. Единственно важным моментом для меня было понимание того, что при объяснении сексуальных снов мне пришлось бы углубиться в пока еще не проясненные проблемы перверсии и бисексуальности, и поэтому весь этот материал я приберег для другого контекста.


[Закрыть]. Я не хочу также продолжать исследование того, в чем состоит различие в проявлении психических сил при образовании сновидений и при образовании истерических симптомов; для этого нам недостает точных знаний об одном из подлежащих сравнению звеньев. Но другому пункту я придаю большое значение и должен заранее признаться, что только ради этого пункта я и привел здесь все рассуждения о двух психических системах, способах их работы и вытеснении. Собственно, дело не в том, правильно ли я в целом понял рассматриваемые психологические отношения или, как это часто бывает в таких сложных вещах, – искаженно и фрагментарно. Как бы ни менялось истолкование психической цензуры, корректной и отклоняющейся от нормы переработки содержания сновидения, остается справедливым то, что такие процессы действуют при образовании сновидения и что в сущности они обнаруживают несомненную аналогию с процессами, выявленными при образовании истерических симптомов. Сновидение – не патологический феномен; его предпосылкой не является нарушение психического равновесия; оно не ослабляет психической работоспособности. Возражение, что мои сновидения и сновидения моих невротических пациентов не дают права судить о сновидениях здоровых людей, можно, пожалуй, отклонить без обсуждения. Когда по явлениям мы судим об их движущих силах, мы обнаруживаем, что психический механизм, которым пользуется невроз, не создается болезненным нарушением, охватывающим душевную жизнь, а уже имеется наготове в нормальной конструкции психического аппарата. Обе психические системы, цензура на переходе между ними, торможение и наслоение их деятельности друг на друга, связь обеих с сознанием (или то, что могло бы дать вместо этого более правильное истолкование действительных условий) – все это относится к нормальной конструкции нашего душевного инструмента, и сновидение показывает нам один из путей, ведущих к познанию его структуры. Если мы захотим ограничиться минимумом знаний, за которые можно ручаться полностью, то мы скажем: сновидение доказывает нам, что подавленное продолжает существовать и у нормального человека, оставаясь способным к психическому функционированию. Сновидение и есть одно из выражений того, что было подавлено; согласно теории, оно является этим всегда, согласно имеющемуся опыту – во множестве случаев, в которых отчетливее всего проявляются главные особенности жизни во сне. Психически подавленное, проявлению которого в бодрствующей жизни воспрепятствовало антагонистическое разрешение противоречий и которое было изолировано от внутреннего восприятия, в ночной жизни при господстве компромиссных образований находит себе пути и средства, чтобы проникнуть в сознание.

Толкование же сновидений есть via regia к познанию бессознательного в душевной жизни.

Следуя за анализом сновидения, мы делаем шаг вперед в понимании устройства этого самого удивительного и самого таинственного инструмента. Правда, этот шаг небольшой, но он кладет начало тому, чтобы, исходя из других – называемых патологическими – образований, продвинуться в изучении этого инструмента. Ибо болезнь – по крайней мере, функциональная, как ее по праву называют – имеет своей предпосылкой не разрушение этого аппарата и не возникновение новых несогласованностей внутри его; ее следует объяснять динамически – усилением и ослаблением отдельных компонентов во взаимодействии сил, которое скрывает так много влияний при нормальном функционировании. В другом месте можно было бы также показать, что благодаря тому, что этот аппарат состоит из двух инстанций, совершенствуется также и его нормальная работа, а в случае только одной инстанции это было бы невозможно[378]378
  Сновидение – не единственный феномен, позволяющий подвести под психопатологию психологическую основу. В небольшом, еще не законченном цикле статей в журнале «Monatsschrift für Psychiatrie und Neurologie» («О психическом механизме забывчивости», 1898b, «О покрывающих воспоминаниях», 1899а) я пытаюсь истолковать множество повседневных психических явлений как доказательство этого же научного вывода. Дополнение, сделанное в 1909 году: С тех пор эти и последующие статьи о забывании, обмолвках, неловких действиях и т. д. опубликованы в виде книги «Психопатология обыденной жизни» (1901b).


[Закрыть].