Текст книги "Некрономикон. Аль-Азиф, или Шепот ночных демонов"

На прочтение этой скрижали у нас ушло семь последующих дней. Мы аккуратно соблюдали распорядок занятий и отдыха, что, несомненно, пошло нам на пользу. Кроме того, мы делились друг с другом увиденным и все вместе обсуждали его. Это очень помогало нам, ибо, хотя содержание увиденного было в целом сходно, образы, возникшие у каждого, содержали что-то свое. И мы, складывая все это в общий котел, взаимно обогащали познание каждого из нас. Все эти дни мне не было отбоя от вопросов: каким образом происходит это познание, что за явления происходят при этом и не является ли все это всего лишь иллюзией? Я же сам был глубоко озадачен, ибо происходящее по своей невероятности превосходило все, что мне приходилось видеть раньше. И я, конечно, не мог ответить на эти вопросы даже себе, пока мы не перешли к изучению других скрижалей. Лишь многократное сопоставление, обобщение, осмысление, сравнение и взаимная проверка открываемого нами из разных, безмерно далеких друг от друга источников, а затем и подтверждение его на практике, в конце концов уверяло нас в его истинности. Эта скрижаль была единственной в своем роде среди всех остальных по способу восприятия написанного на ней. Именно то, что мы никак не могли его понять, и рождало всяческие сомнения и недоверие. И однажды я вдруг вспомнил рассказ почтенного Дервиша о каинах. Он говорил, что те, кто пришел к ним, общались между собой и с ними, обмениваясь образами, создаваемыми с помощью причудливых изображений. Едва я это вспомнил, все встало на свои места и сделалось понятным. Я сравнил символы на скрижали с символами на клинке ятагана и еще раз убедился в их глубоком сходстве. Сопоставление их элементов однозначно говорило о том, что они были построены по одной системе.

От этого открытия у меня даже закружилась голова. Это означало, что те, кто пришел к каинам, побывали и здесь, и их порывы, обращенные к людям, и здесь, и там были самыми добрыми. Я поведал об этом своим новым друзьям и высказал свою догадку о том, как происходит понимание написанного здесь. Взгляд скользит по изображению, пытаясь найти ключ к его разгадке. Причем разум где-то в своих глубинах в конце концов улавливает верный путь, так как изображения, несмотря на свою изощренность и нагроможденность, все же построены по некой логической системе. А раз есть система, разум способен ее уловить, что я и почувствовал еще в первую свою попытку. Конечно, эта система, созданная неведомыми существами, чрезвычайно сложна для нашего понимания. И вот тут-то на помощь нашему разуму приходит моя лампа, которая каким-то образом настраивает его и направляет по правильному пути, ускоряя и облегчая появление образов, для которого без ее помощи понадобилось бы гораздо большее время. Образы же, возникая, складываются в видения, которые и предстают нашему сознанию. Догадка, на мой взгляд, получилась весьма стройной и логичной. Конечно, она вызвала множество споров, но в целом все, не имея ничего лучшего, согласились с ней.

Изучив эту скрижаль, мы принялись за другие, решив придерживаться какой-нибудь системы в их выборе. Прежде всего мы решили прочитывать все письмена, написанные одинаковыми символами. Это было нетрудно сделать, так как письменных форм здесь было совсем немного – лишь несколько. Кроме того, почти все скрижали были исписаны одним и тем же языком, и лишь несколько – другими. Они, как выяснилось позже, были составными частями общего повествования и, как и уже изученная нами скрижаль, имели в нем свои места согласно имевшимся там указаниям. Мы же остановили свой выбор на плите, расположенной прямо у входа, и, как оказалось, сделали его совершенно правильно. Текст, написанный на ней и на большинстве плит, был более легок в понимании. Способ его восприятия был уже знаком мне, да и другим. Лампа же не только делала этот язык совершенно понятным для прочтения, но и помогала проникать глубоко в смысл написанного, постоянно заставляя нас проникаться уважением к его неведомым авторам.

«Ты одержим желанием познать великие истины мироздания и нести их другим через земли и времена. Ты одержим стремлением служить процветанию и лишь во имя его обретать могущество, даруемое мудростью. Твои помыслы чисты и гуманны, ибо лишь чистота и гуманность вселяют смысл в величие и вечность. Только обладая такими качествами души и разума, ты сможешь достичь того, за чем пришел сюда. Ибо, достигнув его, ты вместе со всеми подобными тебе примешь на себя тяжкое бремя ответственности за судьбы мироздания. Несмотря на всю свою безмерность и незыблемость, мироздание хрупко и беззащитно. И лишь ты волен править его судьбы, лишь на тебя оно уповает в своих надеждах. Так будь же достоин того великого, что именуется сущим, ибо ты – частица в его созидании. Не поддайся соблазну даже самого малого разрушения во имя ускорения или облегчения созидания, ибо это – величайшее из заблуждений: сколь бы ни было ничтожно разрушение, оно не способно служить созиданию, а лишь отравляет его плоды, что неизменно проявляется с течением времени. Помни: тот, кто разрушает во имя великой цели, разрушает саму великую цель и себя самого. Разрушающий не способен к творению, а лишь оно способно дать подлинное могущество. Истинное могущество – лишь в созидании, в котором нет места разрушению. Очисти же свои помыслы, освободи их от всего, что может нести хотя бы тень разрушения, лишь тогда ты сможешь прикоснуться к мудрости в полной мере.

Открывая перед тобой путь к секретам познания, мы не скрываем от тебя своих намерений. Мы – такие же познающие, как и ты. Мы можем помочь тебе во имя твоих и своих целей. Но наши цели несравнимо более высоки, и ты пока не способен даже задаться ими. Но ты, прокладывая свой путь, сумеешь осветить тропы, которые могут сделать короче и наши пути. Твои познания, оставшись при тебе, лягут в копилку и наших знаний. И если ты благодаря открывшимся тебе высотам и глубинам мудрости сможешь вырваться за пределы себя самого, если сможешь вырваться из оков, наложенных на тебя твоим миром, если ты сможешь продлить свой жизненный путь за пределы смерти, сохранив при этом себя, мы радушно примем тебя в свои ряды, приобщив к великим трудам на благо всего сущего в грядущем. Ибо нет грани между мирами в этой великой миссии».

Эти строки потрясли всех нас, ибо такой заботой о других не славился ни один из известных нам народов. По этим своим достоинствам они больше всех нас заслуживали право называться святыми. Дальнейшее же было столь невероятным и загадочным, что вызывало у нас ужас и смятение, а часто – просто непонимание. Некоторые из нас, не выдерживая, уходили, но всякий раз возвращались, ибо благородное стремление неизменно одерживало верх над отчаянием. Это были именно те потрясения, способные помутить разум, о которых говорил мне почтенный Дервиш. Все же происшедшие со мной раньше казались мне теперь жалкими и ничтожными, заслуживающими только улыбки. Сравниться же с нынешними из них могли лишь когти Ктулху.

«…Как тучи, столкнувшись, высекают молнию, так бездонные пустоты разных порядков, столкнувшись в бесконечном просторе пустого, высекли искру великого зарождения, ставшую вратами Творения. Тьма бесконечного пустого, пройдя сквозь эти врата, превратилась в свет. Это продолжается и будет продолжаться всегда, ибо тьма пустого бесконечна, и бесконечен свет, текущий из врат Творения. Бурными и широкими потоками растекается он по просторам безбрежья и беспределья, наполняя их смыслом сущего. Бурля и пенясь, вздымаясь и обрушиваясь, преодолевая пики и пропасти, равнины и складки того, что называлось Ничто, он неизбежно, словно пережженное стекло от удара, рассыпается на бесчисленное множество ликов, сияющих каждый по-своему. И они продолжают сиять и течь, заполняя все, и нет в беспределье ни одной бесконечно малой частицы, не заполненной ими.

Свет – основа основ сущего. Свет – первое, что зародилось из искры, ибо сама искра была светом. Свет, превращаясь во многих своих ликах, рождает все прочее. Лики его столь разнообразны, что могут быть даже противоположны друг другу. Это различие рождает борьбу, разрушение и уничтожение. Но ничто не исчезает бесследно. Уничтожение и исчезновение влекут новое рождение, рождение нового, чего не было прежде. И нет конца многоличию форм сущего.

Три главных имени есть у всего сущего: материал, предмет и существо. Формой обладают они и сущностью. Форма – это видимое и осязаемое их построение снаружи и в глубине, – то, что предстает посторонним, то, что одевает и наполняет. Сущность же – это их проявления в мирах, безбрежье и течении вечности. Ни один предмет не является вечным. Но он, сам являясь продолжением чего-то, кладет начало последующим. Изначальной же сущностью всего является свет во многих ликах – именно он обусловливает все многообразие проявлений и очертаний форм, обеспечивает единство сущности и формы и определяет их место в общем устройстве. Свет объединяет первородные материалы, строя из них последующие, и, обретясь в них, обусловливает лики их деяний. Лик деяния предмета есть то, что исходит от предмета и предстает окружающим. Лик деяния есть проявление сущности предмета, присущей лишь ему, ибо даже зеркально подобные предметы не бывают одинаковы совершенно.

Беспрестанно двигаясь внутри формы, свет сохраняет ее целостность, ибо существование возможно лишь в движении, остановка же ведет к разрушению и исчезновению. Многообразные движения и превращения света позволяют предмету сообщаться со всем его окружающим, возводят мосты между всем сущим и ставят все на свои места во всеобщей системе бытия. Движения и превращения света служат основой и дают силу всем другим движениям и превращениям в беспределье, и в том числе – самой жизни. Жизнь – это течение света в существах и между ними. Но лики деяний существ обусловлены уже не только светом, как у неживых предметов. Они обусловлены уже флюидами и стремлениями, а у существ, обладающих разумом, – и мыслью. Ведь существа – создания более высокого порядка, и проявления их несоизмеримо выше простых превращений света, хотя и основаны также на них.

Свет – основа всех чувств и восприятий. Для живущих на Земле все лики света разделены на зримые и незримые. Зримые – есть те, что распознаются глазами, и это лишь малая доля всего света. Остальные распознаются другими чувствами или же не распознаются вовсе. Способный распознавать разные лики света способен познавать построение и суть вещей, в кои проникает и в коих участвует этот свет, способен понять превращения, которые творит этот свет, а через это – и природу его. А понявший природу света способен направлять и изменять этот свет. Это – великое искусство, дающее великое могущество, ибо свет – великая сила, сила самого Творения. Познание его – тяжкий и долгий труд, посильный лишь самым усердным и одаренным. Но вознаграждение ему – те всегда и для всех вожделенные блага, которые способен дать подвластный свет: познание высших истин, всесилие и бессмертие во имя дальнейшего познания, которому нет конца в беспределье и течении вечности».

Мы обосновались временным лагерем у входа в храм, куда нам на протяжении всего нашего пребывания здесь доставляли все необходимое из деревни. Дважды в день мы спускались в подземелье, где песочные часы отмеряли нам время для познания. Читать начертанные на плитах письмена могли лишь наимудрейшие, которых среди нас не было вообще, и мудрейшие. Но лампа позволяла нам обходиться без их помощи. Благодаря этому они могли направить свои труды на занятия с теми, кто уже сделал первые шаги, ознакомившись с письменами. Все это значительно ускоряло и повышало продуктивность познания для всех. Так что я, даже не будучи мудрым, неожиданно смог быть полезен им и в этой области.

Надо сказать, что понятие «познание», употребляемое здесь, означало не познание собственно истин и мудрости. Оно означало познание путей и обретение способностей к познанию мудрости. Люди, приходившие сюда, лишь готовились к этому познанию, постигая его способы и инструменты. И важнейшим из них, оказывается, было познание самого себя, своих собственных способностей и возможностей. Неведомые учителя, в незапамятные времена создавшие эту библиотеку, изображали невероятные картины, увлекая нас в наш внутренний мир и раскрывая перед нами такие его глубины, что нас охватывал ужас. Человеческое естество представало нам необъятной бездной, полной поражающих сознание сооружений, сил и инструментов для овладения секретами окружающего мира и использования их для своего блага. Для их распознавания развертывалась целая головокружительная система тренировки и обогащения своих чувств. Она включала развитие уже имеющихся чувств для повышения их остроты и, самое главное, придания им способности распознавать несвойственные для них признаки, расширяя границы их восприятия. Кроме того, она указывала пути развития чувствительности к таинственным явлениям, о существовании которых никто из нас, да и вообще никто, даже не помышлял. Научившись распознавать все эти признаки и явления, человек получал способность проникать в самые глубины и даже в сущность материалов и предметов, познавая их устройство и существование, их обращение со всем окружающим.

Важнейшими инструментами познания, таким образом, являлись тело человека, его разум и чувства. Проникая с помощью своих улучшенных и обогащенных новыми восприятиями чувств в неведомые доселе глубины окружающего мира, человек мог не только постичь найденное там новое, но и прозреть пути предстоящих его превращений в течении. Эти знания он мог использовать опять же для совершенствования своих способностей восприятия окружающего. И так, круг за кругом, познание могло длиться бесконечно. Ибо нет предела глубинам познаваемого и возможностям познающего.

Дальнейшие описываемые здесь ступени познания граничили для нас с безумием. Познавший сущность предметов и материалов и распознающий потоки света в них мог обрести способность направлять их, изменять их пути и силу, запускать и останавливать их. Но при этом он обязан был сначала обрести умения оценивать степень благотворности и разрушительности всех предполагаемых изменений, чтобы избранный путь был безопасен для всех и всего. Это можно было предугадать, тщательно изучив заранее все признаки и особенности используемых предметов и явлений и пути их обращения между собой. Все это открывало перед познающим великие и ужасные пути к власти над предметами, материалами и явлениями, а через нее – и к власти над самим окружающим миром. Но это были уже следующие, более высокие ступени познания, для которых здесь, в храме, закладывались лишь основы.

Но для того чтобы подняться даже на первую ступень познания, для развития в себе необходимых способностей человеку предстоял долгий и упорный труд. Ведь сначала нужно было так натренировать свою волю, чтобы она приобрела способность передавать любой части тела приказы разума и заставить ее исполнять их. А на это, кроме упорства и усердия, требовалось немалое время. Еще большее время требовалось для улучшения чувств и развития новых способностей. В целом времени требовалось гораздо больше, чем было отпущено человеку на жизнь. И поэтому значительное место в этой удивительной библиотеке было отведено постижению секретов продления жизни. В основе всех этих секретов лежало опять же умение чувствовать. Но на этот раз необходимо было уметь чувствовать себя. Именно об этом умении и повествовала скрижаль, на которую я обратил внимание в самом начале и с которой мы начали свой путь познания. Проникнуть же в эту тайну без долгих упражнений и упорного труда, по моей догадке, нам помогла лампа, каким-то непостижимым образом значительно усилив наше восприятие.

Следовательно, первой ступенью познания до́лжно было считать познание самого себя для того, чтобы увеличить время своей жизни. Суть его сводилась к тому, чтобы с помощью чувств точно распознавать нужды, чаяния и недуги всех частей и частиц своего тела, вплоть до самых ничтожно малых, ибо лишь в полном благополучии всей их совокупности и заключался секрет долголетия. Второй секрет заключался в исправлении неизбежных изменений, износа и одряхления, связанных со старением, и поддержание тела и духа в состоянии, предшествующем ему. Скрижали повествовали, что это возможно, и указывали пути, которыми можно было достичь определенной степени омоложения. Это состояние надлежащими стараниями можно было поддерживать, видимо, бесконечно, так как о каких-то ограничениях не было сказано ни слова.

Таким образом, здешние скрижали давали полное руководство по подготовке к самому глубокому познанию, наделяя человека всем для него необходимым. Все многочисленные упражнения по овладению своим телом и чувствами, а также по самым началам последующего проникновения в окружающее, были описаны подробнейшим образом. При этом особо подчеркивалось строжайшее соблюдение очередности этапов, отступление от которой или поспешность якобы сводили все старания на нет и вообще были пагубны. Я попытался прикинуть, сколько же времени может потребоваться на прохождение всех этапов, и отметил про себя, что я, пожалуй, еще не готов встать на этот путь. Ведь меня сейчас увлекали другие тайны. Однако возможность продлить свою жизнь была весьма заманчивой и достойной приложения стараний. Тем более что первые же упражнения с помощью лампы неожиданно дали хорошие результаты. Мне удалось унять некоторые жалобы своего естества, отчего мое самочувствие в самом деле улучшилось, а также наполовину рассосать один из шрамов. Эти результаты были просто поразительны и не укладывались в голове, но они ясно доказывали то, что все, что я здесь увидел и о чем узнал, не было ни сном, ни обманом.

Три месяца, проведенные в храме за изучением текстов и в упражнениях, пролетели как три дня. Запечатлев в памяти все письмена и овладев, на мой взгляд, началами познания, я решил покинуть мудрых и благословенные руины Вавилона и отправиться домой. Ибо у меня были свои планы, а к познанию, по словам Мудрейшего, можно было вернуться позднее.

Проезжая мимо раскопок, посещаемых мною раньше, я заметил в одном месте большое оживление. Стоило мне подъехать ближе, мне тут же сообщили, что с одной из стен, на которой не было никаких изображений, неожиданно осыпался слой песчаника. Вся открывшаяся поверхность была испещрена странными знаками, которых раньше не видели даже мудрые. Я подъехал к стене и, увидев изображенное на ней, понял, что мне придется здесь задержаться. Знаки представляли собой двойные ряды точек, расположенных последовательными группами разного количества: от одной до семи. Чередование этих групп было самым беспорядочным, не содержа на первый взгляд никакой системы повторений. Но я, как и глядя на любые письмена, почувствовал, что эти последовательности точек отнюдь не беспорядочны. И конечно же, посетив свой давно пустовавший шатер, с наступлением сумерек вернулся сюда с лампой.

И лампа вновь не подвела меня. Едва отблеск ее пламени упал на поверхность плиты, я сразу увидел закономерность. Она касалась не количества точек в группах, а взаимного расположения этих групп в рядах, причем не по горизонтали, а по вертикали. И брать нужно было не один двойной ряд, а сразу три сверху вниз. Закономерность была совершенно четкой и очевидной: здесь явно были написаны слова. Но вот соотнести эти комбинации точек с буквами мне даже с помощью лампы удалось далеко не сразу. Мне приходилось по несколько раз просматривать каждый отрезок, чтобы они обрели в моей голове осмысляемые очертания. Однако после того как я уяснил себе их систему, дело пошло значительно легче. Сначала я очень обрадовался, так как передо мной явно предстали следы еще одной расы тех, кто приходит и уходит. О таком обильном пополнении моей копилки я и не мечтал. Но по мере того как я вчитывался в этот текст, во мне начали закипать те самые чувства, которые я ощутил три с лишним месяца назад, слушая рассказ о похищении мудрых. И в течение трех дней, потребовавшихся мне для прочтения всего здесь написанного, я едва держал себя в руках – столь чудовищным показалось мне отношение к людям тех, кто оставил здесь эти надписи.

«Мозг, как и сам разум, этих существ значительно и очень выгодно отличается от таковых у всех, встреченных нами ранее. Он весь помещается в одном месте, даже все чувства, за малым исключением, помещаются рядом. Несмотря на общую слитность, в нем хорошо определяются участки, имеющие каждый свое назначение. И хотя удалить какой-либо из них без причинения общего вреда невозможно, ненужные легко усыпить, а работу нужных – усилить без всякого общего вреда. Он обладает здоровой первобытной памятью, связанной не только с прямым восприятием, но и с чувствами, которые ярко и разнообразно раскрашивают его, удивительно обогащая общую картину. Эта память, с одной стороны, уже достаточно приспособлена к работе совместно с разумом, с другой – еще вполне сохранила свои естественные способности, ибо ее обладатели еще не придумали ничего для ее дополнения и замены. Благодаря этому их восприятие и передача воспринятых образов уникальны, ибо память сохраняет их живыми. Лишь их мозг, в отличие от других существ, может сохранять воспринятое в таком виде и представлять затем в своем безупречном качестве. Кроме того, он являет великолепную систему логического домысливания. Он способен удивительно точно достраивать недовоспринятые картины почти любой сложности. И наконец, эти мо́зги легко соединяются между собой в постройки любого порядка и объема и способны работать как одно целое. Благодаря всем этим достоинствам сооружения, построенные из множества мо́згов этих существ, являются идеальным накопителем знаний со своим восприятием, которое легко поддается многократному улучшению. Для этого им необходимы лишь хорошие условия содержания, создание которых не представляет особых трудностей. И поэтому добыча этого материала вполне оправдана и желательна. Производить ее следует по изложенному далее описанию».

Дальше следовал подробнейший, леденящий душу трактат о том, как следует добывать этот «материал». Он включал в себя, прежде всего, внушительный список требований, которым этот «материал» должен соответствовать, и обучение умению добывать его. В нем излагались приемы выслеживания людей, вхождения к ним в доверие, успокоения их настороженности. Приводились различные способы проверки способностей разума собеседника незаметно для него во время обычных разговоров. Все эти уловки были столь дьявольски изощренными, что, казалось, на использующего их должна была немедленно обрушиться кара небесная. Дальше описывались многочисленные и не менее изощренные приемы самого похищения для использования в различных обстановках и условиях, и, казалось, здесь было предусмотрено абсолютно все. Имелись рецептуры снадобий и составов, необходимых при этом, а также – диковинные инструменты и приспособления. Одно из главных мест занимало указание об обязательном уничтожении свидетелей и тех, кто попытается воспрепятствовать похищению. Однако о таинстве самого изъятия мозга не было сказано ни слова. Очевидно, это было уже делом самих заказчиков «материала», да и кому другому это было бы под силу? Кем были эти таинственные заказчики и авторы написанного здесь, сомневаться не приходилось. Меня до самых глубин потрясло ледяное презрение этих существ ко всему живому, ибо в письменах ни словом не упоминалось об обладателях «материала» как о людях, заслуживающих хоть какого-то уважения. А ведь они были лучшими из людей, они были людьми в самом высоком смысле. Для Ми-Го же они были лишь безликим источником «материала», ничего не значащими остатками, подлежащими после изъятия мозга выбросу на свалку. Я был переполнен справедливым негодованием и с неистовым рвением тщательно записал перевод манускрипта от начала до конца, чтобы сделать его достоянием находящихся здесь людей, которые, в свою очередь, понесут по свету предостережение для других.

Исполнив эту миссию, я твердо взялся за сборы в дорогу, так как еще имел надежду перехватить возвращавшийся из Ктесифона караван брата. Но мне вновь пришлось отложить свой отъезд на несколько дней. Причиной тому вновь стала неожиданная очередная находка раскопщиков.

На этот раз я получил известие, что в одном из участков раскопок найдена странная плита, поверхность которой очень необычна, но на выветренную не похожа. Скорее всего, она именно вытесана в таком виде. Мне не очень хотелось отвлекаться от сборов, но я все же решил посмотреть. Когда же я прибыл на место, плита уже была в значительной степени откопана и представляла собой даже не плиту, а, скорее, столб, очень большой в ширину и совсем невысокий – всего лишь в рост человека. Едва увидев его, я содрогнулся: он имел форму неправильного четырехгранника, с кособокой трапецией в основании. Все углы его поверхности находились на разной высоте и вызывали странную зрительную иллюзию плавающей плоскости. Казалось, что эта поверхность находится в постоянном движении, наклоняясь в разные стороны и всячески искажаясь, отчего очень быстро уставали глаза и появлялось мучительное волнение. Я явственно вспомнил монолит Ктулху: в облике двух этих изваяний было несомненное сходство. Когда же наконец обратил внимание на его стенки, я не поверил своим глазам: они были покрыты до боли знакомыми мне иероглифами. Поверхность была сильно выветрена, изображения просматривались плохо, местами же были почти совсем стерты. Линии их не были четкими, и зачастую невозможно было разобрать детали. Формы их были далеко не безупречны, выдавая неопытность вырезавшей их руки. Но в целом они были поразительно похожи на символы, изображенные на внутренней поверхности двери монолита! Логика их изображения, вне всяких сомнений, была одной и той же. Я, как завороженный, долго смотрел на них, и душа моя наполнялась ужасом. Я даже пару раз опасливо оглянулся вокруг, вспоминая рассказ царевича о Шог-Готтах. Затем, мало-помалу успокоившись, стал разглядывать их осмысленно. Они располагались стройными рядами, не переходящими на соседнюю грань, то поодиночке, то группами. Вид у них был ужасно замысловатым, превосходя по изощренности даже иероглифы тех, кто пришел к каинам. Они, в противоположность последним, не захватывали взгляда. Наоборот, он отказывался следовать по их линиям и очень быстро утомлялся, призывая настойчивую дремоту. Я, конечно, и не надеялся понять этот текст без помощи лампы, поэтому отправился к своему шатру и продолжил сборы. С наступлением же сумерек, снедаемый любопытством, вернулся к камню вместе с ней. Но на этот раз произошло нечто странное. Едва я поднес горящую лампу к поверхности камня, вокруг меня опустился непроглядный ночной мрак. Оглянувшись вокруг и бессознательно озаряя лампой окружающее пространство, я не увидел ничего, кроме тьмы. Хотя, как оказалось, на самом деле никакой тьмы не было, в нее погрузился лишь мой разум. Единственным, что я видел, была каменная скрижаль с письменами, озаренная пламенем лампы. Но, вопреки моим ожиданиям, смысл их не спешил открываться мне. Сколько я ни вглядывался в иероглифы, сколько ни разбирал каждый из них по их затейливым фрагментам, в моей голове не возникало ни образов, ни слов, ни каких-либо других признаков понимания написанного. Зато когда я прошел глазами все их до последнего, я явственно почувствовал, что запомнил их накрепко, что они отложились где-то позади меня. При этом я ощутил острую потребность проделать то же самое с другими сторонами камня. Я последовательно обошел их все, тщательно пройдя глазами все строки и так ничего и не поняв. Но при этом я не испытывал никакой досады и разочарования, напротив, у меня появилось совершенно ясное чувство, что я сделал все, что нужно. Рука без всякого участия воли погасила лампу, и окутывавший меня мрак моментально рассеялся. Все происшедшее было в высшей степени странно, но еще более странным было то, что у меня не возникло даже тени мысли о том, что лампа на этот раз подвела меня. Вместо этого вдруг навалилась непосильная утомленность, и голос изнутри настоятельно посоветовал мне вернуться в шатер и как следует отдохнуть.

Едва я опустился на тюфяк, мое тело окутало сладостное чувство дремоты. Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Из мрака, очень похожего на тот, что окутал меня у камня, вдруг выплыла скрижаль с иероглифами, запечатленная мною в точности. Она встала прямо передо мной, как совсем недавно, и я вновь впился в нее глазами. Письмена были совершенно понятны, и я читал их, будто знал эти символы с раннего детства. При этом я даже на мгновение не вспомнил о том, что только что не мог этого сделать, несмотря на все усилия. Я поглощал строки глазами, переходя от скрижали к скрижали, и то, что они открывали мне, вновь обжигало и холодило мою душу.

«Если ты силен духом и способен вести за собой, если твой разум ненасытен в познании истин, если ты стремишься вознестись во власти и величии, если ты хочешь пройти со всем этим сквозь века, обретя все блага этой жизни, если сострадание к низшим не способно встать на твоем пути, обратись к этому посланию. Ты обретешь то, чем обладают лишь избранные, прошедшие путь обогащения сущности. Если ты пройдешь хотя бы малую часть этого пути, ты станешь новым собой. Ты очистишь себя от скверны и заживешь полнокровной жизнью, забыв о старости. Ты сможешь помогать очищаться другим и обретешь богатство, ибо за такое благо каждый отдаст все, что сможет. Ты познаешь великие истины бытия и себя самого. Ты получишь власть над предметами и явлениями, ибо сможешь управлять ими и изменять их, а также – управлять собой и изменять себя. Через власть над окружающим миром ты обретешь власть в этом мире. Ты сможешь даже увидеть другие миры, вырвавшись из своего. Тебя ожидает новая жизнь, которая не зависит от течения бесконечности… Для этого тебе нужно лишь научиться отбирать сущность у других, у многих… Лишь глубокое разрушение формы и материала, из которого они построены, освобождает сущность… Страдание, глубокое страдание естества у всех разное. У твоих собратьев оно проявляется в боли. Запредельная боль, разрушающая то, из чего построено твое естество, и влекущая смерть, отпустит сущность, которая выйдет вспышкой незримого света. Ты получишь лишь ту ее часть, которую может без вреда принять твое естество, остальное получит направивший тебя. Но с каждым разом твоя доля будет увеличиваться. Обретай жертвы хитростью и силой, властью и порабощением. Любые средства будут оправданы тем, чего ты достигнешь. Чем больше жертв ты принесешь, тем больше и быстрее получишь… Но не вызывай Его, если тебе нечего Ему дать, ибо тогда Он возьмет тебя самого… Слова, которые нужно произнести, и имя, которое назвать, подскажет тебе твой разум голосом из глубин…»