Текст книги "Петербургские арабески"

Награждение победителя

Об одной забытой странице творчества Джакомо Кваренги

Петербург – город, направляющий жизнь огромной империи, – вдохновлял своих художников и побуждал их к размышлениям о времени и месте, в которых они находились. Эти раздумья воплощались в образах – подчас символических, таящих в себе какую-то идею. Богатую возможность для таких иносказаний давали образы коня и человека, с античных времен использовавшиеся для возвеличивания героев и властителей. Шедевры, созданные Фальконе, Клодтом и Трубецким, и на нас действуют с такой же силой, как и на прежние поколения граждан.

Меньше повезло другому шедевру, в котором эта тема была выражена не скульптором – зодчим. Речь идет о портике Конногвардейского манежа, поставленного по проекту Джакомо Кваренги. К сожалению, после смерти автора в художественном, скульптурном убранстве его творения многое утеряно. Это похоже на то, как если бы из книги были вырваны отдельные главы…

Портрет Дж. Кваренги. Дж. Полли. 1810-е гг.

Попробуем вернуться к самому началу минувшего века. Представим: Джакомо Кваренги стоит на краю самой большой площади в мире, раскинувшейся от здания Сената до стен Зимнего дворца. Ему поручено построить манеж. За плечами у мастера уже два десятилетия, прожитых в Петербурге, заполненных борьбой за право быть первым в ряду строителей столицы. Ему приходилось уже составлять проекты для манежей – манежа Измайловского полка, экзерциргауза на Дворцовой площади, манежа в Мюнхене – с простой архитектурой и стандартной лепной декорацией, подобающими такого рода зданиям. Иначе было теперь, когда он наблюдал вознесшуюся неподалеку на коне медную фигуру Петра. И если Пушкин впоследствии выразил свои впечатления от монумента в известной поэме, то Кваренги сделал то же самое с помощью доступных ему средств архитектуры.

Вычерченные и прорисованные самим Кваренги изображения главного фасада манежа позволяют нам представить замысел автора.

Глубокий восьмиколонный портик с фронтоном напоминает вход в храм. Четырехъярусная скульптурная композиция придает портику особую торжественность и смысловую значимость. Внизу, по бокам портика, архитектор поставил мраморные скульптуры, изображающие Диоскуров, укрощающих коней: по древнегреческой мифологии, близнецы Кастор и Поллукс были первыми, кто приручил этих животных. Древние в изображении коня, подчиняющегося воле человека, видели символ обуздания диких животных страстей для высших достижений. Кваренги предлагали поставить здесь мраморных кентавров. Но он отказался: кентавры заключали в себе уже другую идею.

Скульптурная группа «Диоскуры». Фрагмент

В глубине портика, над входом в манеж, Кваренги поместил широкую рельефную картину, показывающую состязания между укротителями коней: состязания напряженные, жесткие, в которых есть и поверженные на землю – под копыта несущихся коней.

Выше, во фронтоне портика, архитектор расположил другой барельеф. Сам Кваренги писал, что здесь он изобразил «награждение победителей на конном ристалище». Однако скульптурная картина предполагает и более обобщенное толкование сюжета. На ней мы не видим каких-либо атрибутов, указывающих на то, с чем связано это состязание. Здесь есть только судья, победитель и побежденные. Судья сидит в центре и готов возложить на триумфатора лавровый венок. Победитель стоит в общем ряду с другими, достойными награды. Он ничем не выделяется. Это может быть и художник, и воин, и общественный деятель – вообще человек, подчинивший, воспитавший в себе чувства, способности и в напряженной борьбе добившийся признания.

Проект Конногвардейского манежа. Архитектор Дж. Кваренги

Итак, портик Конногвардейского манежа – это своеобразный памятник безымянному герою. Монумент, не оставлявший современников равнодушными.

К сожалению, в середине 1840-х от манежа были увезены укротители-Диоскуры (они вернулись только век спустя). Барельеф на фронтоне был срублен. Вместо него поместили двуглавого орла – знак официальной значимости здания. О первоначальном барельефе забыли и историки искусств – досадовали, «что на фронтоне во времена Кваренги не успели поместить проектированный им барельеф».

То, что барельеф на фронтоне манежа был не только задуман, но и исполнен при жизни автора, удалось документально установить в 1976 году. В архиве Военно-Морского Флота был найден чертеж, на котором вырисован существующий на фронтоне барельеф. Основываясь на этом чертеже, скульптор Г.В. Беляев в 1981 году вылепил барельеф в уменьшенном масштабе. Работа была одобрена ученым советом Инспекции охраны памятников, но для исполнения барельефа на предназначенном для него месте тогда не нашлось средств.

Так будет ли возвращен барельеф «Награждение победителя»? На этот вопрос должно ответить наше время. А пока что победитель на ристалище остается не награжденным.

Исаакиевская площадь. Б. Патерсен. 1810-е гг. Слева – часть Конногвардейского манежа; пьедесталы перед портиком пусты.

Поединок рыцарей у Зеленого моста

Голландская община в Петербурге возникла вместе с основанием города. Руководил общиной церковный совет Голландской реформатской церкви. Сохранились протоколы заседаний этого совета. По ним можно изучать не только эволюцию голландского языка за минувшие столетия, но и непосредственно встретиться с живой историей нашего города…

Первоначально иностранцы протестантского вероисповедания, искавшие удачу на берегах широкой северной реки, объединялись вокруг небольшой деревянной кирхи, построенной во дворе дома адмирала Корнелия Ивановича Крюйса. Дом этот находился неподалеку от Зимнего дворца Петра I – по другую сторону Зимней канавки. В стенах этой церкви собирались по очереди лютеране и реформаты разного толка, не признававшие авторитета папы римского. Когда стало ясно, что Петербург – это надолго, каждая из протестантских общин пожелала иметь собственное церковное здание, чтобы не тесниться в уже обветшавшей кирхе.

В 1720 году старшины Голландской реформатской церкви просили городские власти выделить им участок «под строение кирхи». Однако показанное им место – «на Адмиралтейском острову в Большой Морской улице по берегу реки Мьи» (там, где находится Дом культуры работников связи) – и в 1728 году оставалось «пустым», как это констатировала полицейская канцелярия. Для этого были свои причины: при Петре II правительство переехало в Москву, и город опустел. По улицам покинутой столицы по ночам стали бегать волки. Не было уверенности в будущем – и у голландской общины не оказалось необходимых для постройки денег.

С воцарением Анны Иоанновны Петербург возродился. В 1733 году императрица разрешает голландцам «ради их церкви купить дом и двор господина генерала лейтенанта Лефорта». Находился этот полутораэтажный дом «за Зеленым мостом по левой руке, где перспектива начинается».

Проспект Невской перспективной дороги от Адмиралтейских триумфальных ворот к востоку. Е.Т. Внуков по рисунку М.И. Махаева. 1761 г. Слева – одноэтажный дом голландской общины

Первоначально построил для себя этот дом генерал-архитектор Леблон. Тот самый, что составил для Петра I «генеральный план столичного города Петербурга», в котором определено было центр столицы устроить на Васильевском острове. По иронии судьбы дом, в котором жил и скончался генерал-архитектор, оказался в начале того проспекта, который императрица Анна определила как главный для вновь назначенного центра города. В этом доме голландцы и устроили свою первую отдельную церковь. Вход в церковь был организован со стороны Мойки. К исходу XVIII века община приобрела и соседний дом, принадлежавший графине Строгановой, находившийся на углу Невского проспекта и Большой Конюшенной улицы. После чего на участке, принадлежавшем голландской церкви, оказались два угловых дома, между которыми простиралось «пустопорожнее» пространство. В свое время Наполеон просил руки 15-летней великой княжны Анны Павловны. Ему вежливо отказали. Наполеон посчитал себя оскорбленным, и это было одной из причин последовавшего в 1812 году похода на Москву. В 1816 году не доставшаяся «корсиканскому чудовищу» Анна Павловна вышла замуж за наследного принца Вильгельма Оранского. После чего значение голландской церкви в Петербурге возросло и доходы ее значительно повысились, увеличилось число состоятельных прихожан. Церковный совет решил воспользоваться благоприятными обстоятельствами и построить на своем обширном пустыре большую церковь: старый молитвенный зал стал тесен. В феврале 1830 года старшине общины Гейнеману поручили заказать проект новой церкви.

В это время столица интенсивно застраивалась. Существовал в ней и особый архитектурный «Комитет для строений», который рассматривал проекты для новых домов и исправлял их. Основал его Александр I, который захотел, чтобы Петербург был красивее всех посещенных им столиц Европы. Наверное, старшине Гейнеману было бы нетрудно найти подходящего архитектора здесь, в Петербурге. Но он заказал проект Рафаэлю де Ригелю – «рыцарю и архитектору из Рима».

Уже в августе этого же года де Ригель представил проект на благоусмотрение Церковного совета. Почтенные советники, наверно, были поражены. Рыцарь и архитектор далеко вышел за пределы поставленной перед ним задачи – построить на пустующем месте церковь. На своих чертежах он изобразил красивое трехэтажное здание, расположенное по периметру внешних границ участка. Существующие дома сносились. Новую церковь архитектор поместил на месте старой кирхи. Она была прямоугольная в плане, под куполом; фасад и портал ее были обращены к Мойке.

Смелая идея де Ригеля воодушевила Церковный совет, и он согласился строить дом и церковь по проекту архитектора из Рима. Но «во избежание риска» решил все же «передать этот проект Академии художеств на исследование». Ректору академии A.A. Михайлову не все понравилось в представленных чертежах. Он нашел, «что для этого места сооружение слишком вытянуто, а церковь надо ставить не на Мойке, на проспекте». Голландцы предложили де Ригелю исправить свой проект в соответствии с пожеланиями ректора, но тот отказался.

A.A. Михайлов был к тому же непременным членом вышеупомянутого Комитета для строений. Теперь проект не получил и необходимую для начала постройки утверждающую подпись директора.

Проект Голландской реформатской церкви. П. Жако. 1831 г.

Директором комитета был тогда П.П. Базен, который, вместе с тем, являлся и директором Института инженеров путей сообщения, где преподавал архитектуру уже составивший себе имя П.П. Жако. Последнее обстоятельство имело, очевидно, свое значение для последующего неожиданного развития событий. Протокольная запись от 5 марта 1831 года рассказывает об этом так: «Господин Павел Жако, архитектор на службе его величества нашего императора, профессор института путей сообщения и рыцарь, по собственному побуждению обратился через господина диакона Иоганеса Бекера к Церковному совету с просьбой рассмотреть его проект церкви для нашей общины вместе с церковным домом, не требуя для себя никакого вознаграждения в том случае, если его проект Церковным советом будет одобрен».

Проект, который был предложен неожиданным соперником де Ригеля – новым «рыцарем и архитектором», – также предусматривал трехэтажную постройку по всей длине церковного участка, но церковь (круглая в плане) была в нем размещена на середине большой церковной площади, перед Невским проспектом.

Дом Голландской реформатской церкви. Литография середины XIX в.

Прихожане Голландской церкви голосовали за то, чтобы принять проект Жако (кстати, реформата по вероисповеданию) и передать ему надзор за строительством. Комитет для строений также не замедлил с утверждением чертежей Жако, и уже в том же 1831 году на участке голландской реформатской церкви развернулись большие строительные работы.

По указу Николая I на отстройку Голландской реформатской церкви была выдана ссуда в 300 тыс. рублей.

Что же касается побежденного де Ригеля, неожиданным ударом выбитого из седла, то ему «за планы» была выплачена вся ранее оговоренная сумма – 18 700 рублей.

Библиотекари против актеров

Из предыдущего рассказа мы узнали о схватке рыцарей-архитекторов у Зеленого моста: каждый из них хотел, чтобы ему было поручено построить здание Голландской церкви на Невском проспекте. Это было в позапрошлом, XIX веке. Но и в более близкое к нам время схватки на этом месте тоже происходили. Естественно, со своей спецификой, с другими героями и проблемами…

С января 1918 года в Петрограде частная собственность перестала быть священной и неприкосновенной: у домовладельцев стали забирать дома. Процесс этот происходил довольно спокойно. Не было при этом ни вооруженных матросов или красногвардейцев, увешанных лентами с патронами, ни грозных революционных мандатов. Перераспределение собственности в то (как и в наше) время происходило вследствие вновь возникших экономических и законодательных обстоятельств. Городская дума 20 декабря 1917 года приняла решение: «установить единовременный дополнительный сбор с недвижимого имущества в пользу города». Размер этого налога определялся в размере 15 % от оценочной стоимости строения. Постановлением определялось: «В случае невнесения в указанные сроки дополнительного единовременного сбора и уклонения от несения текущих расходов по содержанию своих недвижимых имуществ… виновные подвергаются конфискации всего имущества в пользу Петроградского городского управления недвижимых имуществ». Таких больших свободных денег у большинства домовладельцев не было. Нужно было также платить все возрастающие налоги. Содержать свой собственный дом стало не по карману. С апреля в «Красной газете» стали публиковаться длинные списки конфискованных домов.

В этот процесс оказался вовлечен и дом Голландской реформатской церкви: богатые прихожане покинули город. Сначала церковный совет вынужден был расстаться с жилыми корпусами дома, а 9 ноября 1926 года член совета, старшина Ф.И. Грус, передал властям и центральную часть здания с большим церковным залом.

Обширные богатые квартиры в доме «уплотнили». Новые жильцы переехали сюда из подвалов и рабочих казарм. Таким образом тогда решался жилищный вопрос. Что касается встроенной в дом церкви с ее большим круглым залом, то первоначально покинутые помещения облюбовал для себя кукольный театр, но затем в Управление недвижимых имуществ поступило заявление от Государственной публичной библиотеки с просьбой передать ей бывший церковный зал. Эту просьбу поддержала «Главнаука» и ее реставрационные мастерские, обеспокоенные сохранностью ценного здания. Вопрос, казалось, был решен, но тут возник неожиданно новый претендент на голландское наследие.

После окончания Гражданской войны театральная жизнь в Ленинграде расцвела. Продолжали восхищать публику старые, дореволюционные театры, возникали десятки новых театров – разного происхождения и направления. В 1928 году среди «студийных», «передвижных» театров появился и «Театр актерского мастерства имени Л.С. Вивьена» (ТАМ), пожелавший приобрести для себя стационар у Зеленого моста через реку Мойку.

То, что театр носил имя его основателя, было обычным для того времени. Сам Леонид Сергеевич принадлежал к ведущим артистам Госдрамы – Государственного академического театра драмы (быв. Александрийского), – был учеником знаменитого В.Н. Давыдова. Вместе с тем он преподавал в Техникуме сценических искусств. Из выпускников его мастерской и была составлена труппа ТАМа.

Л.С. Вивьен был обаятельным человеком. Е.В. Юнгер, рассказывая о времени, проведенном в Театральном училище, вспоминала: «Все девушки были чуть-чуть влюблены в Леонида Сергеевича Вивьена…» Наверное, эти положительные качества Вивьена и его умение воздействовать на начальствующих лиц и привели к тому, что в конце концов не Публичная библиотека, а Театр актерского мастерства получил помещения бывшей Голландской церкви.

В своем театре Л.С. Вивьен был одновременно и режиссером, и директором. Вместе с тем он продолжал быть героем первых ролей на сцене Госдрамы, легко балансируя на грани резко сменяющихся стилей – мелодрамы, буффонады и лиризма. Может быть, из-за такой занятости своего шефа ТАМ в свой первый сезон 1928/29 года смог поставить лишь две пьесы.

Прежде всего, это была «Высшая мера» Л. Никулина. Этой пьесой ТАМ вступал в спор с БДТ, поставившим современную драму, в которой высококвалифицированный специалист и профессор оказался злодеем и убийцей. ТАМ заступился за интеллигенцию. В «Высшей мере» инженер Мерц, переступая через личные обиды, не объединяется с белогвардейцами, а разоблачает их.

В другой постановке – «Субмарина U-12» – была использована актуальная военная тема. Перед зрителем раскрывалась бодрая привлекательная атмосфера Красного флота и потрясали массовые сцены с моряками в затонувшей (вследствие диверсии) подводной лодке.

Пьесы эти шли с успехом. Аплодировали и начинающим свою артистическую карьеру В.В. Меркурьеву и Ю.В. Толубееву.

Популярность ТАМа росла, и помещения, предназначенные для молитвенных служб, стали тесными для молодого театра. Предприимчивый Вивьен добился того, чтобы ему было предоставлено (с марта 1932 года) новое помещение – Театр «Пассаж» (ныне – «Театр Комиссаржевской»). Правда, для этого пришлось пожертвовать звучным наименованием его театра: теперь он стал называться «Филиал Госдрамы». Но и в таком виде он оставался самостоятельным театром со своей творческой программой, устремлениями и методами работы.

Читальный зал библиотеки им. A.A. Блока

Однако с уходом из бывшей Голландской церкви удача оставила дружный, творческий, спаянный коллектив. Переход от заставлявших концентрироваться стесненных условий работы на одну из значительных площадок в центре города был слишком резок… Сезон 1932/33 года оказался весьма неудачным. Филиал Госдрамы был ликвидирован…

Но вернемся к оставленному нами дому Голландской церкви.

В 1933 году в круглом молитвенном зале поместили заведение, приносящее хорошие доходы, – ресторан. Следствием этого был пожар, от которого капитально выгорел круглый зал.

В последующие годы пострадавшие от этого бедствия зал и комнаты тщательно и с любовью реставрировались под руководством архитектора В.Л. Васильева. После чего в 1936 году здесь была помещена районная библиотека имени A.A. Блока, благополучно существующая здесь и поныне. Можно проигрывать первые сражения, главное – выиграть последнее.

В доме майорши Тиран

В XVIII веке Россия с ее бескрайними просторами и неограниченными возможностями была привлекательна для жителей соседних стран. В тесной Европе рассказывали невероятные истории о сделанных в России карьерах и приобретенных состояниях. Наслышанные об этом, в таинственную северную страну «на ловлю счастья и чинов» отправлялись те, кто обладал предприимчивостью и способностями, не востребованными на родине. Часто они действительно находили то, что искали.

Таковым был и уроженец Страсбурга Филипп Якоб Демут, прибывший в Петербург в начале царствования Екатерины II. В столице он поселился на Мойке, у Полицейского моста, рядом с главной полицмейстерской канцелярией (за которой была уже Голландская церковь).

Первоначальным владельцем этого места был граф И.С. Гендриков. Иван Симонович по происхождению своему должен был стать простым крестьянином в Литве, но таковы уж были особенности карьер, совершавшихся в Петербурге, что здесь он стал двоюродным братом императрицы – Елизаветы Петровны. Помимо графского достоинства и звания генерал-аншефа он был одарен земельным участком в центре столицы, расположенным между Мойкой и Большой Конюшенной улицей. Однако в начале 1760-х годов Гендриков «по причине умножившегося на нем великого долга» продал участок со всеми деревянными строениями князю Мещерскому. А последний затем уступил его везучему эмигранту из Страсбурга Демуту, сумевшему открыть на этом участке – неподалеку от царского Зимнего дворца – процветающее трактирное заведение.

О Демуте заговорили. В 1770 году «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «…с января этого года в стоящем подле полиции доме купца Демута сдается в наем 6 номеров с кухней и сараем погодно». Здесь же продавалось им «привезенное вновь из-за моря английское вино, эль называемое». Та же столичная газета давала и другое объявление: «А в князя Мещерского доме, который ныне принадлежит Демуту и находится в задней Конюшенной улице под № 221, у итальянского певца Тестори продаются лучших мастеров, как то Страдивариуса, Амати, Штейнера, скрыпки, альт-виолы и виолончели…»

Демутов трактир оказался на месте престижном и бойком. Молодой, быстро растущей столице нужны были гостиницы. Демут постепенно стал расширять свое заведение. Он сохранил на середине своего продолговатого участка оставшийся еще от графа Гендрикова поперечный двухэтажный дом с залом на верхнем деревянном этаже. Здесь устраивали аукционы, приезжие знаменитости давали концерты. На набережной Демут поставил два каменных дома, между ними был главный въезд в гостиницу. А на Большой Конюшенной улице в 1790-х годах он возвел большой, трехэтажный, на высоком подвале дом, украшенный модным треугольным фронтоном.

Рассчитан был «Демутов трактир» на гостей с достатком выше среднего. Ф.Я. Демут разбогател. Появились у него и чины. Стал он коллежским асессором и директором Государственного заемного банка. Приобрел и громадный дом на углу Невского и Адмиралтейского проспектов с находящейся в нем гостиницей «Лондон» («Hotel de London»). Таким образом, он стал владельцем лучших гостиниц в столице. В 1802 году Филипп Яковлевич умер. Его огромное состояние (пять домов в Петербурге и дача по дороге в Петергоф) досталось дочери. Для дочери Демута – Елизаветы Филипповны – Петербург стал уже родным городом (родилась в 1781 году). Здесь она вышла замуж за Франца фон Тирана. По отзыву H.H. Греча, этот избранник Елизаветы Демут «дурак был не последний, но во всех формах светского человека и либерала». Он был адъютантом петербургского военного губернатора Палена, составившего заговор против государя Павла Петровича. Шарфом адъютанта и был задушен император Павел. Франц впоследствии имел неосторожность похваляться этим, за что был сослан в оренбургский гарнизон, а затем выведен в отставку в чине майора.

Как бы то ни было, но Елизавета фон Тиран была принята в великосветском петербургском обществе. В первый список аристократического Женского патриотического общества было занесено и имя госпожи Тиран. Она продала завещанную ей недвижимость, оставив за собой лишь фамильную гостиницу на реке Мойке. «Майорша Тиран» (так в официальных документах именовалась хозяйка участка) продолжала возводить новые постройки для трактира. В 1833 году «Комитет для строений и гидравлических работ в Санкт-Петербурге» разрешил майорше Тиран возвести на набережной Мойки новый трехэтажный на высоком подвале дом на месте прежних строений. Архитектор Комаров украсил дом в модном классическом стиле. Прямоугольный фронтон здания был снабжен привычной надписью «Демутов трактир».

В это время отель «Демут» сохраняет репутацию первой гостиницы города. Здесь можно было получить комнату за 50-150 рублей в месяц. Менее чем на неделю комнат не сдавали. Английский путешественник доктор Грэнвилль вспоминал, что в каждом номере этого лучшего отеля в Петербурге было две комнаты, из которых одна была спальней. Табльдот стоил 10–12 рублей в день, вина и услуги отдельно. Была в гостинице и особая половина «с прекрасно обставленными апартаментами, в которой останавливались иностранные посланники, богатые негоцианты, знатные путешественники». Русский путешественник Алексей Салтыков одно время со своими коллекциями ковров и восточного оружия занимал целый этаж.

Снимал здесь номер и другой известный путешественник, адмирал Ф.Ф. Матюшкин – лицейский друг A.C. Пушкина. Его комнаты были украшены трофеями, добытыми во время далеких северных странствий.

Среди видных гостей трактира был также отставной гусарский ротмистр П.Я. Чаадаев. Мыслитель и друг Пушкина, Петр Яковлевич был тем героем своего времени, каким поэт представил Евгения Онегина («второй Чадаев, мой Евгений…»). Во время вдохновенных бесед с Чаадаевым («пророческие споры») Пушкин запомнил и его «уединенный кабинет» в гостинице: «Янтарь на трубках Цареграда, Фарфор и бронза на столе И, чувств изнеженных отрада, Духи в граненом хрустале; Гребенки, пилочки стальные, Прямые ножницы, кривые, И щетки тридцати родов И для ногтей и для зубов».

Как и у каждого старого дома в Петербурге, у Демутова трактира была своя слава, обогащенная преданиями. Дом майорши Тиран считался везучим. Литераторов в нем обычно посещало вдохновение (здесь останавливались Грибоедов, Батюшков, Чаадаев, Герцен, Тургенев, Пушкин…).

Василий Львович Пушкин поселился в Демутовом трактире с племянником Александром, озабоченный устройством последнего в Императорский лицей. И здесь, внезапно для себя, создал за две недели, одним вдохновенным порывом поэму «Опасный сосед» – лучшее свое произведение. Семнадцать лет спустя (1828 году) Александра Сергеевича Пушкина в том же «Демуте» внезапно охватил такой же «неудержимый бес стихотворства». За три недели, отрываясь от письменного стола только для утоления голода, он написал свою знаменитую «Полтаву».

Сохранились воспоминания о дружеской вечеринке, устроенной в гостиничном номере Пушкина, для встречи с тогда уже прославленным польским поэтом Адамом Мицкевичем. Среди приглашенных были Жуковский, Крылов, Вяземский, Хомяков… Вдохновленный Мицкевич всю ночь импровизировал по-французски. Блестящая и великолепная импровизация потрясла присутствующих. Свои впечатления от этого проявления страстного, тут же рождающегося вдохновения Пушкин описал позже в неоконченной повести «Египетские ночи».

Можно ли объяснить эти необычные явления топографией места, разного рода магнитными пересечениями или чарами доброй феи этого места майорши Тиран, неизвестно. Нам остается только удивляться.

Елизавета Филипповна скончалась в январе 1837 года (за несколько дней до гибели Пушкина). Дом с гостиницей она завещала своему старшему сыну Юрию.

Юрий Францевич мог бы стать расчетливым и хорошим хозяином для трактира, сохраняющего имя его деда. Но он женился на девице из богатого семейства – Аполлинарии Татищевой, за которой взял большое и хорошо устроенное имение на реке Плюссе. После чего продал дом на реке Мойке, а вырученные деньги употребил на усовершенствование своих лужских имений, тем самым избавив себя от гостиничных забот. Большой и роскошный парк на берегу реки Плюссы напоминает об этом времени.

Младший сын, Александр, был определен в Школу гвардейских подпрапорщиков. Здесь он учился вместе с М.Ю. Лермонтовым, а потом и служил с ним в одном полку. В 1841 году он был в Пятигорске и на похоронах поэта представлял лейб-гвардии Гусарский полк.

В старой части Волковского лютеранского кладбища, у Волковской дорожки, среди полуразрушенных памятников возвышается массивное высокое надгробие из серого сердобольского гранита. На стеле с полукруглым завершением высечено имя: ELISABETH VON TIRAN… Другие памятники семейства Демутов-Тиран, бывшие на этом месте, не сохранились. Так же как и памятник над местом захоронения выходца из далекого Страсбурга – Филиппа Якоба Демута – с его мраморным портретом-барельефом.