Текст книги "Петербургские арабески"

Ворона на цепи

Среди знаменитых семи чудес античного мира называют и висячие сады Семирамиды. За истекшие тысячелетия люди забыли о военных победах ассирийской царицы Шамшиадады, завоевавшей Египет и Эфиопию, но воспоминания о садах, устроенных ею в Вавилоне, передавались из поколения в поколение – устно и письменно. Сады Семирамиды покоились на сводах, казались как бы подвешенными над землей – и этим поражали воображение тех, кто видел их.

Пожелала ли Екатерина II и в своей Северной столице устроить подобное чудо, разделив славу легендарной царицы? Или ей понравился сад, устроенный Иваном Ивановичем Бецким на крыше дома, что был напротив Летнего сада, у канавки? Так или иначе, но весной 1763 года во время коронационных торжеств в Москве Екатерина задумала при своих внутренних покоях в Зимнем дворце устроить сад. Комнаты императрицы находились в юго-восточном углу дворца, на втором этаже. Соответственно, на уровне этого этажа должен был быть и личный сад царицы.

Висячий сад возводил архитектор Ю.М. Фельтен (с 1764 года) – на кирпичных столбах, стенах вдоль восточного фасада Зимнего дворца – от Дворцовой набережной до Миллионной улицы. Покои Екатерины были соединены с садом посредством арочного, крытого перехода над образовавшимся здесь узким переулком.

В Петербурге екатерининского времени сады были предметом всеобщего увлечения. В поэме «Сады» французский поэт Делиль описывал путь к счастью: «Благополучен тот, кто мирных благ любитель, Забыв тщеславия о гибельных мечтах, Невинный, радостный живет, как вы, (Адам и Ева. – A.A.) в садах И разновидными роскошествует цветами, Зеленою травой и сочными плодами…» Население Петербурга в этом смысле достаточно близко было от счастья. И.Г. Георги писал тогда: «Сады и огороды занимают внутри города обширные места. Во многих дворцах и больших домах имеются знатные увеселительные сады… Кроме сего имеются при многих домах огороды и сады с плодовитыми или другими деревьями…»

В этих садах были не только обычные для северных мест фрукты и овощи. «Санкт-Петербургские ведомости» с воодушевлением сообщали о садовнике Иоганне Лоренце Гофмейстере, выращивавшем на Мойке (в садах графа Петра Ивановича Шувалова) помимо клубники, малины, вишен, сливы, огурцов и «абрикос» уже к Пасхе «как белые, так и синие наилучшие виноградные кисти совершенно зрелые». При этом искусном садовнике на петербургской почве стали произрастать «столь славная Муза, банана или баннера» и такие невиданные здесь нежные плоды, как ананасы. Последние Гофмейстер продавал по 2–3 рубля за штуку. Этого столь известного в столице садовника Екатерина и решила привлечь к устройству своего сада.

Устройство сада в галантном и стремящемся приблизиться к природе XVIII веке считалось искусством, во многом схожим с живописью. Существовала обширная классификация садов. Сады разделяли по времени: утренние, полуденные и вечерние, весенние, летние и осенние. Различали их по характеру: торжественные, меланхолические, веселые, приятные, романтические… Сад, который для себя избрала Екатерина, скорее всего, был романтическим – напоминающим рощи, образованные самой природой. Посажены здесь были шестиметровой высоты березы, доставленные из ближних лесов. Контрастировали с ними (подчеркивали их природное изящество, светлость) испанские вишни, яблони, бамбуковые пирамиды…

В северной части сада, обращенной к Неве, Гофмейстер устроил оранжерею, где произрастали экзотические растения и в которых, очевидно, можно было полакомиться нежными, сочными плодами. Здесь же были говорящие попугаи, обезьяны и другая теплолюбивая живность. Одного такого попугая Екатерина послала в подарок старику-вельможе, любителю женщин, взявшему к себе на содержание танцовщицу. Подарку сначала обрадовались, а затем разочаровались в нем. Попугай непрестанно говорил: «Стыдно старику дурачиться!»

В открытой для всяких непогод части сада тоже были собраны птицы. Чтобы они не улетели, над садом была натянута сетка – по металлическим дугам. По дорожкам сада разгуливали красивые фазаны. С ними контрастировали вороны, удостоенные цепной привязи к деревьям сада. Наверно, ими дорожили: потому ли, что их считали мудрыми птицами, или потому, что они обладали секретом долголетия.

Изображение висячего сада и южного фасада Малого Эрмитажа. 1772 г.

Со временем задуманная площадь висячего сада несколько сократилась. Вначале Екатерина в южной его части возвела жилой павильон для своего любимого человека, Г.Г. Орлова. Затем на месте оранжереи был устроен северный павильон с помещением для дружеских собраний и бесед (Эрмитажем). Екатерина начала коллекционировать картины известных художников. Для того чтобы иметь возможность ими любоваться, на обеих длинных сторонах сада были возведены галереи, собственно и положившие начало нынешнему всемирно известному музею – Эрмитажу…

Кончина Екатерины II, последовавшая 6 ноября 1796 года, была неожиданной. Наиболее искренно и непосредственно горевал в этот день животный мир висячего сада, вдруг лишившийся своего пропитания. Императрица обычно следила за тем, чтобы вовремя кормили, поили ее птиц, зверей, и сама принимала участие в этом занятии. Но теперь и для них наступило другое время…

Сирень Эрмитажа

В висячем саду Эрмитажа первой цветет сирень. Гроздья ее цветов издают кружащий голову аромат, проникающий и в соседние выставочные залы. Говорят, что лучшая в городе сирень произрастает в этом устроенном на втором этаже саду. Затем здесь расцветают кусты жасмина – прижившиеся на севере уроженцы южных мест. Их белые цветы приятно, нежно пахнут. Последними украшают себя желтыми цветами деревья. Это боярышник, родословная которого тоже восходит к далеким восточным местам. Осенью обитатели эрмитажного сада меняют свои наряды – одеваются в яркое многоцветие. Такой необычный, живой экспонат, внезапно возникающий за окнами верхнего этажа, привлекает к себе внимание посетителей музея не меньше, чем какие-либо другие произведения искусства, выставленные в залах. И как у каждого другого художественного шедевра, у эрмитажного висячего сада есть свои сокрытые от глаз тайны, своя непростая история. Мы рассказывали о екатерининском периоде, но это было только началом его жизни. Поведаем теперь о ее продолжении…

Новое здание для «Императорского музеума» – Эрмитажа – создавалось не на пустом месте. На месте, которое назначил для него Николай I, стояли повседневно необходимые здания манежа и конюшни. Их нужно было снести. Архитектор Лео Кленце, которому было поручено построить «Музеум», нашел остроумное решение для возникшей проблемы. Он предложил поместить манеж и конюшни под висячим садом. Здесь были склады дворцового имущества. Они страдали от протечек со стороны сада, и их охотно переместили в более сухое место.

В действительность предложенную Кленце идею воплощал уже архитектор В.П. Стасов. Здесь он показал себя мастером смелых, оригинальных архитектурных и инженерных решений. Екатерининский висячий сад и поддерживавшие его стены были разобраны, очищенный промежуток между северным и южным павильонами застроен вновь. Под конюшню отвели большой двухсветный зал, который украсили четыре ряда гранитных колонн со сводами между ними. Назначенную для манежа другую половину новой постройки перекрыли необычно большим пологим, двадцатиметровым в пролете кирпичным сводом. На этих сводах и основал Стасов возобновленный висячий сад. Как его устраивали, нам сообщает архивный документ: «Для облегчения сводов манежа и конюшен под все дорожки и площадки сада вместо сплошной насыпки складываются шанцы… а для посадки дерев или кустов оставлено две гряды во всю длину сада».

Шанцы – это небольшие помещения, перекрытые сводами. Под садом оказалась целая система таких помещений – разной высоты и размеров. В некоторых из них рукой нельзя достать потолка, а через другие можно пробраться лишь ползком. Проход в этот подземный лабиринт был закрыт. В.П. Стасов позаботился и о гидроизоляции сада – покрыл верх шанцевых сводов «рольным свинцом со спайкою швов».

Что касается самого сада, то Николай I распорядился устроить его «по желанию наследника цесаревича». Последний же «изволил отозваться, что желал бы, чтоб садик был устроен по-прежнему». Так и было сделано, но император затем распорядился в северной его части устроить оранжерею – зимний сад, который стал частью, продолжением великолепного, фантастически украшенного павильонного зала. О зимнем саде писали: «Сей последний во время балов в Новом Эрмитаже превращается в пиршественную залу, где яркий блеск освещения умеряется как будто покровом массой иноземных растений, распространяющих свежесть и прохладу…»

Павильон в висячем саду. Акварель Э.П. Tay. 1865 г.

Однако через некоторое время появились протечки от сада в нижерасположенные помещения. В 1893 году устранить их взялся известный в столице специалист по бетонным конструкциям техник В.В. Гюртлер. Он сделал из бетона новые ящики для растений, покрыл сад «водонепроницаемым бетоном» и новым рольным свинцом, организовал отвод вод из сада. Протечки прекратились, а фирма Гюртлера получила причитавшиеся ей деньги за успешную работу.

Но когда проблемы разрешаются, их подчас вновь стремятся создать. A.B. Сивков, назначенный в 1924 году архитектором Эрмитажа, посчитал зимний сад осколком другой жизни, ненужным для государственного музея. Сивков решил, что сад «невозможно использовать для музейных целей». Он предпочитал покрыть это место остекленной крышей и сделать вместо сада выставочный зал. В 1934 году констатировали: «Сад сейчас находится в запустении, в полуразрушенном состоянии».

Спасли Эрмитажный сад действенные переживания за его судьбу отечественных посетителей музея и его всемирная известность. Иностранные туристы часто спрашивали в это время: «А где находится висячий сад? А нельзя ли побывать в воздушном саду?»

К концу 1930-х годов письма с пожеланиями трудящихся относительно сохранения культурного наследия все же возымели действие. Висячий сад восстановили.

Восстановление висячего сада в 1930-х гг.

В голодное блокадное время сотрудники Эрмитажа в своем висячем саду выращивали картошку. А после выстраданной радостной победы посадили здесь сирень. При реставрационном ремонте сада в 1960-х годах среди новых посадок боярышника, жасмина была сохранена и сирень – свидетель победных дней.

Когда смотришь на исторический сад Эрмитажа и наслаждаешься его красотой, то не замечаешь сокрытого под ним лабиринта. Только невысокие и неширокие вентиляционные трубы, подобно грибам возвышающиеся над дорожками сада, сообщают о его присутствии. Через них и можно проникнуть в подземные помещения. Недавно, наверное впервые, эти места были сфотографированы; теперь их можно увидеть и тому, кто не пролезает через узкие отверстия. А пролезший через них и побывавший в этом подземном царстве становится похожим на трубочиста.

Любезным моим сослуживцам

В Зимнем дворце особенно запоминается Военная галерея, посвященная победам России в 1812–1814 годах. Сравнительно скромная по архитектурному декору, она не теряется среди блеска позолоты и мрамора грандиозных соседних залов – Гербового и Георгиевского. Наоборот, они предстают перед нами как бы блестящим обрамлением того, что зримо и незримо присутствует в Военной галерее – богатства духовного подвига, без обладания которым и сохранения которого все остальное перестает иметь значение.

Обычно время возникновения галереи связывают с началом работы над ней архитектора Росси. На самом деле все начиналось гораздо раньше.

Будущий император Александр Павлович получил хорошее воспитание. Ему преподавали разные науки, привили либеральные взгляды, учили любить искусства, однажды он написал и пьесу для Эрмитажного театра. Он мог бы стать первым интеллигентом в России. Однако Екатерина II вовремя опомнилась: ей нужен был не резонерствующий мечтатель, а наследник ее трона – будущий самодержавный монарх. По этой причине «sa bonne maman» (так Александр называл свою бабку) определила своего любимого шестнадцатилетнего внука на воинскую службу. Направила она его не в один из гвардейских полков, где в это время было мало порядка и много либерализма, а в гатчинские войска, находившиеся под началом цесаревича Павла Петровича. Здесь была жесткая дисциплина, ежедневный подъем в шесть часов, кордегардия, маневры, учения, парады и гауптвахта. Все это быстро сделало из Александра служивого военного человека. Он вошел в среду, в которой существовали особенные представления о долге, чести и товариществе. Стал находить «упоение в бою».

Затем прошли годы, наполненные сражениями, – и военными, и дипломатическими. Был повержен Наполеон, и наступил мир, скрепленный «Священным союзом» – прообразом нынешней Организации Объединенных Наций. В 1818 году император Александр I был на конгрессе этого союза в Аахене. Здесь он жил в одном доме с начальником его главного штаба князем П.М. Волконским. Комнаты князя были соединены лестницей с апартаментами государя.

Однажды утром Александр сошел с этой лестницы и увидел Петра Михайловича занятым: с него рисовал портрет некий живописец. Царь был поражен необыкновенным сходством быстро написанного портрета с оригиналом. Живописцем этим оказался английский художник-портретист Джордж Доу, искавший в Аахене хорошую для себя работу. Накануне он приходил к флигель-адъютанту (А.И. Михайловскому-Данилевскому, впоследствии известному военному писателю) и приносил с собой несколько сделанных им портретов, рекомендовавших его. Александр повелел тогда Данилевскому предложить Доу такую работу – приехать в Петербург и написать там портреты русских генералов, тех, кто участвовал в войнах 1812–1814 годов, а было их немало. Художник с радостью согласился принять такой большой и престижный заказ.

К этому времени Александр успел уже воздвигнуть памятник своим соратникам в военных походах. В 1817 году в Царском Селе у входа в любимый им Екатерининский парк были поставлены торжественные чугунные ворота с надписью: «Любезным моим сослуживцам» (на другой стороне ворот та же надпись, но переведенная на язык, более привычный для гг. офицеров: «A mes chers compagnons d'armes»). Но он подумывал и о памятнике другого рода, позволявшем видеть незабываемые, по звездным годам его жизни, лица. Пример такого памятника взяли у английского короля Георга IV. Этот монарх сразу после низвержения Наполеона поручил известному художнику Томасу Лоуренсу написать портреты героев минувшей эпохи борьбы с упорнейшим врагом Англии. Эти портреты тогда нашли свое место в королевском Виндзорском замке, в помещении, получившем наименование Зал Ватерлоо (Waterloo chamber). Так что приглашению Доу в русскую столицу во многом способствовало и то обстоятельство, что русский монарх пожелал и у себя иметь такой зал.

Почему для исполнения этого предприятия был избран соотечественник Лоуренса, а не кто-нибудь из известных русских портретистов того времени – Кипренский, Варнек, Тропинин и другие? Помимо непостижимой быстроты работы здесь, очевидно, имело значение и то, что Джордж Доу был представителем новых романтических, «байронических» стремлений в искусстве, отошедших от схем и навыков классицизма. На портретах, написанных им, изображения были не только схожи с натурой. В них также безошибочно угадывался герой-победитель, исполнивший свой жизненный долг: высокие чувства героя находили свое отображение в его внешнем облике.

Дж. Доу прибыл в Петербург в 1819 году. Под мастерскую ему была предоставлена одна из больших зал Шепелевского дворца (ныне на его месте стоит здание Нового Эрмитажа с атлантами). Здесь им были написаны около 350 портретов. Размеры картин были определены общие для всех генералов – 1 аршин 2 вершка в высоту и ширину.

Нередко император «в часы думы или отдыха» посещал мастерскую художника. Его флигель-адъютант Данилевский вспоминал: «Имевши однажды счастие сопровождать его в прогулке по мастерской, я осмелился сказать ему: «Здесь недостает главное, государь». «Чего?» – спросил император Александр. – «Вашего портрета». Он задумался и с той невыразимой улыбкой, которую помнят все, имевшие счастие беседовать с ним, отвечал: «Это дело потомков»».

Этот разговор, очевидно, побудил Александра заказать Доу и свой портрет. Художник изобразил его во весь рост в кавалергардском мундире и со шляпой в руке. Это лучший из всех известных прижизненных портретов Александра I.

Портрет Александра I. Дж. Доу. 1825 г.

Работа Доу над заказанными ему генеральскими портретами, как сообщали тогдашние «Отечественные записки», была завершена «менее, нежели в пять лет», то есть около 1824 года.

Куда затем Александр I поместил живописные изображения любезных своих сослуживцев, стены какого из залов Зимнего дворца были ими украшены?

Для своего внука и его супруги Екатерина II определила комнаты и залы в северо-западном ризалите Зимнего дворца. Кабинет Александра был устроен в помещении с окнами, обращенными к Адмиралтейству. Это там, где ныне находится отделанная дубом библиотека Николая II. Архивные документы 1825 года сообщают нам о Военном зале, к которому с одной стороны примыкал кабинет царя, а с другой стороны был вход в Малую церковь. Этот зал, очевидно, получил свое название от закрепленных на его стенах портретов военных соратников Александра.

Вскоре, в 1826 году, Военный зал, устроенный императором Александром I, передаст свое название вновь сделанной при Николае I Военной галерее. После революции последняя будет именоваться «Галереей Отечественной войны 1812 года». А бывший Военный зал архитектор Монферран в 1830 году превратит в красивую ротонду с остекленным потолком.

И слышу их воинственные клики…

Парад победы, завершивший эпоху войн с Наполеоном, Александр I устроил в августе 1816 года – в годовщину Бородинского сражения. На обширной равнине близ города Вертю (восточнее Парижа) были собраны находившиеся тогда во Франции русские войска – более 150 000 человек. Это были облаченные в солдатскую, офицерскую и генеральскую формы ветераны уже минувшей войны. Необычное зрелище в центре Европы собрало вокруг себя несметное число иностранцев, присутствовали союзные государи.

Солдаты выглядели безукоризненно, все построения совершались в образцовом порядке. Парадом командовал лично Александр I. Во время церемониального марша он предводительствовал армией, а его брат, юный великий князь Николай Павлович, был впереди Фанагорийского полка, салютуя обнаженной шпагой. Этот торжественный и праздничный день навсегда остался в памяти будущего императора Николая I, определяя затем многое в его поступках. В их числе было и создание Памятной военной галереи в Зимнем дворце.

В начале 1826 года утвердившийся на престоле Николай I, казалось, был целиком озабочен следствием над «государственными преступниками», выступившими в декабре минувшего года. Однако и в это время он сумел обратить внимание на коллекцию генеральских портретов, размещенную в Военном зале рядом с рабочим кабинетом почившего царя и Малой церковью. Это были живописные изображения военных соратников Александра, исполненные знаменитым художником Доу. В расположении портретов отсутствовала система, им было тесно в плохо освещенном зале.

Между тем хозяйственные дела во дворце шли своим чередом, и молодой царь не вмешивался в их течение. Гоф-интендантская контора готовилась к «возобновлению живописи в проходной промеж Георгиевского зала и Белой галлереей» (ныне – Гербовый зал) и сломке здесь печей. Но вот неожиданно 19 мая из Москвы последовало высочайшее повеление, заставившее отменить эти работы. В распоряжении, полученном из Первопрестольной, сообщалось о том, «что государь император желает, чтобы утвержденный им план архитектора Росси для сделания в Зимнем дворце между залами Белого и Георгиевского портретной галлереи, в которую должны войти и комнаты, занимаемые ныне придворною конторою, приведен был в исполнение нынешним летом». Архитектору Росси приказано было выделить на эту переделку 100 тыс. рублей и затем «отпускать г. Росси деньги по мере надобности для устройства портретной галлереи». «Проходная комната», которую предполагали реставрировать, также подлежала уничтожению в ряду других, бывших на месте назначенной галереи.

Устроить «портретную галерею» должно было к 25 декабря того же года – к дате, определенной еще императором Александром I, – «для ежегодного и на вечные времена торжества избавления от вражеского нашествия». В этом декабре была и первая годовщина восшествия на престол императора Николая Павловича, которую он пожелал отмечать 25 числа. Так что начинать строительные работы нужно было немедленно.

Пыль от разрушительного процесса ликвидации некоторых комнат и перекрытий в центре дворца поднялась ужасная. Пришлось все проемы, ведущие в будущую галерею, зашить досками, войлоком, рогожей.

Таким образом расчистили пространство для новой, необычной галереи. Длина ее была 77 аршин, ширина – более 9 аршин, высота совпадала с высотой соседних парадных залов. Перекрыли галерею новым кирпичным сводом с тремя большими отверстиями, через которые галерея освещалась дневным светом. Круглый свод был расписан искусным художником Скотти. Стены были окрашены в торжественный алый цвет. Два ряда колонн коринфского ордера делили галерею на три части. Колонны были облицованы желтым мрамором и вносили элемент живописности в строгий облик памятника русской победы и славы.

Деление галереи на три части имело символическое значение: три года продолжалась памятная война с Наполеоном. 1812 год падал на Отечественную войну, а 13-й и 14-й годы – на Заграничный поход. Соответственное значение имели и три двери, ведущие в галерею. Главный вход в галерею был определен от большой дворцовой церкви – в узком торце галереи. Два других соединяли ее с Белым и Георгиевским залами.

Военная галерея. Акварель Г.Г. Чернецова

На длинных стенах галереи получили свои места написанные Доу поясные портреты генералов – около 350 картин. Николай I посчитал собрание портретов неполным. Он заказал Доу портреты, уже во весь рост, фельдмаршалов М.И. Кутузова, М.Б. Барклая-де-Толли, а также герцога Веллингтона и цесаревича Константина Павловича. Напротив главного входа должен был быть портрет Александра I, изображающий «вождя царей и вождей» на его любимом коне Марсе, на котором он въехал в Париж. Картина должна стать главнейшей в этом собрании портретов. Художник не смог закончить к декабрю новый большой заказ. Временно на этом почетном месте было поставлено другое полотно, изображающее царя в кавалергардском мундире. Журнал «Отечественные записки» так описывал день открытия портретной галереи в Зимнем дворце (скоро ее будут именовать «Военной» – по предшествовавшему ей залу):

«25 декабря, в день Рождества Христова и избавления России в 1812 году от нашествия галлов с двадесятью языками, галлерея сия освящена была в присутствии Императорской Фамилии и всех Генералов, офицеров и солдат, имеющих медали 1812 года за взятие Парижа. Кавалеры сии пешей гвардии собраны были в Георгиевском зале, а Конная гвардия – в Белой. Прежде всего воспеты были в обеих залах благодарственные молебствования, после того Их Императорские, по выслушивании божественной литургии в придворной церкви, изволили войти в галерею со всем Двором и остановились перед портретом Александра I. Тут была совершена панихида по Великом основателе оной и всех воинах, положивших живот свой в годину святой брани. По принесении молитв о благоденствии и многолетии благополучно царствующего Императора, оная галерея была окроплена святой водою». Затем Николай I занялся знаменами гвардейских полков. Он указал место для их нового хранения: «Они были поставлены в обоих углах у главного входа, под надписями достопамятных мест – Бородина, Тарутина, Клястиц, Красного, на коих некогда развевались они со славою. По совершении сей последней церемонии все нижние чины, здесь собранные, допущены были в Галлерею, где они прошли перед изображением незабвенного Александра и генералов, водивших их неоднократно на поля чести и побед…»

Такие памятные встречи ветеранов Отечественной войны в присутствии монарха, с совершением литии, стали затем повторяться ежегодно 25 декабря. На эти литии приглашались только те, кто имел медаль 1812 года или медаль за взятие Парижа.

Посещали галерею и в другое время. Писатель А.И. Михайловский-Данилевский вспоминал: «…всегда и в час тихого вечера, когда вечерний сумрак покрывает галерею тенью, и в час светлого утра, когда ничто не нарушает здесь тишины, вступая в Военную галерею, чувствуете, что ваше русское сердце бьется сильнее, и никогда нельзя привыкнуть к силе производимого ею впечатления и хладнокровно пройти через Военную галерею. Невольно останавливаешься здесь… и тысячи воспоминаний теснятся в душе зрителя».

Такие впечатления остались и в памяти нашего знаменитого Пушкина от палаты в чертогах царя, украшенной лицами, полными отваги:

 
Нередко медленно меж ними я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики…