Текст книги "Петербургские арабески"

Его лицо было залито чернилами…

У Министерства внутренних дел до 1917 года были две служебные министерские квартиры. Одна находилась в доме № 16 по набережной Фонтанки. Другая занимала дом № 61 по Большой Морской улице, на набережной реки Мойки. Когда в конце апреля 1906 года саратовский губернатор П.А. Столыпин согласился принять предложенную ему должность министра внутренних дел, то ему пришлось выбирать одну из этих квартир для предстоящей жизни в столице. Столыпин выбрал дом, что был на реке Мойке. Во-первых, потому что у него была большая семья – пять дочерей и сын, – а этот дом был более приспособлен для семейной жизни. А затем и потому, что «фонтанный дом» вместе с богато убранными апартаментами имел и дурную репутацию «золоченого саркофага Сипягина»: в нем жили погибшие в недавние годы министры внутренних дел Сипягин и Плеве. Такое неожиданное и резкое повышение по службе Петра Аркадьевича не радовало. В это смутное, революционное время всякое новое назначение являлось не радостным вознаграждением, а, скорее, наказанием. Особенно назначение на министерское кресло. На министров охотились – в них стреляли, в них кидали бомбы.

Однако обстоятельства сложились так, что, несмотря на первоначальный выбор, Столыпину пришлось все же жить в доме на Фонтанке.

П.А. Столыпин.

Прибывшая из Саратова в мае семья Столыпина вначале разместилась на Министерской даче, что была на Аптекарском острове, рядом с Ботаническим садом. Дача представляла собой двухэтажный деревянный дом на набережной Большой Невки. На нижнем этаже были служебные помещения (кабинет, приемная, зал заседаний), на верхнем – жилые комнаты.

В эту весну 1906 года в Петербурге появилась еще одна, не виданная ранее достопримечательность – Государственная дума в Таврическом дворце. Ее обширные ложи, предназначенные для публики, были переполнены, как в театре. Побывала там и старшая дочь Столыпина, Мария, в день выступления отца. Она так описала свои впечатления:

«Я первый раз увидела моего отца, выходящего на трибуну! Ясно раздались в огромной зале его слова, каждое из которых отчетливо доходило до меня… Он был поразительно серьезен и спокоен… Недолго дали говорить моему отцу спокойно: только в самом начале его речи все было тихо, но вот понемногу на левых скамьях начинается движение и волнение, депутаты переглядываются, перешептываются. Потом говорят громче, лица краснеют, раздаются возгласы, прерывающие речь… Скоро возгласы превращаются в сплошной рев. Папа все стоит на трибуне и лишь изредка долетает до слуха, между криками, какое-нибудь слово из его речи. Депутаты на левых скамьях встали, кричат что-то с искаженными, злобными лицами, свистят, стучат ногами и крышками пюпитров… Невозмутимо смотрит папа на это бушующее море голов под собой, слушает несвязные, дикие крики, на каждом слове прерывающие его, и так же спокойно спускается с трибуны и возвращается на свое место».

Несмотря на такие бури в Таврическом дворце, Столыпин все же пытался договориться с кадетским большинством в Думе. В одну из июньских белых ночей на своей министерской даче он вел секретные переговоры с лидером кадетов П.Н. Милюковым о создании совместного «правительства общественного доверия». Они оказались безрезультатными. Кадеты хотели сами формировать правительство. Столыпин пришел к выводу, что «выполнение желаний к.-д. партии было бы гибельным для России». (Опыт февраля 1917 года показал, что он был прав.) Таким образом была решена судьба Первой Думы: 9 июля, в воскресенье, с утра по городу был расклеен указ о ее роспуске. Одновременно с этим указом был опубликован и другой – о назначении Столыпина председателем Совета министров.

Таких «резких движений» Петру Аркадьевичу не простили. В революционной среде решено было покончить со Столыпиным. Этим делом лично занялся глава Боевой организации партии эсеров – Азеф. В свое время он руководил ликвидацией В.К. Плеве. Новое покушение на главу правительства было уже налажено, но оказалось сорвано непредвиденным обстоятельством. Солидную Боевую организацию опередила анархиствующая группа максималистов из Киева. Она совершила экспроприацию в Московском обществе взаимного кредита, теперь решила прославиться и в Петербурге. Еще раз взлететь над серой обывательской жизнью и, если придется, погибнуть (подобно горьковскому соколу).

Группа состояла из трех мужчин и одной женщины. Последняя, Климова, позднее давала показания: «Мы решили убить Столыпина во что бы то ни стало. И так как были уверены, что исполнители в помещение допущены не будут, то изготовили разрывные снаряды особой силы по 16 фунтов каждый – долженствующие совершенно разрушить здание дачи».

Террористы сняли квартиру в доме № 49 по Большой Морской улице, затем приобрели ландо, лошадей и несколько дней посвятили вкушению радостей жизни в увеселительных местах столицы.

12 августа у Столыпина был приемный день, и к трем часам этого дня трое покатили на Аптекарский остров. Двое переоделись в жандармскую форму, а один – в штатское. Бомбы положили в портфели. Женщину с собой, в отличие от нынешних героев, они не взяли.

Дача была за высоким забором, наружную охрану они уверенно преодолели, и ландо подкатило прямо к главному подъезду дачи. Из него вышли жандармские ротмистры с солидными портфелями в руках. На пути приехавших стал старик-швейцар: Леонтий Клементьев опытным глазом подметил, что у мнимых жандармов и форма не в порядке, и белье из-под нее выглядывает не первой свежести. Он заподозрил неладное и позвал на помощь. Впрочем, террористы считали свое дело уже сделанным. С криком «Да здравствует свобода! Да здравствует анархия!» они подняли над головой бомбы-портфели и с силой бросили их на пол. Раздался страшный взрыв. Сторона дачи, обращенная к Невке, была разрушена…

Дача П.А. Столыпина на Аптекарском острове после взрыва 12 августа 1906 г.

В минуту взрыва приемная была полна народа. Многие из представлявшихся, просителей и часть прислуги при доме были убиты (30 человек), немало оказалось раненых. Среди последних были сын и дочь премьера. Трехлетний Аркадий и пятнадцатилетняя Наташа в момент взрыва находились на балконе – прямо над подъездом. Балкон рухнул вместе с детьми и няней на набережную. Их немедля увезли в ближайшую больницу – Б.М. Кальмейера на углу Большого и Каменоостровского проспектов (Каменоостровский пр., 35). С ними поехала и мать – Ольга Борисовна. Ранения Аркадия оказались незначительными. Наташе угрожала ампутация ноги.

Сам Петр Аркадьевич не пострадал. Только лицо и руки его оказались обильно залитыми чернилами: при взрыве около головы пролетела массивная бронзовая чернильница. Другие четыре дочери премьера, бывшие на верхнем этаже, отделались нервным потрясением. Их Столыпин на катере и под наблюдением своего брата отправил в дом на Фонтанке. Он был ближе и лучше охраняем.

Таким образом, вопреки первоначальным намерениям, Столыпины вынуждены были поселиться в министерском доме у Пантелеймоновского моста на Фонтанке. Сначала ненадолго (через неделю царь предложил им жить в Зимнем дворце), а с ноября 1909 года окончательно. Увы, Столыпина постигла такая же судьба, как предыдущих жильцов этого дома: 1 сентября 1911 года он был смертельно ранен выстрелом из пистолета во время парадного спектакля в Киевском оперном театре.

Наверное, было бы нетрудно восстановить разрушенную часть дачи и снова использовать ее по назначению. Однако министр не стал этого делать. Столыпин обратился к царю: «Желая почтить память невинно погибших, я, для увековечивания их памяти, остановился на мысли соорудить на месте взрыва памятник, на передней стороне которого будет установлен образ Воскресения Христа Спасителя, а на обратной стороне помещена доска с именами и фамилиями погибших». Памятник представлял собой гранитный обелиск. Проект на него был составлен архитектором P.P. Марфельдом.

12 августа 1908 года памятник был открыт. Присутствовали при этом Столыпин, его семья и родственники погибших.

После гибели Петра Аркадьевича это мемориальное сооружение стали даже в официальных документах именовать памятником Столыпину.

Часы Столыпина

Среди потока телеграмм, сообщений, обрушившихся на газетные полосы после покушения на П.А. Столыпина, промелькнуло (в «Петербургской газете») и такое: «У раненого Столыпина украдены часы. Киев 3 сентября. Выяснился замечательно любопытный факт. В тот момент, когда к раненому председателю Совета министров бросились на помощь со всех сторон различные лица, какой-то любитель чужой собственности пробрался к Столыпину и вытащил у него карманные часы. Сыскная полиция буквально с ног сбилась, разыскивая похитителя часов. Вчера в киевских газетах напечатано объявление о крупном вознаграждении лицу, которое доставит украденные или найденные часы П.А. Столыпина. До сих пор, однако, никто часов не доставил».

В другое время такая новость, наверно, была бы обыграна фельетонистами, не упустившими случая проехаться по «избранному обществу», собравшемуся в тот день в театре. Но сейчас масштабы и темпы развития разыгравшейся трагедии были таковы, что тихая просьба Столыпина вернуть часы была забыта, утонула в водовороте нахлынувших событий.

Но что это были за часы, с поисками которых было связано последнее распоряжение П.А. Столыпина как председателя Совета министров и министра внутренних дел?

В темную сентябрьскую ночь 1882 года в северных окрестностях Петербурга, близ реки Юкки, остановилась коляска, запряженная тройкой лошадей. Через некоторое время к ней присоединились две такие же. Коляски стояли на некотором отдалении друг от друга как бы погруженные в сон. Осень в этом году выдалась на редкость теплой: в лесах вторично зацвели фиалки, ветреницы, что было приметой предстоящей в этом году чрезвычайно суровой и снежной зимы, а затем и хорошего урожая. Очевидно, сидящие в колясках в ожидании рассвета думали об этом, как и о многом другом, судьбоносном. О том, что произошло затем, сообщил популярный «Петербургский листок»:

«7 сентября на рассвете по Выборгскому шоссе, между станциями Парголово и Левашово, произошел поединок на пистолетах между состоящим по гвардейской пехоте поручиком князем Шаховским и прапорщиком лейб-гвардии Преображенского полка С-м. Противники, каждый с двумя секундантами, прибыли на место поединка в глухую ночь. Как только рассвело, противники стали у барьеров и, по команде одного из секундантов, последовали одновременно два выстрела: прапорщик С-н, раненный в грудь, пал мертвым, поручику князю Ш. пуля попала в пах…»

Перелистывая пожелтевшие листы газет позапрошлого века, мы можем узнать и о подробностях тогдашней сенсации – «великосветской дуэли», – и о некоторых обстоятельствах в биографии ее участников.

Прапорщик С-н – это 22-летний Михаил Аркадьевич Столыпин, старший брат Петра Столыпина, тогда еще студента 1-го курса Петербургского университета. В 1877 году 17-летний Михаил пошел рядовым добровольцем на войну за освобождение славян, дослужился в боях до унтер-офицерского чина и был награжден Георгиевским крестом и серебряной медалью. После войны вольноопределяющийся Столыпин сдал экзамены за курс военного училища и был принят офицерами лейб-гвардии Преображенского полка в свою полковую семью. Ссора между однополчанами Столыпиным и Шаховским произошла в июле в известном в то время ресторане «А lа Cascade», пользовавшемся репутацией «колыбели разных столкновений между золотой молодежью». Столыпин вступился за честь своей невесты. Последовавшее затем собрание офицеров потребовало от поручика Шаховского выйти из полка. Столыпин был отправлен в отпуск, который он провел на водах в Карлсбаде. По возвращении его ожидала свадьба, но еще раньше – вызов на смертельный поединок.

Оба противника отлично стреляли. Оружием были нарезные пистолеты. Между барьерами была отмерена дистанция десять шагов…

На месте дуэли Столыпин снял сюртук, смеясь, и говорил, шутя, своему секунданту: «Прапорщик Н., обыщите меня, если я буду убит, часы мои отдать брату Петру», – прибавил он. Столыпин целил в ногу, а Шаховской – в сердце своего противника. Оба попали…

М.А. Столыпин был наследником богатого майората князя Горчакова (его мать – урожденная княжна Горчакова).

Не так часто можно увидеть образ тех, кто был запечатлен художниками-фотографами еще во время становления «светописи», при ее первых шагах. Но нашим поискам сопутствовала удача: в архиве сохранились фотографические карточки, представляющие М.А. Столыпина таким, каким он был при жизни.

На первой он совсем еще юный, в мундире вольноопределяющегося (несколько помятом). Пробивающиеся усы и бородка на лице, еще сохраняющем округленность черт и мягкую удивленность во взгляде. Грудь украшают боевые награды, и рядом с ними, у отворота мундира, – цепочка часов.

Последняя фотография сделана в Вене, очевидно, перед возвращением в Петербург – навстречу судьбе. Он снят во весь рост в модном штатском одеянии, в свободной позе, но выправка, сапоги, полоска аккуратных гвардейских усов говорят о принадлежности к гвардейскому сословию. Смелый взгляд, похудевшее лицо и цепочка часов, переброшенная от одной стороны груди к другой. Очевидно, что Михаил Столыпин дорожил своими часами, наверно, не купленными, а подаренными ему по какому-то случаю.

Завещанные на месте дуэли часы имели значение не только памятное. Вместе с ними он передал брату-студенту, которому предстояло жить и в следующем, XX веке, свою любимую, невесту Ольгу Нейдгарт. Через два года П.А. Столыпин женится на ней, несмотря на отказ в разрешении на этот брак университетского начальства. У них будет счастливая семья, шесть детей. Часы, мерно стучавшие в жилетном кармане у сердца, были связаны и с другим заветом – следовать всегда по пути чести, вооружившись при этом смелостью.

Похоронен П.А. Столыпин был на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, неподалеку от южной стены Никольской кладбищенской церкви. Расходы по похоронам и по сооружению здесь памятника взяли на себя преображенцы.

Памятник, составленный из блоков красного и полированного черного гранита, напоминал тот, что поставлен в Тарханах над могилой Михаила Юрьевича Лермонтова – троюродного брата Михаила Столыпина.

Семь лет спустя рядом была похоронена и его мать – Наталья Михайловна Столыпина. Ее беломраморное надгробие не сохранилось. А у памятника М.А. Столыпину утрачены лишь венчавшие его «малые формы» (очевидно, печальная урна с крестом). Наверно, массивность памятника была причиной того, что он пережил время ликвидации многих «бесхозных» памятных сооружений на этом некогда богатейшем кладбище.

А скорее всего, памятник сберегала высеченная на черном камне надпись, загадочная, полная глубокого смысла, указывающая на необычную жизнь и необычную кончину покоящегося под ним совсем молодого человека: «Больше сея любве никто не имать, да кто душу свою положит за други своя».

Мы здесь лишь несколько приподняли завесу над этой загадкой минувшего – и за ней увидели жизнь, к которой вполне справедливо была отнесена эта евангельская заповедь.

Памятник Столыпину

На Песочной улице, рядом с Ботаническим садом, есть дом с характерным полукруглым торцом, обращенным в сторону Большой Невки.

Полукружье это образовалось не случайно. Оно было назначено архитектором для того, чтобы обойти попадающий под пятно застройки памятник. В результате чего образовалась небольшая площадь, в центре которой и оказалось необычное памятное сооружение, дошедшее до нас от начала минувшего века. Это – массивный четырехгранный гранитный обелиск. Рядом с современным шестиэтажным блочным зданием он теряется, кажется случайно здесь оказавшимся и совсем не представляется необычным.

И все же этот памятник действительно необычен – по своему происхождению и судьбе.

Он возник в самый разгар первой русской революции и был поставлен на месте разрушенного взрывом дома П.А. Столыпина в память многих людей, погибших здесь в результате террористического акта.

Такое тогда было странное время, «время революционных потрясений»: «передовое общество» не скорбело тогда о жертвах кровавых акций, а аплодировало тем, кто их осуществлял «во имя освобождения от самодержавия, тирании, угнетения». А вот тут, на окраине Петербурга, произошло необычное для тогдашнего состояния умов явление. Здесь, благодаря заботам П.А. Столыпина, был поставлен памятник невинным жертвам так называемого «освободительного движения»… Помимо всего прочего и как знак приоритета нравственных ценностей над политическими. Преступление оказалось настолько вопиющим, что с этого момента обозначилось моральное поражение тогдашних буревестников революции.

Вначале на месте разрушенной дачи был устроен цветник. Родственники погибших желали поставить здесь церковь. Однако рядом, за оградой участка, уже была красивая церковь Преображения Господня, построенная еще в 1842 году архитектором К. Тоном. И Столыпин принял решение поставить здесь памятник.

В июле 1907 года Петр Аркадьевич обратился к царю: «12 августа сего года истекает год со дня злодейского покушения на Аптекарском острове, где от взрыва было убито 30 человек. Желая почтить память невинно погибших, я, для увековечивания их памяти, остановился на мысли соорудить на месте взрыва памятник, на передней стороне которого будет установлен образ Воскресения Христа Спасителя, а на задней – помещена доска с именами и фамилиями лиц погибших».

Был утвержден проект памятника, составленный архитектором P.P. Марфельдом, и на его исполнение выделено 4500 рублей. Памятник высотой в две с половиной сажени был сделан из красного пютерлакского гранита. Выполняли работы подрядчик Я. Логинов и владелица мастерской по ремонту скульптурных изделий Т. Ефимова. Икона, установленная на стороне памятника, обращенного к Невке, была искусно написана монахинями Ново девичьего монастыря в Петербурге.

12 августа 1908 года состоялось открытие и освящение памятника и была совершена панихида. Присутствовали при этом родственники погибших, Столыпин и его семья.

Стоявший у обелиска Столыпин предчувствовал, что и он вскоре погибнет от руки террориста. Так и случилось три года спустя – в Киеве, во время торжественного парадного спектакля в театре. После этого обелиск на Аптекарском острове стали именовать памятником Столыпину.

Пожалуй, самое необычное в этом памятнике то, что он уцелел после революции, ведь большой красивый монумент Столыпину в Киеве был уничтожен, как и другие памятные знаки в честь погибшего премьера, разбросанные по всей России.

Долгие годы забытый памятник продолжал стоять в дальнем углу Хозяйственного двора Ботанического сада (в который превратился участок бывшей дачи Министерства внутренних дел), поражая случайных посетителей своей величественностью и некоей сокрытой в нем тайной. Была лишена своего многоглавия, перестроена в лабораторию при Электротехническом институте соседняя Преображенская церковь, а обелиск по-прежнему сохранял свой облик. Пронесшиеся военные и прочие бури снесли с него икону, лампаду при ней и медную доску с фамилиями погибших.

Нынешние же поветрия унесли и то, что осталось от исторического окружения памятника. Можно было восстановить живописную территорию бывшей Министерской дачи, создать здесь музей, привлекающий к себе туристов, учащихся и людей любознательных. То, что возвели в итоге, отлично могло бы быть и не в заповедном месте. Еще в январе 1990 года вышло постановление Совмина СССР, запрещающее здесь капитальное строительство.

«Помни войну»

На перекрестке времен и каналов

Место, о котором мы хотим рассказать, единственное в своем роде. Единственное и потому, что с этого перекрестка двух каналов можно было одновременно, не сходя с места, увидеть семь мостов. На фотографии Буллы мы видим лишь два из них – переброшенный через Екатерининский канал старейший в городе трехпролетный Пикалов мост и сооруженный над Крюковым каналом Старо-Никольский – над ним сейчас по Садовой улице проезжает трамвай № 3. На снимке зафиксированы другие тогдашние реалии: трамвайные пути уложены в булыжной мостовой, а на улицах немноголюдно – по сравнению с нашим временем. Дополняют картину неспешно едущая пролетка, воз с нехитрой поклажей, земляной холм над погребом между церковными домами в отдалении… Старая, провинциальная Коломна.

Но, скорее всего, Булла установил свой фотографический аппарат именно в этом месте для того, чтобы запечатлеть отсюда обширный вид на прекрасный бело-голубой с золотыми куполами Никольский Морской собор со всем исторически сложившимся вокруг него ансамблем. Это жилые дома, принадлежащие церкви, изящная колокольня, обширный Никольский сад…

Вид на Никольский собор.

Фотография датирована 1912 годом и, очевидно, сделана в связи с полуторавековым юбилеем собора.

Когда императрица Анна Иоанновна селила адмиралтейских мастеровых и военных моряков на столичной окраине, затем названной Коломной, то здесь было отведено место и для обширного Морского полкового двора. Двор этот чем-то напоминал другое столичное место, предназначенное для военных экзерциций, – Марсово поле. Но было и отличие: в центре его богомольная императрица велела поставить часовню во имя святителя Николая Чудотворца. В царствование Елизаветы Петровны сюда была привезена из Греции древняя чудотворная икона этого покровителя моряков и совершилась закладка каменной Никольской церкви. Проектировал и строил ее архитектор Савва Иванович Чевакинский, создавший здесь шедевр русского барокко. Храм возводился «в два апартамента» (этажа).

Нижняя церковь собора с алтарем была освящена в декабре 1760 года во имя св. Николая. Верхняя же церковь была освящена 20 июля 1762 года во имя Богоявления Господня. При этом торжественном богослужении, означавшем окончание строительства, присутствовала уже Екатерина II. Тогда же императрица повелела «впредь новопостроенную церковь именовать Николо-Богоявленским Морским собором».

Образ Николая Чудотворца.

Рядом с собором, по другую сторону Крюкова канала, находились казармы флотских экипажей. Когда в 1768 году турецкий султан Мустафа II объявил России войну, то в этих морских казармах стали готовиться к далекому и необычному походу – вокруг Европы, через бурный Бискайский пролив к Греческому архипелагу. Там, в далекой Греции, нужно было поднять против Турции обиженные ею христианские народности. И тем самым оказать существенную поддержку русским войскам, действующим в северных причерноморских степях. Начальником флота, составленного для такой экспедиции, был назначен адмирал Г.А. Спиридов. Руководил экспедицией рыцарственный искатель приключений граф Алексей Орлов, задумавший это предприятие.

Корабли балтийского флота оказались мало приспособленными для такого дальнего плавания, многие устаревшие суда протекали. Пришлось их ремонтировать и днища обшивать сосновыми досками по войлоку. Провожала эскадру в июле 1769 года сама Екатерина. Она наградила адмирала орденом Св. Александра Невского и, благословляя на поход, надела ему на шею образ Иоанна-воина. Офицерам и матросам царица приказала выдать четырехмесячное жалованье «не в зачет…»

Бури и поломки сопровождали корабли на всем пути к архипелагу. Из-за вынужденных остановок для ремонта эскадра двигалась медленно. Некоторые сравнивали ее с донкихотовым Росинантом. Императрица писала Спиридову: «Не допускайте до посрамления перед целым светом. Вся Европа на вас и вашу эскадру смотрит».

Только к весне следующего года непривычная к дальним переходам эскадра наконец собралась у заветных берегов Эллады. А 24 июня в проливе между большим островом Хиос в Эгейском море и Азиатским материком встретились русский и турецкий флоты. Турки построили свой флот в линию, что давало им возможность громить русских бортовыми залпами сразу со всех кораблей. Турецкий флот состоял из 16 линейных кораблей и 6 фрегатов, имел 1430 орудий.

В подошедшем русском флоте было 9 линейных кораблей, 3 фрегата. На кораблях находилось 608 орудий. Превосходство противника было более чем значительно, и можно было уклониться от боя. Но экипажи кораблей горели желанием ввязаться в предстоящую большую драку и победить. Адмирал Спиридов и граф Орлов решили атаковать. Орудия приказано было зарядить двойным зарядом для решительного близкого боя.

В кильватерной колонне русские корабли пошли на противника перпендикулярно к его боевой линии. Впереди шел, паля из всех пушек, флагманский корабль «Евстафий». Григорий Андреевич стоял на командном мостике в полной парадной форме с полученным от императрицы образом на груди и с обнаженной шпагой в руке. На корме корабля (юте) играла музыка. «Евстафий» сцепился в абордаже с турецким флагманом «Реал-Мустафа». Оба корабля загорелись и потом взорвались. Масса горящих обломков засыпала линию турецких кораблей. Ревели пушки вошедшей в турецкий строй русской эскадры. Турки не выдержали и в полном беспорядке отошли в ближайшую бухту Чесма. Генерал-аншеф Орлов и адмирал Спиридов решили не медля, в следующую ночь, снова атаковать укрывшийся флот и продолжить прерванный бой.

Этой ночью под прикрытием канонады на беспорядочно скученный в глубине бухты неприятельский флот были пущены четыре брандера (суда, начиненные горючим и порохом). До цели дошел брандер лейтенанта Ильина. Ему удалось поджечь турецкий корабль. Пожар со страшной силой охватил всю неприятельскую армаду. Взрывы следовали один за другим. К утру сгорел весь турецкий флот – 15 линейных кораблей, 6 фрегатов и более 40 мелких судов…

Адмирал Спиридов докладывал Адмиралтейств-коллегии:

«Слава Господу Богу и честь Всероссийскому флоту! С 25 на 26 неприятельский военный турецкий флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, потопили и в пепел обратили и оставили на том месте престрашное позорище, а сами стали быть во всем Архипелаге нашей Всемилостивой Государыни господствующими».

Турецкое правительство стало просить мира.

Перед Европой теперь Екатерина выглядела наилучшим образом. У себя в Царском Селе в честь героев она воздвигла триумфальную Чесменскую колонну, а в Никольском Морском соборе повелела ежегодно 24 июня в честь победы при Чесме провозглашать вечную память «Основателю Российского флота и виновнику морских побед Петру Великому».

Таким образом, с этого времени Никольский Морской собор стал духовным хранителем русской морской славы. (Прежде таковой была Пантелеймоновская церковь, построенная в память побед при Гангуте и Гренгаме.) В его верхнем храме установлены памятные мраморные доски.

Вскоре после своего 150-летнего юбилея собор вступил в полосу лет, преисполненную бурями, великими потрясениями – военными и гражданскими. Но ему удалось благополучно пройти через посланные испытания. Наверно, благодаря и своему небесному покровителю.

Вновь обращаясь к нашей юбилейной фотографии, отметим: мало что изменилось здесь за время, истекшее после 1912 года! Лишь небольшое уточнение: с названного нами места пересечения двух каналов теперь можно увидеть и новый, восьмой мост. Это расположенный над каналом Грибоедова, чуть выше Пикалова моста, сразу за Крюковым каналом пешеходный Красногвардейский мост, построенный в 1957 году. Он исполнен в такой интересной ретроспективной манере, что не верится в его сравнительно недавнее происхождение. Пример того, как нужно строить в исторической заповедной зоне.