Текст книги "Петербургские арабески"

«Живи и будь счастлив»

Как генерал-квартирмейстер стал инженер-генералом

Одним из примечательных зданий Петербурга XVIII и XIX веков был Большой театр. В подражание ему был построен одноименный театр в Москве. Московский Большой театр и ныне продолжает благополучно жить. Иная судьба оказалась у петербургского… От этого театра сохранились лишь многочисленные воспоминания. Но о начальном периоде его истории и сведений осталось немного, неясных и неполных. Современники называли строителями театра генерала Баура и художника Тишбейна, а в наше время об этом театре говорят как об одном из творений архитектора Ринальди.

Однако все имеет свое начало, и обратимся к нему. Начинался наш Большой театр с Каруселя.

Каруселем во времена Екатерины II называли рыцарские конные состязания, традиционные для Европы; в 1766 году такие состязания прошли на обширном лугу перед Зимним дворцом. После этого у императрицы появилась новая забота: ей нужно было решить, что делать с деревянным амфитеатром, сооруженным для зрителей и болельщиков. Это квадратное сооружение с ареной внутри было красиво и весьма вместительно. Екатерина решила перенести его на городскую окраину – в Коломну, на Брумбергскую площадь, и устраивать в нем театральные представления для народа.

Екатерина была великой актрисой в жизни и сама писала и ставила комедии на сцене. По себе она осознала великую силу искусства, которая может быть использована и в хороших, и в дурных целях. О театре говорила так: «Театр – школа народная, она должна быть непременно под моим надзором, и за нравы народа мой первый ответ перед Богом». Брумбергская площадь по своему не далекому расположению вполне подходила для надзора за подобной школой. Она находилась между недавно построенным Никольским морским собором и деревянным Поцелуевым мостом на реке Мойке.

Такое необычное наименование этот мост получил по кабаку «Поцелуй», что принадлежал купцу Поцелуеву и был рядом с мостом – на углу набережной и Никольской улицы. А названная площадь именовалась по имени голландца Брумберга, содержавшего здесь лесопильные мельницы и жившего на другом, правом берегу Мойки в двухэтажном каменном доме. При доме Брумберга были огород и теплицы с известной всему городу торговлей цветами – прямо с мест выращивания. (Ныне на этом месте находятся бывшие Конногвардейские казармы.)

Карусель был поставлен посреди Брумбергской площади, которая тогда представляла собой обширный пустырь, окруженный деревянными строениями с садами. Но уже существовали планы городского строительства с намеченными кварталами известного нам очертания и с каменными домами, стоящими в ряд.

Сразу после установки амфитеатра на его арене (совсем как в Древней Греции) стали давать представления для народа. В основном это были комедии. Начинались они в четыре часа дня и бывали не реже, чем два раза в неделю. Зрителей было много. На сословия здесь не делились, так как за вход никакой платы не полагалось. Все расходы по содержанию этого народного театра казна взяла на себя. Платили только актерам – по полтиннику на человека за представление. Таким образом, здесь Екатерина предвосхитила мечтания идеалистов конца XIX века (Р. Роллана, Л.Н. Толстого и др.) о народном театре, посредством которого они предполагали улучшить человеческие отношения.

Однако нередко дождь разгонял и зрителей, и артистов. А со временем деревянные конструкции амфитеатра настолько обветшали, что становилось опасным продолжать здесь представления. Необходимо было построить надежное каменное сооружение.

9 июня 1773 года генерал-полицмейстер Чичерин объявил высочайший указ об учреждении в Санкт-Петербурге «публичного русского комедиального зрелища, как оное и прежде было, которое и производить на построенном для карусели месте, и для представления оных построить театр и комедиантов нанять».

Построить новый «публичный театр» в столице Екатерина II поручила военному инженеру, строителю крепостей и гидротехнических сооружений М.А. Деденеву, передав ему при этом необходимые для постройки чертежи, составленные архитектором Ринальди. Михаил Алексеевич незадолго до этого, в 1763–1772 годах, отличился при постройке пеньковых складов на берегу Малой Невы (Пенькового буяна). Эту работу инженер Деденев выполнил совместно с придворным архитектором Антонио Ринальди. Теперь они могли продолжить совместную работу, уже для воплощения просветительских забот императрицы.

Благополучно, но неспешно заложив фундаменты театра, через пять лет, в 1779 году, подрядчики начали уже кладку стен первого этажа. Но в это лето с поставленных лесов упал Ринальди. Об этом Екатерина II сообщала своему зарубежному корреспонденту Ф. Гримму. После этого семидесятилетний архитектор перестал бывать на строительной площадке. Без Ринальди постройка театра окончательно замедлилась, и императрица решила дальнейшее ведение работ поручить другому доверенному лицу.

Таковым оказался Федор Вилимович Баур, в энергичной и разумной исполнительности которого Екатерина была уверена.

Фридрих Вильгельм Бауэр (Баур, Боур), бывший генерал-квартирмейстер Прусской армии, в Россию был приглашен императрицей во время войны с турками. В 1769 году он был направлен в действующую армию Румянцева генерал-квартирмейстером. Вождение войск по незнакомой местности входило в круг его обязанностей.

В своем донесении императрице граф Румянцев затем так отзывался о Бауре: «Нелицемерно могу сказать, всемилостивейшая государыня, что ваше величество приобрели в нем искуснейшего себе слугу для военных дел; в коротком времени я обозрел в нем твердость знаний военной науки и то превосходство, что он не подобен тем, которые в одном глубокомыслии все свои таланты скрывают… Ваше императорское величество, поздравляю в столь искусном выборе людей и купно всеподданнейше благодарю, что служба с таким человеком послужит и мне в науку». Отличался Баур не только в искусстве вождения военных колонн и в составлении карт местности, но и на полях сражений под Ларгою и Кагулом. Под Рябою Могилою он смелой контратакой обратил в бегство превосходящего по численности неприятеля.

В конце 1771 году Баур по высочайшему повелению был вытребован в Петербург. Здесь императрица поставила его во главе недавно учрежденного ею Генерального штаба. Федор Вилимович с большой энергией взялся за его преобразование и стал фактическим его основателем. Прежде всего он постарался, чтобы это учреждение получило место для самостоятельного существования и чтобы здесь имелась возможность обучать офицеров. Баур упросил императрицу приобрести дом для Генерального штаба (корпуса вожатых), «где бы не только молодые того штаба офицеры в науках, относящихся до военного искусства, упражняться могли, но и исполняли бы по службе им поручаемое».

Подходящим для этого показался ему дом и участок наследников купца Брумберга. Сам купец к этому времени оказался казенным должником, разорился и умер. Обосновавшись здесь, Баур, однако, не спешил свернуть цветочное хозяйство и на месте оранжерей устроить площадь для вахтпарада. «Санкт-Петербургские ведомости» того времени извещали читателей: «В Морской улице, у запасных магазинов в бывшем Брумбергском доме, что ныне вожатый корпус, продаются из оранжереи голландские луковицы разных званий и отменных колеров. Также розаны в горшках. Левкои, фиалы и махровые гвоздики с цветом». Очевидно, такое цветочное окружение нравилось начальнику Генерального штаба.

Однако в высоких военных сферах привыкли распоряжаться офицерами Генерального штаба по своему усмотрению и нововведения Баура не понравились. В числе недовольных оказался и всесильный Потемкин.

Екатерина II в этой конфликтной ситуации поступила по-житейски мудро. Императрица стала загружать начальника Генерального штаба всякого рода строительными поручениями, так что у того уже просто не оставалось времени для борьбы со своими противниками. Баур же, со своей стороны, охотно обратился к строительным делам: он любил строить и здесь ему никто не мешал быть полным хозяином. Помимо своего генерал-квартирмейстерского звания он теперь получил и чин генерал-инженера. Был награжден самыми высокими орденами.

В разное время ему были поручены укрепления крепостей, устройство водоснабжения в Москве и в Софии (Царском Селе), строительство Московского арсенала, городовой верфи в столице и гаваней в Кронштадте и Риге, исправление Ладожского канала… Наконец, в Петербурге Баур возглавил Комиссию строения Фонтанки и Екатерининского канала – одевал в камень берега этих водных городских магистралей. К этим многохлопотным заботам Федора Вилимовича Екатерина добавила еще одну – строительство Большого каменного театра. Благо, что последний находился неподалеку от резиденции Баура в бывшем Брумбергском доме.

Екатерина II также назначила и нового архитектора к театральному строению, призванного заняться устройством и убранством его внутренних помещений, украшением главного фасада. Таковым оказался театральный художник и декоратор Людвик Филипп Тишбейн. В 1779 году он был приглашен в Петербург писать декорации для императорского театра в Зимнем дворце. Его творчество понравилось императрице, и она решила привлечь этого знакомого с зарубежными театрами опытного художника к завершению постройки публичного театра в Коломне (возможно, и по просьбе Баура). Екатерина часто советовалась с Тишбейном насчет подробностей внутреннего устройства театра. Так, было решено императорскую ложу поставить в центре амфитеатра. По обе стороны ложи разместить несколько рядов привилегированных мест с повышенной платой, а за ней – партер. Устроить три яруса лож в зрительном зале.

В 1781 году «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «Для исправления водяных и других работ потребно… поставить в Санкт-Петербурге к строению театрального дома и уличных каналов разного виду кирпича, извести тосненской… и равномерно же плотников и каменщиков; желающие взять поставку всего оного могут для торгу и заключению контрактов явиться здесь, в Петербурге, в учрежденную в доме Генерального штаба комиссию строения Фонтанки и Екатерининского канала…»

Энергичный Баур в 1782 году вчерне завершил постройку театра, установил театральные машины. На следующий год он уже должен был исполнить отделочные работы и осенью открыть театр. Первое представление в Каменном публичном театре в Коломне состоялось 24 сентября 1783 года – давали итальянскую оперу «Il mondo della luna».

В этот начальный период на сцене первого в Петербурге постоянного каменного театра поочередно ставились российские комические оперы, итальянские оперы, балеты, трагедии, комедии. Часто партер, сцена, залы фойе и галерея театра отдавались для столь любимых тогда маскарадных увеселений.

Проект Большого театра.

Однако театр был открыт без Баура. В феврале 1783 года известный инженер скончался в возрасте 52 лет. Очевидно, сказалось его переутомление от многих забот. Баур все, что мог, отдал своему новому отечеству. На его надгробии была высечена надпись:

 
Покрыта камнем сим не слава, но лишь прах,
И надпись гробная во кратких есть словах.
Не услаждается тот многими словами,
Кто знатными свой век отличен был делами.
Здесь Боур погребен.
 

Имевший возможность увидеть недавно построенный театр И.Г. Георги писал: «Повелением Екатерины Вторыя построен оный под смотрением славного театрального живописца Тишбейна и под главным надзиранием г. генерал-поручика Бауера. Снаружи представляет оный огромное здание величественного вида. Над главным входом стоит изображение сидящей Минервы из каррарского мрамора с ее символами, а на щите надпись: Vigilando quiesco (покоясь, продолжаю бдение)…»

Однако далеко не все, подобно Георги, так воспринимали здание нового театра. Один мемуарист вспоминал: «Большой театр… походил больше на магазин (то есть складское сооружение. – A.A.), чем на храм искусства». Это обстоятельство заставило уже в начале последующего, XIX века изменить внешний облик театра в соответствии с новыми представлениями о том, как должен выглядеть храм – с колоннами и портиком.

Почетный гражданин кулис

После долгого пребывания в лицейских стенах и отпуска, проведенного в селе Михайловском, новоявленный коллежский секретарь Александр Пушкин с осени 1817 года оказался вовлеченным в круговорот общественной жизни Петербурга – со всеми ее соблазнами, удовольствиями, увлечениями и интересами.

Тогдашнее довольно разнородное петербургское общество объединилось в своей любви к театру. Еще Екатерина II приучила к театру различные сословия столицы, построив в окраинном районе, Коломне, грандиозное театральное здание, способное вместить до двух тысяч зрителей.

1 января 1811 года Большой театр сгорел. Восстанавливал здание архитектор А.Ф. Модюи, который сохранил торжественный внешний облик, сообщенный театру в 1802 году Тома де Томоном. Впрочем, Модюи совершенно изменил внутренний облик. 3 февраля 1818 года Большой был, наконец, вновь открыт. Публику тогда восхитил не только балет «Зефир и Флора», но и новый зрительный зал с четырьмя ярусами лож и пятым ярусом-«парадизом» (райком), его украшали многочисленные колонны и сферический плафон, изображавший сияние. Над сценой был укреплен позолоченный орел, а сама сцена закрывалась богато расписанным занавесом с изображением золотой лиры в середине. Преобладающий цвет в окраске зала был голубой. Современники, архитекторы В.П. Стасов и A.A. Михайлов, признавали, что «от всего оного составляется прекрасный вид, и великолепие залы едва ли находится в каком другом театре Европы». Освещался зал многочисленными масляными лампами и свечами, от них было не только достаточно светло, но и жарко.

Большой театр. Гравюра начала XIX в.

Жестокая горячка лишила вчерашнего лицеиста Пушкина возможности быть при открытии театра. С париком, прикрывавшим бритую голову, поэт появился в Большом театре лишь весной 1818 года. A.M. Каратыгина (Колосова) вспоминала: «Он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно. Ничуть не бывало. В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и стал им обмахиваться, как веером. Это рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило на нас внимание и находившихся в креслах… нельзя было без смеху глядеть на него».

Зрительный зал Большого театра. Гравюра начала XIX в.

Упомянутые здесь «кресла» относились к особенностям тогдашнего театра. В партере перед сценой были поставлены 237 кресел и 106 стульев, обитых голубой полосатой тканью. За этими привилегированными местами находился собственно «партер», где публика размещалась стоя (потом здесь поставили скамейки). Если место в ложе первого яруса стоило 12 рублей, то кресло – 2 рубля 50 копеек, а «партер» – 1 рубль. Соответственно распределялись зрители: в ложах размещались дамы со спутниками, в креслах – сановники, а в «партере» – офицеры, художники, всякого рода разночинцы. «Партер» и раек были наиболее восприимчивы к тому, что происходило на сцене…

Пушкин занимал кресло на левой стороне партера. Он находился среди светской театральной молодежи, абонировавшей здесь кресла и поэтому в шутку себя называвшей «левым флангом». Тут же были и известные театральные завсегдатаи, поклонники очаровательных актрис – друзья Пушкина по тайному и веселому сообществу «Зеленая лампа», собиравшемуся раз в две недели после спектакля у Н.В. Всеволожского, сослуживца Пушкина (в нынешнем доме под № 8 на Театральной площади). Собирались, кстати, и в другом месте – расположенной поблизости ресторации-трактире «Hotel du Nord», воспетой в одном водевиле под названием «Отель Морда» (в нынешнем доме под № 97 по каналу Грибоедова). Здесь узнавали последние новости и составляли планы поддержки или зашикивания какой-либо сценической дивы.

Юный поэт проникал и в святая святых театра – «за кулисы». Там можно было укрыться в темном уголке и в ожидании назначенного свидания с милыми ветреницами балета наблюдать необычное – «как зажигают солнце, приклеивают луну, подвешивают облака, приколачивают гвоздями воду…». Театрал, оставивший эти строки, продолжал: «Здесь, кажется, царство фей или вершина Олимпа, со всех сторон раздаются крики – подними солнце, опусти облака, гаси луну, отодвинь гору…» Фантастические театральные образы и красочные декорации переносили поэта в иной, сказочный мир, в котором его воображение начало рисовать яркими и звучными красками героев «Руслана и Людмилы», пока известных лишь ему одному. И пока одиночество его, наконец, не нарушалось…

 
…Мгновенью будь послушен,
Будь молод в юности твоей!
 

На чердаке отца комедий

В «Кишиневской тетради» A.C. Пушкина среди черновых записей есть листок с рисунками, связанными, очевидно, с воспоминаниями об оставленном Петербурге. На листе среди декораций-холмов и фигурок артистов прочерчен профиль князя A.A. Шаховского с характерным для этого героя длинным носом. Молодой художник наградил при этом князя ослиными ушами. Было ли это отголоском минувших литературных баталий, в которых юный поэт метал стрелы эпиграмм в противника? А, может, узнав Шаховского ближе, он приметил в нем черты, которые позволили сравнить князя с обреченным на непрерывную работу длинноухим животным – добродушным, доверчивым (и отнюдь не глупым)? Впрочем, не один Пушкин размышлял над загадкой личности известного драматурга.

Князь Александр Александрович Шаховской (1777–1846) принадлежал к роду, происходящему от князей Ярославских (старшей ветви потомства Владимира Мономаха). Увы, во владении у его отца было только небогатое сельцо Беззаботы в Смоленской губернии. Оттого, когда сыну исполнилось шестнадцать лет, отец отправил его с рекомендательными письмами и 20 рублями на поиски счастья в столицу – служить в Преображенском полку.

В Петербурге молодой гвардеец поселился в семье балетмейстера И. И. Вальберха – и таким образом сразу познакомился с театральными людьми. Имя и родственные связи князя сразу открыли перед ним и двери великосветских гостиных, где он вскоре заслужил репутацию «доброго малого» и «цехового забавника».

«Серьезное основание под маской светской легкомысленности» сумел распознать в Шаховском влиятельный А.Л. Нарышкин, еще при Екатерине II поставленный во главе театра. В мае 1802 года он назначил 25-летнего князя членом Театральной дирекции по репертуарной части. Но Шаховской начал заботиться не только о репертуаре. Он стал также режиссером-постановщиком, преподавателем сценического искусства, сочинителем трагедий, комедий, водевилей. Его злободневные комедии снискали особенную славу…

Артист П.А. Каратыгин так описал Александра Александровича: «Он был высокого роста, голова большая, совершенно лысая, нос длинный с горбом, брюхо необъятной величины, и вообще вся фигура необыкновенной тучности, голос же, напротив, был тонок и писклив. Замечательно, что, дослужившись до чина статского советника, он не имел решительно ни одного знака отличия… Князь был необыкновенно богомолен: ежедневно целый час он не выходил из своей молельни…»

То, что Шаховской не удостоился награды, – этим он, наверно, был обязан колкостям своих комедий, которые задевали влиятельных лиц. Поводов же для украшения его груди каким-либо почетным знаком было достаточно. В 1812 году, когда Наполеон подступил к Москве, Шаховской вступил в Тверское ополчение и возглавил 5-й пехотный казацкий полк. Об этом замечательном времени князь оставил воспоминания.

10 октября Шаховской со своими казаками и А.Х. Бенкендорф (будущий шеф жандармов) со своими изюмскими гусарами двинулись к Москве – на выручку захваченного во время переговоров их «душевно любимого начальника» Ф.Ф. Винценгероде. Но при въезде на пепелище древней столицы они обнаружили лишь старуху, которая «в исступлении радости перекрестилась, поклонилась нам в землю». Шаховской отправился в Китай-город и Кремль. Спасские ворота оказались заваленными изнутри, а Никольские загромождены взорванной частью стены. Так что потомок князей Ярославских вынужден был карабкаться по грудам развалин – и таким образом очутился перед догоравшим дворцом и оскверненными храмами…

Одна только большая церковь – в Страстном монастыре – оказалась тогда подходящей для совершения благодарственного богослужения. И Шаховской организовал его – в третий день своего пребывания в Москве: «На всех уцелевших колокольнях явились звонари… Прежде девяти часов ударил большой колокол Страстного монастыря, и вдруг широко раздался благовест по всей погоревшей обширности Москвы. Верно, тогда не было никого, чье сердце не вздрогнуло, на глазах не навернулись слезы, и кто бы перекрестился по одной привычке… и хор рыданий смешался со священным пением, всеместным перезвоном колоколов и пальбой пушек…» Это была, конечно, самая грандиозная и вдохновенная постановка в жизни театрального режиссера.

А через несколько дней фельдъегерь, присланный от военного министра, подал князю толстый пакет. «Я ожидал найти в нем, – вспоминал Шаховской, – звездное или, по крайней мере, крестное одобрение моей, отдельной от ополчения, службы. Но, развернув пакет, не без сердечного трепета, я увидел в нем… пачку печатных стихов графа Д.И. Хвостова…»

Пушкина с «колким» драматургом познакомил П.А. Катенин. В 1818 году поэта радушно приняли на верхнем этаже дома № 12 по Малой Подьяческой улице, известном как «чердак Шаховского». Здесь после спектаклей любили собираться артисты. С той поры он стал завсегдатаем у Шаховского. В 1830-х годах их встречи происходили уже у князя В.Ф. Одоевского в Мошковом переулке. Современник вспоминал, что здесь «часто бывали Пушкин, Жуковский, поэт князь Вяземский, драматург князь Шаховской, в насмешку называвшийся «le père de la comédie» («отец комедий»).