Текст книги "Петербургские арабески"

После царского нагоняя

В одном из дворов Академии русского балета, на улице Зодчего Росси, стоит здание, в плане напоминающее трапецию и примкнувшее к ограде участка. На первом этаже оно окружено кладовыми. Второй, верхний его этаж украшен в стиле, напоминающем флорентийские постройки эпохи Возрождения, и этим дом выделяется среди соседних, гладко оштукатуренных дворовых флигелей. Что было в этом здании, над которым ныне возвышается труба котельной?

В 1832 году за Александрийским театром на месте, ранее занятом небольшими домиками, садами и огородами, выросли огромные каменные корпуса, сооруженные на казенные деньги. Украшенные колоннами здания стали друг против друга на всем протяжении проложенной улицы. Это шедевр знаменитого К.И. Росси. В Западном корпусе первоначально предполагалось разместить военно-учебные заведения. Восточный же корпус принадлежал Удельному департаменту, дававшему деньги на постройку. Теперь департамент предполагал доходами от него покрыть расходы, понесенные при застройке этой части города. Для этого с двух сторон новой улицы были устроены в нижних этажах открытые арочные галереи (по типу галерей Гостиного двора), внутри которых были помещения для кофеен, ресторанчиков и магазинов. Все это напоминало известный уголок в Париже, который и здесь стал именоваться Пале-Роялем. А на верхних этажах Удельного корпуса разместили престижные квартиры и гостиницу.

В 1833 году квартиру в Удельном корпусе снял только что назначенный директором Императорских театров A.M. Гедеонов. Это маловажное, казалось бы, обстоятельство оказалось началом последовавших затем значительных перемен.

Давно уже назревала необходимость переселения подведомственной дирекции Театральной школы (училища) в более подходящие для этого заведения помещения. Дом на Екатерининском канале (у Львиного мостика), в котором тогда воспитывались и обучались будущие артисты, уже не соответствовал своему назначению. Купленный в 1758 году у сапожного мастера Крепса, он обветшал и стал во всех отношениях неудобен. Проживая во вновь построенном казенном доме, Гедеонов постепенно ознакомился с его обширными и светлыми залами, комнатами. Опытный администратор решил, что это именно то, что нужно для Театрального училища и конторы Театральной дирекции. 20 мая 1836 года Александр Михайлович обратился с просьбой к министру императорского двора П.М. Волконскому об «исходатайствовании высочайшего его императорского величества соизволения на уступку Дирекции… помянутого здания… чем обеспечив совершение благосостояния школы, которая есть рассадник и главное основание театра…» Уже 30-го числа того же месяца и года высочайшее соизволение было получено.

6 июня A.M. Гедеоновым было дано предписание своим хозяйственным службам вместо гостиничных номеров немедленно устроить все необходимое для новой жизни здания: «Как то: театральное училище, церковь, лазарет с принадлежностями, театр, танцевальный зал, кухни, прачечную и гардероб…» Исполнить эти работы было поручено архитектору Театральной дирекции А. К. Кавосу (в последствии ставшему знаменитым театральным зодчим).

В то время штатом училища было предусмотрено содержание и обучение 50 воспитанников и 50 воспитанниц. Но были и приходящие ученики. На втором этаже лицевого корпуса поместили девиц, а на третьем – юношей. Для каждой «половины» были назначены четыре учебных класса, танцевальный зал, малая и большая спальни, столовая, буфет, лазарет, умывальная. У воспитанниц была к тому же своя «девичья».

В торцевой части здания, обращенной окнами на площадь, располагалась на первом этаже Контора императорских театров, а на втором – квартира директора со служебным кабинетом, комнаты для «театральных людей».

Все совершилось быстро. К концу 1836 года новые хозяева заселили корпус, теперь уже переименованный из Удельного в Театральный. Вместе с тем решилась и судьба петербургского Пале-Рояля. Государь нашел близкое соседство магазинов и рестораций со школой невозможным. Арки были основательно заделаны и помещения первого этажа превращены в гардеробные училища и театральные костюмерные мастерские. По воспоминаниям преподавателя училища П.П. Леонидова, «главное отделение (обращенное к Александрийскому театру. – A.A.) занимал директор и значительные чиновники с красавицами женами. Воспитанники вверху, а в бельэтажной середине, с огромными окнами, но, увы, уже с закрашенными стеклами, – неугомонные вольницы балета».

Дом Академии русского балета им. А.Я. Вагановой.

Время переселения Театрального училища с набережной Екатерининского канала (ныне – Грибоедова) на новую улицу, соответственно названную Театральной, совпало с кончиной К.Л. Дидло. Знаменитому постановщику балетных представлений и наставнику юных танцоров (подчас и тяжелой палкой) не пришлось учить в новых стенах.

Однако он описал идеал, которому, по его мнению, должны следовать те, кто избрал танец своей профессией: «Танцовщик должен знать ритм и музыку, чтобы дать меру своим движениям; геометрию, чтобы рисовать свои па; философию и риторику, чтобы изображать нравы и возбуждать страсти; живопись и скульптуру, чтобы сочинять позы и группы; что касается истории и мифологии, то он должен знать в совершенстве все события от хаоса и сотворения мира до наших дней».

Что касается геометрии, географии и истории, то здесь вряд ли следили строго за успехами учащихся. Другое отношение было к специальным предметам, формирующим театральную профессию. Здесь уже требовалась полная самоотдача. Воспитанников приучали к напряженному постоянному труду, к совершенствованию своих способностей, раскрытию прирожденного таланта. Современник вспоминал: «Танцы с виду легкое искусство полное веселости, страсти и увлечения, в сущности самое трудное по технике и требует даже от наиболее одаренных женщин постоянного и усиленного физического труда. Трудно поверить, сколько мужества, терпения, покорности и неусыпных трудов нужно молодой девушке, сколько ужасных мучений должна она перенести, сколько горьких слез пролить, чтобы сделаться даже посредственной танцовщицей».

Занятие в Театральном училище.

Одной из заметных примет переезда училища на новое, более отдаленное от Большого театра место было появление на городских улицах знаменитых театральных линей, запряженных четверкой лошадей. В них воспитанниц возили на репетиции и вечерние спектакли, в которых они были задействованы. Внутри линей по бокам были скамейки, на которых размещались 16–28 воспитанниц. Наряжены воспитанницы были в форменную одежду. Зимой они были в лисьих шубах (салопах) синего бархата на овечьем меху. Весной – в синих пальто и круглых шляпах с белыми лентами.

Этот необычный театральный выезд сопровождали многочисленные поклонники балета и балерин, большей частью офицеры гвардии, гарцующие на конях. Эта присущая русской столице жанровая сценка характерна для того времени поклонения перед женской красотой. От балетоманов можно было ожидать чего угодно: так, в 1835 году князь Вяземский похитил воспитанницу Кох.

Однако торопливость, с которой дирекция начала приспосабливать здание для своих нужд, дала неизбежные промахи. Так, не подумали о бане, прачечной и всякого рода кладовых, удобных для длительного хранения продуктов. Некоторые неудобства училищного быта несколько затянулись, и это привело к неожиданным последствиям.

Император Николай I свои прогулки или инспекционные поездки предпочитал совершать в одиночестве, без свиты. Таким образом, в начале 1853 года он посетил и Театральное училище. Император появился перед воспитанницами в столовой, в обеденное время, в обществе одного растерянного швейцара с царской шинелью в руках, не успевшего известить о визите начальство. Государь поздоровался с воспитанницами, подсел к ним, поинтересовался, почему на столе так много тарелок с недоеденными кушаньями. Потом понюхал второе блюдо (телятина под белым соусом), показавшееся ему дурно пахнущим. Затем побывал в спальне воспитанниц, где отвернул одеяло и оценил чистоту постельного белья. В спальне был большой беспорядок: в этот день был назначен школьный спектакль и на постелях лежали костюмы, башмаки, приготовленные к спектаклю. В спальне воспитанников тумбочки были без дверок, а внутри содержали всякий хлам. Взгляд у царя стал страшным. Далее он осмотрел лазареты, умывальные, ватерклозеты… Всюду за ним следовали дети. Прибежавшему начальству училища царь выразил при отъезде свое неудовольствие, заявив: «У меня собаки лучше содержатся, чем мои детушки!» Обратился и к столпившимся воспитанникам: «Прощайте, милые мои дети!»

Вскоре после этого грозного и запомнившегося всем присутствующим посещения императора инспектор Обер и старший надзиратель Гофман были заменены.

Узнал ли Николай Павлович о том, как часто моются в бане «его детушки»? Ведь им приходилось много и напряженно физически трудиться во время своих занятий в танцевальных учебных залах. Мы же знаем об этом по воспоминаниям бывшей воспитанницы Театрального училища: «…в четверг ездили в баню. Делалось это так. Баня нанималась в Лештуковском переулке на целый день. Возили нас в тех же линеях, но линей делали несколько оборотов. Поклонники юных артисток и сюда проникали, переодевшись кучерами. Начиналась перевозка рано, с 7 часов утра, к молитве все уже должны были собраться обратно в училище. Кто скорее мылся, того отправляли домой. В баню посылали горничных мыть нас, и маленьких, и больших. Обыкновенно баню нам устраивали раз в два месяца».

Последствием «страшного» приезда императора в училище были не только административные взыскания, наложенные на виновных. Была составлена и высочайше утверждена целая строительная программа, по мере осуществления которой обновлялись помещения училища и появлялись в нем новые удобства, в том числе и артистические уборные при школьном театре. Что касается обнаружившихся проблем, связанных с чистотой и питанием, то они были кардинально решены посредством постройки внутри училищной ограды здания – того самого, о котором мы говорили в начале. В этом здании находилась баня, в которой «воспитывающиеся в училище дети могли пользоваться здоровым и безвредным паром» и мыться не реже одного раза в неделю (как того требовал и народный обычай), а также прачечная с обширной сушилкой. В окруживших здание кладовых с ледниками сохранялись от порчи съестные припасы.

Бывшее здание бани и прачечной при Театральном училище. Перестроено для котельной в 1930-х гг.

Здание проектировалось в 1854-м, а построено было в 1855 году. В этом году умер Николай I. Новое здание, возведенное по проекту знаменитого театрального архитектора А.К. Кавоса, стало как бы его прощальным подарком тем, кто только ступил на стезю служения русскому театру. Насколько было успешным это служение, можно судить по оценке, данной французским поэтом и художественным критиком Теофилем Готье: «Их Консерватория танцев (то есть Императорское Театральное училище в Петербурге. – А.А.) выпускает замечательных солистов и создала кордебалет, не имеющий равного по ансамблю, точности и быстроте эволюции. Отрадно созерцать эти столь прямые линии, столь отчетливые группы, расчленяющиеся в определенный момент лишь для того, чтобы вновь выстроиться в ином виде; все эти ножки, мерно опускающиеся, все эти хореографические батальоны, которые никогда не смущаются и не сбиваются в своих маневрах. Там нет ни болтовни, ни смешков, ни стрельбы глазками в ложи и партер. Это подлинный мир пантомимы, где слова отсутствуют и действие не выходит из рамок. Этот кордебалет заботливо выбран из учениц консерватории: многие красивы, все молоды, хорошо сложены и основательно знают свое искусство или, если хотите, свое дело».

По какому случаю построен Певческий мост

Известен анекдот, рассказанный по поводу неожиданной петли на прямолинейной железнодорожной магистрали между Петербургом и Москвой, о том, как царский палец случайно оказался на проектной линии, высочайше проведенной между двумя столицами. А вот похожий случай из той же эпохи Николая I, но у которого есть свидетели происшедшего.

К концу 1830-х годов Певческого моста еще не было. А был здесь, на Мойке, лодочный перевоз. Одна пристань его была у новопостроенного здания Министерства иностранных дел, а другая – напротив дома Рекетти (ныне № 24), в котором находился знаменитый уже в то время ресторан Донона. В доме Рекетти тогда занимал квартиру (средний и верхний этажи) большой вельможа – граф Юрий Александрович Головкин. Он был женат на Е.Л. Нарышкиной и, следовательно, находился в дальних родственных отношениях с царствующей фамилией Романовых. Но овдовел и образ жизни вел скромный (если иметь в виду его огромное состояние).

Граф был прямой потомок известных деятелей петровской и анненской эпох. Однако родился, воспитывался в Швейцарии и был крещен там в реформатском исповедании (мать его была швейцарка). Затем Головкина притянули к себе российские просторы. На службе у русского царя граф стал действительным тайным советником, обер-камергером, членом Государственного совета. Желал он еще и безупречно говорить по-русски и по этой причине сделал своим секретарем М.М. Михайлова, который должен был научать его правильно изъясняться на родном языке. И благодаря которому мы узнаем ныне о случившейся здесь истории.

Певческий мост.

В тот день граф обедал дома в компании своих двух секретарей и двух гостей – профессора ботаники из Харькова Колениченко и студента Крылова. Как вдруг явился фельдъегерь от государя. Головкина приглашали немедленно пожаловать во дворец к обеду его величества. Граф тотчас встал, пожелал собеседникам хорошего аппетита и, не переодеваясь, пошел. А через несколько минут за окнами возник необыкновенный шум и крики: «Утонул! Утонул!»

Оказалась, что все это относилось к графу, который оступился, когда поспешно садился в лодку. Но он не утонул, благодаря своему высокому росту, а стоял по шею в воде. Подбежавшему секретарю он приказал немедленно сообщить императору, «что тот, кто должен прийти, упал в реку».

Наверное, Головкин думал, что на этом приключения сегодняшнего дня благополучно завершились: он вернулся домой, сменил мокрую одежду на сухую и возобновил прерванную приятную беседу за тем же обеденным столом. Однако вдруг двери в столовую вновь настежь растворились, но на этот раз вошел через нее сам император – без всякого предупреждения. «Ты торопился ко мне и едва не утонул, – так объяснил государь Николай Павлович свое появление. – Тебе надо просидеть в доме три дня. А чтобы тебе не было скучно, я завтра приеду к тебе обедать вместе с императрицей и привезу с собой Нарышкиных».

О такой царской милости вскоре многим стало известно. На следующий день, к пяти часам, у дома Рекетти на Мойке собралась масса желающих поглазеть на высочайший визит и на то, что ему сопутствовало. За обедом, конечно, произносились тосты. После того как достаточно было выпито, съедено и сказано, поднял свой бокал и царь. Государь пожелал здоровья графу Юрию Александровичу и объявил непременную свою волю, «чтобы на месте, где случилось вчерашнее приключение, был выстроен мост в предупреждение могущих повториться подобных случаев».

И мост был построен с необыкновенной быстротой.

Как два министра и царь Петербург озеленяли

Петербург украшают не только здания, созданные знаменитыми архитекторами, но и многокрасочные парки, в которых каждое насаждение уподобляется мазку на живописном полотне. К сожалению, имена их творцов часто предаются забвению…

История возникновения парка у стен Петропавловской крепости необычна. Она связана с именем знаменитого финансиста графа Е.Ф. Канкрина – человека одаренного, считавшего, что «не может быть хорошим министром финансов тот, кто в поэзии ничего не смыслит». Сам Канкрин своей деятельностью подтверждал это открытое им правило: он не был чужд поэтическим, художественным занятиям и успешно занимал министерский пост с 1823 по 1844 год. Любовь его к лесному делу, очевидно, тоже надо отнести к особенностям его натуры…

Время от времени Канкрину приходилось бывать в Петропавловской крепости: там находился подведомственный ему Монетный двор и хранились серебро и золото, призванные обеспечить ценность рубля. А перед крепостью тогда находился обширный пустырь – так называемый гласис. Назначение гласиса было чисто оборонительное: благодаря ему неприятель не мог скрытно приблизиться к стенам крепости. Решимость преобразовать это «неприятное для глаза грязное и пыльное поле» в парк возникла у Канкрина в 1841 году – после победы над Наполеоном в Европе, казалось, наступил уже вечный мир.

В январе 1842 года Канкрин во время своего очередного всеподданнейшего доклада испросил разрешение на устройство парка «как для украшения сего места и дороги на Каменный остров, так и на пользу публики». И здесь от царя Егор Францевич узнал, что в задумке с парком у него был предшественник – император Александр I, который поручил архитектору А. Менеласу сделать проект «гульбища» на всем гласисе Петропавловской крепости. Государь Николай Павлович предложил своему министру ознакомиться с этим проектом.

В своем кабинете (в здании Министерства финансов, что на Мойке, у Певческого моста) граф просмотрел старые проектные листы. Проект Менеласа показался ему чрезмерно дорогим (предусматривалось срытие кронверка) и неудобным для публичных гуляний. Министр тогда предложил архитектору своего ведомства, Антону Матвеевичу Куци, составить новый проект для парка на гласисе крепости. Наверное, при этом Канкрин передал архитектору свой эскиз для предполагаемого парка и подробно изложил воодушевлявшие его идеи.

Николай I любил, когда дело быстро делается; а в данном случае уже на следующем своем докладе Канкрин предложил высочайшему благовоззрению исполненные архитектором Куци чертежи и сметы. Может быть, и при государе Николае Павловиче эти чертежи тоже благополучно пролежали в каком-нибудь ящике царского стола до следующего царствования, если бы не инициативность во все вникающего министра финансов – графа Е.Ф. Канкрина. Для задуманного им парка он не требовал из утвержденного и расписанного государственного бюджета ни копейки. Во вверенном ему министерстве образовались некоторые сбережения – из доходов от конфискованных у польских мятежников имений. Эти свободные деньги граф Егор Францевич и пожелал истратить не на что иное, как на превращение пыльного и грязного пространства, окружавшего Петропавловскую крепость, в радующий глаза и оздоровляющий парк. На весь обширный гласис у графа денег не хватало, и он брался устроить парк только в восточной части поля, примыкавшей к Петровским воротам крепости, предлагая назвать его Александровским.

Таким образом, парк предполагалось сделать поначалу только в восточной части гласиса. Как он должен был выглядеть? Внутри парка проводилась круговая дорога-бульвар «для езды верхом и в легких экипажах». Рядом с ней устраивалась пешеходная дорожка. Радиальные аллеи, проходившие между небольших прудов, выводили на центральную лужайку с беседкой, в которой можно было укрыться от дождя. Деревянный домик для кофейни, песочница для детей и другие удобства примыкали к каналу, окружавшему кронверк…

В феврале 1842 года, наконец, Николай I начертал на докладе Канкрина слово «согласен» – и преобразование гласиса началось. Документы тех давних лет рассказывают, что министр часто навещал новостройку и вникал во все мелочи. С садовником Гусевым составлялся список деревьев, кустарников, трав, предназначенных для посадки. Завозился чернозем. Купчихе Отто указывалось, что и по какой цене должно было быть в сданном ей на содержание кафе-ресторане (водка и ликер по 5-10 копеек рюмка). Давалось разрешение на устройство при парке заведения Искусственных минеральных вод, в котором можно было не только получать знаменитые целебные воды (Виши, Спасские, Киссингенские), но и принимать минеральные ванны. А 5 июня 1843 года «государь император в половине третьего часа изволил заехать с Троицкого моста в Александровский парк и прокатиться по большой ездовой дороге вокруг парка».

Парк был назван Александровским – в память Александра I, имевшего намерение его устроить. В Александров день в парке должны были ежегодно проходить гулянья. О первом из них, состоявшемся 30 августа 1845 года, сообщала популярная «Северная пчела». Газета эта имела обыкновение сообщать своим читателям интересные подробности:

«Поутру в Александров день небо несколько раз угрожало и даже спрыскивало дождем всех собравшихся на праздник, и даже не одна щеголиха из нашего купечества полагала распроститься со своею пестренькою полосатою шляпкою или манто из шелковой материи фасоне; но к обеду небо очистилось, и тихий, ясный вечер благоприятствовал новому гулянию, назначенному в тот день в Александровском парке. Отныне Петербургская сторона, предполагавшийся центр Петровой столицы, но велением капризной судьбы и обстоятельствами превратившаяся в полупустынное предместье, имеет свой день гулянья! «И на нашей улице праздник!» – восклицают смиренные жители безвестных, безымянных и упраздненных улиц, застроенных большей частью одними заборами. Да, вблизи от того места, где великий преобразователь России проживал в смиренном домике на берегу реки широкой; в виду куполов церкви Св. Троицы, построенной по тому же образцу, каким был храм, в котором молился Петр и из которого с послами и сподвижниками своими заходил в аустерию; вблизи отсюда в рождающемся парке будет отныне собираться вся наличная в нынешнее время года столичная публика для празднования тезоименитства цесаревича наследника.

Кружась в небольшом парке этом, только по возвращающимся довольно часто одним и тем же праздничным экипажам замечаешь тесноту его, так искусно раскинуты в нем аллеи, извивающиеся между зеленью и пушистыми кустарниками. Разумеется, что по короткости дня нельзя было ожидать к гулянью другой публики, кроме той, для которой обеденное время настает в два часа, а не в пять часов пополудни. Вот почему на гулянье была большей частью публика купеческая и коренные жители Петербургской стороны; но и этой публики было достаточно для наполнения парка… В Александровском парке на небольшом пространстве играли несколько хоров… вокруг оркестрантов собиралась густая толпа слушателей. В людях, в костюмах, в экипажах господствовал обычный вид воскресной публики, любящей больше всего пестроту и вычуру. Посреди ея особенно красовался какой-то щеголь, или джентльмен-рейдер: он разъезжал в кабриолете голубого цвета с красными фонарями; на нем была венгерка синего бархата с черными тесьмами и шнурками, а на голове белая фуражка… Иностранцы смотрят и не верят глазам своим, не могут надивиться порядку и благочинию при таком многочисленном собрании народа».

Таким образом, первое гулянье в новом парке прошло благополучно.

А уже через несколько дней та же газета сообщила другую новость, но уже печальную. Извещали о кончине «всеми глубокоуважаемого и искренне сожалеваемого генерала от инфантерии графа Канкрина». Теперь становилось понятным, почему Егор Францевич так торопился с устройством этого парка: в его живописности он хотел успеть оставить добрую память о себе.

К сожалению, устроенный Канкриным Александровский парк был в 1903 году разрезан на две части спрямленным после постройки Троицкого моста Каменноостровским проспектом. Из пяти вырытых в парке прудов, остался один.

Инициатива графа Канкрина имела свое естественное продолжение. Отдавая часть гласиса Министерству финансов (для нехарактерных для этого учреждения забот), Николай I решил заботы о благоустройстве оставшейся его большей части передать другому учреждению. Таковым было избрано Главное управление путей сообщения и публичных зданий. Избрано оно было, наверное, и потому, что в августе того же 1842 года главноуправляющим этого важного ведомства был назначен граф П.А. Клейнмихель.

Кто же был этот назначенный свыше соперник Е.Ф. Канкрина в деле устройства нового парка в центре города? «Любимец и даже создание слишком известного Аракчеева», Клейнмихель был, по воспоминаниям современника, «человек умный и деятельности необыкновенной, но не всегда славившийся добротою». Он особенно отличился при воссоздании Зимнего дворца после пожара 1837 года (был восстановлен за год). Как главный распорядитель этой постройки Клейнмихель был тогда пожалован графом. Теперь Его Величеству угодно было повелеть Петру Андреевичу не только «на эспланаде (гласисе. – A.A.) против Петропавловской крепости устроить парк», но и «при этом случае проложить дорогу к Тучкову мосту для соединения сего парка с устроенным уже Петровским парком…»

Составить проект для такой работы граф Петр Андреевич поручил старшему городскому архитектору A.M. Ливену. Андрей Мартынович предложил проложить шоссейную дорогу по всей длине проектируемого парка, а от нее отвести садовые дорожки. Клейнмихель уже в марте 1843 года смог представить проектные листы и сметы на благоусмотрение императора. Николай I утвердил проект, но денег на его реализацию не выделил, а обязал главноуправляющего вести работы за счет городских доходов и внутренних резервов своего ведомства (так же, как устраивал свой парк министр финансов).

Кто из двух министров быстрее устроит свою часть парка? Наверное, между министерскими чиновниками по этому поводу заключались пари. Большинство, должно быть, ставило на Петра Андреевича, который свои постройки совершал с быстротой удивительной. Однако министр внутренних дел Л.А. Перовский – личный враг П.А. Клейнмихеля – отказался делиться с ним доходами С.-Петербурга, мотивируя это тем, что «сих доходов едва достаточно для удовлетворения необходимых расходов города». А разных сбережений по ведомству путей сообщения было явно недостаточно для того, чтобы вести насаждение парка с должным размахом.

В конце августа 1845 года народным гуляньем в Александров день был открыт парк, созданный по инициативе министра финансов. Парк ведомства путей сообщения, поручившего его устройство садовому мастеру Шредеру, приуспело к этому времени лишь до границы Введенской улицы. В следующем году благородные озеленительные работы продолжались. А в августе сюда приехал и сам государь «в коляске, запряженной четверкою лошадей в ряд». При этом неожиданном посещении преобразуемой эспланады Николай I осмотрел все и как будто остался доволен. Особенное на него впечатление произвели недавно посаженные высокие деревья. С производителем работ инженер-капитаном Плисовым царь имел доверительную беседу. О содержании ее было немедленно доложено главноуправляющему:

«Государь всемилостивейшее изволил объявить мне: «Очень хорошо, очень хорошо, благодарю, я даже не ожидал, чтобы так разрослось, верно, грунт хорош?»

Я имел счастье доложить, что для посадки деревьев и кустов употреблен привозной чернозем.

Его величество изволил сказать: «Понимаю, тем лучше, благодарю. Окончен ли парк?»

Я имел счастие доложить, что окончен.

Государь император изволил спросить, «будет ли продолжаться парк в следующем году».

Я имел счастие доложить, что продолжение парка внесено в предположение 1847 года.

Его величество изволил повелеть окончить устройство парка до Невы».

Клейнмихель воспринял это повеление. Западная, завершающая, выходящая к Неве часть парка должна была быть похожа на начальную восточную. Здесь также устраивалась круговая дорога-бульвар для езды верхом и в легких экипажах, к которой выходили радиальные аллеи с красивыми клумбами и удобными скамейками. Садовым мастером был назначен Альварт.

Однако неожиданно появились весьма влиятельные лица, желающие придать этому удобному во всех отношениях месту другое назначение.

Петербург середины XIX века давал возможность своим обывателям наслаждаться зимой необычным зрелищем – конными бегами по льду замерзшей Невы. Зрелище это собирало массу народа, были соответствующие призы и азартные заклады. Организовывал эти состязания Комитет императорских Царскосельских рысистых бегов. В апреле 1847 года председатель Государственного комитета коннозаводства граф Левашев обратился к устроителям парка (Клейнмихелю и царю) с ходатайством. Великосветские наездники просили разрешить им устраивать подобные скачки и летом «в той части Александровского парка, которая находится против Сытного рынка». Эта часть еще была свободна от зеленых насаждений. Предлагали поместить здесь ипподром со всеми его принадлежностями – скаковыми дорожками, трибунами и царской ложей в центре. Однако с этой затеей, упорно пробиваемой и потому затянувшейся, ничего не вышло. Ходатаям Клейнмихель затем сообщал: «Государь император не соизволяет устройство конского бега в части Александровского парка».

Объявляя главноуправляющему о таком своем решении, Николай, наверно, думал не только о первоначальном замысле, но и том, что делать, когда строители доберутся, наконец, «до Невы»: отпраздновать ли окончание многотрудных работ или продолжить их? Клейнмихель должен был завершить дело прокладкой дороги до Тучкова моста (до Петровского парка). Но возможно было и другое завершение этой многолетней эпопеи. Завершение более впечатляющее, более достойное его царствования…

Из окон углового кабинета царя на третьем этаже Зимнего дворца открывалась великолепная панорама на широкую Неву с разными сооружениями на ее противоположном берегу. Великолепие панорамы портило то, что было видно между Биржей и Петропавловской крепостью – одноэтажные, хаотично разбросанные здания Мытнинских провиантских складов и такие же неприглядные обывательские дома. Можно было поставить на их месте что-либо многоколонное, с башнями, грандиозное. Но государь Николай Павлович унаследовал от своей бабки Екатерины художественный вкус, то есть чувство меры. Он решил, что лучше всего украсит здесь панораму и завершит ее зеленая полоса высоких деревьев.

В августе 1847 года Николай I утвердил проект, заказанный им и исполненный капитаном Савловским. Проект этот предусматривал продолжение Александровского парка вплоть до соединения его с Петровским парком: вдоль берегов Невы и Малой Невы, на ширину до Князь-Владимирского собора.

А в 1850 году строители наконец достигли берега Невы и повернули на запад, за пределы Кронверкского проспекта, осуществляя задачи нового проекта.

В 1852 года стали устраивать парк уже на территории разобранных Мытнинских провиантских магазинов. С другой стороны, у Тучкова моста, начали возвышать низменные заболоченные острова, готовя их к новому парковому назначению (это там, где ныне дворец спорта «Юбилейный»). Таким образом, работы развернулись на двух фронтах – навстречу друг другу.