Текст книги "Петербургские арабески"

Серебряные трубы кавалергардов у иордани

Рождество Христово – тихий праздник. Когда родился Христос, была тихая ночь. Небо было усыпано звездами, а одна большая звезда сияла прямо над колыбелью младенца, которая была простой кормушкой для скота, застланной сеном. Ночь застала роженицу и ее мужа в пути, и они остановились в хлеву. Так что рождение мальчика заметили лишь коровы и овцы, жующие рядом траву, да пастухи, бывшие неподалеку. К утру со своими богатыми дарами подошли всезнающие мудрецы-волхвы. Они пришли издалека, ориентируясь по звезде, которая стала над местом рождения Спасителя мира. Тихо они пришли и так же тихо ушли. Только ангелы продолжали петь свои негромкие рождественские песни на небесах.

Негромко встречал Рождество, в соответствии с таковой особенностью этого события, и Петербург. В предпраздничный вечер все устремлялись в церковь, в первый праздничный день улицы были пустынны, а люди ходили в задумчивости. Фабричные трубы не дымили, станки были остановлены и перья в конторах не скрипели. Но уже на второй день святок начинались гулянья, застолья, балы. Пост был запрещен. Рождественские святки завершались празднованием Крещения Иисуса Христа (6 января по старому стилю). На застывшей от морозов Неве в это время устраивалась иордань – прорубь во льду реки. Это название напоминало об Иордане – священном потоке Палестины, в котором крестился Господь. Так на севере, через ледяную кору реки, доставалась живая, освященная вода.

В деревнях иордань устраивалась с большим искусством. У проруби возникал сделанный из льда аналой и сверкающий ледяной крест. Вырезался из креста и голубь. В городах убранства этого места были побогаче. Тысячные толпы народа стекались к иордани вслед за крестным ходом. Но особенно прекрасен и необычен был праздник в Петербурге с его церковным торжеством и крещенским военным парадом. Порядок празднования этого дня в столице сложился в царствование Анны Иоанновны.

При Анне Иоанновне иордань стали устраивать на Неве как раз напротив императорского Зимнего дворца (на западном участке нынешнего Зимнего). Шведский ученый K.P. Берк, посетивший Петербург в 1735 году, так описал этот «примечательнейший день»:

«В 9 часов утра все четыре гвардейские полка, пройдя торжественным маршем мимо дворца ее величества, спустились на реку Неву, где вместе с прибывшим с Петербургского острова Ингерманландским полком построились в каре. В его середине перед императорским двором была возведена иордань – строение, в котором должен был состояться обряд. Оно было из тонких досок, восьмиугольное и на все стороны открытое. Крыша куполом… на самом верху стояла скульптура Иоанна… Внутри под крышей висело сияющее солнце, а под ним над самой прорубью – голубь… Группа духовенства, достигавшая, пожалуй, 150 человек, подошла к иордани, прочла несколько молитв и совершила окуривание над водой. Затем был совершен обряд ее освящения посредством погружения креста, который держал в руке архиепископ (Феофан Прокопович. – A.A.). Тотчас был подан знак вынести вперед знамена всех присутствовавших полков; знамена поставили у углов или входов в строение и крестообразно окропили освященной водой. Когда церемония таким образом завершилась, был произведен тройной залп с крепости, с Адмиралтейства, из двадцати установленных на льду орудий, и все полки стреляли беглым огнем.

Между тем архиепископ с прелатами удалились наверх к двору, а с ними лишь оба их пастыря и два священника, несшие серебряный котел, заполненный освященной водой. Ее величество и принцессы были ею окроплены, а потом поцеловали крест… С того самого мгновения, как освятили знамена, народ устремился за этой благотворной водой… Невероятное множество народа протискивалось к проруби, чтобы унести домой воды или хотя бы умыться ею».

Зимний дворец во время Крещения на Неве 6 января. Ж. Жакотте, Обрэн по оригиналу И.И. Шарлеманя. После 1856 г.

Как видим, последний день святок стал отмечаться в Петербурге достаточно громко. Праздник Святого Богоявления, бывший и праздником Крещения, со временем становился все более торжественным и государственно значимым. Полки, отличившиеся в боях, приносили к иордани для освящения свои боевые знамена, участвовали в крещенском параде. Число таких полков росло вместе с военной славой России.

Мы знаем, как проходили парады на Красной площади во время существовавшего еще в недалеком прошлом государственного праздника – дня Октябрьской революции. Попробуем увидеть и праздничный Крещенский парад войск Петербургского гарнизона, как он проходил более чем сто лет назад, в 1903 год.

Зимний дворец был в это время уже не анненский, а тот, который мы привыкли видеть в наше время – с теми же грандиозными парадными залами. С половины десятого в этих залах стали выстраиваться со своими знаменами и штандартами войска, назначенные для парада. В Николаевском зале была построена гвардейская пехота с оркестром Преображенского полка. В соседнем Аванзале выстроились роты Морского кадетского корпуса и флотских экипажей при хоре музыки Морского корпуса. В Фельдмаршальском зале построились роты военных училищ, Пажеского корпуса, Кадетских корпусов при оркестре Павловского военного училища. В Петровском зале стали полуроты Александро-Невского и Ижорского резервных полков. В Гербовом зале, по обеим сторонам, в многокрасочных мундирах протянулись части гвардейской кавалерии – кавалергарды, конногвардейцы, кирасиры, лейб-казаки, атаманцы, уральцы, конногренадеры, уланы и лейб-гусары. При входе в соборную церковь дворца заняли место дворцовые гренадеры в высоких медвежьих шапках. А на другом берегу Невы, на набережной Васильевского острова, у Биржи выстраивались напротив Зимнего дворца орудия батарей гвардейской артиллерии.

Император со свитой обходил залы с войсками и здоровался. Музыка играла встречу, знамена и штандарты склонялись. Затем государь Николай Александрович вернулся в свои внутренние покои.

Тем временем в Концертном зале, расположенном между внутренними покоями царя и Николаевским залом, по одной стороне встали члены Государственного совета, министры, статс-секретари, придворные, военная свита. По другой стороне протянулась блестящая линия статс-дам и фрейлин, бывших, согласно предписанию, в «русских платьях со шлейфами», то есть в платьях из белого атласа, с открытыми плечами и кокошником из красного бархата. Платья и кокошник были обильно украшены драгоценными камнями.

В 11 часов распахнулись двери Малахитового зала, относившегося к внутренним покоям. Начался «высочайший» выход. Впереди шествовала императорская фамилия во главе с царем. Затем – придворные дамы и фрейлины, сановники, высшее военное начальство. Через парадные залы шествие направлялось в собор. Войска брали на караул, а оркестры один за другим гремели «Боже, царя храни».

Иорданская лестница в Зимнем дворце. Келлергофен по оригиналу B.C. Садовникова. 1858 г.

В соборе митрополит Антоний отслужил торжественную литургию. А затем начался крестный ход – к иордани. Спускались к ней по главной парадной лестнице дворца, названной поэтому Иорданской. Вместе с крестным ходом несли для освящения знамена и штандарты воинских частей, участвовавших в параде. Войска брали на караул, и звуки величественного гимна «Коль славен» от военных хоров смешивались с пением крещенских стихир крестного хода. Зазвонили колокола церквей.

Водосвятие на Неве. Фото 1913 г.

На Неве напротив дворца возвышалась восьмигранная открытая часовня с голубым куполом, украшенным золотыми звездами. Здесь митрополит Антоний спустился к проруби и троекратно погрузил крест, освящая воду. В это время взвилась ракета. Первым грянул залп с Петропавловской крепости. Ему ответили пушки с Васильевского острова. И пошел греметь над Невой крещенский салют, заглушая басы колоколов Исаакиевского собора. Все население столицы устремилось к Неве и на Дворцовую площадь.

На Дворцовой площади были построены полки, с музыкой принимавшие освященные знамена. После торжественного прохождения по площади они расходились по улицам, играя военные марши. Развевались знамена и гремели барабаны. Золотые эскадроны кавалергардов проезжали мимо иордани под звуки своих серебряных труб. Весь город был заполнен музыкой.

В 1903 году Николай II не дошел с крестным ходом до Иордани. Был в иорданской часовне наследник – великий князь Михаил Александрович. Но в военном 1905 году государь сам присутствовал при водосвятии. И здесь один из выстрелов, произведенных при салюте, оказался не холостым, а заряженным картечью. Заряд попал в место, близкое к часовне. Был ли это злой умысел враждебных агентур или недосмотр, так и осталось тайной.

Сладкий дым петербургских костров

Наверное, у нас, еще недавно встречавших XXI век, есть какая-то особая связь и общность переживаний с теми, кто около ста лет назад провожал бурный XIX век и встречал новый 1900 год – год уже XX века. Мы, как и они, уже знали, что было в веке уходящем, и стремились предугадать то, что ждет впереди, надеялись на житейское счастье.

Декабрь 1899 года выдался морозным и ветреным. По давнему петербургскому обычаю и согласно распоряжению городских властей на улицах столицы запылали костры, устроенные стараниями дворников. Около огня могли погреться озябшие прохожие.

Дым от костров ветром разносился по улицам, ел глаза, но обывателями это воспринималось как радостная примета приближающихся рождественских и новогодних праздников. И вспоминались, должно быть, слова A.C. Грибоедова в «Горе от ума»: «И дым Отечества нам сладок и приятен»…

В предновогодние дни 1899-го на сцене Мариинского театра «в опере «Фауст» состоялись первые гастроли… г. Шаляпина». Артист московской оперы триумфально предстал перед столичной публикой в образе Мефистофеля.

В разгаре был сезон увеселений. Вечером приглашали на «маскарад с танцами» Купеческое общество (Владимирский пр., 12), Зал Павловой (Троицкая ул., 13), 1-е купеческое общество у Синего моста (где ныне кинотеатр «Баррикада»). А в Благородном собрании в эти дни принимали на маскарад всех желающих – «вход без рекомендаций».

Вечером улицы города оживлялись. Горожане спешили туда, где их ждали. Наслаждаясь запахами родных дымов, люди опасались пролетавших искр. Декабрьский «Петербургский листок» сообщал о случае с костром на углу Невского проспекта и Пушкинской улицы: «Довольно свежий ветер донес одну из шальных искр до каракулевой шубки проходившей дамы. Благодаря расторопному дворнику дама не запылала огнем, а «отделалась легким испугом»».

Но если не принимать во внимание такие непредвиденные обстоятельства, то в канун 1900 года все шло своим, установленным годами чередом. Исключение составил, пожалуй, великосветский бал, данный 30 декабря (по новому стилю) в Таврическом дворце. Сам замысел этого бала был необычен. «Дам, имеющих принять участие в танцах», просили быть в костюмах XVIII века, с головными уборами и прическами того времени. Бал получил название «Bal poudre» (бал пудры).

Ко дворцу подъезжали в каретах к 10 часам вечера. Ярко светились окна Таврического дворца, и белый снег искрился под светом сотен фонарей и рассыпанных по небу звезд. Гостей встречала устроительница бала – графиня Толстая. Современник воспоминал: «Зимний пейзаж сменился зеленью лавр и пальм декорированной залы, а обстановка нашего времени – живой движущейся картиной XVIII века, пудреными париками дам, туалетами «мервельез», «инкруаябль», прическами в стиле Людовика XVI и Марии Антуанетты».

Стильные костюмы для кавалеров были необязательны. Черные фраки и гвардейские мундиры составляли как бы рамку для этой исторической картины, представляющей парад женской прелести и изящества.

А рядом с танцевальным залом был знаменитый Зимний сад Таврического дворца. Он манил своей прохладой, в нем можно было отдохнуть. «Здесь были целые картины пестрых и ароматных гиацинтов. Громадные пальмы, вероятно, помнящие самого Потемкина, раскрывали свои широкие листы. Здесь зеленели лавры и ползли по стене вьющиеся растения. В бассейне били три фонтана, и электрические лампочки горели под водой… В соседних залах и за громадным трельяжем Зимнего сада был сервирован ужин». (Зимний сад Таврического дворца в скором времени срубят, чтобы на его месте устроить зал заседаний для нового представительского учреждения – Государственной думы.)

«Бал маркиз» под своей изящной оболочкой заключал и некоторое предчувствие. Настанет время, и многим из участников «Bal poudre» придется разделить судьбы маркиз эпохи Людовика XVI. И в далекой эмиграции с болью в сердце они будут вспоминать о поднимающемся к звездам дыме костров на улицах у Таврического сада. Дыме терпком и сладком одновременно.

Немецкий новый год

В начале XX века известная писательница Кармен Сильва (она же и Елизавета, королева Румынии) писала, что ее всегда тяготило, что Новый год здесь, на востоке Европы, в странах православного исповедания и календаря, начинается двенадцатью днями позже, чем на Западе: «И грустно было, что мы никогда не могли утешиться сладкой мыслью, что празднуем эти дни в одно время со всеми нашими близкими, оставшимися далеко-далеко…» Это обстоятельство не раз являлось для поэтессы и бывшей немецкой принцессы – «источником горьких слез…»

В купеческих кругах Петербурга не было причин для столь сентиментального восприятия факта одновременного существования отечественного и европейского календарей. Но обстоятельства, связанные с двойными датами празднования начала нового года, подчас касались и предшественников нынешних крутых деловых людей. Об этом рассказывает зарисовка с натуры столичного репортера – жанровая сценка, имевшая место в бесснежном декабре одного из первых годов нового XX века, когда еще и понятия не было о нашем «старом новом годе».

В четверг, часов около шести вечера, купец Платон Андреевич Варзугин встретился на улице с купцом Василием Семенычем Золотогубовым.

– Сколько лет, сколько зим! – протянул первый руку.

Второй хлопнул по руке своей рукой и весело ответил:

– Зим не одной, зима пропала!

– Далеча ли, Василий Семеныч? – справился Варзугин.

– В «Китай», чайком побаловаться! – говорит Золотогубов.

– Идем вместе.

Оба зашагали.

– А ведь немцу радость! – вздыхает один.

– Какая?

– У него сегодня в полночь Новый год, а нам еще тринадцать дней ждать!

– И то правда! То-то сегодня Карлы Ивановичи и Богданы Богдановичи налимонятся!

– Завидно?

– Завидно, не завидно, а только, по-моему, нет лучше встречать Новый год по новому стилю.

– Чем?

– Во-первых, к нашему Новому году все мы остаемся без денег и здоровья, потому что в Рождество тебя общиплет и вся дворня, и все чады и домочадцы. Во-вторых, хочешь встретить Новый год, позаботься загодя, чтобы тебе в ресторане стол оставили. В-третьих, немецкий Новый год ты можешь встречать где тебе угодно и с кем тебе угодно, а свой Новый год встречай со своей домашней кислятиной.

– Хорошо говоришь ты, Василий Семенович!

– Правильно говорю, Платон Андреевич.

– По-твоему выходит, что нам лучше всего сегодня встретить тысяча девятьсот седьмой?

– Я не прочь!

– В «Китае» словно бы неспособно: свои купцы ходят, увидят нас за шампанским – прозвонят.

– Постой, постой, в «Китае» можно и одним чайком побаловать, ну если не одним чайком, то можно бутылочек пять «Шато-Баварии» выпить, а уж из «Китая» закатиться?

– К немцам? Да?

– Где немцы сегодня собираются?

– Больше в «Пальме».

– Ресторан?

– Ресторанчик, но на правах клуба.

– По рукам.

– По рукам.

В десятом часу вечера оба купца были в достаточной степени навеселе и катили на извозчике в «Пальму».

– Платоша! – окликает один.

– Ась?

– Пустят нас?

– Почему нет?

– Масть-то у нас не немецкая.

– Давай-ка по-русски ничего не говорить. Я по-немецки слов двадцать знаю.

– Я – двадцать одно.

– Отлично!

Извозчик остановился у клуба. Оба вошли, разделись и направились к буфетному залу.

– Платон Андреевич, как по-немецки «Новый год»? – спрашивает один у другого шепотом.

– Hey ярь!

– «Яр» – это ресторан.

– A «Hey яр» – Новый год.

– Вы в клуб? – встречает их распорядитель.

– Нах клуб! – отвечает Варзугин.

– Не… Нью… Нью-Йорк встречать! – говорит его приятель.

Попросили купить какие-то билеты и пропустили.

Оба прошли прямо в буфетную и заняли стол.

– Народу порядочно, – вздохнул Золотогубов.

– Говори тише по-русски, заподозрят, выведут.

– Ни-ни!.. Кельнер!

Подлетел официант.

– Шварц кофе, коньяк, ликер!

– Здорово по-немецки говоришь, Василь Семенович! Можно подумать, что ты, вроде, в загранице.

– Я еще много слов знаю! Портер, мадера, рейнвейн. Алкогольные слова тем и хороши, что они на всех языках одинаковы, хлеба по-немецки не можешь попросить, а, например, портвейн – это такое слово, что хоть на краю света произнеси – подадут.

– Однако немцы-то и на людей здесь не похожи.

– Чем?

– Смотри, что ни немец, то трезвый человек! Перед нашим Новым годом об эфту пору уже выносят купцов из-под столов в ресторанах, а здесь полная неприкосновенность общественной тишины и порядка. Даже обидно!

– Подали нам все. Выпьем!

– Идет! Ауф ир гезундхейт!

– Симоне и Гальске, Штоль и Шмидт, Бух и Норблин!

– Здорово по-немецки говоришь!

Купцы чокнулись рюмками и выпили.

– Скажи мне, Платон Андреевич, почему их Новый год на тринадцать дней раньше нашего?

– Чудак, простая штука. Их старый год на тринадцать дней раньше нашего кончается!

– А мне и невдомек. Еще по одной?

– Кто нам запретит?

– Шампанского заказать?

– Скоро одиннадцать часов, заказывай.

– Кельнер!

Официант опять подбежал.

– Мах шампань! Ферште? Ни ферште? Ну, пес с тобой, по-русски закажу. Заморозь парочку!

– Слушаю.

– Василь Семеныч, еще по коньячку?

– Обалдение не нашло бы?

– Ни-ни!.. Ах, немец, волк его забодай: весь трезвый как стеклышко! Ни одного пьяненького не вижу здесь!

– На встречу Нового года ничуть не похоже.

– Давай еще по одной с горя?

– Поехало!..

– Глянь, один немец пошатывается!

– Это у тебя в глазах так.

– Ой, нет! Кельнер!

– Чего угодно!

– Вон тот гость действительно шатается или у меня в глазах качает?

– Они выпивши.

– Да? Урра!! Василь Семеныч, с радости бы выпить надо!

– Надо!

– Будь здоров… А что насчет нашего Нового года, то…

Купец не договорил, ибо склонился головой на стол и заснул. Товарищ наклонился через стол, чтобы растолкать его, но заснул тоже…

Будили их в два часа ночи.

– Нью-Иорк-то немецкий мы и прозевали! – досадовал один.

– Сколько деньжищ встратили, а главный момент продрыхли! – жаловался другой, протирая глаза.

«Под маской все чины равны»

Среди новогодних покупок – елочных игрушек и прочего – может оказаться и маска. Надев ее, мы сразу же становимся другими – как в волшебной сказке. А кто не хочет хоть раз в году прикоснуться к волшебству – к его радостным и безобидным сторонам, разумеется? На юге устраивают карнавалы, где преображения происходят на улицах с шествиями, с плясками, огневой музыкой. На севере это слишком неудобно. Зимой, с ее снегами и вьюгами, для ряженых развлечений куда удобнее собираться в хорошо протопленных залах.

Время для маскарадов начиналось в конце декабря, когда с наступлением Рождества заканчивался многодневный пост и начинались рождественские празднества, переходящие затем в новогодние.

Маскарад пришел к нам в XVIII веке из Европы. В молодой столице среди ее молодого (и не очень молодого) населения эти веселые собрания с переодеваниями, танцами, забавными интригами и приключениями собирали большое количество желающих хоть ненадолго побыть таким, каким представляешь себя в тайных мечтах. «Диана в обществе могла оказаться Венерой в маскараде».

В галантном XVIII веке самые дерзкие мечты могли стать реальностью. Попасть «в случай», «в счастье» – не раз это начиналось с маскарадных встреч, интриг. Как сказал позже Лермонтов:

 
Под маской все чины равны.
У маски ни души, ни званья нет, есть тело.
И если маскою черты утаены,
То маску с чувств снимают смело.
 

Отправляясь на маскарад, надевали одежду, характерную для задуманного образа (а не такую, по которой можно было догадаться о твоем социальном положении, звании). Маской закрывалась верхняя часть лица, и оставался открытым рот – для улыбок, гримасок, дарения поцелуев и остроумных бесед.

Приехавший на маскарад становился просто «маской» – обращавшейся на «ты» и принимавшей такое обращение. «Маска, я тебя знаю», – с этой фразы часто начинались приключения, имевшие разную продолжительность и последствия. Не здесь ли рождалась артистичность наших бабушек и дедушек, затем передававшаяся и становившаяся частью национального характера и даже облика (что замечали навещавшие время от времени Петербург иностранцы)?

Особенно процветали маскарады в эпоху правления женщин. Любившая костюмированные балы императрица Елизавета Петровна устраивала их в большом зале деревянного Зимнего дворца, построенного ею между Мойкой и Малой Морской улицей.

Костюмированный бал. Литография И. и Н. Вдовичевых

Ввести маскарадную стихию в организованное русло и получить от нее пользу для казны пыталась Дирекция императорских театров. К Рождеству и Новому году снимались для маскарадов лучшие залы столицы. Дирекция заботилась об украшении зала, хорошем оркестре и прочих удобствах. Вход на такое маскарадное собрание стоил 1 рубль. Желающие могли воспользоваться коллекцией маскарадных костюмов дирекции – за плату, разумеется.

Особенно известны и многолюдны были маскарады в Большом театре. В его фойе была устроена необычная стеклянная беседка. Гирлянды из разноцветных стекляшек, подсвеченные фонарями, как в калейдоскопе, создавали разные меняющиеся узоры – загадочные маяки в преддверии наступающего года.

Популярны были маскарады и в других местах. Вспомним у Лермонтова: «Ведь нынче праздники и, верно, маскерад у Энгельгардта…» Маскарадные страсти, описанные поэтом, который и сам попадал в маскарадные приключения, оказались нешуточными… Может быть, это только вымысел? Но вот, существуют воспоминания о великосветской дуэли на шпагах в одной из отдаленных маскарадных комнат дома Чичерина-Косиковского. Слава богу, обошлось без жертв…

В эпоху 1860-х годов, когда властителями дум стали публицисты, провозгласившие приоритет продукции сапожника перед сочинениями A.C. Пушкина, романтический ореол маскарадов померк. Но затем он снова возгорался, привлекал к себе и очаровывал. Это было на рубеже XIX и XX веков, в предвоенные годы и во время, обозначенное появлением фильма «Карнавальная ночь».

Наши бабушки и дедушки любили повеселиться и, что самое главное, умели быть активными участниками веселий и сами играли придуманную для себя роль.